II. Разрушительные силы природы не только уступают со временем силам созидательным, но в конечном счете сами служат построению целого

Первый пример. Когда в безмерности пространств плавал материал будущих миров, творцу их заблагорассудилось сделать так, чтобы материя складывалась и образовывалась в согласии с внутренними силами, приданными богом каждому из миров. К центру всего творения, к Солнцу, стекало все то, что не могло найти своих особенных путей или что Солнце притягивало к своему могучему трону. А что находило для себя иной центр притяжения, то стягивалось к нему, образовывало единообразное тело, и это тело начинало или описывать эллипс вокруг своего великого фокуса и центра, или же по параболам и гиперболам улетало прочь и уже не возвращалось. Эфир очистился, из плавающего и сливающегося хаоса возникла гармоничная система мироздания, и планеты и кометы в течение эонов идут по своей орбите вокруг Солнца,— вечное доказательство закона природы, гласящего, что божественные силы, живущие во Вселенной, превращают хаос в миропорядок. Пока остается в силе этот простой и великий закон сочтенных и приведенных в равновесие сил, здание нашей Вселенной стоит твердо, ибо зиждется оно на свойстве и на правиле божества.

Второй пример. Подобно этому образовывалась из бесформенной массы и наша Земля, ставшая планетой, и пока она образовывалась, на ней спорили и боролись стихии, но, наконец, каждая нашла для себя подобающее место, и теперь, после немалых бурь и потрясений, все служит гармонически упорядоченному шару планеты. Земля и вода, огонь и воздух, времена года, климат, ветры и речные потоки, погода и непогода—все под-

433

чинено единому великому закону формы и массы Земли, ее вращения и ее удаления от Солнца, все гармонически управляется этим законом. Бессчетные вулканы, покрывающие лицо Земли, уже не дышат пламенем, и океан уж не вскипает от сернистых потоков и других материй, заливавших нашу сушу. Погибли миллионы живых существ, которым суждено было погибнуть, и осталось все, что могло сохраниться, и все, что сохранилось, тысячелетиями пребывает в великой гармонии и порядке. Все упорядочено между собою — дикие и домашние животные, травоядные и плотоядные, насекомые, рыбы, птицы и человек, и упорядочены между людьми мужчины и женщины, рождения и смерти, возрасты и длительность жизни, радости и беды, потребности и удовольствия. И все это — не по произволу и не по необъяснимому стечению обстоятельств, которое каждый день свое, а по очевидным законам природы, заключенным в строении живых существ, в пропорции всех органических сил, что сохраняются и получают жизнь на нашей планете. Пока остается в действии этот закон природы, эти пропорции, остается и его следствие, а именно гармонический порядок, существующий между неодушевленной и одушевленной частью творения, что, как показывают земные недра, могло быть достигнуто лишь ценою гибели миллионов.

Как? Неужели же в человеческой жизни не царит тот самый сообразный с внутренними силами творения закон, который превращает хаос в порядок и вносит правильность в человеческую путаницу? Несомненно, мы в душе своей носим это начало, и проявит оно себя так, как то отвечает его сущности. Все заблуждения человеческие — туман, окружающий истину, и все страсти людские — буйные побеги силы, которая сама не знает себя, а по природе своей стремится лишь к лучшему. И морские бури, разорительные и уничтожительные,— дети гармонического миропорядка; бури служат миропорядку, как служит нежно струящийся зефир. Ах, если бы удалось мне пролить свет на некоторые наблюдения, окончательно удостоверяющие эту радостную для нас истину.

1. На морях дуют одни и те же ветры, а бури случаются реже, так и у людей, благой порядок природы — в том, что созидателей рождается куда больше, чем разрушителей.

В царстве животных божественный закон — в том, что львов и тигров не может быть столько же, сколько овец и голубей; и в истории столь же благое установление: число Навуходоносоров и Камбизов, Александров и Сулл, Аттил и Чингиз-ханов куда меньше числа более кротких полководцев и монархов мирных и тихих. Для первых необходимы беспорядочные страсти и ложные задатки, вот почему являются они на земле не звездами, проливающими на землю свой мягкий свет, а ярко светящимися метеорами, и, как правило, требуются странные обстоятельства воспитания, ранняя привычка, что бывает весьма редко, жестокая политическая нужда — вот тогда взметается над родом человеческим, как говорится, бич божий и карает людей. Итак, если природа ради нас и не отступится от своего пути и среди бесчисленных производимых ею форм и составов иной раз и породит на свет обуреваемых неукротимыми страстями людей, при-

434

званных разрушать, а не сохранять, то, с другой стороны, вполне в силах человеческих не доверять паству волкам и тиграм, а самих волков и тигров укрощать законами человечности. В Европе уже не водятся туры, для которых прежде повсюду росли тут дремучие леса, и ловить столько африканских чудовищ, сколько требовалось Риму для его амфитеатров, не под силу стало в конце концов и самому Риму,— чем культурнее страны, тем уже и меньше пустыни, тем реже встречаются дикие обитатели пустынь. И в человеческом роде то же — по мере роста культуры все более выступает то естественное последствие, что животная сила тела слабеет, что и задатки диких страстей тоже увядают и начинает складываться более нежный человеческий побег. Но коль скоро и среди людей возможны всякого рода неправильности, тем более губительные, что почвой для них служит ребяческое слабосилие,— свидетельством тому — деспотические государства Ближнего Востока, римская тирания,— то избалованного ребенка укротить все же проще, чем кровожадного зверя, а потому природа, порядок, которой все смягчает, показала нам и путь исправления всего неправильного и усмирения всего дикого и ненасытного. Населенных драконами местностей уж нет на земле, первобытным исполинам уже не приходится идти на них войной, и, чтобы справиться с людьми, уже не нужно разрушительных сил Геркулеса. Подобные ему герои пусть устраивают свои кровопролитные игрища на Кавказе или в Африке, пусть охотятся на Минотавра, где им вздумается, и если они живут в обществе людей, то у людей есть неоспоримое право собственными силами бороться с огнедышащими быками Гериона. Общество страдает, если добровольно предлагает себя в жертву таким героям, и само несет вину: народы сами повинны были в том, что не объединились против Рима, не воспротивились, собрав все свои силы, его грабительским походам и не защитили свободу мира.

2. Течение истории показывает, что по мере роста подлинной гуманности демонов разрушения на самом деле стало меньше среди людей и что совершилось это по внутренним законам разума и государственного искусства, приобщающихся к просвещению.

Разум людей растет, и все яснее, с самого детства, становится, что есть величие, превосходящее величие человеконенавистника-тирана, что лучше — и даже труднее — возделывать, а не разорять землю, строить, а не разрушать города. У трудолюбивых египтян, у глубокомысленных греков, у финикийцев-торговцев — несравненно более прекрасный образ в истории, чем у персов-разрушителей, римлян-завоевателей, накопителей-карфагенян, и жизнь их была приятнее и полезнее. Память о египтянах, финикийцах, греках жива, и слава их на земле растет, и плоды их дел бессмертны, а разорители всем своим демоническим могуществом достигли только одного — на развалинах завоеванных царств стали жить в роскоши и нищете, и, наконец, сами приготовили себе ядовитое зелье возмездия. Таковы ассирийцы, вавилоняне, персы, римляне; и грекам вред был не столько от врагов, сколько от внутреннего разлада, от роскоши, в которой жили некоторые области и города Греции. Поскольку названные принципы истории — это установленный природой порядок, поскольку доказываются

435

они не отдельными случаями и не случайными примерами, а основаны на самих себе, то есть на заведомо присущем порабощению, чрезмерной власти естестве, на последствиях побед, роскошной жизни, надменности и высокомерия, иными словами, на законах нарушенного равновесия, поскольку, далее, эти принципы находятся в известном единстве с течением дел на земле,— как же можно сомневаться в том, что и эти законы природы тоже будут познаны людьми и, будучи познаны, подобно всем прочим законам природы, проявят всю неотвратимую силу, свойственную истине природы, и тем более проявят свою силу, чем глубже усмотрена будет их сущность? Все, что можно свести к математической достоверности, к политическому расчету, все то будет рано или поздно познано, во всем том будет усмотрена истина, ибо в теоремах Евклида, в правильности таблицы умножения еще никто и никогда не усомнился.

И даже короткая история людей уже ясно доказывает, что с ростом просвещения, к счастью, гораздо реже сделались бессмысленные разрушительные войны, продиктованные человеконенавистническим духом. Рим погиб, и с тех пор в Европе уже не появлялось больше культурных государств, все устройство которых опиралось бы на завоевательные войны; и совершавшие свои опустошительные набеги народы средневековья были народами дикими и некультурными. Но, постепенно усваивая культуру, проникаясь любовью к своей собственности, они, нередко против собственной воли, незаметно, воспринимали прекрасный, кроткий дух трудолюбия, земледелия, науки и торговли. Люди учились добиваться пользы для себя, ничего не уничтожая, потому что то, что уничтожено, уже не приносит пользы, и так со временем, как бы по природе вещей, установились между народами мир и равновесие, и, после столетий дикой вражды, люди поняли, что целей, желаний каждого можно достичь только совместным трудом. И по этому пути пошла даже торговля, где больше всего личной корысти,— таков был порядок природы, и ни страстям, ни предрассудкам ничего нельзя с этим поделать. Всякая торговая нация уже и теперь оплакивает прежние бессмысленные разрушения, произведенные в угоду суеверию или зависти, и еще больше придется пожалеть о них в будущем. Разум растет, и корабли пиратов превращаются в судна купцов, и торговля основывается на взаимной справедливости, на взаимном уважении, на беспрестанном соревновании в искусстве и ремеслах, одним словом, на гуманности и ее непреходящих законах.

Чувствуя мягкий бальзам естественных законов человечества, видя, что он даже против воли людей, своей внутренней силой, распространяется среди народов и завоевывает все новые страны, наша душа не может не испытывать удовольствия. Даже божество не могло отнять у людей способность совершать ошибки, но природа человеческих ошибок такова, что они со временем, рано или поздно, открываются и становятся очевидными для рассудительного существа. Ни один разумный государь Европы уже не управляет своими провинциями, как персидский царь или даже как римляне, и не потому что уж очень он любит людей, а потому что он лучше понимает самую суть государственного управления, и потому что

436

средства политического расчета с веками сделались более ясными, простыми, достоверными. Лишь безумный будет возводить в наше время пирамиды, и всякого, кто строит подобные бесполезные вещи, разумный мир сочтет человеком безрассудным, сочтет его безрассудным не от своей чрезмерной любви к народам, а просто из экономических соображений. Мы теперь нетерпимо относимся к гладиаторским боям, к сражениям с участием животных; человеческий род предавался таким отроческим забавам, но, наконец, понял, что такие дикие затеи не заслуживают внимания и труда. Равным образом нам не приходится угнетать несчастных рабов, как Риму, или илотов, как Спарте, потому что государственный строй свободных граждан легче и с меньшими затратами достигает тех целей, которые государствам древности с их униженными до положения животных рабами стоили больших опасностей и обходились в конечном счете дороже; придет время, когда на нашу бесчеловечную работорговлю мы посмотрим с тем же сожалением, с которым смотрим теперь на римских рабов и спартанских илотов, и даже не потому, что мы полны любви к людям, а из соображений расчета. Короче говоря, мы должны славить божество за то, что оно наделило разумом слабую, склонную к заблуждениям человеческую природу,— разум — это вечный луч света от Солнца божества, он прогоняет ночь и все вещи являет в подлинном их обличий.

3. Поступательное развитие искусств и изобретений дает в руки людей все возрастающие средства ограничения и обезвреживания всего того опасного, что сама природа не в силах была искоренить.

На море должны случаться время от времени бури, и сама мать вещей, природа, не могла упразднить их в угоду человечеству; но что же за средство дала она в руки людей, чтобы бороться с бурями? Искусство мореплавания. Из-за этих самых бурь человек и вынужден был изобрести свое искусное строение — корабль, и на корабле своем человек не только убегает от бури, но и извлекает из нее пользу для себя и мчится по океану на всех парусах.

Заблудившись в морских просторах, несчастный человек не мог призвать Тиндаридов¹, чтобы те явились и показали ему верный путь; поэтому человек сам придумал себе проводника — компас, поэтому человек поднял голову к небу и нашел на нем своих Тиндаридов — Солнце, Луну, созвездия. С таким искусством человек мог уже смело выйти в открытое море, в бескрайний океан, плыть на Крайний Север и на Крайний Юг.

И опустошительную стихию огня не могла отнять природа у человека, не отнявши у него человеческого облика; и что же дала природа человеку вместе с огнем? Тысячи умений, тысячи художеств, и эти художества не только обезвреживают и не только усмиряют пожирающий яд стихии, но и извлекают из огня самую разнообразную пользу.

То же — и ярость страстей человеческих, этих морских бурь, этих опустошительных огненных стихий. Благодаря им, в столкновении с ними, род человеческий отточил свой разум и придумал бесчисленные средства, правила, искусства, с помощью которых можно не просто ограничивать страсти, но и направить их в лучшую сторону, как показывает история.

437

Лишенный страстей, род человеческий никогда не воспитал бы в себе разума и до сих пор жил бы в пещере троглодитов.

Так, война, пожиравшая жизни людей, в течение долгих веков была грубым занятием разбойников. Долго воевали люди, проявляя всю неуемность, всю дикость своих страстей, ибо все зависело от силы отдельного человека, от хитрости его, от коварства; и сколь бы превосходны ни были личные качества человека, война питала лишь опасные доблести грабителя и убийцы,— это подтверждают войны древности, Средних веков и даже некоторые войны нового времени. Но из такого гибельного ремесла, как бы против воли народов, выросло военное искусство: создатели его не заметили, что возникновение такого искусства подрывает самую почву для ведения войн. Чем более становились побоища продуманным искусством, чем больше механических изобретений участвовало в войне, тем меньше пользы было 6т страстей, какие присущи были отдельным людям, и от их безумной мощи. Словно безжизненное орудие, покорны все они теперь мысли одного полководца, приказам немногочисленных военачальников, и, наконец, только главе государства было дано право играть в эту опасную и дорогостоящую игру, тогда как в древности воинственные народы воевали почти без передышки. Пример — и многие азиатские народы, и даже римляне и греки. Римляне долгие столетия не уходили с поля боя; война их с вольсками длилась сто шесть лет, война с самнитами—семьдесят один год; город Вейи выдерживал осаду десять лет, словно вторая Троя, а двадцативосьмилетняя гибельная Пелопоннесская война, которую вели между собою греки, всем прекрасно известна. Ведь умереть в сражении — это еще самая малая беда, какую приносит война человеку, а зло куда большее — это опустошения, болезни, которые приносят походы, которые терпят осажденные города, это грабежи, беспорядки, которые царят во всех сословиях, во всех промыслах и ремеслах,— вот настоящие беды, что влечет за собою война страстей, вот ее тыся-челикий ужасный образ, и мы должны быть благодарны грекам и римлянам, а прежде всего изобретателю пороха и творцам огнестрельного оружия, за то, что они самое дикое ремесло людей превратили в искусство, а в наши дни и в такое искусство, где сам венценосец может снискать величайшую славу. Теперь сами короли, лично, играют в эту игру честолюбия, в их распоряжении — несметные войска, не ведающие страстей, и сама честь полководца уже хранит нас от десятилетних осад, от войн, которые длились бы семьдесят один год, тем более что такие войны задушат сами себя, потому что приходится содержать огромное войско Так, по вечному, не ведающему перемен закону природы зло породило нечто доброе, и можно сказать, что военное искусство в значительной степени устранило самые войны. Благодаря военному искусству сократились и грабежи и разорения, и не из особого человеколюбия, а потому что они противоречат чести полководца. Несравненно более мягким стало и право войны и обращение с пленными,— даже у греков оно было гораздо более суровым; тем более не приходится говорить об общественной безопасности, которая впервые и появилась в воюющих странах. Так,

438

в целой римской империи все дороги были безопасны, пока орел с оружием в когтях прикрывал их своими крыльями; напротив того, в Азии и Африке, даже и в самой Греции чужеземцу было опасно путешествовать, потому что этим странам недоставало духа общности, который стоял бы на страже жизни любого человека. Так превращается в целебное лекарство отрава, как только становится искусством; отдельные роды людей погибли, но целое, не ведающее смерти, переживет боль утраты и на примере зла научится добру.

Верное относительно военного искусства еще более верно относительно искусства государственного управления, но это еще более трудное искусство, потому что цель его — общее благо целого народа. И у американского туземца есть свое государственное искусство, но оно очень ограниченно, оно приносит пользу отдельным родам, но не предотвращает гибель целого народа. Мелкие племена, враждуя между собою, совершенно искоренились, а другие так истощились, что в дурном столкновении с оспой, водкой и жадностью европейцев обречены на ту же участь. Чем более становился предметом искусства строй государства в Азии или Европе, тем тверже стоит само государство, тем точнее взаимосвязь его с соседними государствами, так что ни одно не может разрушиться, если другие сохранят свою прочность. Так твердо стоят Китай, Япония, эти древние здания, основание которых уходит глубоко в землю. Больше искусства — в политическом укладе греческих государств, в Греции основные республики долгие века сражались за достижение политического равновесия. Их объединяли общие опасности, и если бы объединения удалось достигнуть в полную меру, то храбрый греческий народ отбил бы атаки Филиппа и римлян, как победил он некогда Дария и Ксеркса. А преимущество Рима было в дурном государственном искусстве соседних народов; римляне разделяли их, а потом нападали на них, римляне разделяли и покоряли их. И сам Рим претерпел их судьбу, когда государственное искусство римлян пало; та же участь подстерегла Иудею и Египет. Если государство хорошо устроено, то народ никогда не пропадет, даже если его покорит неприятель; свидетельствует о том даже Китай, при всех свойственных ему пороках.

Еще очевиднее польза от хорошо продуманного искусства управления, если говорить о внутреннем порядке, о торговле, которую ведет страна. о науках, ремеслах, правопорядке; за что мы ни возьмемся, ясно одно: чем совершеннее искусство, тем больше и польза. Настоящий купец не обманывает, потому что на обмане не разбогатеешь; настоящий ученый не хвалится ложной наукой, а юрист, если только он заслуживает звания правоведа, никогда не совершит сознательную несправедливость,— иначе все они будут не мастерами в своем искусстве, а подмастерьями. И несомненно, придет время, когда человек неразумный в государственном искусстве устыдится своего неразумия, и роль тирана будет не только что мерзка, как и всегда в прошлом, но будет также смешна и нелепа, как только ясным станет как божий день, что любое государственное неразумие пользуется неправильной таблицей умножения и, начисляя себе

439

огромные суммы, тем не менее лишается всяческих преимуществ. Ради этого написана история, и доказательства приведенного положения со всей ясностью проявятся в ней. Правительства сначала совершили все возможные ошибки и как бы исчерпали их число, и только после всех беспорядков человек научился, наконец, тому, что благосостояние человеческого рода зиждется не на произволе, а на существенном для него законе природы — на разуме и справедливости. Мы переходим теперь к последовательному изложению этого закона, и внутренняя сила истины пусть придаст ясность и убедительность нашим словам.