Приглашенная писательница в квартире без крыс

 

Ha следующий день ранним утром Мерседес раздвинула шторы и стащила с меня одеяло.

– Твои бабушка и дедушка работали в поле не для того, чтобы ты себя жалела, – заявила она, проявив неточность, потому что мои бабушка и дедушка работали на консервных заводах, текстильных фабриках и в сварочном цехе.

Приняв сидячее положение, я сказала:

– Я очень переживаю из‑за того, что сделала.

Мерседес достала из кармана джинсов большую пластиковую заколку и защелкнула ее на своих вьющихся золотисто‑каштановых волосах.

– И правильно делаешь. Это было подло.

Я встала, и мы принялись вместе складывать постельное белье.

– Почему я поступила как эгоистичная puta?

– Давай пока не будем заниматься психоанализом.

Мерседес взяла кипу белья и, отнеся ее в спальню, вернулась со стопкой бумаг.

– Ты знаешь, что я считаю тебя безответственной и пассивной?

– А?

– Но неврастеничкой ты мне никогда не казалась. Ты вполне морально устойчивая, особенно если принять во внимание твою мать Регину.

Как‑то раз Мерседес настояла на встрече с моей матерью Региной: ей казалось невозможным, что хоть какая‑нибудь латина может быть настолько бессердечной, насколько я рассказываю.

– Спасибо, я тоже так думаю.

– Неважно. Вчера вечером я навела справки и обнаружила много интересного.

Страшная тайна была и у Мерседес – в ранней юности она была хакером; если в компьютер вводилась какая‑нибудь информация, Мерседес вместе со своими приятелями‑мошенниками могла ее обнаружить. Свои способности она объясняла тем, что музыка и математика якобы очень близки друг другу.

Мы обе сели на диван, бумаги Мерседес положила на кофейный столик.

– Смотри, – начала моя подруга, – существует генетическое заболевание, приводящее к повышенной светочувствительности. От него не возникает тяга к употреблению крови, то есть не бывает пикацизма, о котором ты рассказывала, но вполне вероятно, что одна из разновидностей этого заболевания может иметь такие симптомы.

– Они постоянно твердят, что они не вампиры, – заметила я.

– Конечно же, нет, – сказала Мерседес. – Вампиров не существует. – Она помахала несколькими страницами, скрепленными степлером. – Мифы о кровососущих демонах возникали на всех континентах. У нас есть свой собственный – чупакабра.

– Мне всегда нравилась чупакабра. Я хочу сказать – почему бы не любить летающую обезьяну, которая убивает коз?

– Милагро, соберись, – одернула меня Мерседес. – Ясно, что вампирские истории возникли из‑за невежества. Но, видимо, где‑то в Старом Свете пути твоих друзей‑мутантов пересеклись с мифологией, и в итоге мы получили всю эту историю Брэма Стокера о графе Дракула.

– Я никогда не читала Стокера, зато смотрела «Блакулу»' [94]на кинофестивале.

– Ты безнадежна. Прочитай книгу. Она отпадная.

Пока Мерседес заваривала яванский кофе, я стала просматривать газеты и обнаружила фотографию Себастьяна.

Взглянув на нее, Мерседес подтвердила:

– Это тот самый парень из КАКА, который искал тебя в клубе. До КАКА существовало другое тайное общество. Думаю, это и есть связующее звено между семьей Беккетт‑Уизерспунов и твоими вампирами, существовавшее еще в Старом Свете. КАКА – новейший политический инструмент этой группировки.

Я стала читать вслух:

– «Давно ведутся разговоры о том, что основатели КАКА являются членами тайного общества, восходящего к секретному объединению «Чаша крови», которое существовало еще в девятом веке. Этот альянс кланов язычников и христиан не придавал значения расколу между православной и римской католической церквями».

– Возможно, это и есть тот союз, о котором тебе рассказывала вампирская врачиха.

«"Чаша крови" распалась в начале восемнадцатого столетия, – продолжала читать я, – в то время, когда австрийские Габсбурги оккупировали территорию Сербии, и возродилась вновь в Соединенных Штатах. Несмотря на то что реформированная «Чаша крови» отвергла большинство языческих обрядов, ее члены по‑прежнему проводили церемонию посвящения… – тут я запнулась, – …в канун Дня святого Георгия, который отмечается двадцать второго апреля по юлианскому календарю».

– Что такое? – осведомилась Мерседес.

– Ничего, – ответила я. Мой роман с Себастьяном, продолжавшийся всего одну ночь, состоялся 21 апреля. Я продолжила чтение: – «Члены общества похищали новичка и подвергали ужасным физическим и психологическим испытаниям. Если вновь посвященный оказывался в состоянии их пройти, он собственной кровью подписывал клятву в верности организации».

– Вот сборище придурков, – возмутилась Мерседес. – Откопав какой‑то старый обряд, они стали применять его в клубе для богатеньких буратинок, а потом начали преследовать твоих кровососущих приятелей.

– «Кровососущие» – не совсем правильное определение, Мерседес. Это только частичная их характеристика. Я хочу сказать, это так же унизительно, как, например, назвать меня пожирательницей тортильи.

– Но ты ведь и есть пожирательница тортильи.

– Да, но не только. Если вернуться к разговору о Себастьяне – как ты думаешь, что я должна делать?

Мы решили, что я останусь у Мерседес, пока вампиры и КАКА не выяснят свои отношения. Моя подруга посоветовала позвонить вампирам и сообщить, что у меня все хорошо.

– Они наверняка хотели бы, чтобы я сдохла, а не оставалась на этом свете несмертной или какой‑нибудь там еще, – заметила я.

– Из твоего рассказа следует, что они относятся к тебе хорошо, – возразила Мерседес.

– Может, когда‑то и относились. Пока я все не испортила.

Мерседес раздраженно фыркнула, поэтому я быстро поправилась:

– Хорошо, я позвоню им. Но не сейчас. Мне нужно еще немного времени.

Главным моим занятием в течение нескольких последующих дней было приготовление обедов для нас с Мерседес. Я готовила те блюда, которым меня научила Эдна, но по вкусу они оказывались совсем не такими. К моей большой радости, крови мне больше не хотелось.

Решив проверить свою светочувствительность, я на несколько минут вышла на лестницу черного хода. Мой загар усилился, но на улице мне не понравилось из‑за раздражающих резких шумов и запахов города.

Когда Мерседес была дома, она проводила большую часть времени в своей комнате у компьютера. Я спросила, чем она занимается, и получила ответ:

– В основном шпионю за КАКА. Знание – сила.

Я поставила пишущую машинку на кухонный стол и попыталась что‑нибудь написать. Мне не нравилось оптимистичное настроение романа. Я решила начать с начала. Теперь повествование носило мрачный и унылый характер. Мои зомби испытывали непонятную тоску по хорошей жизни, однако не могли преодолеть бесполезность своего существования. Получалась история в духе Джеймса' [95].

В коктейльное время Мерседес не было дома, поэтому я наливала вино только себе и выпивала его, глядя в окно. Меня одолело чувство, которого я раньше не испытывала. Я долго не могла понять, что это, но потом до меня дошло: тоска по дому.

Ночное небо носило серый, непонятно‑красноватый оттенок, а по краям было пюсовым. Тысячи и тысячи городских огней и плотная завеса тумана делали звезды невидимыми. Я спала на диване с включенным телевизором, чтобы отвлекаться от своих мыслей и соблазнительных видений, в которых участвовал Освальд. Страсть по отношению к нему – одна из составляющих моего морального разложения.

Я чувствовала себя несчастной. И заслужила это ощущение.

Остаться у Мерседес навсегда я не могла, а потому решила попросить помощи у Нэнси. Мы не разговаривали с ней с той самой вечеринки, но сама позвонить я не решалась. Я ждала утра среды: в это время Нэнси еженедельно делала маникюр и педикюр во вьетнамском салоне на другом конце города.

Отмачивая ноги в горячей воде, я была в ужасе от того, что вибрация массажного кресла доставляет мне удовольствие. И тут в салон ворвалась Нэнси. На ней были дорогие лиловые босоножки, джинсы, обтягивающая футболка с надписью «ПУ» и кожаный пиджак; на носу у нее красовались такие огромные солнцезащитные очки, словно она ожидала, что сюда с минуты на минуту нагрянет толпа папарацци.

Схватив с витрины бутылочку нежно‑розового лака, она принялась снимать свои туфли, и тут я сказала:

– Привет, Нэнсюха два уха!

Она повернулась ко мне. На ее лице возникло радостное выражение, губы сложились в трубочку.

– Мил, а я уже собиралась тебя убить! Где ты была? Я невероятно зла на тебя из‑за того, что ты покинула мой девичник так предвиденно.

– Преждевременно, – поправила я.

– Точно. Тебе нравится этот цвет или стоит выбрать что‑нибудь более перламутровое?

– Цвет хороший. Но ты ведь знаешь, что я хочу держаться подальше от Себастьяна.

Закатав брючины своих джинсов, Нэнси уселась в кресло, стоявшее рядом с моим. Ее песочного цвета кудряшки были коротко острижены и тщательно уложены. Она повертела головой, демонстрируя прическу.

– Ну как?

– Так хороша, что слов нет.

Нэнси подождала, пока маникюрша выключит воду, которая лилась в ванночку для ног, а потом продолжила:

– Я видела Себастьяна на прошлой неделе на благотворительном балу в пользу то ли детей, то ли животных, то ли больных опасными заболеваниями. Он говорил о тебе много хорошего, говорил, что безумно хочет снова встретиться с тобой и быть твоим другом, но бросил не передавать этого Тесси, потому что та ревнует как сумасшедшая.

– «Безумно» и «сумасшедший» – ключевые слова. Нэнси, он псих и хочет всего чего угодно, но только не дружбы.

– Думаю, он имел в виду, что хочет снова подружиться с твоими буферами, которые, между прочим, выглядят очень побуферовски, так что истерию Тесси можно понять. Кстати, Себастьян выглядел потрясающе. Я была сражена. А ты сказала, что он страшный как ад.

– По‑моему, я сказала, что он должен гореть в аду. Ладно, ты когда‑нибудь слышала о группировке под названием «Коалиция американцев за консервацию Америки»?

Она кокетливо склонила головку.

– Естественно. Какой цвет ты выбрала?

Я люблю Нэнси, но в тот момент мне показалось, что с тех пор как она бросила работу и с головой ушла в приготовления к свадьбе, Нэнси сильно поглупела, причем глупость эта была очень нехорошей.

– Алый, классический. Себастьян – один из главных членов этой группировки.

– Тебе идут яркие цвета, Мил. Замечательно, что Себастьян так прочно укоренился в КАКА. Он достигнет успеха. – Нэнси поморщилась и отдернула ногу, над которой корпела девушка, сидевшая возле ванночки. – Я же просила не так грубо! – резко крикнула она, а потом с улыбкой обратилась ко мне: – Эти люди бывают такими небрежными!

Я заметила, как смутил маникюршу упрек Нэнси. Но, возможно, моя университетская подруга была права, и женщина действительно сделала что‑то не так.

– Нэнс, я не уверена, что ты вполне понимаешь, чем занимаются КАКА. Все, что они хотят сохранить, – это их власть. Они считают землю своим личным имуществом, а людей из стран третьего мира – рабами, которых можно эксплуатировать как угодно.

Нэнси одарила меня снисходительной ухмылкой.

– Мил, ты путаешь патриотизм с фанатизмом. Ты всегда слишком сильно перегибаешь палку, кругом видишь заговоры и все такое прочее. Знаешь, я восхищаюсь всеми этими твоими этническими делами, но давай не будем перебарщивать. Будь добра, передай мне новый «Космо».

Заводить серьезные разговоры с Нэнси в тот момент, когда она подвергается какой‑нибудь процедуре в салоне красоты, – дело бессмысленное, поэтому я сделала вид, что читаю старенький номер «Домашнего очага». Когда нас обслужили, Нэнси предложила зайти в китайский ресторанчик, находившийся по соседству, и съесть по порции пельменей. Она смотрела под стол, разглядывая наши ноги.

– Думаю, в следующий раз я выберу оттенок ближе к пюсовому. Ты даже не спросила меня о том, как продвигается поиск дома.

– И как же он продвигается? – вежливо поинтересовалась я.

– Мы с Тоддом обнаружили великолепное место по другую сторону залива. Дом с тремя спальнями, участок – примерно гектар.

– А я думала, Тодд хочет купить огромный дом.

– Кто же не хочет? Нам не терпится снести его и построить что‑нибудь классное. Стоит только вырубить старую дубовую рощу, и у нас освободится много места.

– Вам придется навести справки, прежде чем вырубать дубы. Во многих местах это запрещается делать.

Нэнси подцепила палочками последнюю пельменину.

– Слушай, Мил, ты становишься ужасной занудой. У Тодда не будет никаких проблем, потому что он знает кое‑кого в городской управе. На самом деле, – она с вызовом взглянула на меня, – главный архитектор города состоит в КАКА, а Тодд только что вступил туда.

Я чуть не захлебнулась жасминовым чаем, хотя это можно было предвидеть. Вот чем объяснялось возобновление отношений между Тоддом и Себастьяном. Тодд любил рассуждать об этике, при этом находя оправдание всему, что преумножало его личный портфолио.

– И ты нормально к этому относишься?

Нэнси радостно улыбнулась.

– Я одобряю все, что помогает Тоддику в его карьере. К тому же я обожаю свою страну, только вот флаг мне не нравится – слишком перегружен. Звезды, полосы – о чем они думали? КАКА не безразлична эта страна, Мил. А тебе?

– Нэнси, ты же знаешь, я обеими руками за «пусть звучит свобода!»' [96]и так далее, даже несмотря на то, что насчет флага я с тобой согласна, – стала защищаться я. Грустно было сознавать, что моя подруга перешла на сторону противника. – Нэнси, – снова обратилась я к ней, – пообещай, что ты никому не расскажешь о нашей встрече.

– Зачем?

– Просто пообещай, и все. Больше я ни о чем не прошу.

– Конечно, как хочешь, – весело ответила она. – Но если ты действительно любишь меня, будь добра, уладь ситуацию с Себастьяном и Тесси, чтобы на моей свадьбе не было отвратительных скандалов. Тодд попросил Себастьяна быть одним из шаферов.

– Конечно, Нэнс, – пообещала я.

Мы договорились созвониться в ближайшее время, хотя Нэнси даже не спросила, где я живу, потом обменялись фальшивыми поцелуями и разошлись, Я гадала, доведется ли мне снова увидеть Нэнси.

Суета и шум города давили мне на психику. Порывы ветра носили пыль и газеты по тротуарам, и все прохожие куда‑то спешили. Филиал библиотеки, позабытый среди этого хаоса, напоминал заброшенный храм. Я поднялась по ступеням и, минуя дорические колонны, вошла в высокие, обитые медью двери. За ними оказался зал с высоким потолком, в котором царили тишина, покой и чудесный запах бумаги и типографской краски.

Касаясь пальцами корешков книг, я видела знакомые и милые сердцу имена. Очутившись возле полки с книгами Фолкнера, я вспомнила о Дэне Франклин и, сделав несколько шагов назад, обнаружила тоненькие сборники рассказов писательницы и еще одну книгу, которую не видела на ранчо, – ее большой роман под названием «Чаша крови».

Я посмотрела на задний клапан суперобложки и увидела там черно‑белую фотографию молодой Эдны. Темные волосы обрамляли ее идеальной формы овальное лицо, подводка подчеркивала изумительные глаза, а губы складывались в озорную улыбку. Я обалдела. В тексте об авторе говорилось, что Дэна Франклин много путешествовала, опубликовала несколько рассказов и очень любит «коктейли со льдом, франтоватых кавалеров и остроумные ответы».

Книга оказалась первым изданием, вышедшим несколько десятков лет назад. Произведя поиски в старом архиве микрофишей, я обнаружила единственное упоминание о Франклин в колонке светской хроники: «Сногсшибательная Дэна Франклин была замечена в компании нескольких красивых спутников на модной ночной вечеринке. Автор дерзкого романа «Чаша крови» обратила в шутку высказывания критиков, оскорбленных сумасбродными эротическими эскападами, которые описаны в книге. "Дорогой, – попивая соответствующий алый коктейль, промурлыкала она в ухо вашему покорному слуге, – девушка должна развлекаться"».

И это все. Дэна Франклин исчезла из поля зрения публики. Обнаружив в углу библиотеки удобное кресло, я принялась читать «Чашу крови». Это была бурная история любви девушки‑вампирши и энергичного юноши, которые происходили из семей, прежде объединенных членством в тайном обществе. У Франклин вампиры с удовольствием и в избытке пили кровь, постоянно занимались сексом, убивали врагов и одевались по последней моде. Ханжеское семейство юноши, изображая при посторонних безгрешность, тайно предавалось оргиям и садомазохизму.

Этим романом Эдна в открытую поддразнивала своих врагов. Не знаю даже, как у нее хватило духа.

Я вернула книгу на полку и вспомнила фамилии вампиров – Грант, Хардинг… Как это я не заметила раньше? Называя себя классическими американскими именами, они старались не выделяться, не казаться странными. Я вспомнила слова Освальда о помощи тем, кто стремится быть нормальным. Конечно же он понимал, что значит быть изгоем.

Когда я выходила из библиотеки, мысли мои пребывали в полнейшем беспорядке. Неподалеку рос запыленный, но цветущий смолосемянник, однако его головокружительный аромат терялся в зловонном воздухе улицы.

– Юная леди! Юная леди! – послышался чей‑то голос, и мое сердце екнуло.

Обернувшись, я увидела бежавшую за мной библиотекаршу.

– Вы забыли свою сумку, – сказала она.

– Спасибо.

Женщина вернулась в библиотеку, а я так и осталась стоять на тротуаре. Невозможно представить, что больше никто не будет называть меня так – юная леди. Я должна снова, снова и снова просить прощения, даже если вампиры никогда меня не простят.

На углу я обнаружила работающий телефон‑автомат. Несмотря на то что я никогда не набирала номер ранчо, я знала его наизусть. После первого гудка я так разнервничалась, что чуть было не повесила трубку.

Потом ответил мужской голос:

– Алло.

– Привет, это я, – проговорила я нервно. – Милагро.

– Я знал, что ты когда‑нибудь позвонишь, – сказал мужчина, и холодок пробежал по моей спине.

– Кто это? – спросила я.

– Ты знаешь, кто это, – ответил Себастьян. – Когда Кэтлин увидела тебя, мы поняли, куда направить свои поиски. Мы арестовали твоих друзей.

– Как вам это удалось? – поразилась я.

– Мы работали с местными властями, – пояснил он. – Ты даже не представляешь, какими податливыми они стали, после того как пошли слухи о сатанизме. Самое классное, что некоторые из этих мужланов и вправду поклоняются дьяволу! Мы просто спровоцировали несколько жертвенных убийств животных, а затем сочувственно выслушали непонятых местных жителей – и наши приятели‑вампиры у нас в кармане.

Страшно было представить, что он может сделать с вампирами, особенно с беременной Уинни. Мне нужно было освободить их.

– Себастьян, выпусти их и арестуй меня.

– Это предложение мне не подходит, Милагро, – вежливо произнес он. – Ты мне не нужна. Ты никогда не была мне нужна.

Благодаря Тесси я знала, что он лжет.

– Нет, я тебе нужна, – возразила я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно соблазнительней. – Ты до сих пор хочешь меня. Я знаю это, потому что сама тебя хочу. Отпусти женщин, и я вернусь к тебе. – Я услышала тяжелое дыхание своего собеседника. – Ты ведь знаешь, что я могу доставить тебе больше удовольствия, чем кто бы то ни было.

Он молчал долго, и я подумала, что связь прервалась.

– Себастьян!

– Я здесь, – отозвался он. Снова пауза, потом он тихо спросил: – Зачем ты сохранила все эти вещи? Мои письма, театральные программки, билеты…

Значит, он все‑таки нашел памятные вещицы, когда обыскивал мою квартиру.

– Они много значат для меня. Ты сам много значишь для меня. – Я начала нервничать и поэтому сказала: – Позвоню позже.

И повесила трубку.

 

Глава тридцать вторая