II. Державное самосознание в удельный период.

 

Повесть временных лет об убиении Бориса и Глеба. Текст ПВЛ, скорее всего, происходит из Сказания о первоначальном распространении христианства на Руси. Это одно из первых русский житий, в котором ещё преобладает политическая тенденция (прославление Ярослава и его святых братьев) над церковно-учительской. Нравственное значение святых страстотерпцев для Руси, страдающей от усобиц: подчёркивание нежелания Бориса и Глеба выступить против старшего брата Святополка.

Культ Пресвятой Богородицы на Руси. Одной из особенностей христианства в первые века его бытования на Руси было особое почитание Богородицы как божественной заступницы за Русь. Студенты Академии Ильи Глазунова имеют обширные знания об этом.

Идейное и моральное единство древнерусской литературы ХII – нач. ХIII в. Как известно, ПВЛ дошла до нас в двух или трёх редакциях (1113, 1116, 1118–1119 гг.) вошедших в состав Лаврентьевской и Ипатьевской летописей. В них можно выделить следующие важнейшие проявления древнерусского национального самосознания:

1) возвеличивание рода Рюриковичей, который, хотя и является варяжским по происхождению, но призван был свыше для объединения восточных славян в единое государство;

2) прославление Владимира Святославича как крестителя Руси, что проявилось в т. н. Корсунской легенде, отсутствовавшей в древнейших русских летописях (Начальном своде), текст которых лучше всего сохранился в Новгородской I летописи;

3) стремление летописца внушить читателю мысль о том, что, даже насылая на Русь кочевников за грехи её жителей, Господь продолжает любить русских христиан. Вот как написано об этом в ПВЛ под 109? годом:

«Это Бог напустил на нас иноплеменников, не их милуя, а нас наказывая. Наказывает он нас нашествием поганых, это ведь бич его, чтобы мы, опомнившись, воздержались от злых дел своих. Ведь потому-то и народ подвергается мукам: одних везут в плен, других убивают, иных выдают на месть, и они принимают горькую смерть, иные трепещут, видя убиваемых, иные от голода умирают и от жажды. Одно наказание, одна казнь, бедствия же различны; различны печали и страшны муки тех, кого связывают и пинают ногами, держат на морозе и кому наносят раны. Города все опустели, сёла опустели. Пройдём через поля, где паслись стада коней, овцы и волы, и всё бесплодным ныне увидим. Нивы заросли и зверям жилищем стали.

…

Пусть же никто не дерзнёт сказать, что Бог ненавидит нас! Нет, нет! Ибо кого любит Бог так, как нас возлюбил? Кого так почтил он, как нас прославил и превознёс? Никого! Были мы прославляемы Богом и не прославили его, были просвещены – и не уразумели, ведали волю владыки и презрели её. Потому ведь и сильнее разгневался на нас, что больше всех почтены были и хуже всех совершили грехи. Вот и я, грешный, много и часто Бога гневлю и часто согрешаю во все дни», – признаётся летописец.

Помимо ранних летописей, представления о Руси как едином территориально-полити-ческом образовании проявляются в «Хождении игумена Даниила» в Святую землю», произошедшем в 1104 – 1106 гг. Автор этого путевого отчёта с гордостью пишет о том, как он поставил в храме Гроба Господня «лампаду от всей Русской земли».

Хотя идея о политическом, территориальном и духовном единстве русских земель встречается во многих произведениях древнерусской литературы, фактический распад Руси на отдельные княжества, начавшийся после смерти Ярослава Мудрого (1054) способствовал проявлению мотивов прославления отдельных местных князей и традиций. Наиболее ярко это проявилось в возникновении местного летописания, где наряду с «Русской землёй» появляются «Киевская земля», «Новгородская земля», «Черниговская земля» и т. п. Прежде все эти территории назывались «волостями».

Владимир Мономах о власти как особом служении. Перу Владимира Всеволодовича, вошедшего в историю под прозвищем Мономаха, принадлежат три сочинения, условно называемые исследователями «Поучение детям», «Рассказ о своей жизни» и «Письмо Олегу Святославичу». В них даны представления Мономаха об идеальном князе, который должен заботиться о каждом из своих подданных, уметь сказать каждому необходимое в конкретном случае доброе слово. Здесь также содержится предостережение об опасности для князя гордыни и праздности. Мономах специально не затрагивает тему общерусского единства, но его взгляды на отношения с кочевниками, проявляющиеся как в рассказах летописцев о нём, так и в его собственных сочинениях, свидетельствуют о том, что он считал степняков не просто «погаными», т. е нехристями, но и не имеющими понятия чести, свойственного русским князьям, поэтому с ними можно поступать также вероломно, как действуют они, давая клятвы не тревожить русские пределы и постоянно нарушая их. Самым неприглядным поступком Мономаха было убийство с его согласия половецких послов Китана и Итларя в 1096 г.

[ Продолжение борьбы против церковного диктата Византии. Один из видных русских эмигрантских историков ХХ в. – Дмитрий Оболенский (1918–2001) написал и издал в 1971 г. книгу «Византийское содружество: Восточная Европа. 500–1453», в которой отстаивает идею исключительности политического и культурного влияния Византии на соседние славянские народы, тяготевшие к Константинополю как к идеальному «Царьграду». Повод для такого сравнения дало Оболенскому современное Британское Содружество наций, объединяющее Великобританию и её бывшие колонии. По мнению Оболенского, в Средние века на Балканах сложился определённый тип экономических, политических, церковных и культурных отношений Византии с находившимися под её влиянием странами Восточной Европы.

Даже если признать, что Д. Оболенский во многом прав, это отнюдь не исключает сопротивления народностей, входивших в Византийское «содружество», диктату «империи ромеев», который наиболее сильно проявился в сфере церковного управления, поскольку навязывать свою политическую волю можно было лишь завоёванным народам. Что же касается Руси, которая никогда не была завоёвана Византией, то в ней в середине XII в. возникли две княжеские «партии», одна из которых признавала исключительное право Константинопольской патриархии на контроль за всей церковной деятельностью Киевской митрополии – во главе с Юрием Долгоруким, в то время как другая, возглавляемая его племянником Изяславом Мстиславичем (княжил в Киеве в 1146–1154 гг. с перерывами), стремилась к полной независимости Киева от Константинополя.

Изяслав вынудил в 1146 г. оставить киевскую кафедру митрополита-грека Михаила I, после чего инициировал в 1147 г. избрание главой Русской Православной Церкви своего ставленника – епископа Климента Смолятича. При этом были нарушены церковные каноны, поэтому русские епископы греческого происхождения не участвовали в работе созванного Изяславом неканонического собора и не признали Климента легитимным митрополитом. В 1149 г. началась борьба за Киев между Юрием Долгоруким и Изяславом Мстиславичем. Дважды Юрий изгонял Изяслава из Киева, что вынуждало Климента Смолятича временно оставлять митрополичью кафедру. После смерти Изяслава, в 1155 г. Юрий окончательно утвердился в Киеве, что положило конец пребыванию Климента во главе Русской Православной Церкви. По просьбе Юрия Владимировича осенью 1155 г. в Константинополе был рукоположен в киевские митрополиты грек Константин I, прибывший летом следующего года в Киев.]

Июнь 1157 г. как поворотное событие удельного периода. Юрий Долгорукий был, скорее всего, отравлен в Киеве своими врагами в 1157 г. Он стал первым и последним суздальским князем, признававшим Киев общерусской столицей. Наследовавший ему в Суздале сын Андрей Боголюбский (1157–1174) категорически отказался бороться за киевский стол и стремился к тому, чтобы избранный им в качестве столицы своего княжества Владимир-на-Клязьме стал новым политическим центром Руси. Приняв от отца лидерство «византийской партией», Андрей стремился закрепить в своих владениях традиции византийской автократии (самодержавия), имевшей божественное обоснование. Из своей загородной резиденции Боголюбово Андрей сделал религиозный центр Северо-Восточной Руси и безуспешно добивался учреждения там митрополии.

Князь Андрей Боголюбский в оценке историка С. М. Соловьёва. «… Суздальская область обособилась не вследствие изгойства своих князей: князь её признаётся первым, старшим в целом роде и, кроме того, материально сильнейшим, обладающим, следовательно, двойною силою; сознание этой особенности, независимости и силы побуждает его переменить обращение с слабейшими, младшими князьями, требовать от них безусловного повиновения, к чему не привыкли князья при господстве неопределённых, исключительно родовых отношений между старшим и младшими; таким образом, родовым отношениям впервые наносится удар, впервые сталкиваются они с отношениями другого рода, впервые высказывается возможность перехода родовых отношений в государственные». (T. II. Начало главы VI).

Патриотический смысл «Слова о полку Игореве». Для поэмы характерны гиперболизация описываемых событий, преувеличение роли киевского князя Святослава Всеволодовича, степени разорения половцами Руси. На самом деле Кончак дошёл тогда лишь до Переяславля, а Гзак – до Путивля. Воспевание языческих богов: русы – «Дажьбожьи внуки». Тем не менее, главная идея «Слова» – необходимость единства потомков Владимира Святого перед лицом половецкой опасности – была глубоко патриотичной.

Отпор крестоносцам на фоне захвата последними православного Константинополя. С самого начало крестоносного движения в конце XI в. возникли непримиримые противоречия между католиками и православными, поскольку византийские императоры заявили о том, что Святая Земля до захвата её арабами была частью Византии и должна вернуться под власть Константинополя, с чем европейские рыцари были категорически не согласны. Апофеозом этого противостояния стал захват участниками IV Крестового похода в 1204 г. Константинополя и временное уничтожение ими Византийской империи (до 1261 г.).

Разграбление крестоносцами «Царьграда» поставило в сложное положение римского папу Иннокентия III (1198–1216), вынужденного резко изменить отношение Католической церкви к православным христианам. Если раньше их считали «заблудшими», которых можно вывести «на путь истинный», то теперь православные были названы врагами. Это развязало руки рыцарям Ливонского и Тевтонского ордена, которые могли теперь не ограничиваться насильственным крещением предков современных эстонцев, латышей и литовцев, а вторгаться и на русские земли. Однако эта затея закончилась полным провалом, поскольку новгородский князь Александр Ярославич (1236–1252, с перерывом) разгромил шведов в Невской битве (1240) и немцев на льду Чудского озера (1242).

Св. благоверный князь Александр Невский. Отрывок из работы А. А. Горского «Два «неудобных» факта из биографии Александра Невского», посвящённый его связям с Римской папской курией.

«О контактах между Александром Невским и Иннокентием IV, занимавшим в 1243–1254 гг. папский престол, свидетельствуют три источника – две буллы Иннокентия IV и Житие Александра Невского.

В своём первом послании, датированном 22 января 1248 г., папа предлагал Александру присоединиться, по примеру его покойного отца Ярослава, к римской церкви и просил в случае татарского наступления извещать о нём «братьев Тевтонского ордена, в Ливонии пребывающих, дабы как только это (известие) через братьев оных дойдёт до нашего сведения, мы смогли безотлагательно поразмыслить, каким образом, с помощью Божьей, сим татарам мужественное сопротивление оказать». Вторая булла датирована 15 сентября 1248 г. Из её текста следует, что папа получил на первое послание благоприятный ответ. Иннокентий IV, обращаясь к “Alexandro, illustri regi Nougardiae” («Александру, светлейшему королю Новгорода». – М. Ю.), пишет: «Ты со всяким рвением испросил, чтобы тебя приобщили как члена к единой церкви через истинное послушание, в знак коего ты предложил воздвигнуть в граде твоём Плескове (Пскове. – М. Ю.) соборный храм для латинян (…)»; далее папа просит принять его посла – архиепископа Прусского. В Житии Александра упоминается о папском посольстве к нему двух кардиналов, которые пытались уговорить князя присоединиться к римской церкви, на что Александр ответил решительным отказом.

…

В середине 40-х годов XIII в., после того как монгольские завоеватели стали требовать от русских князей признания их власти, Иннокентий IV проявил значительную инициативу в налаживании контактов с сильнейшими князьями, рассматривая ситуацию как подходящую для распространения католичества на русские земли и желая иметь в лице Руси заслон против возможного нового татарского вторжения в Центральную Европу. Наиболее тесные связи установились у Иннокентия IV с галицким князем Даниилом Романовичем и его братом Васильком (княжившим во Владимире-Волынском). В 1246–1247 гг. папа направил к Даниилу и Васильку несколько булл, которыми оформлялось принятие их и их земель под покровительство римской церкви. Сопоставление документов, вышедших из папской канцелярии, с данными русских источников демонстрирует различие целей сторон. Иннокентий IV, соглашаясь на неприкосновенность церковной службы по православному обряду, полагал, что переход под его покровительство влечёт за собой реальное подчинение русской церкви власти Рима, выражавшееся в праве папских представителей назначать на Руси епископов и священников. Для Даниила же этот переход был формальностью, платой за которую должна была стать политическая выгода. Отчасти он её получил: двумя буллами от 27 августа 1247 г. папа закрепил за Даниилом и Васильком все земли, на которые они имели права (что было актуально в свете многолетних претензий венгров на Галич) и запрещал крестоносцам селиться на подвластных им территориях. Но главная цель, та, ради которой русские князья и шли на контакты с Римом, – получение помощи против Орды – не была достигнута, и когда в 1249 г. Иннокентий IV предложил Даниилу королевскую корону, галицкий князь отказался, сказав: «Рать татарская не пренстаеть, зле живущи с нами, то како могу прияти венець бес помощи твоеи». Новое сближение Даниила с Римом имело место в 1252 – 1254 гг., и вновь на почве надежд на помощь против усиливавшегося натиска Орды; оно увенчалось коронацией галицкого князя, но реальной поддержки он опять не получил, и в результате, во второй половине 50-х годов прервал связи с Римом и был вынужден подчиниться власти монголов.

В 1246 г. вступил в переговоры с представителями папы и отец Александра Невского, великий князь владимирский Ярослав Всеволодич. Это произошло в столице Монгольской империи Каракоруме, куда Ярослав, признанный Батыем «старейшим» из всех русских князей, был направлен для утверждения в своих правах. Здесь он встречался с послом папы ко двору великого хана Плано Карпини; согласно информации, сообщённой Карпини папе, Ярослав дал согласие перейти под покровительство римской церкви; было ли это так, или Карпини выдал желаемое за действительное, можно только гадать.

30 сентября 1246 г. Ярослав Всеволодич умер в Каракоруме, отравленный великой ханшой Туракиной. После этого Туракина направила к Александру посла с требованием явиться в Каракорум, но князь отказался ехать. Именно полученные от Карпини сведения о готовности Ярослава принять покровительство папы и об отказе Александра подчиниться воле великой ханши и побудили Иннокентия IV (согласно его прямым указаниям в булле от 22 января 1248 г.) направить своё первое послание новгородскому князю.

Однако когда булла от 22 января дошла до Руси, Александра там не было в конце 1247 или самом начале 1248 г. он отправился вслед за своим младшим братом Андреем к Батыю. От последнего оба брата поехали в Каракорум, откуда возвратились только в конце 1249 г. Но первоначально столь далёкая и длительная поездка не планировалась. Дело в том, что Батый находился в состоянии войны с великим ханом Гуюком: дорога в Каракорум стала открытой только после получения вести о смерти монгольского императора. Он умер в апреле 1248 г., следовательно, вопрос об отъезде Ярославичей в Каракорум решился, по-видимому, летом. Очевидно, незадолго до этого Александру сумели доставить из Руси папскую грамоту. Находясь в крайне неопределённой ситуации, князь дал, скорее всего, нейтрально-дружественный ответ, чтобы сохранить возможность выбора в зависимости от результатов своей поездки по степям. Возможно, в качестве дружественного жеста Александр предлагал построить в Пскове католический храм для приезжих с Запада (в этом не было бы ничего экстраординарного – в Новгороде такие церкви имелись). Ответ папе был дан не непосредственно, а (как следует из второй буллы) через архиепископа Прусского. В интерпретации же Иннокентия IV (получившего информацию не из первых рук) дружественный тон превратился в готовность присоединиться к римской церкви, а храм – в кафедральный собор.

Сентябрьское послание не могло дойти в срок до адресата, т. к. Александр отбыл в Монголию. Вероятно, оно было придержано во владениях Ордена (где в конце 1248 г. уже могли знать, что Александр находится «вне пределов досягаемости»), и посольство, о котором говорится в Житии, как раз и привезло эту вторую папскую буллу, после того как Александр вернулся в Новгород в начале 1250 г. Хотя результаты поездки к великоханскому двору были для Александра не слишком удачны – он получил Киев и «всю Русьскую землю», т. е. номинально был признан «старейшим» среди всех русских князей, но владимирское княжение досталось Андрею Ярославичу – предложение папы было им отвергнуто и контакты с Римом более не возобновлялись. Чем было обусловлено решение Александра?

Разумеется, следует учитывать общее настороженное отношение к католичеству и личный опыт Александра, которому в 1241–1242 гг., в возрасте 20 лет пришлось отражать наступление на Новгородскую землю немецких крестоносцев, поддерживаемых Римом. Но эти факторы действовали и в 1248 г., тем не менее тогда ответ Александра был иным. Следовательно, чашу весов в сторону неприятия какого-либо шага навстречу предложениям папы (подобного тем, какие сделал Даниил Галицкий) склонило нечто, проявившееся позже. Можно предположить, что своё воздействие оказали четыре фактора. 1) В ходе двухгодичной поездки по степям Александр смог, с одной стороны, убедиться в военной мощи Монгольской империи, делавшей невозможным противостояние ей своими силами, с другой – понять, что монголы не претендуют на непосредственный захват русских земель, довольствуясь признанием вассалитета и данью, а также отличаются веротерпимостью и не собираются посягать на православную веру. Это должно было выгодно отличать их в глазах Александра от крестоносцев, для действий которых в Восточной Прибалтике был характерен непосредственный захват территории и обращение населения в католичество. 2) После возвращения на Русь в конце 1249 г. к Александру, скорее всего, дошли сведения о безрезультатности для дела обороны от монголов сближения с Римом Даниила Галицкого. 3) В 1249 г. фактический правитель Швеции Ярл Биргер начал окончательное завоевание земли еми (Центральная Финляндия), причём сделано это было с благословения папского легата. Земля еми издревле входила в сферу влияния Новгорода, и Александр имел основания расценить происшедшее как недружественный по отношению к нему акт со стороны курии. 4) Упоминание в булле от 15 сентября 1248 г. возможности построения католического кафедрального собора в Пскове неизбежно должно было вызвать у Александра отрицательные эмоции, т. к. ранее епископия была учреждена в захваченном немцами Юрьеве, и поэтому предложение о её учреждении в Пскове ассоциировалось с аннексионистскими устремлениями Ордена, напоминая о более чем годичном пребывании Пскова в 1240–1242 гг. в руках крестоносцев. Таким образом, решение Александра прекратить контакты с Иннокентием IV было связано с осознанием бесперспективности сближения с Римом для противостояния Орде и с ясными проявлениями своекорыстных мотивов в политике папы». (Горский А. А. Два «неудобных» факта из биографии Александра Невского // Великий князь Александр Невский. М., 2002. С. 337, 339–343).

 

В ответ на приобщение к католичеству народов Прибалтики и Финляндии Александр совершил поход на финнов в 1256 г., в ходе которого занимался миссионерской деятельностью, а в 1261 г. его стараниями была учреждена русская епископия в столице Золотой орды Сарай-Берке. «Житие Александра Невского» с его возвышенно-идеализированным образом героя-святого и полководца, как и предшествовавшие ему описания деятельности «самовластца» Андрея Боголюбского и «самодержца» Романа Мстиславича Галицкого, подводили общественную мысль к новой оценке значения самодержавной власти вообще, как в свете интересов знати, для которой эта власть была наиболее необходимой, так и в свете чаяний всего народа.