Миф как жизненная реальность

Выше ритуал обсуждался как элемент религиозного культа. Это объясняется тем, что ритуал в основном - предмет занятий культурантропологов, изучающих 'простые' общества, в которых религиозные культы играют исключительную роль. Социологи исследовали ритуалы гораздо меньше; из крупных ученых, занимавшихся проблемой ритуала, можно назвать Г.Зиммеля и И.Гофмана, но и у них ритуал выступал, так сказать, под чужим именем: 'формы' у Зиммеля, 'отношений на публике' у Гофмана.

Но это не значит, что культ, а следовательно, обряды или ритуалы отсутствуют в светских культурах, в нерелигиозной среде. Чтобы совершать ритуалы, не обязательно верить в загробную жизнь (как это предполагается в определении ритуала, предложенном антропологами супругами Берндт). Ритуалы осуществляются везде, где имеются символические системы, регулирующие восприятие мира человеком и поведение его в этом мире, а такие системы есть везде - в виде идеологий, образов мира или, если использовать термин, применяемый антропологами, в виде мифов.

Наверное, не стоит начинать новый 'тур' словарных определений, поскольку даже самые глубокомысленные из них мало что дадут для культурсоциологической интерпретации понятия мифа[1] Тем не менее полезно для справки воспроизвести краткое и информативное определение мифа - 'Миф (гр. Mythos, лат. Mythus), собственно повествование, сказка, особенно история богов. Мифы содержат религиозно окрашенные изображения явлений и процессов природы и мира, воплощенных в человеческих образах. Духовные и природные силы выступают в них как боги и герои, совершающие поступки и переживающие страдания наподобие человеческих. Мифы разделяются на теогонические, изображающие рождение и возникновение богов, космогонические, где описывается возникновение мира благодаря действиям богов, космологические, описывающие построение и развитие мира, антропологические, повествующие о сотворении человека, его сущности и предназначенной им богами судьбе, сотериологические, имеющие своей темой спасение человека, и эсхатологические, где говорится о конце света, человека и богов. В более широком смысле под мифом понимается изображение метафизических связей природной и человеческой жизни, собранное из элементов реальности и использующее эти элементы как символы божественных и метафизических сил и субстанций, причем сущность явлений изображается в образах, а не в понятиях; таковы созданные Платоном мифы, при помощи которых он мог легче, ярче и в более доступной форме выразить свои метафизические идеи' [131, S. 413].. Целесообразно использовать подход А.Ф.Лосева: исключать пункт за пунктом ложные объяснения мифа, показывая то, чем миф не является, и соответственно то, чем он является.

Миф не есть выдумка или фикция, не есть фантастический вымысел. Он есть реальность, ибо воздействует на реальность, изменяя ее, создавая или разрушая. Конечно, можно строго объективно описать природу и социальный строй Древней Греции, но мы ничего не поймем в греческой жизни и истории, если не примем во внимание, что боги и демоны были для греков абсолютной, стопроцентной реальностью, которая и определяла все решения - от частных до государственных, результаты битв, походов и прочих предприятий. Мы ничего не поймем в жизни средневековья и истории, если сочтем глупым суеверием веру в дьявола, а процессы над ведьмами - недоразумением, результатом чьей-то глупой и злонамеренной выдумки. Лосев писал: '...Нужно быть до последней степени близоруким в науке, просто слепым, чтобы не заметить, что миф есть... наивысшая по своей конкретности, максимально интенсивная и в величайшей степени напряженная реальность. Это не выдумка, но - наиболее яркая и самая подлинная действительность. Это - совершенно необходимая категория мысли и жизни, далекая от всякой случайности и произвола'.

Миф не есть бытие идеальное, то есть абстрактное, смысловое бытие. Он не есть продукт мыслительных усилий.

Например, наше отношение к пище, как утверждал Лосев, совершенно абстрактно, то есть абстрактно не само отношение (оно всегда волей-неволей мифично и конкретно), а абстрактно наше желание относиться к ней, испорченное предрассудками ложной науки и унылой обывательско-мещанской повседневной мысли. Думают, что пища есть пища и что об ее химическом составе и физиологическом значении можно узнать из научных книжек. Но это и есть засилье абстрактной мысли, которая вместо живой пищи видит отвлеченные идеальные понятия. 'Я же категорически утверждаю, что тот, кто ест мясо, имеет совершенно особое мироощущение и мировоззрение... И дело не в химии мяса, которая при известных условиях может быть одинаковой с химией растительных веществ, а именно в мифе' [52, с. 13]. Примеры можно умножить, но вывод будет таков: 'Миф не есть бытие идеальное, но - жизненно ощущаемая и творимая, вещественная реальность и телесная, до животности телесная действительность' [52, с. 14].

Миф не есть метафизическое построение.

Но все же мифу свойственны некая 'отрешенность' и 'иерархийность'. Лосев поясняет это следующим образом: как бы реально Хома Брут ни ездил на ведьме, а она на нем, все же здесь есть нечто отличное от того, как люди ездят просто на лошади. И ясно, что хотя миф чувствен и осязаем, ощутим, видим, в нем присутствует что-то по необходимости отрешенное от обыкновенной действительности, нечто высшее и более глубокое в иерархическом ряду бытия. Поэтому миф не метафизика, а 'реально, вещественно и чувственно творимая действительность, являющаяся в то же время отрешенной от обычного хода явлений и, стало быть, содержащая в себе разную степень иерархийности, разную степень отрешенности' [52, с. 36].

Здесь мы завершим рассмотрение лосевского анализа мифа. Разумеется Лосев не остановился на этом, а в соответствии со своей целью рассматривал связь мифа и поэзии, стараясь понять взаимоотношения мифа с поэтическим творчеством, с религиозными догматами, с чудом, и стремился вывести диалектическую 'формулу мифа'. В его книге миф рассматривается через призму религии, поэзии, метафизики.

Для нас же важна проблема соотношения мифа и конкретных проявлений жизни общества. Анализ, проведенный Лосевым, позволяет сформулировать следующее.

Миф - это яркая и подлинная действительность, ощущаемая, вещественная, телесная реальность, совокупность не абстрактных, а переживаемых категорий мысли и жизни, обладающая своей собственной истинностью, достоверностью, закономерностью и структурой и в то же время содержащая в себе возможность отрешенности от нормального хода событий, возможность существования иерархии бытия.

Если вдуматься в это 'определение', то станет понятно, что миф - это и есть наша живая, жизненная действительность, не абстрагированная в научных процедурах и поэтому являющаяся единственной альтернативой стандартизованному научному видению. Причем мифологическая действительность сильнее и, так сказать, более всеобъемлюща, чем действительность, продуцируемая наукой.

1. Тем не менее полезно для справки воспроизвести краткое и информативное определение мифа - 'Миф (гр. Mythos, лат. Mythus), собственно повествование, сказка, особенно история богов. Мифы содержат религиозно окрашенные изображения явлений и процессов природы и мира, воплощенных в человеческих образах. Духовные и природные силы выступают в них как боги и герои, совершающие поступки и переживающие страдания наподобие человеческих. Мифы разделяются на теогонические, изображающие рождение и возникновение богов, космогонические, где описывается возникновение мира благодаря действиям богов, космологические, описывающие построение и развитие мира, антропологические, повествующие о сотворении человека, его сущности и предназначенной им богами судьбе, сотериологические, имеющие своей темой спасение человека, и эсхатологические, где говорится о конце света, человека и богов. В более широком смысле под мифом понимается изображение метафизических связей природной и человеческой жизни, собранное из элементов реальности и использующее эти элементы как символы божественных и метафизических сил и субстанций, причем сущность явлений изображается в образах, а не в понятиях; таковы созданные Платоном мифы, при помощи которых он мог легче, ярче и в более доступной форме выразить свои метафизические идеи' [131, S. 413].

Наука как миф и ритуал

Кроме всего прочего, миф не является также и научным построением, в частности псевдонаучным, донаучным или примитивно-научным[1] Псевдонаукой, или, если угодно, паранаукой, или альтернативной наукой можно считать магию, во-первых из-за ее попыток дать альтернативную версию строения мира и мировых событий, во-вторых вследствие ее прикладного характера. Миф, во всяком случае, в лосевском его понимании, которого мы здесь придерживаемся, не может быть отождествлен с наукой, так же, как нелепо было бы отождествить с наукой саму живую функционирующую реальность.. Лосев показывает, что миф не есть примитивная наука, пред-наука или до-наука. Бессмысленно говорить, что современная наука появляется из мифа, а затем, развиваясь, побеждает миф. Наука и миф - это просто-напросто различные функции жизни. Они не связаны отношениями преемственности, хотя взаимодействие между ними имеется. Это взаимодействие заключается прежде всего в том, что наука мифологична, причем не только первобытная наука, но современная тоже.

По Лосеву, механика Ньютона основана на мифологии нигилизма. Вот каким образом он разъясняет суть мифологии нигилизма (к его иронии надо относиться серьезно) [52, с. 18]:

Цит.

Механика Ньютона построена на гипотезе однородного и бесконечного пространства. Мир не имеет границ, т.е. не имеет формы. Для меня это значит, что он - бесформен. Мир - абсолютно однородное пространство. Для меня это значит, что он - абсолютно плоскостей, невыразителен, нерельефен. Неимоверной скукой веет от такого мира. Прибавьте к этому абсолютную темноту и нечеловеческий холод междупланетных пространств. Что это кок не черная дыра, даже не могила и не баня с пауками, потому что и то и другое все-таки интереснее и теплее и все-таки говорит о чем-то человеческом. Ясно, что это не вывод науки, а мифология, которую наука взяла как вероучение и догмат. Не только гимназисты, но и все почтенные ученые не замечают, что мир их физики и астрономии есть довольно-таки скучное, порою отвратительное, порою же просто безумное марево, та самая дыра, которую тоже ведь можно любить и почитать. Дыромоляи, говорят, и сейчас еще не перевелись в глухой Сибири. А я, по грехам своим, никак не могу взять в толк: как это Земля может двигаться? Учебники читал, когда хотел сам быть астрономом, даже женился на астрономке. Но вот до сих пор никак не могу себя убедить, что земля движется и что неба никакого нет. Какие-то там маятники да отклонения чего-то куда-то, какие-то параллаксы... Неубедительно. Просто жидковато как-то. Тут вопрос о целой земле идет, а вы какие-то маятники качаете. А главное, все это как-то неуютно, все это какое-то неродное, злое, жестокое. То я был на земле, под родным небом, слушал о вселенной 'яже не подвижется'... А то вдруг ничего нет, ни земли, ни неба, ни 'яже не подвижется'. Куда-то выгнали в шею, в какую-то пустоту, да еще и матерщину вслед пустили. 'Вот-де твоя родина,- наплевать и размазать!' Читая учебник астрономии, чувствую, что кто-то палкой выгоняет меня из собственного дома и еще готов плюнуть в физиономию. А за что?

Этому предствлению вполне соответствует характерное для европейской философии Нового времени учение о бесконечном прогрессе общества и культуры. На основе этого учения можно сделать вывод, что всякая эпоха имеет смысл не сама по себе, а как подготовка для последующей эпохи, а следовательно, ни одна из эпох не имеет смысла, а смысл отодвигается в бесконечную историческую даль. Именно это Лосев называет мифологией социального нигилизма. Мифологичны и учение о всеобщем социальном уравнении, также обладающее признаками социального нигилизма, и теория бесконечной делимости материи.

Эти крайне важные вопросы нужно рассмотреть подробнее. Тот факт, что всякая наука мифологична, не означает, что она тождественна мифу. Наука может быть немифологичной. Но такая наука является совершенно абстрактной и отвлеченной, то есть представляет собой систему логических и математических закономерностей, и ее можно назвать чистой наукой, 'наукой-в-себе'. В действительности такой наука никогда не бывает. Когда мы говорим о реальной науке, которая характерна для той или иной исторической эпохи, мы имеем в виду применение чистой, отвлеченной науки, и здесь управляет нами исключительно мифология. 'Всякая реальная наука мифологична, но наука сама по себе не имеет никакого отношения к мифологии' [52, с. 20].

Поэтому борьба науки с мифологией, о которой так много написано, это всегда по существу борьба одной мифологии с другой. А иногда в борьбу вступают научные мифологии. Так, в 1970 году американский историк науки Т. Кун выпустил книгу 'Структура научных революций' [50], где представил борьбу направлений в науке как борьбу 'научных парадигм', то есть, если воспользоваться терминологией Лосева, борьбу мифологий.

Разумеется, сам Кун мифологического содержания науки не видит и не предполагает. Книга его задумана и написана как трактат, с одной стороны, в области логики научного исследования, а с другой - социологии науки, то есть с целью изучения социальных и социально-психологических факторов, детерминирующих научное развитие. Однако, опираясь на аргументацию Куна, нетрудно показать, в сколь значительной степени наука представляет собой не строго рациональное исследование, совпадающее с собственным идеальным образом, а не что иное, как миф и ритуал.

Суть концепции Куна заключается в следующем (в нашем изложении представим ее с некоторым упрощением). В развитии науки чередуются бурные, но сравнительно краткие периоды научных революций и сравнительно протяженные, спокойные, стабильные периоды существования так называемой нормальной науки. Нормальная наука зиждется на великих образцах - парадигмах. Как правило, в качестве парадигм выступают великие исследования, или серии исследований, или исследовательские проекты, ставшие образцом для работы многих других ученых, даже поколений ученых. Методологически все исследования строятся по парадигматическому образцу. Эксперименты организуются так же, как они были организованы в 'образцовом' исследовании. Факты, на которые направлено внимание ученых,- те же факты, которыми занимался 'отец' парадигмы. И так далее, и тому подобное. 'Нормальная наука', то есть наука спокойного, стабильного периода, представляет собой по существу воспроизведение того, что было однажды сделано и признано великим.

Но в какой-то момент обнаруживается факт, не укладывающийся в принятую и признанную парадигмой модель реальности. Для ученого здесь возможны два пути. Первый, кстати, в реальной жизни науки, наиболее распространенный, заключается в том, что ученого заставляют замолчать. Это делается при помощи денег, льгот, административных привилегий либо путем усиления административного давления, вплоть до применения физического насилия. И факт как будто перестает существовать. Вариантом этого решения проблемы является просто замалчивание аномального факта. Кто знаком с нравами научного сообщества, знает, как просто это сделать. Тогда аномальный факт тоже как бы перестает существовать, и нормальная наука спокойно развивается далее.

Второй путь ведет к совсем иному результату. Либо аномальные факты оказываются столь вопиющими, что замолчать их не удается, либо 'возмутитель спокойствия' мужествен и мощен настолько, что в состоянии пробить воздвигаемые парадигмой бастионы, либо все уже фактически (но пока не формально) только ждут ее крушения - неважно почему, но альтернативные факты получают громкую огласку, тема начинает разрабатываться и кем-то осуществляется то, что Кун называет экстраординарным исследованием (экстраординарное в том смысле, что оно разрушает парадигмальные каноны и закладывает основы новой парадигмы).

С этого момента к ломке старого дома - старой парадигмы - приступают все. Так начинается период научной революции -время крушения авторитетов, школ, институтов, моделей и методологий, теорий, мировоззрений, образов мира. Одновременно усиливается влияние новой парадигмы, возникшей на основе экстраординарного исследовательского достижения. Вокруг новых авторитетов собираются сторонники, формируется школа. Постепенно накал страстей спадает, и развитие снова вступает в стадию нормальной науки, но уже на новой парадигмальной основе.

Кун так характеризует нормальную науку [50, с. 43-44]:

Цит.

...Создается впечатление, будто бы природу пытаются втиснуть в парадигму, как в заранее сколоченную и довольно тесную коробку. Цель нормальной науки ни в коей мере не требует предсказания новых видов явлений: явления, которые не вмещаются в эту коробку, часто в сущности вообще упускаются из виду. Ученые в русле нормальной науки не ставят себе цели создания новой теории, обычно к тому же они нетерпимы к созданию таких теорий другими. Напротив, исследование в нормальной науке направлено на разработку тех явлений и теорий, существование которых парадигма заведомо предполагает.

В нормальной науке со всей очевидностью проявляются черты мифологизма и ритуализма. Однако ее мифологичность заключается не в том, что она руководствуется ложными представлениями о реальности, а в том, что вопрос об истинности или ложности этих представлений для существования в рамках парадигмы не играет решающей роли. В нормальной науке образ мира - это образ жизни, и в этом смысле физические образы реальности, создаваемые наукой, столь же живы и существенны, сколь для первобытных народов образы их мифов, воплощаемые в ритуалах.

Если подойти к этому вопросу с несколько иных позиций, можно сказать, что парадигма - это репрезентативная культура ученых, действующих в рамках этой парадигмы, и до тех пор, пока они признают основополагающую теорию, ими будет найдено достаточно и теоретических аргументов в ее пользу, и экспериментальных подтверждений [50, с. 45-46].

Парадигма в высшей степени ритуалистична, причем ритуалистична в обоих смыслах этого слова: и как отвердевшая 'форма', подчиняющая себе движение творческой жизни, и как совокупность ритуалов. Весьма точно описывает деятельность ученых в рамках нормальной науки, функционирующей на основе общепринятой парадигмы, формулировка, данная антропологом Мэри Дуглас: ритуалы - это определенные типы действий, служащие цели выражения веры или приверженности определенным символическим системам.

Повторим вслед за Лосевым: не мифологична и не ритуалистична лишь идеальная наука, мы сказали бы, наука Воланда, как она была изображена в предыдущей главе (см. 2.12). Но такой науки в реальном мире нет.

В социальных науках мифологизм проявляется еще заметнее, чем в естественных, поскольку они более тесно и глубоко включены в мифологический контекст каждого конкретно-исторического периода, часто составляя саму основу мифа. Наша жизнь мифологична потому, что она конкретно-исторична, и мифологична в той же степени, в какой она конкретно-исторична. По этой причине (и в первую очередь по отношению к социальным наукам) нельзя представить ситуацию так, что будто бы существует реальность (для нас это социальная реальность), а за ее правильное истолкование борются между собой мифология и наука, то есть соответственно реакционная и прогрессивная силы. В действительности же есть просто мифологическая реальность, она же реальность per se.

Конкретная наука всегда мифологична и поэтому более или менее органично включается в структуру основополагающего мифа эпохи: она воздействует на эту структуру, даже в какой-то степени видоизменяет ее, добавляя к ней новые уровни иерархии бытия (в науке есть как раз та лосевская 'отрешенность'). Но она не в состоянии стать реальной альтернативой этому мифу, так же как наука этнографов при всей ее глубине и изощренности (например, у Дюркгейма или Леви-Строса) никогда не сможет стать наукой австралийцев или полинезийцев: эта наука из другого мифа, то есть из другой жизни.

Итак, нет некой абстрактной, изолированной от 'жизни как она есть' социальной реальности, правильность интерпретации которой оспаривают наука и миф. Есть только миф. Именно он и творит для нас реальность, именно он, собственно, и есть реальность, в которой мы существуем. Однако признание мифологичности науки вовсе не требует, чтобы мы соглашались с лосевской ернической характеристистикой ньютоновского мифа. Можно предложить свою интерпретацию или истолковать его не как нигилистический, а наоборот, как творческий и оптимистический миф. Так же вовсе не обязательно принимать интерпретацию Лосева, данную им нововременной социальной науке с ее идеями прогресса и равенства как нигилистической мифологии. Но невозможно оспорить тот факт, что она составила существенную часть современного мифа[2] О концепции модерна и 'модернистском проекте' как современном мифе см. в гл. 8., питающего и организующего наше восприятие мира и человека вплоть до самых частных, обыденных восприятий, а также нашу историю и общественную жизнь.

В заключение приведу еще одну лосевскую характеристику того, чем не является и чем является миф. Миф не есть научное и, в частности, примитивно-научное построение, но ' живое субъект объектное взаимообщение, содержащее в себе свою собственную, вне-научную, чисто мифическую же истинность, достоверность и принципиальную закономерность и структуру' [52, с. 30].

Миф: энергия и функции

Главный вывод, который следует из предыдущего изложения 'миф есть фундаментальная форма строения реальности' [91, S. 223]. Эта формула, практически совпадающая с тем, что изложено выше, заимствована не из книги Лосева, а из современного немецкого элементарного учебника социологии. Миф формирует жизнь как единство. Это значит, что он обеспечивает, с одной стороны, единство субъекта и объекта, с другой - единство представления и действия. Такого рода интерпретация мифа углубляет и развивает сформулированные в главе 1 представления о репрезентативной культуре, которая так же, как и миф, не может существовать 'объективно', а существует лишь как субъектно-объектное единство, то есть постольку, поскольку она 'активно поддерживается, либо пассивно признается' членами общества.

Приведенная формула позволяет определить и другие функции мифа. Первая из них - энергетическая. Миф связывает и канализирует социальную энергию. Российский историк и литературовед В.Н.Топоров пишет, что мифологическое (он употребляет термин 'мифопоэтическое') являет собой 'творческое начало энтропической направленности, как противовес угрозе энтропического погружения в бессловесность, немоту, хаос' [77, с. 5]. Миф концентрирует энергию и направляет ее на конституируемые объекты. Немецкий социолог Ф.Афшар сравнивает эту функцию мифа с функцией лазера, ответственной за концентрацию энергии [91, S. 225].

Что это означает на практике? Рассмотрим пример из обыденной жизни. Предположим, вы запланировали поездку в Петербург, но для того чтобы поехать, нужно выбрать способ передвижения: по железной дороге, на автомобиле или на самолете. Каждому из этих способов передвижения соответствует совокупность представлений, образующая свой особый миф, который можно назвать мифом железной дороги, мифом автомобильного сообщения и т.д. Этот миф канализирует энергию путешествующего, направляя ее в определенное русло, освобождая его от необходимости каждый раз заново изобретать для себя способы путешествия по железной дороге, на автомобиле и т.д. Миф соединяет намерение с объектом, субъекта с объектом.

Миф исчезает, когда исчезает объект. С появлением автомобиля исчез миф о конном общении, а в месте с ним и его энергетический потенциал

Вторая функция мифа - созидание коллективов. Коллективы возникают потому, что мифы обеспечивают специфическую в каждом конкретном случае координацию восприятия и поведения многочисленных разрозненных индивидов. В качестве примера здесь можно назвать коллективы самого разного рода: от рабочей бригады на заводе или футбольной команды до целого народа, борющегося за независимость. Каждый из этих коллективов формируется как коллектив благодаря определенному мифу: мифу о конвейерном производстве и его эффективности, футбольному мифу, мифу о свободе и независимости народа. Эти мифы также историчны: не так давно не существовало 'конвейерного' мифа, всего сто с лишним лет насчитывает футбольный миф, еще в середине прошлого столетия не было мифа о свободе и независимости как праве образовать собственное этническое государство.

Обсуждая мифологический аспект, мы не случайно употребляем термин 'коллектив', а не 'социальная группа'. Мифами образуются именно коллективы, мифы наделяют их содержанием и энергией (пример: Марксов миф о пролетариате). Социальная группа - формальная категория, и все классификации групп - формальны; используя их, гораздо труднее уловить исторические сдвиги.

Третья функция мифа - формирование идентичности. Обеспечивая специфическую для коллектива координацию восприятия и поведения, миф формирует коллективную идентичность. Она реализуется через ценности и нормы, которые есть, с одной стороны, орудия единения коллективного субъекта с объектом, а с другой - орудие соединения представления с поступком.

Еще одна функция мифа - воспроизведение коллективной идентичности. Сохранение мифа представляет собой условие сохранения коллективной идентичности, и его исчезновение ведет к распаду соответствующих коллективов. Например, следствием исчезновения со временем мифа о независимой государственности станет исчезновение соответствующей коллективной идентичности точно так же, как исчезали в истории многие коллективные идентичности вслед за исчезновением соответствующих мифов.

Следующая функция мифа - формирование и структурирование пространства. Каждый миф формирует свое собственное пространство, в котором можно выделить центр, периферию и разные степени отдаленности от центра. Как правило, периферия - это пространство борьбы с другими мифами. Пространственное структурирование особенно ярко проявляется в геополитических суждениях. Можно сказать, что геополитика - это миф высшего уровня, определяющий необходимость пространственного выражения других мифов, в первую очередь, национальных. Последние обеспечивают реализацию геополитических идей, гарантируя идентичность коллективного субъекта и его неразрывную связь с объектом, то есть территорией. В то же время эти мифы энерги-зируют коллективность, обеспечивая единство мышления и действия.

Здесь наглядный пример - распад Советского Союза, в котором сыграли свою роль несколько факторов и несколько взаимодействующих мифов. Представим основные из них: социалистический миф, суть которого - мировая революция, постепенно распространяющаяся на весь земной шар; российский имперский миф, также предполагающий возможность экспансии, но в советское время как бы зафиксировавший границы России на границах Советского Союза; несколько локальных мифов о национальной государственности; либерально-демократический миф об общечеловеческих ценностях, выступающий как антагонист социалистического мифа.

Распад Советского Союза превратил мифологические пространства, более или менее стабильные в течение некоторого времени, в арену борьбы конфликтующих мифов. И хотя считается, что социализм теперь теоретически дискредитирован, как миф он живет, поскольку не только продолжает энергизировать своих сторонников, но и обеспечивает пространственное структурирование, разделяя мир по ту и по эту стороны бывших советских границ. То же можно сказать и о российском имперском мифе.

1. Псевдонаукой, или, если угодно, паранаукой, или альтернативной наукой можно считать магию, во-первых из-за ее попыток дать альтернативную версию строения мира и мировых событий, во-вторых вследствие ее прикладного характера. Миф, во всяком случае, в лосевском его понимании, которого мы здесь придерживаемся, не может быть отождествлен с наукой, так же, как нелепо было бы отождествить с наукой саму живую функционирующую реальность.
2. О концепции модерна и 'модернистском проекте' как современном мифе см. в гл. 8.

Национальный миф

Так называемое национальное сознание и самознание - один из наиболее ярких мифов в современной жизни. В настоящее время распространена точка зрения, согласно которой национальная идентичность - полностью сконструированный феномен, которому недостает, так сказать, бытийной привязки. Другими словами, национальное якобы не существует, хотя считается существующим теми людьми, которые находятся под обаянием национальной идеи. Именно в этом смысле национальные чувства называют мифами, то есть здесь под мифом понимается обман чувств и вера в сказки. На самом деле национальное действительно мифично, но мифично в другом смысле, в том, который придаем мы этому слову вслед за Лосевым. Это можно трактовать так: национальное живо и жизненно, представляет собой синтез идеи и жизни, причем синтез с элементом 'отрешенности', что придает национальному существованию высокую напряженность и огромный энергетический потенциал.

Тем не менее теория конструирования национальных идентичностей не лишена смысла. Разные нации формируют национальную идентичность разными путями и в разных формах. Многое зависит от конкретно-исторических ситуаций, от содержания национальных традиций, от политического контекста. Можно выделить три основные формы конституирования национальной идентичности: политическую, культурную и мифологическую - и соответственно говорить о возникновении политического, культурного и мифологического национализма. В конкретных ситуациях эти формы, как правило, выступают в единстве, но обычно их можно аналитически разделить и выделить определяющую.

Традиционно высшей формой национализма считается политический национализм. В этом случае формирование национальной идентичности с необходимостью связывается с формированием собственной национальной государственности, когда происходит либо выход какой-то территории из 'маточного' государства, либо ее автономизация в рамках государства. На самом же деле данная форма не столько высшая, сколько 'верхняя', которая завершает формирование национальной идентичности. Это тот этап строительства национального дома, когда фундамент, стены и все прочее готово, осталось подвести его под политическую крышу. Часто именно завершающий этап оказывается самым бурным и привлекает к себе всеобщее внимание, потому что он связан с политическими и геополитическими расчетами, разделом территорий, промышленности, флотов и т.д. Но, повторяю, этот этап - лишь завершающий.

Более фундаментальная, более широкая и более прочная форма - культурный национализм. Э.Геллнер вообще считает национализм культурным феноменом. По его изящному определению, национализм в конечном счете - это 'течение, стремящееся соединить культуру и государство, обеспечить культуру своей собственной политической крышей, и при этом не более чем одной' [21, с. 104]. В свою очередь единую национальную культуру можно рассматривать как непременное следствие современного индустриально-технологического развития, которое приводит к разрушению типичных для аграрной эпохи изолированных культурных анклавов, созданию урбанизованной жизненной среды, мегаполисов, куда стекаются большие массы народа, где возникают массовые производства. (В общем ситуация, аналогичная той, которую мы рассматривали, анализируя процесс модернизации.) Все это требует унификации образа жизни и культурных навыков. Вследствие этого создаются крупные единообразные культуры, которые сначала осознают свою культурную идентичность, а затем стремятся и к политической идентичности. Складывающаяся таким образом в процессе индустриализации культурная идентичность требует собственной 'национальной' истории: великого и славного прошлого, сказочных героев, совершающих необыкновенные подвиги. На самом деле этого прошлого не было и не могло быть; это прошлое - чужое, потому что тогда, в прошедшие времена просто не существовало культурного, а тем более политического единства. Такого рода национализм с исторической подкладкой Геллнер именует мифом, то есть, попросту говоря, красивой и опасной ложью, хотя, может быть, и ненамеренной.

Впрочем, существуют и концепции, отдающие пальму первенства политическому национализму. Здесь основополагающая схема принципиально иная. Согласно таким концепциям, политический национализм представляет собой продукт стремления национальной элиты. В большинстве государств национальная элита не является подлинно национальной в культурном смысле, скорее ее следует назвать космополитической. Для массовой мобилизации сторонников конструируется, по словам И. Греверус, 'национальный культурный идеал', распространяется 'политический фольклоризм' [127, S. 174-175]. Результат тот же: подстройка истории и культурной традиции под политические требования.

Оба автора - и Геллнер, и Греверус - безусловно правы в том, что традиционная национальная культура в современных государствах, особенно достаточно крупных,- фикция. На территории каждого государства существовало множество локальных и региональных культур, и конструирование национального культурного идеала всегда происходило и происходит на основе какой-то одной из этих культур, тогда как все остальные предаются забвению. Да уже один этот факт заставляет задуматься о том, насколько обоснованы бывают призывы к возрождению национальной культуры, которые везде - и в новых, и в старых государствах -рассматриваются как conditio sine qua поп национальной государственности.

Известно много других концепций национализма, которые, однако, опираются на два фактора: политика и культура. Многообразие конкретных проявлений национализма разделяется на два типа: политический и культурный, и выхода из этого заколдованного круга культурно-политического и политическо-культурного национализма не предвидится.

Между тем многие ученые не задерживают своего внимания на самом интересном феномене, а именно: на мифологическом характере национализма, либо считают, что этот мифологический характер - не более, чем случайная и досадная неприятность. Так, Геллнер призывает не поддаваться мифам [21, с. 114], как будто такими призывами можно остановить национализм; вероятно, авторы соответствующих концепций предполагают, что сконструированное можно де-конструировать. По нашему мнению, главное, что должно интересовать в национализме,- не его происхождение, а его действенность. Почти все идеологии, когда либо заводившие мир в тупик, были сконструированы, то есть построены, на основе идей, которые становились реальностью, если в них верили и внедряли их в жизненную практику. Тогда эти идеи превращались в мифы и обретали грандиозный энергетический потенциал, выражавшийся в кровавых революциях и грандиозных завоевательных походах. То же можно сказать и о идеях национализма, точнее, о некоторых национализмах.

Мифологический национализм - самая глубинная и фундаментальная форма национализма. Острота проявлений национализма в национальных возрождениях и революциях зависит от степени мифологизации национального чувства. Великая история и славное прошлое - это просто сказка, сложенная местными интеллектуалами, но до тех пор, пока она не стала образом жизни населения. А тогда она превращается в миф, причем такой, против которого бесполезно и бессмысленно предостерегать, ибо это значит предостерегать человека против него самого, против его собственной жизни, какая она есть. Мифологическая идентичность - это подлинная национальная идентичность, и уже на ее основе создаются культурная и политическая 'надстройки'. Это не миф