V. Благое, мудрое начало правит в судьбах человеческих, и нет поэтому достоинства более прекрасного и счастья прочного и чистого, Как способствовать благим свершениям мудрости

Когда думающий созерцатель истории потерял в ней своего бога и начал сомневаться в том, что есть на самом деле Провидение, то лишь потому приключилось с ним такое несчастье, что смотрел он на историю слишком плоско, а о Провидении не имел подобающего понятия. Он думает, что Провидение — это привидение, что оно должно попадаться ему на каждом шагу, без конца вмешиваться в дела людей и всякий раз стараться достичь каких-то частных и незначительных целей, предписанных фантазией и капризом; если так, то вся история — не что иное, как могила подобного Провидения, но тогда уж смерть его идет на пользу истине. Что же это за Провидение, если оно, словно неугомонный призрак, бродит повсюду, если можно заключать с ним союз и достигать своих ограниченных целей с его помощью, если всякие мелочные затеи можно прикрывать его именем,— а целое остается без хозяина? Тот бог, которого ищу я в истории,— он, конечно, тот же, что и бог природы; ибо человек составляет малую часть целого, и история его, как история живущего в своей паутине паука, теснейшим образом связана с тем домом, в котором человек живет. И в истории тоже не могут не действовать те же самые законы природы — они относятся к самой сущности вещей, и божество не может пренебречь ими, тем более, что в этих основанных им самим законах божество открывает человеку все свое величие, всю свою мудрость, благость, неизменчивость — красоту. Все, что может совершиться на земле, и не может не совершиться на земле,— совершаясь по правилам, совершенство которых заключено в них самих. Повторим эти правила; мы уже излагали их, но теперь они будут относиться к истории человечества. В них — печать мудрой благости, величественной красоты, внутренней необходимости.

452

1. Все ожило на Земле, что могло ожить; всякое органическое строение заключает внутри, себя комбинацию самых разнообразных сил, взаимно ограничивающих друг друга и в самом этом ограничении обретающих максимум прочности и постоянства. В противном случае союз сил распадается и они вступают в иные комбинации.

2. Среди всех этих органических строений Земли поднялся и человек, венец творения. Бессчетные силы съединились в человеке и обрели некий максимум — разумение, а материя тела, в котором воплощены эти силы, обрели центр тяжести по законам порядка и самой прекрасной симметрии. В характере человека заложена и основа прочности его существования, и основа его счастья, и печать его призвания, и все судьбы человечества на Земле.

3. Разум — вот характер человека, а разум означает, что человек внемлет глаголу божьему в творении, другими словами, он ищет правило целого, по которому все вещи покоятся, во взаимосвязи целого, на своем внутреннем существе. Итак, глубоко заложенный в человеке закон — познание истины и существования, взаимозависимость всего творения в его связях и свойствах. Человек — образ божий, потому что он изыскивает законы природы, мысль творца, заключенную в этих законах и связавшую их в единое целое. Бог мыслил и не ведал произвола, так и человек — он мыслит разумно и не может поступать по своему произволу.

4. Все началось с самых непосредственных жизненных потребностей: человек начал познавать и поверять законы природы. И единственная цель, какую преследовал он при этом, было его благополучие, то есть спокойное и размеренное пользование всеми своими силами. Человек вступил в отношения с другими существами, и мерою этих отношений стало само существование человека. И справедливость человек усвоил, потому что это правило — не что иное, как практический разум, мера действия и противодействия, определяющая совместное существование всех подобных друг другу существ.

5. Вот начало, на котором основана человеческая природа, так что ни один индивид не должен думать, что существует на земле ради кого-то другого или ради своего потомства. Даже если человек относится к самому низшему звену в цепочке рода человеческого, а притом следует заложенному в нем закону разума и справедливости, то и его существование — внутренне прочно, и его существование благополучно и долговечно, он — разумен, справедлив, счастлив. И не потому, что так заблагорассудилось другому или даже самому творцу, а потому что таковы законы естественного порядка, всеобщего, самодовлеющего. А если человек отойдет от законов справедливости, то само заблуждение его будет ему карой, само оно заставит вернуться его к разуму и праву — к законам человеческого существования и человеческого счастья.

6. Коль скоро природа человека весьма многосоставна, то редко человек приходит к истине кратчайшим путем, он сначала колеблется между двумя крайностями, а потом как бы примиряется со своим существованием и находит для себя терпимую средину, полагая, что достиг вершины

453

своего благополучия. Если он ошибается при этом, то втайне, про себя знает о том и сам расплачивается за свою вину. Но расплачивается лишь отчасти, потому что или судьба обращает все к лучшему, так что сам человек вынужден стараться исправить положение вещей, или же, иначе, исчезает внутренняя опора существования человека. Величайшая мудрость не могла извлечь большей пользы из физической боли и моральных страданий,— нельзя и представить пользы большей.

7. Если бы на землю ступил всего один-единственный человек, то цель человеческого существования и была бы уже исполнена в нем,— так и приходится считать в тех случаях, когда, как иной раз случается, один человек или целое племя живет отдельно ото всех, звено, оторванное от общей цепи человеческого рода. Но коль скоро все на земле длится и плодится, пока сама земля не выходит из приданного ей состояния, то и род человеческий, подобно всем родам живых существ, заключает в себе силы продолжения рода, силы соразмеренные и приведенные во взаимосвязь с целым. Так наследовалось, от поколения к поколению, самое существо человеческого — разум и живое орудие разума — традиция. Постепенно Земля была заселена, и человек стал всем, чем мог быть на Земле в тот или иной исторический период.

8. Продолжение человеческого рода и длящаяся традиция — вот что создало и единство человеческого разума, не потому что в каждом отдельном человеке заключена лишь частица целого, которое не может существовать в отдельном индивиде и, следовательно, не могло быть и целью творца,— нет, таковы были задатки человеческого рода в целом, такова нигде не прерывающаяся цепь человечества. Люди плодятся, как плодятся животные, но поколения животных не порождают некоей всеобщности животного разумения. Однако только разум и определяет неизменное состояние человеческого рода и потому не может не наследоваться как основной характер человека; не будь разума, не было бы и человеческого рода.

9. У разума в целом та же судьба, какую переживает разум у отдельных людей, потому что целое состоит лишь из отдельных звеньев. Дикие страсти, которые делались тем более буйными и неукротимыми, что люди действовали сообща, служили препоной разуму, веками разум бродил в стороне от своих путей, веками разум дремал, словно огонь в глубине потухшего костра. И одним-единственным средством боролось Провидение со всеми подобными нарушениями и беспорядками,— за всякой ошибкой следовала кара, и леность, глупость, злость, неразумие и несправедливость сами наказывали себя. И только потому, что в те времена все такие ошибки люди совершали не каждый за себя, а большой массой, те детям приходилось расплачиваться за грехи родителей, народам— за неразумие своих вождей, потомству — за леность своих предков; не умея, иной раз не желая исправить зло, люди столетиями страдали от него.

10. Вот почему для каждого отдельного звена самое наилучшее — это благополучие целого, ибо кто страдает от пороков целого, тот вправе, тот даже обязан удерживаться от этих пороков и исправлять их на благо

454

своих сородичей. Природа рассчитывала не на правителей и не на государства, а на благополучие людей. Государства и их правители не так скоро расплачиваются за все неразумие и за все содеянные злодеяния, потому что тут — расчет на целое, а всякий отдельный человек с его нищетой надолго подавлен; но, наконец, и государству и государю приходится искупить свою вину, и тем опаснее падение их с вершин своего величия. Во всем этом законы возмездия сказываются с той же определенностью, что законы движения, если дать толчок хотя бы самому малому физическому телу,— и самый величайший из государей Европы покорствует естественным законам человеческой истории, как самый малый из его подданных. Положение обязывает государя лишь к тому, чтобы он мудро хранил эти законы природы; могущество у него — лишь благодаря людям, и для людей этих он должен быть мудрым и благим человеко-богом.

11. И вот всемирная история, как то бывает в жизни отдельных людей, безнадзорных и заброшенных, до дна исчерпает, наконец, и все глупости, и все пороки человеческого рода; нужда заставляет, и человек усваивает постепенно принципы разума и справедливости. Все возможное происходит на деле и порождает на свет все, что могло породить. Этот закон природы ничему не препятствует и не останавливает даже самую разнузданную силу, но он просто кладет всем вещам предел — так, что все, всякое действие снимается обратным, уничтожается противодействием, а остается лишь полезное и благодатное. Одно зло губит другое, оно должно или примериться к общему порядку, или погубить само себя. Человек разумный и добродетельный везде будет счастлив в царстве божием⁷, потому что разум не требует внешней награды, не требует ее и добрвде-тель души. Если труд разума и добродетели напрасен, то страдает от этого только время; но и неразумие, и людские раздоры не всегда в силах воспрепятствовать благому начинанию, и оно все равно осуществится, когда придет его пора.

12. Между тем человеческий разум в целом не останавливается на достигнутом, а идет вперед своим путем; разум многое находит, но не все может сразу применить; разум многое открывает, а недобрые люди долгое время используют во зло его открытия. Но извращение доброго само покарает себя, а беспорядок сам станет со временем порядком, потому что разумность возрастает, и усердие разума не ведает усталости. Разум борется со страстями, а при том сам укрепляется и очищается; в одном месте разум притесняют, а он находит выход в другом и так распространяет власть свою на земле. Надеяться на то, что повсюду, где живут теперь люди, впоследствии будут жить люди разумные, счастливые и справедливые,— не пустое мечтательство: люди будут счастливы, и не только благодаря своему разуму, но и благодаря общечеловеческой разумности — разуму всего братского племени людей.

455

* * *

С тем большей готовностью склоняю свои колени перед высоким замыслом Мудрости природы, определившей судьбу всего моего рода, что вижу — замысел этот относится ко всей природе в целом. Не какая иная сила создала человеческий род и хранит его на земле, а тот самый за-* кон, что удерживает в движении и целые мировые системы и строит каждый кристалл, каждую снежинку, каждого червя земного; природа этого закона — почва прочного и длительного существования рода человеческого, пока живы на земле люди. Все творения божий укреплены в себе, все прекрасной связью соединены между собой, ибо всему указан предел и все покоятся на равновесии противоборствующих сил, упорядоченном внутренней силой. Эта сила — путеводная нить для меня; я иду по лабиринту истории и повсюду вижу божественную гармонию и порядок; все, что хоть как-то может совершиться, все и совершается на деле, и все, что может действовать, действует. Но только разум и справедливость длятся, а глупость и безумие разоряют землю и уничтожают сами себя.

Вот почему, когда, как рассказывает легенда, я слышу, Брут с кинжалом в руке восклицает под звездным небом Греции при Филиппах: «О добродетель, я думал, что ты есть, а теперь вижу, что ты — сон!»⁸ — я не узнаю в этих словах голоса спокойного мудреца. Если Брут был поистине добродетелен, то добродетель, как и разум его, всегда была ему наградой, не могла не вознаградить его и в этот последний миг жизни. А если добродетель его была лишь доблестью патриота-римлянина, так удивительно ли, что слабый уступил сильному, ленивый — решительному? И Антоний должен был победить, и все последствия — воспроизойти из его победы: во всем этом порядок мира, во всем этом — естественная судьба Рима.

То же и в других случаях: если человек добродетельный не перестает жаловаться на свои неудачи, на то, что грубая сила, все подавляющая и угнетающая, царит на земле, а род человеческий — добыча в руках неразумия и диких страстей, пусть подойдет к нему гений его разума и пусть по-дружески спросит у него: что же, по-настоящему ли он добродетелен и заслуживают ли такого слова вся его деятельность и рассуждение? Конечно, не все бывает удачным на земле, но это только значит, что надо стараться, чтобы твое дело удалось на славу, нужно двигать вперед и время, и условия жизни, нужно придавать подлинную прочность всем творениям своим, ибо прочного и долговечного существования требует все подлинно благое. Лишь разум может укротить грубые силы, но чтобы упорядочить их, чтобы мощно их сдерживать, нужна сила реального противодействия — ум, серьезность, подлинная энергия добра.

Сладко мечтать о жизни грядущей, представляя, что окружают тебя и дружески беседуют с тобою все мудрые, добрые люди, которые когда-либо трудились на благо человечества и в награду за свои труды вступили теперь на почву новой, высшей жизни; но в известном смысле сама история уже уготовала нам тенистые сени, где проводим мы время свое в

456

обществе рассудительных и справедливых людей самых разных времен. Вот предо мною — Платон, а вот я слышу дружелюбные вопросы Сократа и разделяю с ним судьбу его последних дней. Марк Антонин тихо беседует со своею душой, а вместе с тем беседует и со мной; и повелевает нищий Эпиктет, он — могущественнее царей. Туллий-мученик⁹ и злосчастный Боэций¹⁰ обращаются ко мне и поверяют мне свои судьбы, печаль и утешение своей души. Как широко и как тесно человеческое сердце! Всегда одинаковы, возвращаются снова и снова одни и те же страдания, желания, слабости, ошибки, наслаждения и надежды! Гуманный дух — вот проблема, которая решается вокруг меня тысячью различных способов, а результат человеческих усилий — всегда один: на справедливости и рассудительности основана сущность человечества, цель и судьба человеческого рода. Из истории человечества невозможно извлечь более благородной пользы: мы идем на совет судьбы, и, как ни ничтожны мы в облике своем, мы учимся творить по вечным законам природы — по законам бога. Он показывает нам все наши заблуждения, все последствия нашего неразумия, а тем самым и нам уделяет малый, тихий круг деятельности — в той великой взаимосвязи, где разум и добро хотя и несказанно долго ведут свою борьбу с дикими, необузданными силами, но в конце концов по самой своей природе не могут не установить во всем своего порядка и всегда идут путем побед.

С трудом шагали мы по полям древнего мира, покрытого мраком, а теперь с радостью идем навстречу заре, чтобы увидеть, какой урожай принесут посевы древности. Рим нарушил равновесие между народами, мир под пятою Рима истекал кровью; какое же новое постоянство возникнет из этого нарушенного равновесия, что за новый человек восстает из праха древних народов?

 

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

КНИГА ШЕСТНАДЦАТАЯ

I. Баски, гэлы и кимвры

II. Финны, летты, пруссы

III. Немецкие народы

IV. Славянские народы

V. Чужие народы в Европе

VI.Общие рассуждения и следствия

КНИГА СЕМНАДЦАТАЯ

I.Происхождение христианства и принципов, заложенных в нем

II. Распространений христианства на Востоке

III. Распространение христианства в греческих землях

IV.Распространение христианства в латинских провинциях

КНИГА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

I. Царства вестготов, свевов, аланов и вандалов

II. Царства остготов и лонгобардов

III. Царства алеманнов, бургундов и франков

IV. Царства саксов, норманнов и датчан

V. Северные королевства и Германия

VI. Общее рассуждение об укладе немецких государств в Европе

КНИГА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

I. Римская иерархия

II. Как воздействовала церковная иерархия на Европу

III. Светские бастионы церкви

IV. Арабские государства

V. Влияние арабских государств

VI. Общее рассуждение

КНИГА ДВАДЦАТАЯ

I. Купеческий дух в Европе

II. Рыцарский дух в Европе

III. Крестовые походы и их последствия

IV. Культура ума в Европе

V. Открытия и новые начинания в Европе

VI. Заключительное замечание

ПЛАН ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОГО ТОМА

КНИГА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

КНИГА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

КНИГА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

КНИГА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

КНИГА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Tantae molis erat, Germanas condere gentes.

Так тяжко было положить начало германским племенам¹.

КНИГА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Теперь мы подошли к северным народам нашего Старого Света; они — наши предки, от них мы переняли нравы и жизненный уклад, а потому я считаю излишним испрашивать у читателя благосклонности к истине. Ведь что проку было бы, если бы мы могли писать об азиатах и африканцах, но вынуждены были бы скрывать свое мнение о народах и эпохах, которые куда ближе нам, нежели все, что давным-давно лежит во прахе по ту сторону Альп и Тавра? История требует истины, а философия истории человечества — по меньшей мере беспристрастия и любви к истине.

Сама природа отделила эту северную часть Земли каменной стеной: имена ей — Мустаг, Алтай, Кицигтаг, Урал, Кавказ, Тавр, Хемус, а кроме того — Исполиновы горы, Альпы, Пиренеи. К северу от этой стены и небо и почва столь отличны, что и жители этих мест поневоле обрели и иное телосложение и иной образ жизни, чуждые южным народам; ибо на всей земле природа полагала наиболее основательные и длительные различия, разделяя народы горами. Горы — вечный трон Природы; отсюда Природа ниспосылает реки, дожди, солнце, и, как и климаты, распределяет склонности и жребии народов. Поэтому, если мы услышим, что народы, которые в течение целых столетий и даже тысячелетий или по ту сторону гор, в бескрайних соленых и песчаных морях Татарии жили в лесах и тундрах северной Европы, даже и в прекраснейшие долины римской и греческой империи принесли с собой образ жизни вандалов, готов, скифов, татар, образ жизни, отдельные черты которого до сих пор присущи Европе, так нам не следует удивляться этому и не следует ложным образом приписывать себе некое подобие культуры, а нам нужно, словно Ринальдо², заглянуть в зеркало истины, узнать в нем свой собственный облик и, если окажется, что мы все еще носим на себе звонкие украшения наших отцов-варваров, благородно заменить их подлинной культурой и гуманностью — тем, чему единственно пристало служить украшением нашего человеческого рода.

Итак, подойдем к величественному зданию, прославившемуся под именем республики европейских народов, оставившему след свой и принесшему плоды свои на всей земле, но сначала познакомимся с народами, которые, творя или страдая, строили этот исполинский храм. Правда, книга северной

459

истории начата недавно — даже и у самих знаменитых народов она начинается с римлян; как человек не знает хронику своего рождения и детских лет, так не знают ее и эти народы, тем более, что они были народами варварскими и были вытеснены со своих мест. Остатки древнейших народов мы встретим еще в горах и в недоступных и суровых уголках земли; лишь древний их язык, пережитки прежних обычаев указывают нам, где были их истоки, а победители их давно уже захватили лучшие земли и, если не были изгнаны другими народами, все еще владеют ими по праву завоевателя, по-татарски, или же, если справедливость и разумность были постепенно усвоены ими, то и управляют более гуманно. Итак, прощайте, страны мягкие, земли по ту сторону гор, прощайте, Индия и Азия, Греция и италийские берега; если мы еще и увидим вас, то в ином облике, увидим как северные завоеватели.

I. Баски, гэлы и кимвры

Из всех многочисленных, некогда населявших испанский полуостров народов от древнейших времен остались одни баски, которые живут в Пиренеях, во Франции и Испании и сохранили свой язык, один из самых древних на земле. Некогда этот язык, по-видимому, распространен был на большей части Испании, о чем, несмотря на все перемены, свидетельствуют названия городов и рек в этой стране^1*. Даже название металла, которое, наряду с железом, произвело в Европе и во всем мире самые значительные изменения,— «серебро», «Silber» — тоже, как утверждают, происходит из языка басков, потому что, согласно легенде, Испания из всех европейских стран первой построила рудники, потому что расположена была по соседству с ранними торговыми нациями этого континента, с финикийцами и карфагенянами,— для них Испания была европейским Перу. Сами племена, всем известные под именем басков и кантабрийцев, проявили себя в древности как народ быстрый, легкий на подъем, мужественный, свободолюбивый. Они принимали участие в походах Ганнибала, и для римских поэтов имя их звучало страшно: вместе с испанскими кельтами они более всего препятствовали римскому завоеванию Испании, так что только Август, да и то, наверное, больше на словах, восторжествовал над ними; кто не хотел быть рабом, уходил в горы. Когда вандалы, аланы, свевы, готы и другие тевтонские народы неудержимым потоком излились на Пиренеи и поблизости от Испании утверждали свои царства, баски продолжали оставаться народом беспокойным, мужественным, под властью Рима они не утратили доблести; а когда Карл Великий возвращался на

1* См.: «Investigaciones historicas de las Antiquedades de Navarra» por Moret. Pamplona, 1665. L. I; Oihenarti «Notitia utriusque Vasconiae». Paris, 1638. L. I; и особенно Larramendi. Diccionario trilingue; De las perfectiones del Bascuence. P. II ³.

460

родину после победы над испанскими сарацинами, то именно баски, хитро напав на него, послужили причиной поражения его при Ронсевале, в битве, где пал великий Роланд,— битва эта прославлена древними романсами. В позднейшие времена они доставляли столько же беспокойства франкам в Испании и Аквитании, сколько свевам и готам; и когда страна была вновь отторгнута у сарацин, то они не сидели сложа руки, а даже и в века самого глубокого, варварского монашеского порабощения сохраняли свой характер. Когда после долгой ночи занялась в Европе заря науки, то она впервые загорелась по соседству с басками, в странах, которые населяли и они тоже,— в радостной провансальской поэзии,— эта земля и в позднейшее время дала Франции немало светлых и просвещенных умов. Хотелось бы лучше знать язык, нравы и историю этого бойкого и веселого народа, хотелось бы, чтобы второй Ларраменди, как Макферсон среди гэ-лов, собрал остатки древнего национального духа басков^2*. Быть может, и у басков сохранилась легенда о знаменитой битве Роланда, которая благодаря сказочному архиепископу Турпину, благодаря эпосу, составленному монахами, послужила основой для столь многочисленных романсов и героических песен средневековья; но если даже эта легенда и не сохранилась у них, все же страна их долгое время служила вратами Трои, которые питали фантазию европейских народов приключениями, будто бы совершившимися в этой стране.

* * *

У гэлов, которые под именем галлов и кельтов куда более известны и знамениты, чем баски,— по существу, одна с ними судьба. В Испании они владели прекрасными земельными угодьями и оказывали славное сопротивление римлянам; в Галлии, которой они дали имя, они стоили Цезарю десятилетних трудов, а еще больших — и, в конце концов, вообще бесплодных — в Британии преемникам его, так что римляне, наконец, вынуждены были сами покинуть этот остров. Кроме того, Гельвеция, верхняя часть Италии, нижняя Германии вплоть до Паннонии и Иллирии были усеяны их племенами и колониями, хотя и не везде одинаково густо, и в древние времена они были самыми страшными врагами для римлян. Бренн сжег дотла Рим и едва-едва не положил конец будущей владычице мира. Галлы дошли до Фракии, Греции и Малой Азии и здесь не раз являли свою мощь, известные под именем галатов. Но в Галлии и на британских островах их род основался наиболее прочно и, конечно, не был совершеннр чужд культуре. У гэлов была здесь своеобразная религия друидов, а в Британии был у них верховный друид; здесь сложился тот замечательный жизненный уклад, о котором свидетельствуют столь многие, отчасти огромной величины каменные постройки и нагромождения камней, которые

^2* В своем уже названном пространном трактате о совершенстве баскского языка Ларраменди (§ 18—20) и не думал ни о чем подобном. Не говорит он о том и в своей «Arte del Bascuence»⁴ «то видно из «Истории испанской поэзии» Дице (с. III)⁵; быть может, и самая память о древней поэзии уже исчезла.

461

встречаются в Британии, Ирландии и на островах,— эти памятники прошлого, словно пирамиды, переживут тысячелетия и, быть может, навеки останутся загадкой. Известное государственное и военное устройство было присуще им, но в конце концов они потерпели поражение от римлян, потому что раздоры между их правителями толкнули их к гибели; не лишены были галлы и естественных знаний и искусств, насколько они отвечали степени их развития, и конечно, как и все варвары, они тем более не лишены были души народа — песнопений. Песни в устах бардов посвящены были доблести, они славили подвиги предков^3*. По сравнению с Цезарем и его войском, вооруженным всеми римскими военными искусствами, галлы были, конечно, полудиким племенем; но если сравнивать их с другими северными народами, включая и некоторые немецкие племена, то они уже не кажутся полудикими, а по ловкости, по легкости характера, а наверное, и по усердию в ремеслах, по культуре и политическому строю они превосходят их; ведь как немецкий характер в некоторых своих чертах до сих пор похож на описание немца у Тацита, так и в древнем галле, несмотря на все изменения, можно узнать галла поновее. Но, разумеется, народности этого племени, распространившиеся по всей земле, очень различались между собой в зависимости от стран, эпох, исторических обстоятельств и ступеней культуры, так что гэл, живший «а берегах Шотландии или Ирландии, по-видимому, имел мало общего с галльским или кельт-иберийским народом, долгое время жившим по соседству с образованными нациями или городами.

Судьба гэлов на всем пространстве, занятом ими, была печальной. Согласно самым ранним сведениям о них, какие есть у нас, и по ту и по эту сторону Пролива соседями их были бельги или кимвры, которые повсюду теснили их. По обе стороны Пролива римляне, а затем разные тевтонские народности одержали над ними верх, подавляя, обескровливая, даже искореняя и изгоняя их, так что теперь мы встречаем гэльский язык лишь на самых дальних оконечностях былых владений, в Ирландии, на Гебридах, на голом шотландском нагорье. Готы, франки, бургунды, алеманны, саксы, нормандцы и другие немецкие⁹ народы в самых разных сочетаниях заняли их земли, вытеснили их язык и поглотили самое их имя.

Но и поработителям не удалось истребить внутренний характер народа; остались живые памятники, и словно звук арфы доносится из могил жроткий и печальный голос Оссиана, сына Фингала, и его спутников.

^3* Кроме всего того, что было собрано и насочинено о кельтах в старых книгах, например у Пеллетье, Пезрона, Мартена, Пикара⁶ и других, кроме того, что говорится о происхождении и древнем строе ранних обитателей Британии у англичан, шотландцев и ирландцев — Баррингтона, Кординера, Генри, Джонса, Макферсона, Мейтленда, Ллойда, Оуэна, Шоу, Валленсн, Уитейкера и других⁷, можно привести еще и немецкую книгу Шпренгеля «История Великобритании» (продолжение «Всеобщей всемирной истории», т. 47)⁸, где, в начале, молчаливо исправляется множество застарелых ошибок, касающихся галов и кимвров. Этот автор, как то свойственно ему, дает краткие и точные сведения о сохранившихся памятниках культуры бриттов.

462

Этот голос, словно в волшебном зеркале, рисует нам картины древних подвигов и нравов, но и больше того — самые мысли, самые чувства народа на этой ступени культуры, в таких местностях, при таких обычаях доносятся до нас и находят отклик в душе и сердце. Оссиан и соратники его больше скажут нам о душе древних гэлов, чем любой историк '",— они для нас словно трогательные проповедники гуманности, какая живет в человеческом обществе, как бы просто ни было оно устроено. Нежные узы и тогда связывают сердца, и печаль звучит в каждом звуке. Чем стал Гомер для греков, мог бы и гэльский Оссиан стать для своих соплеменников, если бы только гэлы были греками, а Оссиан — Гомером. Но если Оссиан, этот глас изгнанного народа, звучит в пустыне, среди покрытых туманом гор, если, словно пламя, полыхает он над могилами предков, а другой, Гомер, родившийся под небом Ионии, среди цветущих племен и островов, в блеске занимающейся зари народа, на совсем непохожем языке описывает все то ясное, определенное, открытое, что развили потом многие иные умы,— то, конечно, не место искать греческого Гомера в горах Каледонии. Но звучи же, звучи, туманная арфа Оссиана; и счастлив всяк, кто когда-либо прислушается к кротким струнам твоим^4*.

* * *

Кимвры по имени — жители гор, и если кимвры и белый — один народ, то мы встретим их, начиная с Альп по западному берегу Рейна вплоть до устья и, может быть, даже до Киммерийского полуострова, который в глубокой древности был, вероятно, гораздо больше по своим размерам. Немецкие племена, близко соседствовавшие с ними, потеснили их; переплыв через море, кимвры оттеснили гэлов и вскоре заняли восточный и южный берег Британии, а затем, будучи во многих искусствах опытнее гэлов, и еще потому, что племена по обе стороны пролива были им родственными, не нашли для себя ничего более удобного, как заняться морским разбоем. Они, как кажется, были более диким народом, чем гэлы, и очень немногому научились от римлян, так что когда римляне покинули их страну, они оказались в таком беспомощном состоянии, пребывали в таком варварстве и разврате, что вынуждены были приглашать в страну то римлян, то — себе во вред — саксов, ища у них помощи. От этих помощников-немцев они порядком натерпелись. Целые орды приходили и

^4* Две нации, шотты и иры, не перестают спорить о том, кому из них принадлежит Фингал и Оссиан, но вот что странно: они не торопятся защитить свою точку зрения, издав лучшие песнопения Оссиана вместе с ях оригинальными мелодиями. Веде мелодию едва ли можно придумать, и самое строение песнопений, изданных на языках оригинала и с необходимыми примечаниями, не только подтвердило бы правоту той или другой стороны, но и лучше объяснило бы нам язык, музыку и поэзию гэлов, чем даже их Аристотель — Блэр¹¹. Не только для природных любителей этих поэм гэльская антология подобного рода была бы классическим трудом и сохранила бы на долгие времена красоты древнего языка, но и для иностранца тут было бы много поучительного, и во всяком случае, такая книга была бы важна для истории человечества.

463

опустошали землю огнем и мечом; ни людей они не щадили, ни посевов не жалели, страна пришла в запустение, и, наконец, мы видим, что бедных кимвров истребили или же они бежали в западный уголок Англии, в горы Уэльса, в Корнуолл, другие бежали в Бретань. Нет ничего сильнее ненависти кимвров к вероломным их друзьям саксам, ненависть эту они подогревали в себе веками, уже и после того, как были заперты в своих безжизненных горах. Они долго сохраняли независимость, сохраняли во всем характер языка, правления, обычаи, интересное описание которых мы находим в уставах их королей и чиновников^5*; между тем их время прошло. Уэльс был покорен и объединен с Англией; и только язык кимвров сохранился до сих пор — в Уэльсе и в Бретани. Но сохранились лишь его неопределенные остатки; и хорошо, что язык этот остался в книгах^6*, потому что, как и все языки изгнанных со своих мест народов, он неизбежно должен погибнуть и погибнет прежде всего в Бретани. Согласно обычному ходу вещей, характер народа стирается постепенно: отпечаток снашивается, и его бросают в переплавку,— время обратит его в мертвую массу или очистит, придав новую четкость.

Самое замечательное, что осталось от кимвров, самое чудесное, что так воздействовало на воображение людей, — это король Артур и рыцари Круглого стола. Конечно, легенда о короле Артуре была записана очень поздно; лишь после крестовых походов она была приукрашена и превратилась в поэзию, в роман; первоначально же эта легенда — достояние кимвров, ибо король Артур царствовал в Корнуолле; в Корнуолле и в Уэльсе сотни мест названы его именем. Эти сказки получили свое развитие в Бретани, колонии кимвров, под воздействием романтического духа норманнов; затем, без конца разрастаясь, они распространились по Англии, Франции, Италии, Испании, Германии — во всей поэзии цивилизованных народов. Сюда присоединились и восточные сказки, а легенды должны были освятить и благословить все вместе взятое; так сложилась эта прекрасная процессия рыцарей, великанов, с волшебником Мерлином (из Уэльса), с феями, драконами и искателями приключений, в течение долгих веков забавлявшая рыцарей и дам. Напрасно спрашивать, когда жил король Артур; исследовать же основу, историю, воздействие этих сказаний и поэтических творений у всех тех народов и во все те века, когда цвела эта поэзия, рассмотреть этот феномен истории человечества, опираясь на уже существующие превосходные работы, было бы славным приключением, и приятным и поучительным.

^5* «История Великобритании» Шпренгеля, с. 379—392.

^6* В книгах Борленза, Бюлле, Ллойда, Ростренена, Лебригана, в переводе Библии¹² и т. д. Еще не установлено, насколько изначальны сказания о короле Артуре и его свите.

^7* «Трактат о происхождении романов в Европе» Томаса Уортона, предваряющий его «Историю английской поэзии» и переведенный в «Британском Музее» Эшенбурга (т. 3—5)¹³, содержит небесполезное собрание материалов, но следует ложной системе; целое должно предстать совсем в ином свете. Материалов и данных достаточно и в «Bibliotheque des Romans» Перселя¹⁴ и в новой большой серии того же назва-

464

II. Финны, летты, пруссы

Финская народность (сами они, называясь «суоми», не знают имени финнов, как одна из их ветвей не знает имени лаппов) еще и теперь распространена на крайнем севере Европы и по берегам Восточного моря вплоть до Азии; прежде она была еще более распространена, в том числе и дальше на юг. Кроме лаппов и финнов в Европе, к этой народности принадлежат ингры, эсты и ливы; родственны ей зыряне, пермяки, вогулы, вотяки, черемисы, мордвины, кондские остяки; к той же расе относятся и венгры, или мадьяры, если сравнивать языки^8*. Неизвестно, как далеко на юг жили в Норвегии и Швеции лаппы и финны, но ясно, что скандинавские немцы загоняли их все дальше на север, к тому северному побережью, где они живут еще и теперь. На берегах Восточного и Белого морей финские племена были, как видно, наиболее активны, здесь, помимо обмена товаров, они занимались и морским разбоем; в Пермии (иначе — Бьярмеланд) их идолу Юмале был посвящен целый храм, варварски украшенный; сюда по преимуществу и устремлялись северные немцы — искатели приключений, чтобы менять товар, грабить, собирать дань. Никогда финская народность не была достаточно зрелой, чтобы положить начало самостоятельной культуре, виною чему не неспособность, но неблагоприятное положение. Финны не были воинами, как немцы; еще и теперь, после целых веков угнетения, народные сказания и песни лаппов, финнов и эстов говорят о том, что это — кроткие народы. А поскольку, помимо всего прочего, отдельные пленена никак не были связаны между собой и в большинстве своем лишены были всякого политического устройства, то под давлением других народов и могло произойти только то, что произошло,— лаппы были оттеснены в сторону Северного полюса, финны, ингры, эсты порабощены, а ливы почти поголовно истреблены. Судьба народов, ж