Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана

 

Я глубоко ошибалась, полагая, что плохое самочувствие касается исключительно моего душевного состояния. Едва Эдна успела вырулить на обочину, как то неважное, что скопилось у меня внутри, стало проситься наружу. Несмотря на отчаянные позывы, так из меня ничего и не вышло. Мое прежде надежное туловище стремилось вывернуться наизнанку, как двухстороннее пальто.

Если не вдаваться в подробности, дело было так: я почувствовала, что вся горю, зрение мое помутнело, и мы помчались восвояси. Когда мы подъезжали к дому, Эдна забибикала, и, выскочив на крыльцо, Сэм бросился нам навстречу. Пока он нес меня в дом, я мучилась от собственной беспомощности.

– А я‑то думала, что мне уже лучше, – заметила я.

– По крайней мере она по‑прежнему разговаривает, – сказала Эдна.

– Вот счастье‑то! – отозвалась я.

– Сэмюэл, посмотри на ее лицо.

– Бог мой! – потрясенно воскликнул он. – Как же это случилось?

Сэм принес меня в комнату и положил на кровать. Обливаясь потом, я изо всех сил пыталась стянуть с себя одежду, но пальцы отказывались слушаться.

– Мне так жарко, так жарко…

– Она плакала. Возможно, слезы смыли солнцезащитный крем, – обращаясь к Сэму, произнесла Эдна. – Юная леди, вы не забыли намазаться солнцезащитным кремом перед выходом на улицу?

Я покачала головой, ощущая, что мозги расплавились и вот‑вот польются из ушей.

– Может, мне нужно в больницу? – уточнила я и тут же потеряла сознание.

А потом начались видения. Я грезила, что Освальд пришел в мою комнату вместе с чемоданчиком, в котором Уинни хранила свои инструменты. Из ванной доносился звук льющейся воды, а сам Освальд, высунувшись из двери в коридор, крикнул:

– Принеси еще льда!

Затем в комнату влетел Сэм и сразу же направился в ванную, неся туда подносы со льдом.

– А сейчас что я должен делать? – спросил он у Освальда.

– Я сам позабочусь о ней. Если мне что‑нибудь понадобится, я сразу же позову тебя.

Закрыв дверь за Сэмом, Освальд направился ко мне. Похоже, он снова изображал ветеринара.

– Иногда я, конечно же, жую, но я не жвачное животное, – сострила я. Даже в грезах я не расстаюсь с чувством юмора.

– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовался Освальд.

Видение было таким реальным, что я даже ощутила жгучее прикосновение его руки к своему запястью, когда он решил проверить мой пульс. Его глаза приобрели нежно‑сизый оттенок, о чем я ему и сообщила.

– Нам нужно победить жар, – с улыбкой произнес он и начал меня раздевать.

Обычно видения извращают реальность, поэтому в моих грезах его действия казались не сексуальными, а просто до крайности умелыми. Однако это не мешало мне вздрагивать от прикосновения его рук. Он понес меня в ванную.

На поверхности почти заполнившей ванну воды плавали кубики льда. Освальд опустил меня в холодную воду, которая показалась мне такой же освежающей, как морской бриз. Наслаждаясь этим ощущением, я окунулась глубже. Как только моя голова оказалась под водой, Освальд выдернул меня на поверхность. Он схватил полотенце, окунул его в ледяную воду и положил мне на лоб.

– Милагро, не опускай голову под воду. Можешь сделать это ради меня?

– Освальд, я вполне разумна. Я серьезная и правильная молодая особа. – Снизу мне были особенно заметны его ресницы и медный оттенок волос. – У тебя красивые волосы.

– Спасибо. Пожалуйста, послушай меня. У тебя температура сорок, но мне нужно, чтобы ты не теряла сознание.

Он выбежал из ванной, а я, постепенно сползая под воду, из всех сил старалась сдержать данное Освальду обещание. Когда он вернулся все с тем же чемоданчиком, я приняла прежнее положение и принялась разглядывать ледышки, которые, покачиваясь, плавали вокруг моих грудей. Налив в стакан воды, Освальд открыл какую‑то пластиковую бутылочку и вытряс из нее две таблетки.

– Мил, ацетаминофен поможет облегчить жар.

– Это ты вызываешь во мне жар, Освальд.

Он сунул мне в рот таблетки и поднес к моим губам стакан, чтобы я смогла запить их. Затем достал из чемоданчика какой‑то тюбик.

– Мазь с антибиотиком поможет остановить воспаление, – пояснил он. – Она не щиплет.

Опустившись на колени перед ванной, Освальд осторожно намазал мое лицо.

– Освальд… – Я потянулась за его рукой и положила ее себе на грудь. – Освальд, а мое сердце все еще бьется?

– Да, Милагро, твое сердце бьется.

– А твое – бьется? – Я коснулась рукой его груди, но никакого биения не ощутила. – Ах, бедный Освальд, ты несмертный, и твое сердце не бьется!

Он подвинул мою руку влево. Теперь под ладонью ощущался ритм. Я улыбнулась.

– Значит, ты не бессердечен.

– Нет, Мил, – тихо произнес он. – Я стараюсь помнить об этом, даже если веду себя не так, как следовало бы.

– Я для тебя совсем ничего не значу? – спросила я, но так и не дождалась ответа, потому что меня прошила жуткая боль, острая как удар ножа. Я вскрикнула и в попытке стерпеть ее подтянула колени к подбородку.

– Что такое? – взволнованно спросил Освальд.

Боль пришла снова – на этот раз приступ был острее и длительнее, я была не в силах вымолвить ни слова.

– Милагро, ты можешь объяснить, что ты чувствуешь и где болит?

Боль была такая, будто мои органы кромсали острым ножом. Мне казалось, что смерть близка.

– Похоже, мне нужен ты, – сказала я, задыхаясь и глазами умоляя его о помощи.

Освальд понял, что я имею в виду.

– Это просто жажда, Мил, она ненастоящая, – возразил он, покачав головой.

Я схватила его руку и поднесла к своим зубам. Потом повернула ее так, чтобы увидеть голубые вены на запястье.

– Ну, пожалуйста, пожалуйста! – Меня снова корежила боль – да так, что я не обращала ни малейшего внимания на выплескивавшуюся из ванны воду. – Пожалуйста!

В глазах Освальда читалась паника. В конце концов он полез в чемоданчик и вынул оттуда что‑то блестящее и острое – скальпель. Когда Освальд провел им по своему указательному пальцу, тут же появилась тонкая алая полоска крови. Засунув его палец в свой рот, я принялась жадно сосать. Острая боль отступила, и я вдруг поняла, что замерзла. Мое тело покрылось гусиной кожей, я задрожала.

Освальд приложил ладонь к моему лбу.

– Слава Богу, – сказал он, – слава Богу.

Он вынул меня из ванны и завернул в полотенце.

Я прижалась к нему. Освальд обхватил меня руками. Никогда прежде я не чувствовала себя такой защищенной и любимой.

– Освальд, пусть так будет всегда.

– Зачем ты так поступаешь со мной? – застонал он и прижал меня к себе еще крепче. – Мне нужно, чтобы ты боролась. – Освальд прижал свои мягкие губы к моему лбу. – Мы преодолеем это.

А потом видение кончилось. Они всегда так быстро заканчиваются!

 

Глава шестнадцатая

Не девушка, а уродец

 

Уинни – вот кто работал моей сиделкой. Я поняла это, потому что, проснувшись ранним утром, обнаружила ее спящей в кресле под одеялом. Рядом стоял ее чемоданчик. Я бесшумно вылезла из постели и, поняв, что чувствую себя замечательно – так, как не чувствовала себя вот уже несколько недель кряду, – натянула поверх футболки халат.

Во сне лицо Уинни казалось по‑детски кротким. Ее глаза двигались под нежными голубоватыми веками, и я вдруг подумала: а что если ей снятся непристойные занятия с подозрительными личностями?

Я надеялась, что смогу в одиночестве поразмыслить о своем занимательном сне, но не тут‑то было. На кухне, опершись на стол, сидели Сэм и Эдна, все в той же одежде, что и накануне.

– Юная леди, мы думали, что вы… – начала было Эдна и снова замолчала.

Тут на кухню, еле волоча ноги, вошла Уинни; ее плечи покрывало одеяло. Она выглядела сильно уставшей.

– Мы очень волновались.

Поскольку я чувствовала себя великолепно, мне было непросто представить, что накануне я почти умирала.

– Спасибо за заботу, но со мной и правда все хорошо.

Я открыла холодильник и увидела там стеклянную мисочку с рисом и овощами. Когда я стала вынимать ее, миска выскользнула у меня из рук, упала на пол и вдребезги разбилась.

– Милагро, осторожнее! – воскликнул Сэм в тот самый момент, когда я ступила чуть в сторону.

Поначалу я не обратила внимания, что осколок пропорол мне ступню, и потому вскрикнула только через мгновение:

– О черт!

Вампиры засуетились и кинулись мне на помощь. Стоя на здоровой ноге, я наклонилась и вынула осколок из раны. Он напоминал омытый алой кровью серп. Мы все с изумлением проследили, как порез мгновенно затянулся и зарос кожей.

– Черт! – воскликнула я. – Что это было, черт возьми?

Сэм усадил меня на стул и вместе с Эдной принялся за уборку.

– Милагро, сколько раз в жизни ты болела? – с улыбкой спросила Уинни.

– По‑настоящему я никогда не болею. Разве что иногда у меня случаются головные боли.

– Я три раза проводила анализ, и у меня все время получался один и тот же результат. Норма лейкоцитов в крови – до одиннадцати тысяч на миллилитр. Если организм борется с пневмонией, количество белых кровяных телец может повыситься до двадцати тысяч.

– А сколько у меня? – поинтересовалась я.

– У тебя количество лейкоцитов достигает ста десяти тысяч. Никогда в жизни не видела ничего подобного!

– Я так и знала, что эта девушка – из ряда вон, – вздохнула Эдна. – Я иду спать. Предлагаю и всем остальным немного отдохнуть, поскольку кризис у Милагро миновал.

Проходя мимо, она на мгновение задержала свою руку на моем плече.

– А что насчет моей ноги? Почему она так быстро зажила?

– Я очень рада за тебя, – ответила Уинни. – У нас всё заживает точно так же. Пока не удается выделить ген, отвечающий за ускорение заживления. На наш взгляд, вполне вероятно, что на этот процесс одновременно влияют сразу несколько факторов.

– Но к вашему генофонду я не имею никакого отношения, – возразила я.

Уинни потерла бровь и сказала:

– К сожалению, я не могу этого объяснить. Мы просто знаем то, что мы знаем.

Сэм взглянул на изможденное лицо Уинни и заметил:

– Думаю, нам стоит последовать совету бабушки и немного отдохнуть. – После чего увел Уинни из кухни.

Я не знала, радоваться мне или огорчаться, что я превратилась в уродца; ликовать или убиваться по поводу того, что теперь на мне все будет заживать без участия врача; веселиться или впадать в уныние оттого, что эпизод с Освальдом был всего лишь сном. Мне необходимо было срочно занять чем‑нибудь свои мозги, и я решила, что пришло время вернуться к творчеству.

В моем романе речь шла об умной, сексуальной латиноамериканке, которой случайно выпало работать секретаршей у лоббиста в корпорации, ворующей землю у обедневших жителей Центральной Америки. Там также действовал красавчик активист и толпы зомби, представлявшие бесправных пролетариев.

Я открыла пишущую машинку и, проведя серию экспериментов, поняла, как можно ровно вставить в нее лист бумаги. Чтобы напечатать первую страницу вместе с названием – «Вот откуда это вуду», – мне пришлось изо всех сил долбить по клавишам. Исправлять текст на пишущей машинке было сложно. Стоило только начать запечатывать слова буквой «х», как страница становилась похожей на текст, прошедший цензуру в ФБР. Я решила вести себя как акула – двигаться только вперед.

За окном, у которого стоял мой стол, виднелось ореховое дерево, а чуть дальше, на холме – виноградник. Я работала и смотрела в окно на бесконечное небо, цвет которого менялся от черного и кобальтового до лазурного. Кажется, был рассказ, начинавшийся со слов: «Никто из них не знал цвета неба»' [45]. Я‑то знаю этот цвет. Оно прозрачно‑голубое, как безумные, безумные глаза Себастьяна.

На рассвете я сделала перерыв и решила направиться в библиотеку. Там меня привлекла полка за стеклянными дверцами. На ней стояло пять изящных книжек, которые оказались сборниками рассказов Дэны Франклин, прежней владелицы моей пишущей машинки.

Я взяла одну из книг и открыла ее на фронтисписе. Это было первое издание. В содержании фигурировали следующие заглавия: «Девушка и ее банкир», «Ожидание корабля в Париж», «Плач над разлитым джином», «Обед для дурака», «Мой городской костюм» и «Пожалуйста, исполните мою прихоть».

Приняв красивую позу на фиолетовом двухместном диванчике, я прочитала два первых рассказа. Восхитительный стиль автора, снабженный массой колкостей, показался мне знакомым. Действие рассказов происходило в больших городах, где женщины носили шикарные шляпы и крутили интрижки, тогда как мужчины играли, много пили и внезапно влюблялись в собственных жен, чем повергали в уныние любовниц.

Я закрыла книгу и оглядела заднюю сторону суперобложки, но никакой информации о Франклин там не было. По всей видимости, она вела как раз такой образ жизни, какой безуспешно пыталась вести я, когда жила в городе. Только в случае с моей жизнью благожелательного посла придется заменить на хама‑студента, дизайнерскую одежду – на поношенные сарафаны с распродаж секонд‑хенда, а хоромы в пентхаусах – на кишащий крысами подвальный этаж.

В моем желудке заурчало, и я вдруг поняла, что страшно проголодалась. Я пошла на кухню, чтобы сварить кофейку и испечь кукурузную лепешку. Только я закончила накрывать на стол, как по лестнице спустилась Эдна. Она выглядела бодрой и отдохнувшей, словно всю ночь проспала в обтянутом бархатом гробу.

– Ну‑ну, я сейчас упаду в обморок от изумления, – заявила она.

– Тогда лучше сядьте.

Вскоре к нам присоединились Сэм и Уинни, и мы принялись завтракать как счастливая семейка ходячих героев средневековых легенд.

– Сэм, а ты знаешь, где сейчас находится Себастьян? – осведомилась я.

– Он по‑прежнему в городе и, возможно, надеется, что ты рано или поздно вернешься. Думаешь, он стал бы искать тебя у родителей?

Я пожала плечами.

– Он прекрасно знает, что, если мне нужна помощь, я отправлюсь к ним в последнюю очередь.

Себастьян был в курсе, что молоко человеческой доброты никогда не потечет из грудей моей матери, так как она считает, что от этого груди обвиснут.

– А у твоих друзей?

Из всех своих университетских друзей я поддерживала отношения только с Нэнси, но та поклялась хранить тайну. Я вдруг вспомнила, что мне необходимо найти способ отправиться на ее девичник, иначе я рискую впасть в вечную немилость.

Сэм нервно теребил браслет своих часов.

– Что ты мне не договариваешь? – поднажала я.

Он поморщился.

– Сегодня звонил Гэбриел. Прошлой ночью КАКА проникли в твою квартиру и вывезли оттуда несколько коробок.

– Минуточку! – воскликнула я, чувствуя себя жертвой насилия и приходя от этого в ярость. – Взлом и вторжение – это дело полиции. Гэбриел мог бы заявить о случившемся анонимно.

– Себастьяну ничего не стоит заявить, что он твой старый друг и что ты, мол, попросила его привезти тебе какие‑нибудь вещи, – совершенно справедливо возразил Сэм. Он умолк, словно обдумывая что‑то.

– Что еще? – осторожно спросила я.

– Один из взломщиков с помощью краски‑спрея нанес на стену над твоей кроватью граффити – «Сгори в аду, темнокожий суккуб».

Я разразилась целой тирадой ругательств, а потом добавила:

– Неужели это не поможет копам понять, что КАКА мне не друзья?

– Это все пустяки по сравнению с тем, что члены КАКА обычно творят внутри страны и за ее пределами. Взять, например, их активное участие в разорении государства, вымогательство и взяточничество… Возможно, они думали, что у тебя есть адрес Освальда или информация о его семье.

Созданное теплым кукурузным хлебом счастье куда‑то улетучилось.

– Значит, Себастьян и его неофашистская милиция могут беспрепятственно грабить мою квартиру?

– Юная леди, в самом деле, вы так сгущаете краски! – прокомментировала Эдна, мельком взглянув на меня.

– Хорошо, Эдна, а как бы вы это описали?

– Мне‑то зачем такое описывать? Не я же строю из себя писательницу!

По непонятной мне причине Сэм и Уинни посчитали эту реплику смешной.

Я безумно злилась на Себастьяна и раздражалась из‑за того, что вампиры, судя по всему, не считали кражу таким уж страшным событием, поэтому я решила встряхнуться и отправилась на прогулку.

Собаки трусили рядом со мной, а я старалась серьезно обдумать сложившуюся ситуацию. У меня мурашки бежали по всему телу от мысли о том, что Себастьян роется в моих вещах, лапает мое нижнее белье, читает мои письма, глумится над моим скромным скарбом. Несомненно, он посчитает меня полной идиоткой из‑за того, что я храню напоминания о тех временах, когда мы были вдвоем.

Солнце светило над великолепными холмами, окружавшими долину. Я заметила белого журавля, стоявшего на берегу ручья, как раз там, где начинался маленький прудик. Отчаянно лая, собаки рванули вперед, и птица, грациозно взлетев, исчезла из виду.

– Фу! Нельзя! Нельзя!

От внезапного окрика я вздрогнула и тут же увидела Освальда, сидевшего на валуне. Он встал и пояснил:

– Собаки знают, что им нельзя допекать цапель.

– А я подумала, что это журавль, – нервно ответила я.

– Журавли крупнее, – объяснил он. – А это белая цапля. Им нравится ловить здесь рыбу.

– Ой, а я и не знала, что они так далеко улетают от моря.

– Да, улетают. – Освальд немного помолчал, а потом тихо спросил: – Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо. Судя по всему, теперь мой организм обладает способностью мгновенного заживления любых ран. – Слова еще не слетели у меня с губ, а я вдруг поняла, что звучит это и вправду поразительно.

– Я только что видел Уинни: она ехала на работу. От нее я это и узнал.

– Тебе такое не кажется странным?

– Ты удивительная девушка.

Его ясный взгляд действовал на нервы, поэтому я заявила:

– Ладно, пойду‑ка я назад.

Я думала, что Освальд останется там, где был, но он принялся вышагивать рядом со мной. Я смотрела строго вперед. Освальд то и дело наклонялся, чтобы приласкать собак или бросить им палку.

Когда он заговорил, голос его показался мне очень громким:

– Ты выглядишь гораздо лучше.

Напоминая себе, что поведение должно быть нейтральным, я ответила:

– Я себя и впрямь лучше чувствую.

– При сильном жаре у людей часто бывают видения.

– У меня не было никаких видений, – с опаской проговорила я, мучаясь сомнениями: вдруг во сне я что‑то сказала об Освальде, а Уинни услышала?

– Не было?

– Я ничего такого не помню. И по гроб жизни буду благодарна Уинни за то, что она позаботилась обо мне, провела со мной целую ночь и сделала все, чтобы я выкарабкалась.

Освальд улыбнулся своей кособокой улыбкой.

– Уинни заботилась о тебе?

– Да, все время. Она очень предана своему делу, – многозначительно добавила я, стараясь напомнить Освальду о качестве, которое он особенно любил в своей невесте.

Несколько минут между нами царило неловкое молчание, потом Освальд спросил:

– Ты любишь птиц?

Ну и вопросики у него!

– Я высоко ценю их роль в экосистеме, – ответила я. – Журавли и белые цапли очень даже красивые. Мне, конечно же, нравятся воробушки и малиновки. Сомневаюсь насчет тех, кто питается падалью. А вот колибри – прелесть.

– А что ты думаешь о курицах?

– Очень вкусные, если пожарить.

– Не в виде еды. Как ты относишься к курицам как к животным?

– Я еще не сформировала какого‑либо отношения к курице.

– Рад слышать, что у тебя нет предубеждения против них, – сказал Освальд и взглянул на меня. В его глазах плясали смешинки.

– Я хотела бы услышать какой‑нибудь разумный аргумент за или против породы куриных, – продолжала занудствовать я.

Освальд расхохотался. Я почувствовала, что мы перешли на безопасные темы, и облегченно засмеялась тоже.

– Последнее время многие девушки считают слово «курица» оскорблением.

– Увы, это издержки городской жизни.

Освальд поднял из травы старый теннисный мячик и легким движением запустил его вдаль.

Стремясь обнаружить еще какую‑нибудь нейтральную тему, я рискнула задать такой вопрос:

– Освальд, а как поживают твои занятия по ветеринарии?

Оборот, который приняла наша беседа, пришелся ему по вкусу, и он широко улыбнулся:

– Думаю поступить на учебу в следующем году.

– Что ж, удачи. Ты соответствуешь всем требованиям?

– Вроде бы да, – беспечно ответил он. – Может, напишешь для меня рекомендательное письмо? Буду тебе очень благодарен.

– Уверена, что ты отыщешь кого‑нибудь более авторитетного для написания рекомендательного письма, – возразила я. – Однако я всегда могу подтвердить, что тебе близко все животное.

– Отлично. Подтверди, что я обладаю природным чутьем на инстинкты животных и понимаю, что чувствуют звери, даже если порой они неспособны выразить свои желания. – Уголки его красивых губ поплыли вверх.

В моей голове зародились нехорошие мысли, и мне вдруг захотелось перейти на более безобидную тему.

– Освальд, ты обещал мне помочь всем, чем можешь.

– М‑м‑м, – пробормотал он в ответ. И это было очень настороженное «м‑м‑м».

– Моя подруга организует девичник. Это будет в городе. – Я назвала ему время и дату и потребовала: – Ты дашь мне свою машину.

– Не уверен, – запротестовал было Освальд. – Гэбриел сказал, что КАКА по‑прежнему…

– Ой, даже не начинай все это, Освальд Грант. Во‑первых, я все равно поеду. Во‑вторых, Гэбриел об этом не узнает. В‑третьих, ты меня отмажешь.

– А что в‑четвертых? – мрачно поинтересовался Освальд.

– В‑четвертых, ты обещал.

Вид у него был нерешительный.

– А что если я скажу Гэбриелу и остальным?

– Хочешь удержать меня против воли? – спросила я и тут же пожалела об этом.

– Если тебе так приспичило, я поеду с тобой. И даже изобрету какую‑нибудь отмазку, – заявил он. – Кто‑то ведь должен проследить, чтобы ты не нарвалась на неприятности.

– Что ж, звучит успокаивающе, – саркастично заметила я. – Ты ведь никогда не доставлял мне неприятностей!

Я была страшно рада, что скоро увижусь со старушкой Нэнси, но торжествующую улыбку мне удалось‑таки сдержать.

Мы натолкнулись на Эдну, которая шла из конюшни с корзиной, полной свежих яиц.

– Освальд, – обратилась к нему Эдна, – о чем это ты тут распространяешься?

– Доброе утро, бабушка. Я просто рассказываю Мил о том, что хочу пойти в ветеринарную школу.

– Ничего глупее в жизни не слышала. – Эдна отмахнулась от него и пошла в дом.

Наклонившись ко мне, Освальд тихо сказал:

– Видишь, никто не поддерживает моих интеллектуальных устремлений.

Его взгляд скользнул ниже и остановился на моей груди. Ага, интеллектуальные устремления, клянусь своей отощавшей задницей!

– Что ж, у меня куча дел и встреч, – проговорил он и помчался прочь по направлению к коттеджу. Собаки радостно потрусили за ним.

В этот день я написала несколько страниц, то и дело прерываясь, чтобы представить себе, как будет выглядеть сцена мести Себастьяну Беккетт‑Уизерспуну. Один француз сказал, что месть – это блюдо, которое следует подавать холодным. Но если представится такая возможность, мое возмездие будет не менее жгучим и болезненным, чем стручок хабанеро' [46], приложенный к свежей ране.

 

Глава семнадцатая

Разум и бесчувственность

 

Когда Эрни закончил возведение ограды, мы с Эдной отправились покупать растения. Я заранее разработала маршрут по лучшим питомникам округи. Я уже ждала возле машины, когда госпожа Грант вышла из дома в классной белой блузке в дырочку, широких светло‑голубых брюках и дорогих белых шлепках.

– Эдна, мне так не хватает моей одежды!

– О своих родителях вы и не вспоминаете, а вот одежды вам, видите ли, не хватает.

– Одежда обращалась со мной гораздо лучше.

– Я видела кое‑что из вашей одежды и позволю себе не согласиться, – коварно заметила она.

Вместо того чтобы поддаться соблазну и сказать что‑нибудь колкое, я спросила:

– Как вы думаете, сможем ли мы отправиться за одеждой, после того как купим растения?

– Короче говоря, поехали, – только и ответила мне Эдна.

Я поняла, что сегодня день буквы «К» – все будет Кратко, Колко, Крикливо, Критично, Классно, Коварно и так далее. Подумав о том, что может ждать меня впереди, я постановила: нужно быть Крайне любопытной.

Мы решили ехать на грузовике. Эдна с легкостью управлялась с ним на спусках и поворотах.

– Эдна, а где вы росли?

– Вы что, решили устроить мне экзамен?

– Обычный вопрос. Такой часто задают друг другу девушки попутчицы.

– Бог мой! А потом вы предложите ограбить заправочную станцию и станцевать на барной стойке.

– Вот быть колючей, Эдна, совершенно необязательно, – сказала я: мне всегда нравилось танцевать на барной стойке.

Я откинулась на спинку сиденья. Если уж начистоту – невозможно наглядеться на загородные пейзажи в тонах шартреза, пурпурные поля, усеянные люпинами, и поросшие желтой сурепкой холмы. Мы проезжали мимо нарочито гигантских владений виноделов, скромных ранчо и полуразвалившихся хибар.

– Видите те деревья с розовыми цветами, Эдна? Это самые настоящие западные церсисы.

– Вас отец обучил садоводству?

Сначала я удивилась ее осведомленности насчет моего отца, а потом вспомнила, что вампиры ознакомились с моей неавторизованной биографией.

– Нет. Он отличный специалист по лужайкам и подстриганию растений. Ему нравятся самшит, можжевельник и другие зеленые насаждения, не требующие тщательного ухода.

– Значит, мама?

Мой смешок показался грубым даже мне самой.

– Моя мать Регина никогда не станет марать руки землей! Нет. Один из папиных сотрудников работал садовником в Никарагуа.

Я рассказала Эдне про Цезаря, мужчину средних лет, обожавшего обильные зеленые насаждения. Он показал мне, как исследовать рост корней, определять заболевания, и научил любить все растения – и обычные, и диковинные.

– Я была его протеже, – заключила я. – А вы когда‑нибудь были чьей‑нибудь протеже?

– Эйнштейн связывал со мной большие надежды.

– Альберт Эйнштейн?!

– Видели бы вы сейчас свое лицо, – усмехнулась Эдна, припарковывая машину.

– Ха‑ха‑ха, просто обхохочешься, – передразнила я.

Прежде чем выбраться из машины, я посильней надвинула шляпу на лоб. У меня не было времени чувствовать себя дурой – мы прибыли в замечательный семейный питомник, специализировавшийся на тех сортах роз, которым было уже больше ста лет. Розы, увивавшие ограду, хозяева подрезали идеально.

Мы прогулялись по рядам, и тут из лавки навстречу нам вышла некрасивая женщина маленького роста и осведомилась:

– Может, вам помочь?

– Тот, кто подрезает ваши розы, – настоящий мастер, – похвалила я.

– Это я, – призналась дама.

Мы начали увлекательное обсуждение различных методов подрезания, а Эдна тем временем продолжала прогуливаться, читая описания растений, которые кто‑то нацарапал от руки на ламинированных карточках.

Госпожа Грант отдала предпочтение кремовым цветам, а я заметила:

– Белые розы идеально смотрятся в вечернем саду. Они почти светятся в темноте.

Мы выбрали несколько чайных и гибридных мускусных роз. Мое сердце дрогнуло, когда я увидела потрясающе здоровую розу эглантерию в восьмилитровой кадке.

– Эдна, это же шекспировская дикая роза! «Я знаю грядку, где цветут в избытке Фиалки, дикий тмин и маргаритки И где кругом густой шатер возрос Из жимолости и мускатных роз»' [47]. У вас должна быть такая.

– Прекрасно. Я беру ее. А теперь выберите что‑нибудь для себя.

Я внимательно огляделась. Из уважения к вампирам я выбрала китайскую розу с кроваво‑красными цветами.

Хозяин следующего питомника, коренастый мужчина средних лет, прочитал Эдне восторженную лекцию о фруктовых деревьях. Он был крайне настойчив и даже сделал скидку на хурму и три шпалерных груши, которые будут увивать ограду. Я прихватила несколько красивых лиственных кустарников.

Хозяин даже вызвался переставить растения в кузове нашего грузовика, чтобы разместить молодые деревья. Пока мы наблюдали за его действиями, я призналась:

– Эдна, я уже рассталась с первоначальным планом посадок.

– Будем обедать или нет?

День клонился к вечеру, и я проголодалась.

– Я хочу обедать, но мы абсолютно утратили идею нашего первоначального плана посадок.

– Ну и что? Здесь неподалеку чудесное мексиканское заведение.

– Мы забыли купить сирень.

– Мы можем купить ее в следующий раз; – возразила Эдна, и я чуть не захлопала в ладоши от радости.

Мы подъехали к маленькому кафе с выцветшей вывеской, на которой значилось: «Гриль Джо». Пройдя через дверь, защищенную специальным экраном от насекомых, мы оказались в темном прохладном зале, в котором стояло шесть столиков, покрытых яркими клеенчатыми скатертями. От запаха печеной фасоли и свинины карнитас у меня потекли слюнки. Календарь пекарни, специализировавшейся на тортильях, венчало следующее изображение: мускулистый ацтекский воин тащит полногрудую деву на пирамиду. Реши какой‑нибудь фанатик вырезать мне сердце, я отбивалась бы и орала, даже если бы он оказался первым красавцем.

– Курица в соусе моле – это всегда хорошо, – заметила Эдна.

– Звучит потрясающе.

Официантка принесла корзинку теплых чипсов, и Эдна заказала нам курицу в моле и по бокалу «Богемии».

Я поймала на себе ее взгляд и спросила:

– Да?

– Вы ведь в принципе жизнерадостная девушка, верно?

Дожевывая чипс, я задумалась над вопросом Эдны.

– Моя бабушка часто говорила, что я просыпаюсь счастливой.

– Вы любили ее больше матери?

– Это она любила меня больше, чем моя мать Регина, – улыбнувшись, весело проговорила я. Поскольку я уже наполовину опустошила свой бокал с пивом, говорить на эту тему мне было гораздо проще, чем обычно. – Моя мать Регина перепробовала все возможные средства, чтобы не забеременеть. А когда это все же случилось, она просто перестала есть, так что врачу пришлось положить ее под капельницу. На последнем сроке беременности она каталась на горных лыжах. А потом «забыла» меня в торговом центре, когда мне было всего три месяца.

Было заметно, что Эдна изо всех сил старается сохранять невозмутимое выражение лица – возможно, просто потому, что она уже прикончила все свое пиво. Потом у нее все же вырвался смешок. И к заключительному пассажу моей речи, который звучал примерно так: «Она купила надувной бассейн и оставляла меня играть там без присмотра. Когда мне было три года, она заявила, что я уже могу сама переходить улицу. Она кормила меня мясными изделиями с истекшим сроком годности!» – мы уже просто рыдали от смеха.

– Какой ужас! – с трудом выговорила Эдна.

– Ну, они не такие уж противные, если вылить на них побольше кетчупа.

Потом я рассказала госпоже Грант, как бабушка в конце концов пригрозила, что, если со мной еще что‑нибудь случится, она заявит в полицию.

– Именно бабушка, моя abuelita' [48], воспитывала меня с четырех и почти до десяти лет. К родителям я ездила только на выходные.

Нам принесли еду. Эдна заказала еще пива.

– А что было потом?

– Бабушка погибла в автомобильной катастрофе, и моя мать Регина прекратила отношения со всеми другими родственниками.

Я пожала плечами. Переезд из уютного, заставленного мебелью бабушкиного дома в родительское безжизненное, стерильное, белое жилище стал для меня шоком.

– Почему вы ее так называете – «моя мать Регина»?

– Потому что мне проще относиться к ней как к вымышленному персонажу, а не как к живому человеку.

– А ваш папа?

– О, папа готов целовать землю, по которой она ходила. – Когда я оплакивала бабушку, моя мать Регина запирала меня в детской, которая находилась в глубине дома, вдали от нее и отца. – Моя подруга Нэнси считает мою мать Регину социопаткой.

Я изо всех сил старалась сдержать слезы, которые уже стояли у меня в глазах.

– Нет ничего плохого в том, что вы оплакиваете потерю любви, юная леди, – сказала Эдна, погладив меня по руке.

– Ой, плохо будет, если наша еда остынет, – заявила я, исполнившись решимости не позволить моей матери Регине испортить нам обед.

После еды мы купили несколько многолетних и однолетних растений, лекарственные травы, семена, садовые ножницы, кожаные перчатки и крепкие садовые совки. Теперь у меня было все необходимое для работы в саду, а вот в прочих областях жизнедеятельности по‑прежнему оставались пробелы.

– Я прошу прощения, Эдна, но мне нужна кое‑какая новая одежда, а денег у меня нет.

– Новая одежда вам совершенно ни к чему. Никто вас не видит, и к тому же сейчас вы одеты куда лучше, чем в тот день, когда только приехали.

– Раньше у меня был потрясающий гардероб и одежда мне просто необходима.

– Зачем? Я думала, вы собираетесь писать. Какая одежда нужна для работы за пишущей машинкой?

Я не могла сказать Эдне, что мне необходим стильный пюсовый прикид для вечеринки, которую устраивала Нэнси, поэтому решила подойти к проблеме с другой стороны.

– Уверена, что Дэна Франклин надевала невероятно эффектные наряды, когда садилась писать. Откуда взяться вдохновению, если я чувствую себя ужасно серой и бесцветной?

Удивительное дело – Эдна сдалась. Она повезла меня в зажиточный городок, располагавшийся с другой стороны горы. Пока она искала парковку, я разглядывала витрины бутиков. Большинство из них придерживались эстетической теории «сексуальное – слишком вульгарно», которую я никак не могла взять в толк. Наконец Эдна остановила машину, выбралась из нее и повела меня по улице.

– Сюда, – скомандовала она, остановившись возле магазина с вывесками «Ваша засохшая роза» и «Благотворительная лавка поставщиков винограда». Возможно, она посчитала, что мне необходим корсет на китовом усе.

Заметив мое разочарование, она рявкнула:

– Вы испытываете мое терпение!

К чести Эдны стоит заметить, что в лавке не нашлось ни шелковых чулок, ни турнюров, ни прочих исторических одеяний. Я посмотрела в словаре слово «пюсовый». Сам оттенок, светлый пурпурно‑красный, казался гораздо более привлекательным, чем то слово, от которого произошло его название и которое обозначало «блошиный цвет». Я осмотрела все вешалки в поисках пюсовых товаров, но мне удалось найти только одну вещь – открытое коротенькое вязаное платье темно‑сливового цвета, которое было на размер меньше, чем нужно, а потому демонстрировало все недостатки моего лифчика времен Второй мировой войны. Решив, что тема вечера куда важнее, чем мое тщеславие, я все‑таки купила платье.

Потом я обнаружила обтягивающее ярко‑розовое платье без рукавов, узкие брюки капри из бирюзового шелка и такой же короткий облегающий топ, черную шифоновую юбку, которая красиво облегала мою пятую точку, и белый кашемировый джемпер, расшитый бисером. А еще я выбрала симпатичные бежевые босоножки на каблуках, ремешки которых украшали маленькие ракушки, простые черные мокасины и – о счастье! – босоножки под шкуру леопарда на шпильках.

– Спасибо, Эдна, – поблагодарила я, когда мы вышли из магазина. – А куда нужно идти за нижним бельем?

– У вас уже есть отличное белье.

– Нету. Все мои лифчики выглядят мятыми. Смотрите, – сказала я и, чтобы проиллюстрировать свои слова, показала ей грудь. – Меня убивает, когда люди смотрят и думают, что я не в состоянии купить подходящий бюстгальтер. – Подросток, проходивший в этот момент мимо, хихикнул. – Понимаете, о чем я?

– Уверена, что, глядя на вашу грудь, они думают совсем не об этом.

– Эдна! – обратилась я к ней и процитировала Дэну Франклин: – Пожалуйста, исполните мою прихоть.

Эдна взглянула на меня своими кошачьими глазами, и я вдруг подумала, что она, сидя в этой глуши, и вправду зазря растрачивает свой талант соблазнять и бросать пожилых сановников.

– Вы ведете себя нелепо. Почему нельзя просто сказать, что вы хотите купить красивое белье?

Я перебрала несколько вариантов ответа и решила сказать правду.

– Это звучит так легкомысленно.