V. Идеология Московской Руси.

Митрополит Макарий (1542–1563). Канонизация общерусских святых. Важную роль в закреплении в сознании русских людей представлений об этническом и политическом единстве жителей Северной и Северо-Восточной Руси имела деятельность митрополита Макария. К тому времени в различных областях названных регионов возникли многочисленные культы местночтимых святых. При этом в Твери и Москве канонизировали своих князей, которые были злейшими врагами друг друга. К чести Макария он «примирил» их в общерусском пантеоне. Местночтимые святые стали общерусскими.

Стоглавый собор 1551 г.: главная цель власти – религиозное воспитание подданных. На соборе было вынесено специальное решение об организации в домах священников училищ для получения образования второго уровня – основ церковных книжных знаний, но оно по факту осталось на бумаге.

Иван IV в русской историографии. В. Н. Татищев, убеждённый сторонник абсолютизма, с одобрением писал об Иване IV, пресёкшем «бунты и измены» «безпутных вельмож», т. е. бояр. М. М. Щербатов, идеолог дворянской аристократии, наоборот, отрицательно характеризовал царя, который, по его словам, порвав союз с боярством, превратился в тирана, чем принёс большой вред государству. Эти взгляды разделяли Н. М. Карамзин, позднее М. П. Погодин, Н. Г. Устрялов и др. Историки государственной (юридической) школы К. Д. Кавелин, С. М. Соловьёв видели большой смысл в деятельности Ивана IV, который продолжал борьбу государственного начала с «родовым» (государства с удельными князьями, «вельможеством»). Во второй половине XIX в. ряд историков в оценке Ивана IV по сути вернулись к взглядам Карамзина (Н. И. Костомаров, Д. И. Иловайский, В. О. Ключевский). При Сталине деятельность Грозного восхвалялась.

[ Русское национальное самосознание при Иване IV. Противоречивость натуры «грозного царя» отразилась и в его представлениях о патриотизме, отношении к иностранцам и т. п. Поскольку ему матерью была полька Елена Глинская, Иван Васильевич до начала Ливонской войны не был склонен к изоляционизму. Время его правления отмечено расцветом публицистики. Считается, что завоевание Казанского и Астраханского ханств произошло не без влияния на Ивана IV идей И. С. Пересветова, писавшего в «Сказании о Магмет-салтане» о необходимости не только завоевания «подрайской землицы» в Поволжье, но и установления сильной царской власти в России. И после начала Ливонской войны Иван Грозный признавал военное и техническое превосходство западных соседей и активно приглашал мастеров и опытных военных на государеву службу. Он вёл активную переписку с английской королевой Елизаветой I (1558–1603), особенно в 1569–1570 гг., и выставлял свою кандидатуру на выборах короля Речи Посполитой в 1576 г. Правда, при этом Иван IV оставался верен идее самодержавия. Так, сделав предложение английской королеве и прочитав в её ответе, что она не может дать ему ответ без обсуждения этого вопроса с парламентом, царь был крайне возмущён и обозвал Елизавету «уличной девкой». Представления о никем не ограниченной царской власти, рабской зависимости подданных от правителя и ответственности монарха за них перед Богом Иван Васильевич отстаивал в известной переписке с князем Андреем Курбским. Понятие патриотизма при Иване IV стало равнозначным рабской преданности царю, а те, кто не отличался таковой, объявлялись изменниками и подлежали физическому уничтожению.]

Введение патриаршества в 1589 г. Прекращение династии Рюриковичей. Подвиг Патриарха Гермогена. Осада Троице-Сергиевой Лавры. Ополчение К. Минина и Д. Пожарского. Земский собор 1613 г. Из всего перечисленного в программе В. Н. Осипова для национального самосознания важное значение имело введение патриаршества, которое довершило процесс закрепления международного престижа Русской Православной Церкви, давно ставшей оплотом православия на фоне нахождения константинопольского патриарха на содержании у турецкого султана. Остальные события Смутного времени свидетельствуют о том, что, несмотря на полное разложение центральной власти в Москве, народ, восстановивший единство страны, не мог обойтись без царя. Патриотические настроения преобладали на Земском соборе 1613 г. Ненависть к иностранцам преобладала до Смоленской войны (1632–1634), показавшей отсталость российской армии и вынудившей правительство начать создание полков «иноземного строя».

С. М. Соловьев, К. С. Аксаков, И. Е. Забелин, Н. И. Костомаров о Смутном времени. С. М. Соловьёв считал, что причина Смуты – борьба государственного порядка с анархией, борьба земщины с казачеством. Казаки разрушали государство, тогда как земщина созидала. Смута закончилась победой государственного порядка.

К. С. Аксаков считал, что во всё время русской истории народ русский не изменил правительству, не изменил монархии. Если и были смуты, то они состояли в вопросе о личной законности государя: о Борисе, Лжедмитрии и Шуйском. Но никогда не раздавался голос в народе: не надо нам монархии, не надо нам самодержавия, не надо царя. Напротив, в 1612 году, одолев врагов своих и будучи без государя, вновь громко и единогласно призвал народ царя.

Н. И. Костомаров видел в польско-литовской интервенции основную причину так называемой Смуты.

Отрывок из книги И. Е. Забелина (1820-1909) "Минин и Пожарский. «Прямые» и «кривые» в Смутное время".

«Сирота-народ долго стоял перед домом покойника и все видел, и все слышал, что там творилось, и прямо назвал все это дело воровством, а всех заводчиков Смуты — ворами. Но он не знал, как помочь беде, как взяться за дело. Он было сначала и сам смешался с холопской толпой, вместе с боярскими людьми и под предводительством холопа Болотникова доходил даже до Москвы, а по городам стал было казнить по-свое­му, даже распинать на стенах воевод, отомщая боярскому сословию все старые его обиды и общую теперешнюю смуту. Но скоро он понял, что все это было холопское дело, что ему здесь, кроме своих боков, отстаи­вать и

защищать нечего. Богомольцы в страхе и ужасе молили Бога о помощи, призывали всех к покаянию, проповедовали о грехах, благочестиво уверяли, что за грехи Бог всех и наказывает.

От взора богомольцев, однако, не утаилась та очевидность, что глав­ной силою Смуты были служилые люди, и потому крепкий адамант правды и прямоты патриарх Гермоген прямо к дворянам и обратил свои первые воззвания еще при Шуйском, прося и умоляя опомниться, не заводить царству погибели и христианству бесчестия. «А мир того не хочет да и не ведает»,— прибавлял святитель, останавливая боярскую и дворянскую затею ссадить Шуйского с престола. Но какое слово могло остановить взволнованные и помраченные умы!

Богомольцы особенно ужасались разорения православной веры от соседского латинства и, наконец, когда уже близился час этого разоре­ния, они первые, благословением и словом того же крепкого адаманта патриарха Гермогена, провозвестили всему народу, что настало время стать крепко и помереть за православие, а латынскую силу совсем из­гнать из государства. Это было дело досточудное и храброе, ибо все уже отчаялись. Ни заступающего, ни помогающего не было, ни делом, ни словом. Не токмо веру попрать, но хотя б на всех хохлы захотели (по­ляки) учинить, и за то б никто слова не смел молвить, боясь литвы-поляков и русских злодеев. Весь народ того только и ждал, чтоб укрепить­ся на чем-нибудь, и обрадовался слову патриарха как Божьей вести о спасении. Весь народ своими очами видел, что за то за все, чего ему на­делали поляки и воры, действительно настало время всем стать и поме­реть. Из города в город побежали бесстрашные гонцы с призывными грамотами, и вскоре многие люди собрались под Москву очищать землю от врагов.

Но это первое движение, ляпуновское, находилось исключительно в руках того же служилого разряда людей, который сам же и завел Сму­ту. Под Москву собрались те же их замыслы, как бы что захватить в свои руки, как бы самому чем завладеть. Господствовали здесь понятия, что очищать землю от злодеев значит собирать с нее дани и пошлины и вся­кие поборы, владеть всякими вотчинами, а там пока что Бог даст. Собра­лись сюда (главными воеводами по крайней мере здесь были) все люди той же Смуты, от которой иные из них (Трубецкой и Заруцкий) получи­ли даже боярские саны. Да и самый лучший, передовой человек из этого движения, Ляпунов, известным приговором всего ополчения о правиль­ной раздаче вотчин всенародно обличив своекорыстные цели своих това­рищей и за то погибший, тем именно сначала и прославился, что был ру­ководителем Смуты против Василия Шуйского, в пользу другого Шуйского — Михаила Скопина, а потом в пользу Василия Голицына, стало быть, в пользу тоже своих любимых людей и любимых целей. Ко­нечно, его цели были истинно-патриотические, он желал в цари челове­ка достойного; но в этом желании было слишком много своего, ляпуновского, что и должно было оскорблять чувство общее, всенародное. Ведь и вся Смута исключительно двигалась только личными, своими, а не об­щеземскими, общественными побуждениями и интересами. Для борьбы с ней нужны были совсем другие люди. Ляпунов, вдобавок, подлил в огонь масла: он призвал под Москву в помощь своему ополчению бо­ярских холопов, которых и без того уже много бродило по земле, украд­кой, самозванно называясь казаками. Всенародным обещанием Ляпуно­ва, чтоб «шли они безо всякого сумнения и боязни, всем им воля и жалованье будет, как и иным казакам, и грамоты им на то от всей зем­ли дадут», холопы, прежние беглые и теперь побежавшие, получили за­конное освобождение и потянулись к Москве большими толпами. Кро­ме холопов, здесь были всякие воры, ерыжные и зернщики, и все это безыменное, гулящее, одним разом приобрело свободное имя казаков и наполнило таборы Заруцкого и Трубецкого. Ясно, какого рода была подмога со стороны таких полков. Ляпунов сам же первый и поплатился за свою ошибку.

Ополчение расстроилось от ненадежной, наполовину изменной и развращенной холопством среды. Лучшие, настоящие люди разбежа­лись по домам.

Сирота-народ и это все видел. Он хотя и помогал своим хребтом это­му движению, но не занимал в нем никакого самостоятельного места. Он видел, напротив, что самостоятельное место здесь было захвачено и от­дано его же разорителям, боярским холопам и всяким ворам. Дело было неладное, а помочь беде недоставало смысла. Но пришла, наконец, оче­редь совершить свой подвиг и сироте-народу, ибо настоящих защитни­ков и избавителей нигде уже не виделось.

Богомольцы сделали свое дело, подняли, возбудили народные умы изображением страданий и беззащитного положения Церкви; постави­ли этим умам ясную, определенную задачу — спасти православие. Слу­жилые люди тоже сделали свое дело, собрались спасать Отечество, но не с той стороны зашли. Своей неспособностью поставить общее де­ло земли выше своего личного дела разорили свой труд и оставили под Москвою преопасное зелье (таборы помянутых холопских казаков), ко­торое разъедало силы земли пуще поляков. Оставалась очередь за «сиротами».

Они в то время, в лице своего старосты Козьмы, и кликнули свой знаменитый клич, что если помогать Отечеству, так не пожалеть ни жиз­ни и ничего: не то что думать о каком захвате или искать боярских чинов, боярских вотчин и всяких личных выгод, а отдать все свое, жен, детей, дворы, именье продавать, закладывать, да бить челом, чтоб кто вступил­ся за истинную православную веру и взял бы на себя воеводство. Этот клич знаменит и поистине велик, потому что он выразил нравственный, гражданский поворот общества с кривых дорог на прямой путь. Он ни­кем другим не мог быть и сказан, как именно достаточным посадским че­ловеком, который, конечно, не от бедной голытьбы, а от достаточных же и требовал упомянутых жертв. Он прямо ударял по кошелям богачей. Если выбрать хорошего воеводу было делом очень важным, то еще важ­нее было дело собрать денег, без которых нельзя было собрать и вести войско. Вот почему посадский ум прямо и остановился на этом пункте, а главное — дал ему в высшей степени правильное устройство.

Сироты посадские, взявшись задело, повели его по-своему, совсем иначе, чем водилось оно в дворянском кругу; повели его своим умом-разумом, как бывало у них искони веков в обычае на Посаде. Все у них делалось по выбору, да по мирскому совету, да и по всемирному приго­вору. Людей они выбирали своих, даже и в воеводы. У них сам никто не овладевал властью, будь то боярин или думный. Не по боярству они и людей выбирали, а по истинным заслугам, лишь были бы такие заслу­ги всему миру известны.

И вот здесь-то, в этот момент нашей истории, и представляется до крайности любопытное и назидательное зрелище: спокойный, вечно страдающий и бедствующий сирота-народ двинулся собранным на свои последние деньги ополчением усмирять буйство своего правительства; двинулся восстановлять в государстве тишину и спокойствие, нарушен­ное не им, народом, а его правительством, которое между тем всегда жа­ловалось только на бунты и неповиновение народа же; он пришел спа­сать, поднимать правительство, изнеможенное в крамолах и смутах, запродавшее родную землю в иноверные руки; пришел выручить из бе­ды свое правительство, сидевшее, по своей же вине и в том же Кремле, в плену у поляков.

Ясно, что все герои этого движения должны быть иные люди, чем ге­рои прежнего движения. Они не порывисты, как Ляпунов, степенны, до крайности осторожны и осмотрительны, а потому медлительны, и от того на театральный взгляд вовсе незамечательны и даже незаметны.

Но так всегда бывает со всеми, когда люди работают не для себя, а для общего дела, когда они вперед выставляют не свою личность, как Ляпу­нов, а прежде всего это общее дело. Общее дело, которое несли на сво­их плечах наши герои, Минин и Пожарский, совсем покрыло их личнос­ти: из-за него их вовсе не было видно, и они вовсе о том не думали, видно ли их или не видно. Напротив, личность Ляпунова сильно бросается в глаза по той причине, что много в ней театрального. Он тоже понес на своих плечах общее дело, но никак не мог схоронить в нем своей ляпуновской «самости», если можно так выразиться. Вдобавок, по существу своих действий он является прямым революционером. Он низвергает Шуйского, объявляет волю боярским холопам, следовательно, пере­ставляет порядки. Такими делами можно было только еще больше раз­дражать общественные страсти и давать Смуте новый огонь, а не уми­рять ее. Теперешние герои всего этого довольно испытали и шли к своей цели уже другой стороной. Они шли не переставлять, а уставлять по-старому, уставлять покой и тишину и соединение государству, «как бы­ло доселе, как было при прежних государях». Так они сами говорили и писали. Понятно, что по этому пути ничего особенного, яркого, теат­рального сделать было невозможно. Герои принимают облики рядовых людей и, когда оканчивается их подвиг, на самом деле поступают в рядо­вые и ничем театральным не выказываются перед всенародными очами.

Тем не меньше, нижегородский подвиг в нашей истории дело вели­кое, величайшее из всех наших исторических дел, потому что оно в пол­ном смысле дело народное, созданное исключительно руками и жертва­ми самого сироты-народа, у которого все другие сословия явились на этот раз только помогателями.

Царь Алексей Михайлович. В его правление началась широкая дискуссия по поводу исправления православных обрядов. В 1649–1650 гг. в Яссах находился монах Троице-Сергиевой лавры Арсений Суханов с целью изучения древних греческих рукописей на предмет соответствия им русских переводов богослужебных текстов. В 1650 г. он подал в Посольский приказ свой «Статейный список», т. е. протокольный отчёт или рапорт. Главное его содержание составляют записи четырёх диспутов – «прений Арсения с греками» о достоинстве Русской Православной церкви и о сравнении с православием греческим. Эти прения интересны для характеристики русского патриотического самосознания в церковной области и греческого не оправдываемого внешне исторического превозношения. Греки, по старой аристократической привычке, упрощали задачу: «подражайте нам, копируйте нас». А москвичи естественно не хотели так безоговорочно унижать ни своего благочестия, ни заслуг своих святых, ни вытекающего из этого своего достоинства и своих надежд на великое историческое грядущее. Суханов диспутировал с иерусалимским патриархом Паисием. Однако его усердие не было оценено в Москве. Царь Алексей Михайлович твёрдо был утверждён в своём призвании царя всего православия, обязанного думать одинаково ответственно и деловито как о судьбах государства, так и о судьбах церкви. Когда в Москве однажды пребывали греческие купцы, он спросил их, согласны ли они признать его своим государем, если он освободит Константинополь от власти турок. В ответ греки заявили о том, что они готовы сделать это, если в России будут исправлены обряды по греческому образцу. В 1648 г. возникает «Кружок ревнителей благочестия» во главе со Стефаном Вонифатьевым, целью которого была борьба с многоголосием и другими недостатками в обрядах Русской Православной церкви.

Церковная реформа Никона и ее последствия. Никон воплотил в жизнь политические идеи Алексея Михайловича ценой раскола общества. При этом «никониане» проявили бóльшую склонность к «западничеству», чем раскольники. Число «западников» неуклонно росло в последней трети XVII в., однако их доля в населении страны оставалось небольшой. Старообрядцы же стремились законсервировать в своей среде не только материальную культуру и книжность дониконовской эпохи, но и представления об абсолютной политической власти «истинно православного» царя, каковых более не было на русском престоле. Раскольников также отличал крайний изоляционизм по отношению к Западу и Востоку, нежелание перенимать какие бы то ни было нововведения.