Мне больше не нужен менеджер

 

 

В квартире Кеннета Питта раздался телефонный звонок; это была миссис Джонс:

«Дэвид уже сказал вам, что он женится?»

«Ну, вообще-то он упоминал об этом.»

«А он сказал, когда именно?»

«Нет.»

«Завтра утром. Вы придете?»

«Если бы Дэвид хотел, чтобы я пришел к нему на свадьбу, он, несомненно, пригласил бы меня.»

Не то, чтобы мать Дэвида знала о планах своего сына лучше, чем Кен Питт: миссис Джонс просто отправилась в ЗАГС и разузнала дату и время этого события.

Регистрация должна была состояться 19 марта. Но когда миссис Джонс приехала в «Хэддон-Холл», чтобы поговорить об этом событии со своим сыном, она там никого не обнаружила. Энджи получила от своего отца чек на обещанные 2.000 фунтов, и они с Боуи отправились на кенсингтонскую блошинку, чтобы подыскать себе свадебные костюмы.

«Это будет необычный брак», - заявил мне Боуи, еще раз доведший до сведения Энджи, что он ее не любит, хотя он, несомненно, испытывал к ней своеобразную нежность. Он жил вместе с ней, он спал с ней, но о любви по-прежнему разговора не было.

Свадьба решала, тем не менее, как минимум две проблемы: как у жены британского гражданина у Энджи не было бы больше никаких проблем с иммиграционными службами, а Боуи как муж американской гражданки вправе был рассчитывать на «зеленую карточку», которая ему нужна была, если он хотел работаьь в Штатах.

Для своей свадьбы Боуи выбрал черные бархатные брюки, кремовую шелковую рубашку с широкими рукавами и сине-бежевым цветочным узором, а поверх – дубленку. Энджи присмотрела себе пестрое коричнево-пурпурное платье из шелка в викторианском стиле. Купив шмотки, они поехали к Клер Шенстоун, которая должна была присутствовать на регистрации в качестве свидетельницы. В конце концов они оказались у нее в постели. Клер Шенстоун была художницей и манекенщицей; Боуи с Энджи познакомились с ней через Кэлвина Марка Ли.

Позднее Энджи представила ситуацию так:

«Клер была ужасно рада нас видеть и пригласила с ней поужинать. Был потрясающий вечер, и когда Клер предложила остаться у нее переночевать, потому что было уже очень поздно, мы сразу согласились. То, что мы оказались в одной постели, вышло как-то само собой... Я до этого еще ни разу не спала с мужчиной и женщиной одновременно, но думала, что это должно быть нечто особенное. Так и оказалось.»

В своей второй книге Энджи пишет, что они все слегка подвыпили, повалились втроем на кровать и занялись любовью. На следующее утро они проспали, в панике вскочили и помчались в ЗАГС.

«Мы примчались, спотыкаясь, на кухню и попытались утолить голод йогуртом с медом, обмениваясь вороватыми взглядами, точно нашкодившие дети. Тем не менее, мы чувствовали себя прекрасно.»

А тем временем миссис Джонс была решительно настроена не упустить такого великого события. Она позвонила в «Бекенгэм Джорнал» и «Бекенгэм энд Пендж Эдветизер», позаботившись о том, чтобы обе газеты прислали репортеров и фотографов.

Боуи с Энджи пришли с опозданием на несколько минут в сопровождении Клер Шенстоун, Джона Кэмбриджа – своего второго свидетеля, и еще нескольких обитателей «Хэддон-Холла».

«Вы опоздали! – вскричала миссис Джонс, проталкиваясь вперед. – Опоздали на собственную свадьбу! Ну, вот и они, наконец! Я же вам говорила, что они опоздают», - сказала она слегка встревоженным работникам ЗАГСа.

В тот момент, когда Джон Кэмбридж как раз готовился поставить подпись на брачном свидетельстве, миссис Джонс подскочила к нему, выхватила ручку и расписалась сама. Кэмбридж беспомощно взглянул на Боуи, который лишь скроил гримаску и пожал плечами. Его мать втиснулась между женихом и невестой, торжественно провозгласив: «Не беспокойтесь, я позаботилась о прессе!» Снова ей удалось командовать парадом.

Когда Боуи узнал после свадьбы о разговоре его матери с Питтом, он взвалил на последнего всю вину за то, что Пегги появилась на регистрации, но при этом самому ему не сказал ни слова. Питт не знал и того, что ведущие менеджеры «Меркури Рекордз» и ее представителя, «Филипс», которых он считал своими личными друзьями, помогли Боуи избавиться от него. Энджи утверждает, что Боуи хотел уйти от Питта уже несколько месяцев, но «только постоянно жаловался, оставаясь пассивно-агрессивным. Он никогда не говорил напрямую, чего он в действительности хочет, никогда не брал на себя инициативу... Думаю, он тосковал по своему отцу, от этого и отношения между ним и Кеном рассыпались. Дэвиду нужна была некритично настроенная отцовская фигура – человек, на которого всегда можно положиться, каким был его настоящий отец, - заботливый помощник, нужный только для того, чтобы осуществлять мечты своего мальчика и НИКОГДА-НИКОГДА не говорить ему, что ему следует делать...»

Через 4 – 5 дней после свадьбы у Боуи с Питтом опять вышел спор. Питт дал согласие на выступление Боуи и Хайп в Скарборо 21-го апреля, не зная, что Боуи уже запланировал на этот день запись в студии вместе с Висконти.

Ситуация все больше осложнялась, и когда Питт пришел 25 марта в «Плэйхауз-театр» Би-би-си, где Боуи записывал две сессии для радиосериала «Звуки 70-х» [Sounds of the Seventies], то и Боуи, и остальные музыканты практически полностью игнорировали его. Тут уж и Питт почувствовал, что «что-то витает в воздухе».

И не без причины. Боуи встретился с Ральфом Мэйсом, начальником АиРовского [«Артисты и репертуар»] отдела «Филипс», и его боссом Олавом Уайпером, генеральным менеджером этой фирмы. Боуи объяснил им, что недоволен состоянием своей карьеры и попросил их помочь ему найти нового менеджера. Поскольку Уайпер явно не хотел самолично вмешиваться в конфликт между Боуи и Питтом, он назвал ему трех адвокатов, которые могли помочь расторгнуть договор о менеджменте.

Боуи с Питтом встретились на Манчестер-стрит 31 мая. Поболтав о том-о сем, Боуи перешел к делу: «Кен, я думаю, мне больше не нужен менеджер...»

Когда я разговаривал с Питтом через три дня после этого, он выглядел очень уязвленным.

«С тех пор как Дэвид занялся „Артс-лабораторией“ и перебрался в „Хэддон-Холл“, он очень изменился. Я думаю, это имеет какое-то отношение к смерти его отца. На своего отца он всегда мог положиться... А теперь он только и делает, что болтается с этими косматыми леворадикальными хиппи и анархистами, которые никогда не моются и не меняют одежду, а потом уверяют, что это весь мир воняет, а не они... Марк Болан и Тони Висконти – хуже всех. Они ему вдолбили, что все менеджеры – кровососы, обирающие своих артистов; они, де, только стригут с них денежки и бьют баклуши... Эти люди – самые настоящие анархисты, и каждого, кто имеет хоть какое-то отношение к истеблишменту, они просто стирают в порошок. Они и меня таким считают – пройдохой, крадущим у своего артиста 10 фунтов с каждой сотни, что он зарабатывает. С этим народом спорить бесполезно. Им никогда не приходит в голову, что именно менеджер делает возможными их записи и пластиночные договоры.»

Питт рассказал мне, что присутствовал на сессии по „The Prettiest Star“, где Марк Болан играл на лид-гитаре. В контролькой кабинке студии «Трайдент» его встретила подруга Болана, Джун Чайлдз. «Ага, так значит, вы – Дэвидовский „мистер 10 процентов“», - приветствовала она его. «Ну, так дешево меня не купишь», - бросил в ответ Питт.

«Но они все именно так и думают, - говорил он мне. – Это очень грустно, потому что Дэвид был раньше совсем другим. Он действительно доверял мне.»

У Боуи с Хайп оставалось еще три концерта до момента развода с Питтом: 27 апреля в стокпортском «Поло-клубе»; 21-го мая в «Пентхаузе», в Скарборо; и 16 июня в колледже Иисуса, в Оксфордском университете. Между этими концертами шли сессии записи по „The Man Who Sold the World“ и была сделана более длинная версия „Memory of a Free Festival“ с первого «меркуриевского» альбома Боуи; и в Англии, и в США она должна была выйти синглом (на двух сторонах). Кроме того, 10 мая Боуи должен был принять участие в церемонии присуждения наград Айвора Новелло.

В то время Питт все еще надеялся, что Боуи к нему вернется, рано или поздно поняв, что это не так просто – работать без менеджера. Но 27 апреля от Боуи пришло письмо, уничтожившее эти последние надежды:

«Мне стало очевидно, что Вы не выполнили Вашу часть нашего договора, и что Ваши усилия не помогли продвинуться моей карьере.»

Питт был абсолютно уверен, что сам Боуи по собственному почину никогда не написал бы ему письма в таком сухом тоне. Дальше в этом письме сообщалось, что он больше не является менеджером Боуи и должен в течение 7 дней подтвердить, что отказывается от выполнения своих обязанностей.

Питт ответил Боуи, что он к этому не готов, «но если ты хочешь со мной встретиться, я охотно поговорю с тобой о том, как нам лучше закончить наши деловые отношения». Питт не получил на это от Боуи никакого личного ответа, а всего лишь звонок из адвокатской конторы «Годфри Дэвис энд Бэтт». Ему сообщили, что будет организована встреча между ним, Боуи и Тони Дефризом. Боуи с Дефризом навестили Питта 7 мая.

К этому времени Боуи почти закончил „The Man Who Sold the World“, а Хайп больше не сущестовало. Группа не продержалась и 4-х месяцев. После этого Висконти решил сконцентрироваться исключительно на продюсерской работе. Джон Кэмбридж покинул группу после перепалки, а Мик Ронсон вернулся в Халл, чтобы заново собрать «Крыс».

Договор Боуи с Питтом был подписан в апреле 1967-го, но, хотя он действовал только 1 год, Питт получил преимущественное право продлять его в течение следующих 4-х лет. Эту проблему нужно было как-то решить, и Боуи с Дефризом подыскивали решение.

Тони Дефриз считался одним из тех адвокатов, которые могут выпутать своих клиентов из самых сложных ситуаций. Его родители владели антикварным магазином на Шефердз-Буш. Тони был их четвертым ребенком, хрупким мальчиком, подверженным приступам астмы. Он не занимался спортом, получал в школе не слишком хорошие оценки, и лишь благодаря связям родителей ему досталось место в адвокатской конторе «Мартин Бостон» на Уигмор-стрит.

Как и многие в музыкальном бизнесе, Дефриз тоже оказался в нужном месте в нужное время. В начале 60-х, перед самым взрывом британского бит-бума, существовало, не считая Оскара Бьюзлинка и Дэвида Джэкобса, лишь очень немного адвокатов, что-то смысливших в проблемах шоу-бизнеса. Но рынок расширялся, и знающие люди пользовались большим спросом. Одним из них был Мики Мост. В прошлом Мост сам был музыкантом, и выступал певцом в Южной Африке. В 1962 году он вернулся в Англию – как раз в тот самый момент, когда Битлз были накануне своего великого прорыва. Мост понял, что как певцу ему многого не достичь, и видел теперь свое будущее в производственной отрасли шоу-бизнеса. Он открыл Энималз, одаренную ритм-энд-блюзовую группу из Ньюкасла-на-Тайне, быстро собравшую вокруг себя примерно ту же прослойку фэнов, что и Роллинг Стоунз. Мост спродюсировал их первый сингл „Housе of the Rising Sun“, возглавивший в 1964 году хит-списки всего мира. С этого моменту Мосту и привалила удача: он продюсировал Херманс Хермитс, Донована, Ядбердз, Рода Стюарта, Лулу и Джеффа Бека. Позднее он основал собственную пластиночную фирму, RAK, имевшую большой успех со Сьюзи Кватро, Си-Си-Эс, Хот Чоколит и Ким Уайлд.

Мост обратился в адвокатскую контору Мартина Бостона, потому что у Энималз были всевозможные проблемы и с менеджментом, и с самим Мостом. Тем временем Дефриз, хоть у него и не было юридического образования, уже считался экспертом по всякого рода разводным процессам. Он взял на себя дело Моста и вел его почти 2 года. В это время он общался также с нью-йоркским финансовым специалистом Алленом Клайном, улаживавшим финансовые проблемы Донована, а через несколько лет сорвавшим газетные заголовки в качестве менеджера Роллинг Стоунз, а затем – и прежде всего – Битлз.

После того как он выучил все, что важно знать рок-н-ролльному адвокату – как обеспечить себе процент от издания, плюс немного знания отрасли, плюс немного блефа, – Дефриз покинул контору Мартина Бостона и стал работать самостоятельно. Сам он называл себя «правоведом», называли его и адвокатом. То, что у него не было образования, никого в музыкальном бизнесе не беспокоило. Дефриз работал вместе с Лоренсом Майерсом, представлявшим финансовые интересы Энималз, а так же с лондонской адвокатской конторой «Годфри Дэвис энд Бэтт», тоже специализировавшейся на музыкальном бизнесе, и принадлежавшей к числу тех трех контор, которые порекомендовал Боуи Олав Уайпер.

В этот момент Дефризу было всего 26 лет. Он казался уверенным в себе, обладам приятной внешностью и был всегда хорошо, хотя, возможно, и слишком броско, одет, его вьющиеся черные волосы были коротко подстрижены и зачесаны назад. Но больше всего бросался в глаза его длинный нос, обладавший поистине Пит-Таунсендовскими пропорциями.

«Что мне сразу же понравилось в Тони, - рассказывает Энджи Боуи, приложившая максимум усилий, чтобы свести Боуи с Дефризом вместе, - так это то, что в нем было так мало «англичанства». Он не считал своим долгом объяснять вам, почему вы не можете делать то, что хотите. Он не собирался вам симпатизировать, сочувствовать, растолковывать особые правила и предписания, стоявшие на пути замысленного вами предприятия, или же просто плакать с вами хором: ему такое никогда не пришло бы в голову. Он просто бросал взгляд на проблему, а затем решал ее.»

Боуи с Дефризом и Питт встретились в квартире на Манчестер-стрит 7 мая. Питт все еще надеялся, что все это – страшный сон, и его подопечный скоро к нему вернется. Он еще и через 5 лет на это надеялся.

Боуи молчал в течение всего разговора, предоставив говорить Дефризу. Возможно, Дефриз уже успел сказать ему то, что твердил потом непрерывно в последующие годы: «Ни о чем не заботься, предоставь все мне».

Питт признал, что не имеет никакого смысла придерживаться дольше менеджерского договора, раз Боуи он больше не устраивает. Но, поскольку он выложил на карьеру Боуи кучу денег из собственного кармана (прежде всего это касалось фильма „Love You Till Tuesday“), то он считает вполне уместной известную компенсацию. Дефриз, казалось, был согласен, однако попросил время на размышление, поскольку у него не было еще на руках никаких точных цифр. Он дал понять тем не менее, что основой такой выплаты должен стать доход Дэвида лишь до текущего момента, а доход этот, понятное дело, был самым минимальным. В конце концов, это и было основной причиной их встречи.

В своей книге Питт пишет: «Если бы он меня тогда об этом спросил, я удовольствовался бы скромной суммой в 2.000 фунтов, но он не спросил, и на этом встреча закончилась вместе с моим временем в качестве менеджера Дэвида Боуи.»

Под конец Боуи потряс Питта за руку и сказал: «Спасибо, Кен!». Видимо, Дефриз готовил его к более жесткой конфронтации, потому что на самом деле Питт запросто мог подать на него в суд.

Когда я разговаривал тремя днями позднее с Питтом по телефону, он все еще не мог успокоиться.

«Дэвид сделал ужасную ошибку, – заявил он мне. – Он очень наивен, в основе своей. Может быть, это не сразу заметно, но это именно так. Наивен, доверчив и легко поддается влиянию. Этот Дефриз – просто крючкотвор. Он не имеет никакого права называться адвокатом. Боюсь, все это кончится слезами. Просто не знаю, что с Дэвидом будет. Он окружает себя людьми, которые ему только вредят.»

Как уже было сказано, Питта не покидала надежда, что Дэвид к нему вернется. Он продолжал наблюдать за карьерой Боуи, и это не лишено известной иронии – то, что все, что Боуи делал позднее, в конечном счете уходит корнями в годы, проведенные им с Кеном Питтом. Он собрал новую группу, в которую входил все тот же Ронсон со своими «Крысами». В плане сценического шоу он снова обратился за советом к Линдсею Кемпу и Наташе Корниловой. И он продолжал работать с Висконти и Скоттом. И все очевиднее становилось – сперва на „The Man Who Sold the World“, а потом, еще ярче, - на „Hunky Dory“ и „Ziggy Stardust...“, какое сильное влияние оказали на Боуи Лу Рид и Вельвет Андеграунд, Игги Поп и Энди Уорхол. Он поднял в своей музыке темы отстраненности и аутсайдерства, связав их с высочайшим литературным запросом. Но ведь именно Питт познакомил его с музыкой Вельветс, да и литературные амбиции Боуи восходят тоже к Питту, который жил в мире рок-н-ролла, но никогда к нему по-настоящему не принадлежал.

Только 3 года спустя, 10 мая 1973 года, Боуи снова оказался у дверей Питта, пригласив его на свой концерт в Эрлс-Корте со словами: «Приходи, взгляни, чего твой мальчик вытворяет!»

До этого дня, впрочем, еще многому предстояло свершиться и многому потерпеть неудачу.

 

Первоначально Боуи сошелся с Дефризом только затем, чтобы с его помощью освободиться от договора с Питтом. Однако Энджи Боуи в данном исключительном случае оценивает ситуацию верно, когда говорит:

«У Дэвида есть одна дурная черта характера: он считает, что все, что он делает, исходит исключительно от него, хотя большинство его идей на самом деле исходит от других людей.»

Дефриз был тем самым человеком, который мог поддержать в Боуи эту иллюзию.

Не смотря на свою молодость, Дефриз был типичным представителем прошлого поколения агентов и менеджеров. Он был неучен, зато умен, отнюдь не джентльмен, зато зубастая, бесчувственная деловая акула: именно то, что нужно было Боуи. Ему больше не нужен был кто-то, кто знакомил бы его с правилами бизнеса и новыми музыкой и литературой. Ему срочно необходим был человек, который мог сделать из него звезду, кто поднес бы ему славу на тарелочке с золотой каемочкой.

И главное, ему совсем не нужен был кто-то, кто подвергал бы сомнениям его решения, потому что Боуи наконец обрел свой художественный стиль.

 

ЧЕЛОВЕК С ТОЛСТОЙ СИГАРОЙ

 

 

Целый год о Боуи не было ничего слышно. Он не давал интервью, не писал песен и ничего не записывал – во всяком случае, так казалось. Он занимался тем, что остается человеку, когда у него кончился договор, - ничем, попросту.

Договоры Боуи с Питтом и «Меркури» оказались препятствиями, потому что в обоих содержались опционы. [Оговорки о преимущественном праве на что-либо, напр., исключительное право на подление договора и т.д.] Дефриз посоветовал Боуи на какое-то время «уйти под воду» и не делать ничего, что может бострить ситуацию.

«Не делай ничего, что не хочешь делать, - говорил ему Дефриз. – Ты – художник, у тебя должна быть свобода, чтобы творить... Роль менеджера состоит в том, чтобы обеспечить тебе эту свободу, снять груз с твоих плеч.»

Именно это Боуи и хотелось услышать. Он нашел своего спасителя, человека, который мог решить все его проблемы.

«Я почувствовал огромное облегчение оттого, что кто-то придерживается такой ясной и четкой позиции, – объяснял Боуи. – Я ведь всегда был сильнее и решительнее окружавших меня людей, я хотел достичь большего, но все остальные были слишком боязливы и не желали рисковать. Словно взбираешься на гоу и понукаешь маленьких детишек, ползущих за тобой: „Ну же, давайте!“ Но никто не хочет за тобой идти... И вдруг рядом оказывается кто-то, обладающий достаточной силой. У меня возникло такое чувство, что теперь должно пойти все по-другому.»

О чем Дефриз, вероятно, не говорил Боуи, так это о том, что у него в это время уже созрел конкретнгый план самому заняться менеджментом вместе с Лоренсом Майерсом. Боуи впервые встретился с Дефризом в «Годфри энд Бэтт», но вскоре Дэфриз перешел в контору Майерса на Риджент-стрит, где тот управлял организацией «Джем Тоби». Эта группа фирм в начале 70-х очень успешно занималась бухгалтерией и юридическими консультациями, а также мзыкальным издательством и менеджментом и даже основала свой собственный пластиночный лэйбл, „GTO“.

Фирма «Джем Тоби» представляла сочинителя-песенника и продюсера Майка Линдера, а также Гэри Глиттера, Глиттер Бэнд и Нью Сикерз. Ее офисные помещения были типичны для нового шикарного стиля в рок-бизнесе – двойные стекла в окнах, толстые ковры, поглощавшие любой шум, расточительно дорогая мебель и золотые диски на каждой стене. Возможно, Боуи стоило задуматься во время одного из своих первых посещений, кто за все это платит, но он был слишком наивен для этого.

«Ты – художник» - эти слова звенели у него в ушах, а Энджи, конечно же, вскоре стала приглашать к воскресному ланчу своего нового союзника, вместе с его подружкой Даной Гиллеспи, выступавшей тогда в „Catch my soul“ – спектакле по мотивам «Отелло». Вскоре ланч с Дефризом стал незыблемой традицией. Сидели после полудня в саду и обсуждали планы на будущее. «Предоставь все мне!» - твердил Дефриз Боуи, убеждая его, что ему нужен вовсе не адвокат, а менеджер. «Предоставь все мне!» - Боуи согласился, что следует получить обратно права на «Меркури»-диски и найти новую пластиночную фирму и издательство побольше. «Предоставь все мне!» - Дефриз пообещал, что под его, Дефризовским, чутким руководством ему никогда и никто больше не предложит рекламировать сосиски. «Тебе лучше сидеть дома и писать песни, а моя работа – защищать твои тылы.» Таким образом, их отношения постепенно изменились, и Боуи угодил в новую зависимость. Как раньше он опирался на отца и на Питта, так теперь он полностью положился на Дефриза.

Когда Боуи намекал, что у них с Энджи кончились деньги, Дефриз тут же вытаскивал из кармана толстую пачку: «Менеджер должен заботиться о твоих нуждах», – наставлял он. И он действительно так и делал. Вскоре их финансовые отношения были улажены официально. Боуи был в восторге, узнав, что Дефриз выторговал ему новый договор с фирмой «Кризализ», которая получала права не только на оба «Меркури»-альбома,(«Эссекс Мьюзик» не воспользовалась своим опционом), но и на бОльшую часть песен с альбомов „Hunky Dory“, „Ziggy Sardust“, „Aladdin Sane“ и Diamond Dogs“, что гарантировало дополнительную прибыль, если эти песни выпускались повторно на синглах, сборниках или концертных альбомах.

Благодаря этому договору, Боуи сразу же получил 4.000 фунтов (за вычетом 20%, причитавшихся «Джем»[Gem]). Он еще никогда не держал в руках такой суммы. В обмен на предоплату он обязался в течение следующих 5 лет передать «Кризализ» как минимум 100 песен, 70 из них – в виде студийных записей.

Получив деньги, они с Энджи снова «ударили» по комиссионкам. Наконец-то были куплены шторы длиной до пола для каждой комнаты «Хэддон-Холла». Кроме того, Дефриз выразил готовность выплачивать Боуи ежемесячно 400 фунтов, а любой перерасход счета погашать в следующем месяце. Чего Боуи не занал, или что он игнорировал, так это то, что все эти суммы в один прекрасный день он обязан будет заплатить. Любезные люди от пластиночной фирмы и менеджмента поддерживали его вовсе не из любви к ближнему, а просто размещали точно подсчитанную долгосрочную инвестицию. Дефриз заносил в журнал каждый выплаченный пенни.

Получать 400 фунтов в месяц, и только 8 платить за квартиру! Боуи купил два подержанных «райли», припарковал их у «Хэддон-Холла» и принялся копаться в моторах, переставляя детальки из одной машины в другую... Музыкальный кабинет превратился в самую настоящую первосортно оборудованную студию, набитую инструментми и звукозаписывающей аппаратурой, которую Боуи раздобыл через «Эссекс Мьюзик», а в передней поставили рояль. Дэвид с Энджи раскопали целую кучу антикварных магазинов в Кенсингтоне, и еще – клуб «Сомбреро». Но это уже было заведение совсем другого сорта.

Днем «Сомбреро» был просто приятным ресторанчиком с низким потолком, покрашенным темной краской и украшенным красными кругами. Официанты носили узкие черные брюки и красные рубашки, и сюда приходили отведать пиццы или паеллы. А вот по вечерам шторы плотно сдвигались, освещение приглушалось, и «Сомбреро» превращался в одну из первых лондонских дискотек. Здесь собиралась «голубая» сцена – послушать ритм-энд-блюз и покрасоваться. «Сомбреро» стал ночной меккой для студентов-художников, продавцов из модных лавок, парикмахеров, манекенщиц, мальчиков по вызову... ну, и супругов Боуи. Дэвид с Энджи приходили сюда, как правило, поздно вечером. Огибали танц-площадку и, немного потанцевав, присматривали себе кого-нибудь из местных завсегдатаев, накачанных амфетаминами и обдолбанных гашишем, и приводили их с собой в «Хэддон-Холл».

Висконти, все еще живший в «Хэддон-Холле», считал их частную жизнь «очень странной – всегда кипучей, бурной и крайне необычной».

Жизнь, которую вели Боуи, не слишком вдохновляла его, когда он слушал по ночам, как они вваливаются домой пьяные в дым и с воплями и визгами рухают в постель вместе со своими любовниками обоего пола.

В «Проходках за кулисы» Энджи вспоминает о своих тогдашних друзьях: о Мики Кинге, мальчике по вызову, которого закололи ружейным штыком, когда он вздумал шантажировать одного армейского офицера; о «невероятно милой» Мэнди, продавашейся арабам, чтобы заплатить за наркотики. И о самом милом из всех – портном Фредди Буретти, позднее переименовавшемся в Руди Валентино.

Фредди, чье настоящее имя звучало гораздо прозаичнее – Фредерик Бэрретт или Барретт – был рослым, веселым созданием с белокурыми локонами и слегка напыщенными манерами. Боуи с восхищением сомтрели, как этот позер выходил на танц-площадку вместе со своими друзьями - Даниеллой и Антонелло. Энджи страшно нравились его фигура, его волосы, голубые глаза и высокие, скандинавского типа, скулы. Развесив уши, она слушала его байки о премудростях фелляции.

Вскоре Фредди сделался постоянным аксессуаром «Хэддон-Холла». Он консультировал обоих Боуи в вопросах имиджа и помогал им создавать новые костюмы. Так что он поднялся до должности придвоного дизайнера, и Боуи предложил (не слишком оригинально) переделать его имя в Руди Валентино. [Рудольф Валентино (1895 – 1926) – легенда немого кинематографа («Четыре всадника апокалипсиса», «Кровь и песок»). В фильме Кена Расселла «Валентино» (1977) его роль исполнил Рудольф Нуреев.] Боуи даже подбивал его стать певцом; сколотил для него группу под названием Арнольд Корнс и принялся твердить ему на манер Дефриза: «Предоставь все мне, и я сделаю из тебя звезду».

В одном из редких интервью того времени Боуи провозгласил:

«Я думаю, Руди будет первым мужчиной, появившимся на обложке „Вог“. Я считаю, что эпоха Роллинг Стоунз прошла, и Арнольд Корнс будут новыми Стоунз.»

И со мной тоже Боуи говорил о Руди, которого сравнивал с Миком Джэггером.:

«Вот, что ты о нем думаешь?», - спросил он меня, показав несколько фотографий Руди Валентино.

«Извини, - сказал я, - но что-то я не вижу здесь ничего особенного...»

Вскоре я узнал, что вокальные партии трех песен, записанных, якобы, Арнольд Корнс, на самом деле принадлежат самому Боуи, а великий Фредди на записи даже не присутствовал. Короче, все это было просто обходным маневром, потому что Боуи все еще был связан контрактом с «Меркури», и ему нельзя было ничего выпускать под собственным именем. Еще Боуи рассказал мне, что остальные участники Арнольд Корнс раньше входили в группу под названием Ранк. Очередные прятки; Боуи как раз собирался сколотить «Пауков с Марса».

В какой именно момент Боуи снова собрал свою группу – не вполне ясно, но это произошло, вероятно, осенью 1970 года, после того как он подписал договор с «Кризализ». Но он мог записывать для «Кризализ» хотя бы демо, пока Дефриз улаживал проблемы с «Меркури».

По окончании записи „The Man Who Sold the World“ Мик Ронсон и «Вуди» Вудманси снова вернулись в Халл. Они не желали ничего больше слышать о Боуи. «Мы абсолютно ничего не заработали, и я думаю, со всем этим покончено», - заявил Ронсон. Так что они вдвоем решили возродить Рэтс вместе с басистом Тревором Болдером, чей отец владел в Халле пластиночным магазином. В конце концов они переделали название на «Ронно» и записали единственный сингл под названием „The Fourth Hour of My Sleep“.

«Когда и с этим ничего не вышло, я решил, что теперь уж точно все кончено, - говорил Ронсон. – Я впал в ужасную депрессию. Но тут как-то вечером зазвонил телефон, и оказалось, что это Дэвид. Он был в страшном возбуждении, прямо на все готов. „Да чем ты там занят в этом Халле?. спросил он меня. – Там же все равно делать нечего, или как? Почему бы тебе не вернуться в Лондон? Я скоро снова буду записываться, и ты можешь жить у нас... Садись на следующий поезд, а мы тебя заберем на Кингз-кросс!“»

В конце концов вся группа – Ронсон, Вудманси и Болдер – перебралась в «Хэддон-Холл» со своими спальными мешками. «Кризализ» согласилась платить им сессионные гонорары, а Дефриз выдавал им еженедельную зарплату: 30 фунтов – Ронсону, 20 – Вудманси и 15 – Болдеру.

Чтобы выполнить до конца договор с «Меркури», Боуи записал одну вещь под названием „Holy Holy“, вышедшую в Англии на сингле в январе 1971 года, с „Black Country Rock“ из „The Man Who Sold the World“ на стороне «В». Кроме того, он выступил на ТВ «Гранада» с акустической версией „Holy Holy“. В Штатах «Меркури» выпустила „All the Madmen“ еще одним синглом, а сам альбом выбросили там на рынок на 6 месяцев раньше, чем в Англии.

После 9-месячного затворничества в «Хэддон-Холле» Боуи сделался беспокойным. Со всех сторон ему твердили, что очень скоро он будет звездой. У него был новый менеджер, новый договор с музыкальным издательством и новая группа, а вот имидж он себе до сих пор не создал.

Боуиевские обожатели из «Сомбреро» поселились вместе с музыкантами в «Хэддон-Холле». Фредди Буретти вместе с Даниеллой и Энджи торчали в одной комнате, роясь в груде материй, которые они потом на своих швейных машинках превращали в костюмы, а на кухне тем временем бурлил котел с каким-нибудь супом или со спагетти. Вскоре у Боуи была уже и собственная парикмахерша – Сьюзи Фасси, которая с превеликим удовольствием променяла салон Эвелин Пэйджет на бекенгэмской Хай-стрит в пользу гораздо более веселого «Хэддон-Холла». Прежде чем выйти куда-нибудь вечером Боуи тщательно выбирали наряд, подкрашивались и причесывались часами напролет. Затем отправлялись в «Сомбреро», где под взглядами далеких от критики восхищенных обожателей старались освоиться с вновь изобретенным имиджем.

Когда пришло время делать обложку для нового альбома Боуи, менеджеры «Меркури» испытали потрясение. Обычно о таких вещах заботится сама фирма, но Боуи и здесь требовал полного контроля. Он отправил в фирму фотографии, на которых выглядел, как женщина. На нем было длинное узорчатое шелковое платье, которое он купил за 300 фунтов, при этом он полулежал на оттоманке, задрапированной синим шелком. Его белокурые волосы вились по плечам. В одной руке он держал розу, в другой – даму бубен. [sic. Боуи держит в правой руке не даму, а короля бубен; никакой розы не было вообще.] На ковре валялись остальные карты.

Для чикагского отделения «Меркури-Рекордз» это, явно, было чересчур, и Боуи заставили сделать другую обложку. Шутки ради, он попросил одного друга, Мика Уеллера, нарисовать картинку, изображавшую полную противоположность оригиналу. Уеллер сделал рисунок, на котором грубо сколоченный ковбой проходит мимо здания с надписью «Психиатрическая клиника Кэйн-Хилл». На другом рисунке Боуи был изображен в виде индейца. В конце концов в «Меркури» выбрали обычную черно-белую фотографию.

Честно говоря, Боуи стремился лишь пошокировать своим декадентским имиджем. Когда я снова встретился с ним и с Энджи, они попросили меня не упоминать в моей статье ни о том, что они женаты, ни о том, что Энджи на 5-м месяце беременности. Очевидно, должно было складываться впечатление, что артист все еще «доступен». Вот только вопрос – кому?

В конце января «Меркури Рекордз» пригласила Боуи в Америку. Робин МакБрайд, глава артистическо-репертуарного отдела, твердо верил в то, что Боуи скоро станет звездой, и убедил главу фирмы, Ирвина Стайнберга, пригласить Боуи в Штаты для рекламного турне. Обо всех организационных деталях заботился Рон Оберман, шеф пресс-отдела, до этого дважды встречавшийся с Боуи в Лондоне.

В то время в «Меркури» еще не знали, что Боуи собирается покинуть фирму. Впрочем, если до тех пор они сами хотели на него тратиться и дать ему возможность завязать новые контакты в Штатах, что ж, он не имел ничего против. Сначала «Меркури» собиралась организовать Боуи концерты в нескольких крупнейших городах США; таким образом она хотела возместить расходы на пребывание Боуи в Америке. Но из этого ничего не вышло, потому что, хотя сам Боуи после женитьбы на Энджи мог беспрепятственно работать в США, его группе пришлось бы еще долго ждать разрешения. Американский музыкальный профсоюз строго следил за тем, чтобы число английских музыкантов, работавших в США, не превышало числа американских, работавших в Англии. Из-за этого правила английские концертные промоутеры нередко вынуждены были тащить из-за океана каких-нибудь совершенно безликих музыкантов, лишь бы английская группа получила возможность гастролировать по Штатам. Здесь ничего не могла изменитьдаже такая фирма, как «Меркури».

Так что Боуи отправился в Америку в одиночестве, оставив дома свою беременную жену и своих музыкантов. В его багаже, помимо непомерных размеров косметички, имелось и платье.

Когда его самолет приземлился 17 января в аэропорту Кеннеди, Оберман стоял у взлетно-посадочной полосы и ждал его. Все пассажиры вышли, только Боуи – ни слуху, ни духу!

«Он должен быть в самолете, он не мог пропустить рейс. Олько не при первом визите в Америку!» - думал Оберман, пока служащие аэропорта в униформе поднимались в машину. Наконец, через 3 четверти часа Боуи появился. Свежепричесанные волосы падали локонами ему на плечи. Одето на нем было нечто, выглядевшее, как платье, а поверх он накинул что-то, вроде дамского плаща. У него был слегка смущенный вид, что и не удивительно, потому что, когда он после посадки принялся переодеваться и подкрашиваться, один из членов команды в панике позвонил в иммиграционную службу. В те времена царили жесткие правила: никаких гомосексуалистов, никаких наркоманов, никаких коммунистов. «Как он умудрился пройти таможню?» - поражались служащие при одном взгляде на Боуи, и прежде чем ему позволили покинуть самолет, его подвергли личному опыску и настоящему допросу.

После возвращения из Америки Боуи, как и многие музыканты до и после него, только и трещал о невероятном успехе своей поездки, хотя на самом деле все это событие носило весьма скромный характер. И все же это путешествие оказалось очень важным для него, потому что открыло ему новые перспективы. С тех пор как он впервые услышал Литтл Ричарда и прочитал Джека Керуака, Боуи восхищался американской культурой. Он всегда считал, что должен сделать себе имя в стране неограниченных возможностей. В Вашингтоне он познакомился с родителями Обермана и с его друзьями, а затем появился в вашингтонских, нью-йоркских и чикагских радиопередачах. Для начала, не так уж плохо.

Люди восхищались Боуи; они еще никогда не видели подобной рок-звезды. Его музыка была «другой», необычной, и сам он был похож скорее на Лорeн Бэколл, чем на какого-нибудь потного рокера. Свое первое большое американское интервью Боуи дал Джону Мендельсону из «Роллинг Стоуна». Мендельсон прокомментировал:

«Музыка Боуи, не смотря на ее своеобразную холодноватость, исключительно возбуждающа.... Однако слушатель должен быть чрезвычайно трезв, если не хочет поддаться ее шизофреничности.»

Видимо, этот журналист кое-что понял. Потому что во всем, что делал Боуи, действительно присутствовал какой-то шизофренический оттенок. Боуи заигрывал с гей-сценой в Сан-Франциско, но в конце концов предпочел сохранить дистанцию. Он отправлялся в постель с любой женщиной, выражавшей готовность, а на следующее утро снова напяливал платье.

В Лос-Анджелесе расписание Боуиевской поездки координировал Родни Бингенхаймер, занимавшийся тогда промоушном «Меркури» на Западном побережье. Бингенхаймер был пати-фриком, завсегдатаем всех вечеринок, ночным человеком, ничего так не любившим, как со стаканом в руке таскаться по лос-анджелесским дискотекам.Он не побеспокоился забронировать Боуи номер в отеле, а просто поселил его в одной из голливудских вилл на Холливуд-хиллз, которая принадлежала Тому Эйерсу, продюсеру Ар-си-эй [RCA] и менеджеру Дуга Сэма и сэра Дугласа Квинтета. Это большое четырехэтажное здание когда-то было собственностью Дороти и Лилиан Гиш - звезд немого кино. Боуи не только мог пользоваться гигантским бассейном, но в <