VI. Смысл и последствия реформ Петра Первого

Молодые годы Петра. Немецкая слобода. Зарубежное посольство. «Стрелецкий розыск» и начало борьбы против русского образа жизни. Притеснение Православной Церкви. Нашествие протестантизма. Указ о престолонаследии 1722 г.

 

Пётр был очень религиозным человеком. В письме 1698 г. к патриарху Адриану царь искренне оправдывает своё вдохновение к морскому делу религиозным идеалом: «Мы в Нидерландах, в городе Амстердаме, благодатию Божиею и Вашими молитвами при добром состоянии живы. И, последуя Божиею слову, бывшему праотцу Адаму, трудимся. Что чиним не от нужды, но доброго ради приобретения морского пути, дабы, искусясь совершенно, могли возвратясь против врагов имени Иисуса Христа победителями и христиан тамо будущих свободителями. Благодатиею Его быть, чего до последнего издыхания желать не престану».

В то же время Петру мешала в осуществлении его планов переустройства России мощное влияние патриархии – оплота консерватизма – на сознание русских людей. Не признавая правоту протестантских догматов, царь стремился перенять более правильную, по его мнению, церковную организацию европейских протестантов, не мешающую властям управлять населением. Православные религиозные фанатики и внимавшие им неграмотные низы российского общества распускали о Петре различные слухи, наиболее популярными из которых были: 1) Пётр – воплощение Антихриста, и если сложить цифровые значения букв его имени, получается «666»; 2) будучи в Голландии, царь настолько увлёкся некой местной красоткой, что решил остаться там навсегда, а вместо себя послал двойника-голландца, который стремится сделать из России вторую Голландию.

Как известно, Пётр не сразу решился ликвидировать патриаршество в России. В 1700–1721 гг. оно ещё существовало, но патриарха как такого не было, а вместо него обязанности первосвященника исполнял местоблюститель патриаршего престола Стефан Яворский.

[Отрывок из статьи протоиерея Николая Баринова «Митрополит Стефан Яворский и книга «Камень веры»»

Необходимо остановиться еще на одном воп­росе. Насколько правдивы обвинения митропо­лита Стефана (Яворского) в католицизме? «Он происходил из православного шляхет­ского семейства в Галиции, родился в 1658 г., учился в Киевской академии». «После Ки­евской Академии, как усердный ученик, он благословлен был семьей и киевскими настав­никами усовершенствоваться в латинской бо­гословской науке в иезуитских коллегиях в пределах тогдашней Польши». Он «учился в заграничных иезуитских школах во Львове и Познани, по возвращении из-за границы в Киев постригся в монашество и поступил на службу в родную академию».

«На юго-западе России это было делом обычным». Согласно этому прискорбному обычаю «православные юноши благослов­лялись своими духовниками на прямой обман. Для прохождения богословских классов в римо-католических школах они должны были принимать латинство на условиях Флорен­тийской унии, а когда возвращались с дипло­мами домой, то своя иерархия прощала им... и восстановляла в Православии». Поэтому Стефан (Яворский) притворно временно при­нимал унию, чтобы получить образование, впрочем, как и Феофан Прокопович. «Отец Стефана еще в ранней молодости переселился в деревню Красиловка близ Нежина, что­бы избежать преследования со стороны уни­атов», поэтому Стефан не понаслышке знал, что такое гонение на православных. Тем труд­нее для него было терпеть обучение у иезу­итов. «Нелегко было учиться среди чужого окружения, но ради приобретаемых знаний Стефан вытерпел все испытания». Всей дальнейшей жизнью митрополит Стефан показал себя не только истинно православ­ным, но и защитником канонических устоев Церкви.

Конечно, митрополит Стефан (Яворский) принес из Малороссии в Московскую акаде­мию вместе с киевскими учителями «и все Киевские школьные порядки, разделение классов, состав курса, школьные должности, экзамены, диспуты, школьное проповедниче­ство...» И вся Московская академия «быстро преобразовалась по образцу Киевской акаде­мии; прежнее эллино-славянское образова­ние ее заменилось латинским». Кроме того, конечно, образование на западе привнесло в богословие владыки Стефана некоторый от­тенок схоластики и некоторую резкость в по­лемике с еретиками. Но это никак не отразилось на его догматических взглядах, которые оста­вались твердо православными, и не омертвило его богословия. «Архиепископ Филарет (святи­тель Филарет (Дроздов) — авт.) о нем пишет в своем «Обзоре»: «Даже сочинитель лютеран­ского пасквиля на Стефана говорит о Стефане, что он «имел удивительный дар слова и едва по­добные ему в учительстве обрестись могли. Мне случалось, — продолжает он, — видеть в церк­ви, что он мог, уча слушателей, заставить пла­кать или смеяться...».]

 

Петровский переворот в оценке В. О. Ключевского, К. С. Аксакова, Н. М. Карамзина, Л. А. Тихомирова, И. Л. Солоневича.

Н. М. Карамзин о Петре I: "Жизнь человеческая кратка", читаем мы в "Записке о древ-ней и новой России», "а для утверждения новых обычаев требуется долговременность.
Пётр ограничил свое преобразование дворянством. Дотоле, от сохи до престола, россияне сходствовали между собою некоторыми общими признаками наружности и в обыкнове-
ниях, со времен Петровых высшие степени отделились от нижних, и русский земледелец,
мещанин, купец увидел немцев в русских дворянах, ко вреду братского, народного едино-
душия государственных состояний. [...] Некогда называли мы всех иных европейцев не-
верными, теперь называем братьями; спрашиваю: кому бы легче было покорить Россию
неверным или братьям?"... Для Карамзина в ходе реформ главными являются их стреми-
тельность, ориентация на Запад и те перемены в обществе, которые были ими вызваны. В
некотором смысле изменение нравов – самое важное действие реформ для Карамзина. Для Карамзина Россия – это её народ, но, в первую очередь, – монарх, предводитель народа.

К. С. Аксаков: Великий гений! Муж кровавый! Вдали, на рубеже родном,

Стоишь ты в блеске страшной славы с окровавленным топором.

С великой мыслью просвещенья в своей отчизне ты возник,

И страшные подъял мученья, и казни страшные воздвиг.

Во имя пользы и науки, добытой из страны чужой,

Не раз твои могучи руки багрились кровию родной.

Ты думал, – быстротою взора предупреждая времена, –

Что кровью политые, скоро взойдут науки семена!

И вкруг она лилась обильно; и, воплям Руси не внемля,

Упорство ты сломил, о сильный! И смолкла Русская земля.

И по назначенному следу, куда ты ей сказал: «Иди!» –

Она пошла. Ты мог победу торжествовать… Но погоди!

Ты много снёс голов стрелецких, ты много крепких рук сломил,

Сердец ты много молодецких ударом смерти поразил.

Но, в час невзгоды удаляся, скрыв право вечное своё,

Народа дух живёт, таяся, храня родное бытие.

И ждёт он рокового часа; и вожделенный час придёт,

И снова звук родного гласа народа волны соберёт;

И снова вспыхнет взор отважный и вновь подвигнется рука!

Порыв младой и помысл важный взволнует дух, немой пока.

Тогда к желанному пределу борьба достигнет – и конец

Положит начатому делу достойный, истинный венец!

Могучий муж! Желал ты блага, ты мысль великую питал,

В тебе и сила, и отвага, и дух высокий обитал;

Но, истребляя зло в отчизне, ты всю отчизну оскорбил;

Гоня пороки русской жизни, ты жизнь безжалостно давил.

На благородный труд, стремленье не вызывал народ ты свой,

В его не верил убежденья и весь закрыл его собой.

Вся Русь, вся жизнь её доселе тобою презрена была,

И на твоем великом деле печать проклятия легла.

Откинул ты Москву жестоко и, от народа ты вдали,

Построил город одинокой — вы вместе жить уж не могли!

Ты граду дал свое названье, лишь о тебе гласит оно,

И — добровольное сознанье — на чуждом языке дано.

Настало время зла и горя, и с чужестранною толпой

Твой град, пирующий у моря, стал Руси тяжкою бедой.

Он соки жизни истощает; названный именем твоим,

О Русской он земле не знает и духом движется чужим.

Грех Руси дал тебе победу, и Русь ты смял. Но не всегда

По твоему ей влечься следу, путём блестящего стыда.

Так, будет время! — Русь воспрянет, рассеет долголетний сон

И на неправду грозно грянет, — в неправде подвиг твой свершён!

Народа дух распустит крылья, изменников обымет страх,

Гнездо и памятник насилья — твой град рассыплется во прах!

Восстанет снова после боя опять оправданный народ

С освобожденною Москвою — и жизнь свободный примет ход:

Всё отпадет, что было лживо, любовь все узы сокрушит,

Отчизна зацветет счастливо — и твой народ тебя простит.

В. О. Ключевский отмечает, что "потрясение было непредвиденным следствием реформы, но не было её обдуманной целью", но относится к этому потрясению
общества спокойнее, как к неизбежному. Россия Ключевского – единый «исторический организм».

Л. А. Тихомиров (1852–1923):

Эпоха Петра Великого представила особенно наглядный пример несознания основного нашего принципа государственности.

Самодержавный инстинкт Петра поистине велик, но повсюду, где требуется самодержавное сознание, он совершает иногда поразительные подрывы своего собственного принципа. Инстинкт редко обманывает Петра в чисто личном вопросе: как он должен поступить, как монарх? Но когда ему приходилось намечать действие монарха вообще, т. е. в виде постоянных учредительных мер, Пётр почти всегда умел решить вопросе только посредством увековечения своей временной частной меры…

Принцип есть отвлечение того общего, что объединяет частные меры и что, следовательно, приложимо ко всем разнообразным случаям практики. Этого-то принципа у Петра и не видно. Он гениальным монархическим чутьём знал, что должен сделать он, и оказывался беспомощен в определении того, что дóлжно делать вообще. Поэтому-то он своим личным примером укрепил у нас монархическую идею, как, может быть, никто, и в то же время всеми действиями, носившими принципиальный характер, подрывал её беспощадно.

Излишне повторять, что в основной задаче своей Пётр Великий был безусловно прав и был великим русским человеком. Он понял, что, как монарх, как носитель царского долга, имел обязанность бестрепетно взять на свои плечи тяжкую задачу: привести Россию возможно быстрее к возможно полному обладанию всеми средствами европейской культуры. Это составляло для России вопрос «быть или не быть». Страшно даже подумать, что было бы, если бы мы не сравнялись с Европой до конца XVIII века. Мы и при Петровской реформе попали в доселе длящуюся кабалу к иностранцам, но без этой реформы, конечно, утратили бы национальное существование, если бы дожили в варварском бессилии своём до времён фридрихов великих, Французской революции и эпохи экономического завоевания Европой всего мира. Пётр, железной рукой принудивший Россию учиться и работать, был, конечно, спасителем всего национального будущего.

Пётр был прав и в своих насильственных мерах. Россия вообще давно стремилась к науке, но недостаточно горячо. Сверх того, она была настолько отставшей, ей предлежал такой страшный труд, чтобы сколько-нибудь догнать Европу, что добровольно целая нация не могла этого сделать. Пётр был безусловно прав и заслужил вечную благодарность Отечества за то, что употребил весь свой царский авторитет и власть на то, чтобы создать жесточайшую диктатуру и силой двинуть страну вперёд, и за слабостью её средств закабалить всю нацию на службе целям государства. Другого исхода не было для спасения России.

Но Пётр был прав только для себя, для своего момента и для своего дела. Когда же эта система закабаления народа государству возводится в принцип, она становится убийственной для нации, уничтожает все родники самостоятельной жизни народа. Пётр же не обозначил никаких пределов установленному им всеобщему закрепощению государства, не принял никаких мер к тому, чтобы временная система не стала постоянной, не принял мер даже к тому, чтобы закрепощённая Россия не попала в руки к иностранцам, как это и вышло тотчас после его смерти.

Пётр стремился организовать самоуправление на шведский лад и, с полнейшим презрением ко всему родному, не воспользовался нашим общинным бытом, представлявшим все данные к самоуправлению.

Церковная политика Петра столь же и даже более характеристична, чем национальная.

Здесь повторяется та же черта: он временную необходимую меру превращал в постоянный зловредный принцип.

Значительная доля иерархии, без сомнения, была враждебна реформе Петра и мешала ей своим влиянием на народ. Пётр имел право, как самодержец, принять меры к обузданию всякого сопротивления. Но он перешёл в этом всякие границы. Не говоря о том, что последний патриарх был тише воды, ниже травы, а в иерархии образовалась уже огромная партия реформы, не говоря о том, что местоблюститель патриаршего престола не мог заслужить со стороны Петра никакого упрёка, если не упрекать иерархию в православии, оставляя уже в стороне все эти обстоятельства, которые, с точки зрения самого придирчивого властителя, обеспечивали от всякой оппозиции, Пётр во всяком случае превышал свои права. Он, как царь, мог не слушать епископов или казнить их. Но перестраивать Церковь для подчинения её государству не имел ни малейшего права.

Он вместо охраны своей самостоятельности, посягнул на самостоятельность Церкви, и притом уже в конце царствования, когда провёл сближение с Европой до конца и когда ни один сколько-нибудь проницательный человек не мог даже и вообразить, чтобы Россия свернула с установленного пути просвещения.

И. Л. Солоневич (1891–1953): Последняя часть книги «Народная монархия» посвящена Петру I. Солоневич считал, что именно с эпохи Петра 1 началось идейное завоевание России Западом, закончившееся революцией 1917 года. С Петра I началось и закрепощение крестьян, ломка всего государственного устройства Московской Руси. Реформами Петра I, политически стоявшая выше всех современных ей государств. Московская патриархальная Русь была разгромлена. Исходя из фактических сведений эпохи, Солоневич делает однозначные выводы, отвергающие многочисленные утверждения о гениальности деяний Петра I. Солоневич остается верен себе, он не принимает во внимание авторитеты, будь то Ключевский или Пушкин. Его бунтарский дух не приемлет исторически сложившегося принижения русского народа. Вполне понятны причины замалчивания трудов И. Л. Солоневича. С ним трудно спорить и “правым” и “левым”, ибо он оперирует не цитатами, не ссылками на авторитеты, а примерами из русской истории, из обычных фактов повседневной жизни, из которых средний здравомыслящий человек сделает логические выводы никак не сообразующиеся с выводами ученых-историков, смотревших на русские явления с нерусской точки зрения. В отличие от Запада русский человек не верил и никогда не будет верить в устроение жизни на юридических началах. Для нас внутренние нравственные принципы выше формального закона. Никто, разумеется, не отрицает значение законов, но законы нужны для человека, а не человек для закона. Там, где нет доверия друг к другу, где все считают друг друга жуликами, — там закон необходим. “Тот, кто боится людей, любит законы,” — вспоминает Солоневич слова француза Вовенара. Жажда социальной справедливости, совестливость русских людей — также характеризуют наш характер.

[ Феофан Прокопович – главный идеолог российского самодержавия начала XVIII в. Одним из самых активных сторонников реформ Петра Великого в церковной сфере был псковский архиепископ и вице-президент Святейшего Синода Феофан Прокопович (1681–1736). Он закончил в 1698 г. Киево-Могилянскую академию, перешёл в униатство, а в 1704 г. вернулся в православие. Ф. Прокопович написал целый ряд произведений в защиту петровских реформ. Самое важное из них – «Духовный регламент», в котором было записано: «Император всероссийский есть монарх самодержавный и неограниченный; повиноваться его власти не токмо за страх, но и за совесть сам Бог повелевает». Отстаивая законность во всех формах государственной жизни, Феофан Прокопович не менее ставит государя над законом, утверждая, что действия царя нельзя ни оспаривать, ни критиковать, ни даже хвалить, ибо «монархи суть Боги».

Архиепископ был современником нескольких монархов (Петра I, Екатерины I, Петра II, Анны Иоанновны), и каждому из них он произносил и писал панегирики, утверждая их божественный статус и великую славу. Термин «самодержавие» Прокопович стал употреблять в смысле неограниченной власти императора. Его прежнее содержание, означающее суверенность и независимость государства, утратилось, и отныне данный термин стал обозначать только верховную, неограниченную власть.]

 

Низкопоклонство перед Западом и национальный нигилизм. Об этом вам достаточно хорошо известно из произведений художественной литературы XVIII–XIX вв. Представления о том, что всё западное лучше, не изжиты и в наши дни. Повод для этого даёт постоянное «догоняющее развитие» России, которая не может, в том числе в связи с особенностями русского национального самосознания, быть лидером в разработке и производстве самой передовой техники и технологий. В названные столетия этому мешало существование крепостного права, после отмены которого долго сохранялись его пережитки. В наши дни этому препятствует глубокое доверие населения к верховной власти, которая, никогда не стремясь к стимулированию деятельности талантливых учёных и изобретателей (если они не разрабатывают новое оружие и военную технику), объясняет ухудшение жизни своих граждан постоянными «происками врагов».

В эпоху Петра I низкопоклонство перед Западом было ещё малозаметным. Оно проявлялось главным образом на ассамблеях и в восхищении более передовой военной техникой и вооружением. Однако ассамблеи не только подорвали устои прежнего «теремного» воспитания, но и изменили быт городских зажиточных слоёв российского общества, в том числе, привязав его к западной моде в одежде, развлечениях и т. п. Если Петру приходилось заставлять своих невежественных дворян учить иностранные языки, то при Екатерине II образованное русское дворянское общество начало говорить на своеобразном «суржике», в котором были причудливо перемешаны русские и иностранные слова.

Дело доходило даже до того, что некоторые знатные дворяне заявляли о том, что их предки происходили из Западной Европы. Так, род Дедюлиных выводил своё происхождение от французской фамилии Де Люинь.