Они говорят, это параноидальная шизофрения»

 

Мэри Анджела Барнетт была юной, цепкой и агрессивной; кроме того, она обладала явным организаторским талантом. Помимо учебы в «Кингстон Политехник» она подрабатывала в одном тур-агентстве в Пэддингтоне и резвилась вместе с Лу Райзнером и Кэлвином Марком Ли на музыкальной сцене. Она потеряла девственность в 18 лет и с усердием наверстывала упущенное.

Энджи родилась на острове Ксерос, что возле северного побережья Кипра, однако у нее был американский паспорт. Ее семья была богата, часто путешествовала и исповедовала католицизм. Ее отец, Джордж Мильтон Барнетт, был ветераном американской армии, награжденным множеством орденов. Во время второй Мировой войны он возглавлял партизанский отряд на Лусоне, острове на севере Филиппин, против японцев и позднее написал об этом книгу, под названием «Три поля перейти» [“Three Fields to Cross”]. По окончании войны полковник Барнетт ушел из армии, сделал штатскую карьеру и стал ведущим инженером американской компании «Сипрес Майнинг» на Кипре. [Разработка угольных шахт.]

Благодаря всему этому, Энджи провела в уходе и довольстве детство, полное привилегий. Ее семья жила в старом просторном доме в колониальном стиле, сложенном из белого и красного кирпича и располагавшегося между морем и горами. Отдавали распоряжения домашниму персоналу и вели активную общественную жизнь. Все инженеры фирмы приехали из Америки, Канады или Австралии, а неподалеку располагалась британская военная база, где бывшего полковника всегда встречали с распростертыми объятиями. Родители Барнетта были англичанами. Сам он был видными, высоким и статным, с военной выправкой и тщательно ухоженными усами. Дочка считала его красавцем, ценила его старомодные английские манеры и с удовольствием сравнивала его с Лоуренсом Аравийским. Миссис Хелена Мария Барнетт, родившаяся в Америке дочь польского эмигранта, казалась рядом со своим мужем щупленькой, однако она была живой, деятельной и явно обладала художественной жилкой. Когда родилась Энджи, в 1950-м году, ее брат Милтон Джон был уже подростком; сейчас он работает горным инженером в Новой Гвинее.

В 9 лет Энджи послали в швейцарский интернат «Сен-Жорж» в Кларансе, неподалеку от Монтре, где занимались девочки из 35-ти разных стран. Энджи была там старостой класса, все ценили ее организаторский талант, и она покинула школу с блестящими оценками, прежде всего по английскому, французскому, истории и истории искусства. Затем родители отправили ее в «Коннектикутский женский колледж», который она вынуждена была бросить, когда раскрылся ее роман с одной соученицей. Разгневанные родители проследили за тем, чтобы она отправилась в Лондон и поступила на факультет экономики и организации производства в «Кингстон Политехник». Поначалу ее мать поселилась с ней в качестве «дуэньи».

Через дядю – спортсмена из Ливана – один институтский однокашник достал ей место в «Ноумэд-тревел-клаб» в Сассекс-гарденс, Пэддингтон. Днем она работала там, а ночью спала в комнате над этим туристическим агентством. В другой комнате жили трое мексиканских музыкантов, а рядом – две девушки, работавшие барменшами в клубе, расположенном под тур-бюро. Почти каждую ночь, пишет Энджи в своей первой книге „Free Spirit“, «в дискотеке происходила какая-нибудь кутерьма. То посетитель не желал оплачивать счет, то пьяница врезался в дверь, прежде чем вывалиться на мостовую...»

В парикмахерском салоне «У Леонарда» Энджи познакомилась с Лу Райзнером. Они вдвоем часто куда-нибудь ходили, и Энджи подружилась со многими музыкантами и актерами. К этому кругу принадлежал и Кэлвин Марк Ли, который как раз в это время уговаривал Боуи перейти в «Меркури».

«Ты должна с ним познакомиться, он – просто фантастика, он непременно станет звездой», - непрерывно твердил ей Ли. Наконец, в среду, 9 апреля 1969 года, Энджи, Ли и Боуи встретились в одном китайском ресторане в Сохо. Менеджмент Марка Болана представлял в этот вечер новую группу – Кинг Кримзон. После ужина они втроем пожелали отправиться и на концерт в «Спикизи», самый модный лондонский клуб. Энджи с Ли оделись по такому случаю в бархатные тройки; она – в розовую, он – в лиловую. На Боуи было то, что любой лондонец таскал тогда каждый день – застиранные «клеша на винтах» и шестяной в светло-голубую и горчичную полоску свитер. Придя в «Спикизи», они поначалу уселись, слегка скучая, в уголок. Как обычно бывает на таких презентациях, музыкальные журналисты толпились у бара, не обращая на группу ни малейшего внимания. Когда Кинг Кримзон заиграли, крошечная танц-площадка была пуста. Наконец, к ним на сцену поднялся Донован и спел медли из песен Бадди Холли.

«Не хочешь потанцевать?» - неожиданно спросил Боуи.

«С удовольствием», - ответила Энджи, и после того как они немного подвигались, Боуи оттаял и начал рассказывать о своей музыке и о своих выступлениях с Линдсеем Кемпом. Энджи говорила о своем желании стать либо актрисой, либо театральным менеджером. Ее беспокоило только одно: «Я боялась, что Кэлвин взорвется, если я уведу у него Дэвида. Я была совершенно уверена, что они спали вместе (и я была права), но я не знала, каковы именно были их отношения, какие в них существовали правила. Так что я зорко приглядывалась к сигналам Кэлвина. Нет, без сомнения, он не имел ничего против. Так что мы отправились вместе обратно ко мне в Пэддингтон, и случилось то, чего и следовало ожидать – меня трахнули.»

Боуи был в тот вечер совершенно пьян, и они оба очень устали, но он не дал себя сбить с толку. «Его член был столь же длинен, как и его выдержка, - несколько неделикатно сформулировала Энджи. – Но он был не слишком-то чувствителен.» Тем не менее, «по Дэвидовским меркам, это было убедительное представление. Его гордость размерами и способностями своего секс-инструмента была явно оправданной. Этой ночью меня недвусмысленно ознакомили с одним важным аспектом Дэвидовского характера: этот парень – настоящий жеребец, и он этим гордится...»

Настоящий шок пришел на следующее утро, когда Боуи ни свет-ни заря выскочил из постели, поспешно оделся и бросился к двери. Когда Энджи спросила его, куда это он так несется, он объявил, что вечером ему нужно работать, и ринулся вон. Энджи помчалась за ним, но споткнулась и свалилась ему под ноги. [Этот эпизод произошел в другой раз.]Боуи обошел ее и бросил только: «Я тебе позвоню завтра». Энджи была убеждена, что он ничего к ней не почувствовал. Возможно, она была права, потому что он в это же время жил с другой женщиной в Бэкенгеме.

В течение недель, последовавших за разрывом с Хермионой Фартингейл, Боуи восстановил некоторые из своих прежних связей. Он стал чаще навещать своих родителей и подолгу болтать с ними, или он звонил старым школьным друзьям – Андервуду, МакКормаку и Бэрри Джэксону, который тоже входил когда-то в „Wolf Cubs“. Джэксон успел жениться и жил с женой на верхнем этаже одного викторианского дома на Фоксгроув-роуд, 24, в Бекенгэме. Этим жарким летом Джэксоны частенько сиживали в садике под окнами бельэтажной квартиры. Эту квартиру снимала Мэри Финниган, одна растившая двоих детей; Джэксоны очень подружились с ней. Как-то утром Мэри, стоя посреди лужайки, услышала, что в квартире Джэксонов кто-то играет на гитаре и поет. «Кто это там у вас?» - крикнула она снизу. Так она познакомилась с Дэвидом Боуи: он спустился в сад, и все уселись на солнышке, попивая кофе. Через пару дней кто-то постучал к Мэри в дверь, и на пороге оказался Боуи вместе с Андервудом и несколькими другими друзьями. Они притащили с собой инструменты и хотели устроить вечеринку. Мэри узнала, что он «недавно разошелся с Хермионой. Он страдал: чувствовал себя обиженным и очень одиноким. Кроме того, у него не было ни гроша за душой. Короче, он совсем прогорел.»

Вскоре Боуи снова навестил ее. Он уселся на стуле у нее на кухне и сыграл ей „Space Oddity“. Когда он заговорил о том, что ищет, где бы остановиться, Мэри предложила ему перебраться в одну свободную комнату в ее квартире. Вскоре он притащился к ней со всеми своими пожитками – одеждой, усилителями, магнитофонными пленками, микрофонами, пластинками, книгами, саксофоном и гитарой, которую ему подарил Пит Таунсенд. Но вместо того, чтобы сгрузить вещи в пустой комнате, он вывалил их в столовой, откуда постепенно оккупировал всю квартиру.

Когда по вечерам заглядывали друзья, разговор вскоре начинал вертеться вокруг денег и того, что можно предпринять, чтобы их заработать. Так возникла бекенгэмская «Ар-лаборатория». На бекенгэмской Хай-стрит находился клуб «Три бочки». В его просторной задней комнате раз в неделю устраивались джаз-концерты. Боуи и его друзья поговорили с хозяином и поинтересовались, нельзя ли им использовать это помещение по воскресеньям для, как они сказали, «фолк-вечеров». В надежде на увеличение продажи пива, хозяин предоставил им зал бесплатно.

Боуи заботился о содержании этих вечеров, Андервуд создавал плакаты, а Мэри Финниган, работавшая в андеграунд-журнале «Интернешнл Таймс», обеспечивала паблисити и снабжала их информацией. Иногда собиралось по сотне слушателей, впрочем не только ради музыки и стихов, а потому что они могли продавать с лотков в прилегавшей оранжерее свои картины, самопальную бижутерию, свечи и прочую дребедень. В клубе была своя «домашняя» группа под названием Комус, но Боуи всегда играл сам и приглашал своих друзей – Питера Фрэмптона, Кита Кристмаса, Лайонела Барта и Лэйва Казенса из Стробз, который учредил на Уайт-лайон в Саузхолле собственную «артс-лабораторию».

«Было полно наркотиков, - вспоминает Мэри Финниган, - весь клуб пропах «допом». Дэвид казался немного аутсайдером; он был очень тихим и только организовывал концерты.»

Вскоре после того как Боуи перебрался на Фоксгроув-роуд, он начал спать с Мэри.

«Когда я возвращалась домой с работы, на столе, освещенном свечами, уже стоял ужин, - рассказывала она позднее в газете «Ньюз оф зе Уорлд». – Было тепло, дымились курительные палочки, был приготовлен джойнт. Все выглядело так, словно он для одной меня создал этот маленький рай. Потом мы укладывались на пол, он подкладывал мне под голову подушки, и мы слушали музыку. Атмосфера была на редкость чувственной и опьяняющей. Не удивительно, что в конце концов мы оказались в постели. Дэвид, похоже, обожал этот ритуал. Он не настаивал, чтобы так происходило каждую ночь, но если это происходило, то всегда длилось часами. Он ласкал меня, целовал и использовал свой рот и для других вещей. Он был электризующим, возбуждающим, и я никогда не знала, что произойдет дальше. На физическом уровне он был просто фантастичен. То мягок и нежен, то вдруг дико страстен. По существу, он был эгоистичен – делал, что хотел, но одновременно ему было важно, чтобы и я получала удовольствие. Он обожал секс, а я с самого начала считала его необыкновенно привлекательным, Он был потрясающе красив; я просто любовалась им. Он был худым, с невероятно бледной кожей, но при этом великолепно сложен.»

Энджи Барнетт, однако, была не из тех женщин, что легко упускают мужчину, если уж решили, что нашли подходящего. Все же, прошла неделя, прежде чем Боуи ей позвонил.

«Я простудился», - сказал он охрипшим голосом и спросил, не может ли она срочно приехать в Бекенгэм.

Мэри Финнеган уехала на пару дней, а Боуи был не тем человеком, который с удовольствием сидит один, даже если он трясется в лихорадке и обливается потом.

«Не хочу никакого врача», - заявил он. Так что Энджи купила ему аспирин, уложила в постель, накормила супом и овощами и всячески утешила.

Пока Мэри отсутствовала, Боуи жил в своей комнате, которую украсил индийскими и тибетскими материями и большой маской Будды. Уже тогда он коллекционировал восточные предметы искусства, которые покупал в лавках «Тибетского общества» или на антикварном базаре на Баррет-стрит.

Энджи сидела на кровати, а он прокручивал ей свои демо-записи, рассказывал о своем детстве и о том, как Терри познакомил его с джазом, американскими писателями и поэзией. В конце концов он поведал Энджи о том, что случилось с Терри:

«В моей семье уже было несколько случаев безумия. Говорят, это параноидальная шизофрения. Во всяком случае, такой диагноз у Терри... Это относится к материнской стороне моей семьи. Иногда, когда я пьян или обдолбан, я почти ощущаю это и в себе самом.»

Хотя Боуи много рассказал Энджи о себе, она не тешилась никакими иллюзиями:

«Не знаю, сколько в этом было любви со стороны Дэвида, боюсь, очень немного, - говорила она позднее. – Я была важна для него, но, скорее, как сиделка, как повариха, как деловой советчик, как вдохновитель...»

Когда Мэри Финнеган вернулась, она сразу же заметила, что в ее квартире была другая женщина. На одном из стульев даже валялось стихотворение, посвященное Энджи.

«Два-три дня я ужасно злилась», - признается Мэри. Тем не менее, она примирилась с ситуацией, а после того как она узнала, что они с Энджи посещали одну и ту же школу в Швейцарии, обе женщины даже подружились и принялись, к Боуиевской досаде, болтать по-французски.

Энджи стала тем самым, чем сама себя считала: сиделкой Боуи, его поварихой и даже женой. Что касается ролей музы и деловой советчицы, то я бы не стал их переоценивать. Однако Энджи была весьма энергичной и точно знала, чего хочет. Где бы ни появлялись Боуи с Энджи, сразу же в первую очередь слышался ее громкий, слегка визгливый голос, словно прокладывавший Дэвиду дорогу еще до того, как он переступал порог комнаты. Она, с ее решительным, даже вызывающим поведением, служила ему чем-то вроде бульдозера.

Уволившись из тур-агентства и расставшись с Райзнером, Энджи перетащила свои пожитки в комнату Боуи на Фоксгроув-роуд. С этого момента она повсюду сопровождала его. Так что она присутствовала 20 июня на записи „Space Oddity“ и „Wild Eyed Вoy from Freecloud“ в студии «Трайдент». Была она там и в течение всех тех 6 недель, что Боуи записывал свой первый совместный с Тони Висконти альбом. В Англии этот – второй – альбом Боуи появился под тем же названием, что и первый – „David Bowie“, в Штатах он вышел под названием „Man of Words, Man of Music“.

Тем временем Боуи с Энджи стали неразлучны. Не всем нравилась Энджи, потому что она могла вести себя навязчиво и оскорбительно. То, что она утверждала, будто прекрасно разбирается в музыкальном бизнесе, тем, кто разбирался в нем лучше, тоже не нравилось.

Еще до того как они перебрались на Фоксгроув-роуд, миссис Джонс обнаружила Энджи в голом виде в комнате Дэвида на Плэйстоу-гроув. Миссис Джонс тут же повисла на телефоне и принялась жаловаться Питту, что она делала всякий раз, как происходило нечто, чего она не одобряла (а это происходило очень часто). Питт подтверждает, что Боуиевским родителям не нравилось то, что их сын вместе с Энджи перебрался к Мэри Финниган: «Они не особенно любили Анджелу...».

Не смотря на удачно выбранное время выпуска, „Space Oddity“ не сразу стала хитом. Не помогло и то, что друзья Боуи из «Блэкхилл Энтерпрайзиз» прокрутили сингл на полной мощности перед началом легендарного выступления Роллинг Стоунз в Гайд-парке 5 июля 1969 года перед 250.000 зрителей. (Этот концерт состоялся после смерти Брайана Джонса.)

Две недели спустя Боуи, Энджи, Мэри и еще несколько друзей сидели перед теликом на Фоксгроув-роуд и смотрели прямую трансляцию высадки на Луну, наблюдая как Нил Армстронг первым из людей ступил на другую планету. Внезапно зазвучала знакомая мелодия, и по комнате разнеслось: «Земля-контрольная – Майору Тому...». Би-би-си выбрала „Space Oddity“ в качестве музыкального фона для этого события. Энджи не знала, смеяться или плакать от радости. Пошел по кругу джойнт, а сам Боуи вел себя как всегда, когда происходило что-то важное: сидел тише воды, ниже травы, почти ничего не говорил и давал время событию «зацепить» его.

Полная уверенности, что „Space Oddity“ станет хитом, «Меркури» начала выплачивать обещанные 20 фунтов в неделю, и Боуи 16 июля приступил в «Трайдент»-студии к работе над своим первым для этой фирмы альбомом.

Но у Боуи были и другие источники дохода, и Мэри Финниган ошибается, говоря, что он «совсем прогорел». Боуи выступал довольно часто: так, 6 мая он дал дневной концерт в пабе „Three Horseshoe“ в Хэмпстеде; 22 мая выступил «разогревом» перед Тимом Хольером в «Уигмор-Холле»; а 10 июня – в телепрограмме Би-би-си-2 „Color Me Pop“ вместе со Стробз (передачу показали 4-мя днями позже). Помимо того, он по-пержнему подрабатывал за пару фунтво в фаотокопировке на Кэйри-стрит. К тому же имелся еще чек «Меркури» на 1.250 фунтов. Несомненно, в то время он выступал чаще и зарабатывал больше, чем когда-либо до того. То, что он устраивал выступления, не поставив в известность Питта, явно показывает, что он постепенно убеждался в ненужности дальнейших услуг своего менеджера.

Вскоре у них дошло до ожесточенной перепалки из-за продления договора с «Эссекс Мьюзик». Питт предложил Боуи передать права на свои песни этому муз.издательству и самому стать акционером этой компании.

«Таким образом он сохранил бы контроль над своими песнями, но получал бы более высокий процент от их издания, а не просто обычный гонорар. Кроме того, он мог бы сэкономить на менеджерских отчислениях для меня. Короче, это было предложение, от которого нельзя было отказываться. Но именно это он и сделал.»

Боуи дал понять Питту, что чувствует себя морально обязанным «Эссекс Мьюзик», которая выплатила ему за последние 3 года предоплату на общую сумму 2.400 фунтов, не получив ничего из своих денег обратно. (Прибыль фирмы с песен Боуи исчислялась тогда всего 122 фунтами.)

«Кроме того, Дэвид Плэтц проявил большой интерес к паре частных проектов, которыми я сейчас занимаюсь», - прибавил Боуи.

Эти слова показывают, что их с Питтом отношения уже находились на грани разрыва, потому что художник не занимается никакими «частными проектами», если он доволен своим менеджером. Возможно, Боуи был всего лишь просто недоверчив, потому что Питт попытался уговорить его передать копирайт на свои песни в тот самый момент, когда не за горами был первый хит.

Тем временем все на музыкальной сцене уже были убеждены, что время Боуи пришло. Пенни Валентайн, которая позитивно оценивала еще самые ранние его работы, написала в «Диск энд Мьюзик Эко» о „Space Oddity“:

«Я тут в редакции заключила пари, что эта вещь станет огромным хитом; что она просто сшибет всех с ног. И все же в наших рядах по-прежнему есть неверующие! У Боуи всегда был талант, но до сих пор он звучал слишком похоже на Тони Ньюли. Его песни были хороши, но не сногсшибательны. Эта – сногсшибательная. Я слушала, затаив дыхание и гадала, чем же закончится космический трип бедняги Майора Тома. Но, не считая исключительно умного текста, сам звук просто фантастический. Мистер Боуи звучит здесь, как Би Джиз в их самой лучшей записи, „New York Mining Disaster“, а сама мелодия напоминает смесь из Муди Блюз, Битлз и Саймона с Гарфанкелом.»

Питт поместил эту критическую статью в музыкальную газету «Рекорд Ритэйлер» - размером на полстраницы. Потом замучил нью-йоркскую «Ричмонд Организейшн», чтобы они и там тоже использовали все позитивные рецензии в целях рекламы. Затем он начал готовить два выступления Боуи на песенных фестивалях в Италии и на Мальте.

На мальтийском фестивале, проходившем в отеле «Хилтон» в Слиме, выступали певцы из 15-ти стран. Боуи представлял Англию. Это был ежегодный конкурс, организовывавшийся Джоном Кэссаром, по словам Питта, «замечательным человеком, доктором фармакологии при Мальтийском университете, попутно писавшем еще и песни. Каждый год во время летних каникул он организовывал этот фестиваль, ужасно любительское мероприятие, честно говоря. Он попросил нас на всякий случай привезти с собой плэйбэк-запись, если будет что не так. Кэссар набрал оркестр из музыкантов британской армии, американского военно-морского флота и из испанского посольства. Мы решили, что с ними лучше справится наш собственный дирижер.»

Так что 14 июля вместе с Питтом и Боуи на Мальту прилетел Норри Пэрамор, продюсер многочисленных пластинок Клиффа Ричарда. Должно быть, Боуи произвел впечатление большого профессионала, исполняя „When I Live My Dream“ на сцене «Хилтона» в серо-голубом костюме и со своим собственным дирижером.

Питт: «Мы решили, что для такого фестиваля лучше всего подходит именно эта песня. Дэвид смотрелся отлично, и, когда он, закончив свой номер, подошел к Норри и потряс ему руку, этот профессиональный жест поизвел на публику большое впечатление. Дэвид получил второе место и небольшой приз, которому очень радовался: он впервые в жизни получил награду. Все артисты, участвовавшие в мальтийском фестивале, полетели потом в Италию, где выступили второй раз на «Итальянском фестивале песни» в Пистое. Когда мы приехали, оказалось, что у них нет ни оркестра, ни группы сопровождения. Так что нам пришлось носиться по городу в попытке нанять музыкантов. Найдя нескольких, мы установили, что они не могут ни читать нот, ни сопровождать вокалиста. Пришлось нам использовать свой плэйбэк. Нам показалось это лучшим, чем полагаться на трех итальянских аккордеонистов. Дэвид выиграл еще один приз – гигантскую вазу с изображением Девы Марии.»

Питт воспринял все это с юмором. В отличие от Боуи; тот еще с Мальты позвонил Энджи и принялся жаловаться на Питта, на проклятый костюм, который ему приходилось таскать, и на заурядность фестиваля, больше похожего на третьеразрядный конкурс шансона, чем на Вудсток. Энджи отреагировала четко: «Хорошо, Дэвид, если у тебя такие проблемы, я приеду в Пистою и все для тебя улажу, окей?»

Так она и сделала. И не важно, что у нее почти совсем не было денег; зато у нее все еще имелся обратный билет на Кипрский рейс, который она могла прервать в Италии. Так что вскоре она объявилась в отеле у Боуи с Питтом, устроилась в их общем номере и стала ждать Дэвида.

«Дэвид был в восторге, а вот Кен, скорее, наоборот, - вспоминала она позднее. – Ему пришлось искать другой номер, но, думаю, дело было не в этом. Никто не может злиться сильнее педика, которому дали от ворот-поворот.» Но худшее ждало Питта впереди. Поскольку Энджи знала, как Боуи ненавидит свой костюмчик, она перед отлетом совершила пробежку по кенсингтонской блошинке и купила ему черные шелковые штаны и кремовую рубашку в викторианском стиле с широкими рукавами пузырем. (Для себя она выбрала романтическое белое кружевное платье, тоже викторианское.) Именно в таком наряде, а не в своем ненавистном костюме, они с Боуи и поднялись на сцену. Его волосы поддерживала бархатная повязка, а под руку он держал Анджелу с цветами в волосах и всеми прелестями на показ, поскольку ее платье было прозрачным.

У толпы перехватило дух, когда эта пара стала спускаться на сцену по широкой изогнутой лестнице.

«Не думаю, чтобы этим людям когда-нибудь приходилось видеть хиппи высокого класса. Но мы им понравились. И самое чудесное было в том, что Дэвид получил первый приз... Он выиграл – по СВОИМ правилам, в СВОЕМ стиле. Он произвел впечатление.»

В воскресенье, 3 августа, Боуи вернулся в Лондон. Он пообещал выступить этим вечером в бекенгэмской «Артс-лэб». Пока он отсутствовал, его отец позвонил Мэри Финниган и спросил, когда вернется его сын. Поначалу Мэри забыла сказать об этом Боуи, но потом вспомнила и сообщила во всемя концертной паузы. «Он сказал, что ему нехорошо», - передала она. Лицо Боуи посерело, как пепел, и он завопил на нее: «Почему ты мне это сразу же не сказала?!» Должно было произойти что-то серьезное, раз его отец связался с Мэри, потому что это было не в его стиле – посвящать посторонних в свои личные проблемы.

Джон Джонс всегда был не слишком здоровым человеком. У него была язва желудка, и он уже перенес несколько операций. За пару дней до этого ему стало плохо на улице, и его терапевт поставил диагноз – воспаление легких. Когда Боуи вошел к нему в спальню, с ним сидела Пегги. Отец Боуи вглядел изможденным, но когда Дэвид показал ему свои трофеи, он сказал: «Я всегда знал, что у тебя все получится».

Через 2 дня, 5 августа, Джон Джонс умер. Боуи немедленно позвонил Питту и Энджи.

«Дэвид был потрясен, но держался спокойно, - рассказывал мне Питт. – Ну, немножко поплакал, понятное дело... Его отец всегда заботился о порядке: на его столе всегда лежали конверты для отправки оплаты счетов за электричество, за газ и т.д. Так что можно было все быстро уладить без проблем. Я немедленно приехал, когда Дэвид попросил меня об этом. У меня в мозгу отчетливее всего отпечаталось воспоминание, как мы стояли возле письменного стола, и наш взгляд одновремено упал на зубные протезы Джонса. „Я знаю, что это идиотский вопрос, Кен, но что мне делать с его зубами?“ – сказал он. “Выброси в корзину для мусора и больше не думай об этом“, - ответил я.»

«Джонс был очень милым человеком, - рассказывал мне Питт позднее, – настоящим джентльменом, исключительно честным. У них с Дэвидом были очень, очень тесные отношения... Мне кажется, он старался по-настоящему понять своего сына, тогда как Пэгги считала Дэвида просто слегка чокнутым.»

Питт показал мне у себя в офисе одно письмо, доказывающее, насколько родители Боуи доверяли ему:

«Мы убеждены, что Дэвид с Вашей помощью и под Вашим руководством вскоре добьется успеха, который заслужил своим талантом и своим усердием.

Моя жена и я особенно благодарны Вам за то, что Вы дали возможность Дэвиду жить и работать у Вас. Когда он приезжает домой на пару дней, он может только немного отдохнуть, но Вы сами лучше всех знаете, как мало для него это значит.»

 

Когда Боуи позвонил Энджи на Кипр, в дом ее родителей, и рассказал о смерти своего отца, полковник Барнетт немедлунно дал дочери денег на обратный билет до Лондона. Прилетев, Энджи обнаружила, что Боуи уже справился со своей новой ролью. Его мать держалась на заднем плане, а приготовлениями к похоронам занимался именно он. Соседи и родственники приходили и уходили. «Я по-прежнему отлично помню последовавшие за этим несколько недель, потому что они оказались одними из самых тяжелых в моей жизни», - призналась позднее Энджи.

Поскольку в доме на Плэйстоу-гроув было всего 2 спальни, а Пегги не могла перенести мысли, что ее сын делит постель с женщиной, на которой он не женат, Энджи пришлось спать с Пегги, что она считала «отвратительным», но во имя мира подчинилась. Позднее она так обрисовала ситуацию: «Пегги была совершенно выбита из колеи. Она казалась беспомощной, потому что Джон всегда брал все заботы на себя. Но Дэвиду тоже было не лучше – он горевал о своем отце, которого действительно любил и на которого всегда мог положиться, но он одновременно был страшно зол и едва с этим справлялся. Ему было против шерсти заботиться о своей матери, но, главное, он не мог смириться с обстоятельствами смерти отца. Пегги слишком долго тянула время, прежде чем вызвать врача, и Джон Джонс задохнулся у себя в комнате в полном одиночестве. Он попытался дотянуться до своей кислородной маски, но ему не хватило сил... Это было просто чудовищно... Эти двое – Дэвид и Пегги – цапались друг с другом, словно обезумевшие коршуны, а я торчала между двух огней, пытаясь как-то помочь. Пегги обращалась со мной просто ужасно – срывалась безо всяких тормозов, как раньше на Терри, и я быстро поняла, почему Дэвид с ней порвал.»

Мне совершенно очевидно, что рассказ Энджи – сущая правда и даже затушевывает краски. Питт тоже рассказывал мне, что в те дни Пегги названивала ему каждый день и поносила Энджи последними словами: казалось, она не могла подобрать достаточно сильных слов, чтобы выразить всю свою ярость. Особенно Энджи выводили из себя мелкие пакости – например, когда Пегги заваривала чай себе или кофе – своему сыну, ей как бы не приходило в голову предложить что-нибудь и Энджи. А ночью Энджи вынуждена была забираться в кровать к «этому несчастному чудовищу» и лежать рядом сней, пытаясь уснуть как можно скорее.

 

Еще до похорон своего отца Боуи снова отправился в студию «Трайдент», чтобы записать остальные песни для своего нового альбома. В день похорон Боуи был необычно спокоен. Он лишь недолго пообщался с родственниками матери, а все остальное время провел в своей комнате наверху вместе с Энджи, Кэлвином Марком Ли и другими близкими друзьями. Уже на другой день он снова работал в студии.

«Он казался очень подавленным, - вспоминает Висконти. – Он очень серьезно отнесся к своей теперешней ответственности за мать... Дэвид немедленно принял на себя роль своего отца, что касалось финансовых вопросов. Казалось, он одним махом стал вдруг взрослым, он очень посерьезнел. Думаю, смерть его отца очень изменила его, потому что отец был для него единственным здравомыслящим человеком в семье, единственной опорой.»