Петербуржцы «вечного и невечного житья»

Особый слой первой петербургской толпы составляли строительные рабочие. Среди них явно выделялись группы пригнанных по разнарядке на временные работы и те, кого в документах называли «мастеровые люди вечного житья» (документы того времени сохранили такую забавную «классификацию»: «мастеровые люди вечного и невечного житья»). «Мастеровыми вечного житья» называли переселенных насильно плотников, кузнецов, столяров, слесарей, каменщиков, а также оружейников и прочих ремесленников, которых из Петербурга уже не отпускали. В указе 1710 г., которым было впервые предписано переселить в Петербург 2500 мастеровых «вечного житья», сказано, что они посылаются «с женами и детьми», не «с переменою», то есть не на время, а пожизненно. На каждую профессию по губерниям была «спущена разнарядка», в Петербург полагалось отправляться в указанное время, без опозданий. Местные власти отчитывались за каждого высланного переселенца.

Такие переселения Россия знала уже со времен Ивана III, когда репрессии под видом «перебора людишек» приводили к насильственному вывозу жителей Новгорода и Пскова. А опричнина Ивана Грозного стала вообще одним огромным переселением жителей страны, предпринятым с политическими целями. Кажется, что самодержавная власть регулярно и равномерно перемешивала человеческую «массу», чтобы не дать подданным царя почувствовать себя людьми на родине своих предков, а потом не дать им навечно «прирасти» к новому месту. Петр, ставя другие цели, шел проторенным путем своих царственных предков. Недаром на триумфальной арке в Петербурге в 1721 г. был изображен справа Иван Грозный с девизом «Incepit» (Начал), а слева Петр Великий с девизом «Perfecit» (Усовершенствовал).

В Петербург мастеровых переселяли постоянно - в них остро нуждались как на стройках, так и особенно на работах в Адмиралтействе. Сразу заметим, что партии переселенцев, как писали чиновники, «зело тупо... приходят» - кому же хотелось сниматься с насиженного места и ехать в петровский «парадиз»? Из 1136 человек, которые должны были прибыть к 1 сентября 1711 г. в Петербург, бежали 130 человек. Всех беглецов следовало немедленно разыскать или же срочно заменить другими мастеровыми и «тож число послать из тех губерней немедленно ж».

Тогда же началась борьба центральных властей с попытками посадских общин отправлять в Петербург больных, старых, «увечных» мастеровых - словом, всех, кто был «к делу негоден» и кого местные власти под шумок хотели спровадить. Согласно сенатским указам, перед отправкой губернаторам предписывалось мастеровых «пересматривать самим, чтоб негодных и не умеющих мастерств и дряхлых, и увечных отнюдь не высылать». Если таких выявляли в Петербурге, то их освидетельствовали врачи, и в тех случаях, когда оказывалось, что «у дел им не быть и вылечить их невозможно», отправляли домой с повелением «вместо их тож число каменщиков потом ж из тех губерний выслать без мотчания». Более того, по указу А. М. Черкасского в 1714 г. было предписано «проведывыя тайно о лучших мастеровых людях из всяких чинов людей не обходя никого, чей бы кто ни был, набрать мастеровых людей к высылке в Санкт-Петербурх». Сколько еще привезли мастеровых потом, мы не знаем, но в 1723 г. из 2,5 тыс. мастеровых «вечного житья» первого «призыва» оставалось 1028, т. е. меньше половины.

Слово «переведенец», близкое к «высланному» советского времени, стало одним из самых распространенных в Петербурге при Петре (близость этих понятий очевидна из текстов тех времен: «Мастеровых людей, высланных на вечное житье...»). Власти заранее определяли места поселения мастеров.

С 1712 г. в Московской части, а с 1721 г. на Охте образовались густонаселенные переведенческие слободы, где можно было услышать говор самых разных уездов обширной России (недаром в быт Петербурга вошло понятие «охтенские переведенцы»). Селили их и в окрестностях города - там, где были каменоломни (на Путиловщине, на Лаве), кожевенное и пильное дело (на р. Назе) и в других местах. Переведенцам на месте выдавали муку и деньги. Из документов мы узнаем, что это жалованье не было постоянным и в зимнее время («для нынешних зимних малых дней... с ноября по апрель», когда короткий световой день не позволял работать так долго, как летом) мастеровые получали жалованье «вполы» и даже еще меньше.

Из просмотренного мною именного списка почти тысячи «мастеровых людей вечного житья» за 1723 г. следует, что среди них были люди самых различных профессий. Больше всего было каменщиков и кирпичников (455 человек), меньше «штукатуров», «каменоломщиков», кузнецов, столяров, «рещиков на дереве» и «рещиков на камне», плотников, пиловщиков, гончаров, токарей. По два-три человека было «оконничников», «живописцев» (маляров), портных, литейщиков «медного дела», прядильщиков, мастеров «замшевого лосиного дела». Плотинных и пильных мастеров было вообще по одному человеку. Всех мастеровых делили на «умеющих» и «малоумеющих», женатых и холостых. Лучше всего (в смысле жалованья) жилось умеющим и женатым, хотя умеющим и неженатым тоже было неплохо. Самыми высокооплачиваемыми были каменщики, кирпичники, столяры, резчики - по 30-40 алтын (90 коп. - 1,2 руб.) «на день за вычетом воскресных дней», меньше всего получали «малоумеющие» разных профессий - от 20 алтын (60 коп.) до 8 денег (4 коп.). Жизнь мастеровых «вечного житья» в Петербурге была трудна. Это отразилось в фольклоре, в знаменитом лубке «Мыши кота погребают». Среди мышей, покалеченных котом (который своими замечательными усами весьма напоминает Петра Великого), идет «мышь, охтенская переведёнка, несет раненного котом своего ребенка».

Мастеровые жили в Петербурге как в ссылке, они не могли съездить домой к родственникам даже на время, не говоря уже о возвращении к родному очагу. За побег мастерового сурово наказывали: били плетью или кнутом с назидательным приговором «при других ево братье мастеровых людех, чтоб и другим оного чинить было неповадно». В 1722 г. несколько каменщиков писали в своей челобитной, что с 1711 г. «в своих домех не бывали и с свойственники не виделись». Они просили отпустить их на время «для свидания с свойственники и для забрания пожитков». На этот раз челобитчиков отпустили, но лишь тогда, когда оставшиеся в Петербурге их товарищи дали поручные записи, т. е. гарантировали, что челобитчики вернутся назад. На этом бюрократическая процедура не кончилась: сами просители тоже подписали обязательства «по отпуску стать по-прежнему в Санктпитербурхе к тем своим срокам, до которых отпущены будут». Приметим, что речь идет не о солдатах, ссыльных крепостных или даже дворцовых крестьянах, а о лично свободных посадских. Впрочем, они, как и все от «князя-кесаря» Федора Ромодановского до последнего дворового, были «холопы государевы». В 1721 г. власти решили все-таки не задерживать насильно вдов мастеров «вечного житья». Им разрешили съезжать с детьми не старше трех лет «на прежние свои места... отколь они высланы». Разрешение, как видим, ограниченное - дети старше трех лет признавались уже «вечного житья».

С 1718 г. партии работных из губерний уже не приходили в Петербург, развивалась подрядная система. Она стала возможной только благодаря притоку вольнонаемных рабочих. А их становилось все больше - люди хотели заработать деньги на уплату государевых податей, помещичьих оброков. Контингент вольных образовывался за счет двух источников. С одной стороны, в городе оставались те, кого по разнарядке приводили из губерний. На это обратил внимание заезжий иностранец, писавший в 1717-1718 гг., что «очень большое число работных людей из татар, русских, калмыков, после того как отработали положенное время на Е.ц.в., не захотели отправляться в дальний путь домой, а получили достаточно работы за деньги у многих господ, которые все время строили все больше и больше домов и, следовательно, имели свою выгоду; несколько тысяч из них тут же обосновались и построили себе дома, тем более, что им разрешалось занять для этого любое место». С другой стороны, город начал притягивать к себе свободные рабочие руки - ведь сельскохозяйственные работы были сезонными, а острая потребность в деньгах - постоянной. Введение в 1724 г. паспортов, выдаваемых отходникам, снимало с таких крестьян подозрение в том, что они беглые. Уже в петров-ское время были заложены основы специализации пришлых работных: ярославцы и костромичи становились в Питере каменщиками, новгородцы плотничали и занимались извозом.

Да и крепостных в Петербурге становилось все больше. Когда стало ясно, что Петербург - это не временная прихоть царя, многие дворяне начали перевозить своих «крестьянишек» поближе к столице - в Ингерманландию, в Псковский и Новгородский уезды. В эти годы заметно уменьшился на северо-западе России клин черносошных и дворцовых земель, поскольку их стали жаловать помещикам-переселенцам. Это резко здесь изменило демографическую ситуацию. Если в губерниях центра за 1719-1762 гг. численность населения выросла на 5,1%, то на Северо-Западе прирост составил 41%, т. е. в 8 раз больше, чем в наиболее населенной части страны. Все это стало следствием насильственных переселений. Поэтому кроме солдата, чиновника, переведенца характерной фигурой на улицах Петербурга стал холоп, дворовый. Число их росло постоянно. По выборочным подсчетам Л. Н. Семеновой, из 8778 горожан мужского пола, учтенных в 1737 г. по нескольким частям Адмиралтейского острова и Московской стороны, крепостных было 2634 чел., т. е. почти треть! Постепенно условия жизни в молодой столице улучшались - появилась городская инфраструктура, наладился подвоз провианта, развивалась торговля, вообще люди как-то приспособились. Если бы к 1720-м гг. Петербург оставался адом на земле, то вряд ли бы десятки тысяч подрядных рабочих добровольно отправлялись на его стройки и так ломились в канцелярии, чтобы заполучить подряд, что приходилось устраивать торги. То же можно сказать о завербованных переселенцах. В 1724 г. специально построенные для «вольных плотников» с семьями 500 изб были полностью заселены добровольцами. А плотников в городе и на верфях требовалось много. Адмиралтейство все время нуждалось в них и требовало их высылки из разных губерний, охотно принимало и вольных плотников. По данным Кирилова, в 1727 г. в Адмиралтействе трудилось 4672 человека разных профессий, в том числе 1573 плотника, а в Кроштадте при адмиралтейских делах числилось 1140 мастеровых и служащих, из которых было 573 плотника.

«Обжорка», или Сытный рынок

В 1711 г. на пустыре «против Кронверка» возникла «Обжорка», «Новый», или «Обжорный рынок» (позже - Сытный рынок). А. Богданов объясняет названия «Обжорного (Сытного)» рынка тем, что сюда во времена строительства города «посоха» (присланные со всей страны крестьяне - сезонные рабочие) «всегда приходила есть в харчевни в вечеру, и поутру, и в полдни», а уже потом «Обжорку» из-за неблагозвучия переименовали в Сытный рынок.

«Обжорка» была не привычным для нас продуктовым рынком, где покупают припасы для кухни, а местом торговли готовой едой в харчевнях, лавочках, с лотков и вразнос. По Владимиру Далю, «Обжорка», «Обжорный ряд» - места, где «для народа продается готовая пища». Такой торговлей пирогами с зайчатиной, требухой и прочим занимались лоточники, харчевники.

А. Богданов, повествуя о харчевнях, пишет, что в них «варят щи с мясом... уху с рыбой... пироги пекут... блины... грешневики... колачи простые и здобные... хлебы ржаные и ситные... квасы... збитень вместо чаю. И тако сим весь подлой и работной народ довольствуется».

Такие места открытой торговли горячей и холодной дешевой едой характерны для Востока - не случайно рядом с «Обжоркой» жили татары и башкиры. На Сытном был и Хлебный ряд, где можно было купить калачи и хлеб в дополнение к миске с варевом. Без горячительного и здесь обойтись было невозможно. Кроме харчевен на «Обжорке» было и питейное заведение «Австерия на Сытном рынке», или «Австерия, что против Кронверка».

«Мокруши» - место низкое

Бакалейные товары, муку, сырые продукты жители покупали не на «Обжорке», а на Мытном дворе, построенном в 1715 г. Не позже 1716 г. «в Мокруше, подле Мытного двора», стоявшего почти на самом мысу между Большой и Малой Невой (отсюда современное название Мытнинской набережной) были построены Рыбный и Мясной ряды. Расположение Мясного ряда на берегу, у проточной воды, объясняется тем, что обычно в Мясном ряду забивали скот, сбрасывая все отходы в воду. Рядом были расположены и рыбные садки, где продавали живую рыбу.

Мытный двор и торговые ряды находились в так называемых Мокрушах - оживленном районе в юго-западной части Городового острова. Название этого места связано с особенностью берега Малой Невы, который подтапливался при каждом наводнении. Центр этого района располагался ниже по течению Малой Невы. Здесь стояла Успенская церковь (Успенья Богородицы, позже - Князь-Владимирский собор), освященная в 1719 г. Здесь же находилось управление городом и губернией: губернская канцелярия, с острогом (тюрьмой) при ней, городовой магистрат. В 1721 г. острог был расширен пристройками новых казарм для колодников. Ниже по берегу Малой Невы селились подьячие из канцелярии и разночинцы. Эта часть города называлась Разночинной слободой (ныне Разночинные улицы). На берегу были и общественные («торговые») бани.

Петербургские каторжане

Звон кандалов на улицах нового города был привычен, как и лязг лопат. Это шли на работы прикованные к «связке» - длинной цепи - каторжники. Подневольный труд их был, как уже сказано, очень важен в городе. «Каторжный двор» построили на Городовом острове сразу же после основания Петербурга. Он находился, по свидетельству иностранного путешественника 1711 г., за кронверком. Это были «несколько длинных строений, в которых на зиму поселяют галерных арестантов». Длинное здание с характерным названием «Baraquer» видно и на шведском плане 1706 г. На Адмиралтейском острове возвели другой, огромный Каторжный двор. Возможно, о нем сказано дьяком И. С. Топильским в его донесении И. Я. Яковлеву: «Острог каторжным колодникам заложили и делают». Теперь на этом месте площадь Труда - символичное название! Естественно, что безносые и безухие каторжники стали тоже первыми петербуржцами - невольными сподвижниками государя-основателя. Число их не уменьшалось - известно, что с началом строительства города по всей стране прекратились смертные казни: всех преступников было велено ссылать на новое место каторги - в Петербург. Место это считалось гиблым. Летом каторжники, прикованные к веслам, гребли на галерах, зимой били сваи для фундамента домов. На ночь каторжников вели в острог и приковывали к стенкам или клали в «лису» - длинное, разрезанное вдоль надвое бревно с прорезями для ног, которое запирали замками. Жизнь этих изгоев обычно в Петербурге была короткой. Впрочем, бывали и исключения. В 1722 г. в Канцелярию полицмейстерских дел подал челобитную «каторжный невольник» Моисей Тихонов, «у которого ноздри выняты». Оказалось, что он старожил Петербурга со стажем, не меньшим, чем у Петра I или Меншикова. Его прислали «за дело воровских (т. е. изготовление фальшивых. - Е. А.) денег» в 1703 г. с приговором: «В каторжную работу вечно». Однако он «в той работе не был (профессия фальшивомонетчика спасла! - Е. А.), а при присылке определен в Городовую канцелярию к кузнечному делу, и жалованье получал от той канцелярии по 714 год, а с 714-го году жалованья за старостью не получает и обретаетца при той Канцелярии без аресту». Словом, ветеран труда просил у начальства если не пенсии, то пособия. Чем кончилась история старожила-каторжника - неизвестно. Возможно, он питался подаянием. Вид колодников, которые, распевая жалобные песни и обнажая свои уродства и раны, попрошайничали на улицах города, возмущал власти. В указах 1722 и 1723 гг. таких колодников предписывалось «для прошения милости на свяски не отпускать», а отсылать в казенные работы.

Датский посланник Ю. Юль писал в 1710 г., что в Петербурге находится приговоренных к галерам преступников от 1500 до 2000 чел. В июле 1712 г. на Адмиралтейском острове был основан Галерный двор, где заложили сразу 50 скамповей - малых галер, а в сентябре 1713 г. еще 30. Если считать, что на скамповее было в среднем 16 весел (по 6 человек на весло), то общее число каторжников в эти годы составляет около 8 тыс. чел. После 1714 г. строительство галер продолжалось - ведь на Галерном дворе постоянно работали 62 стапеля! Кроме того, галеры строили в Лодейном Поле и в Выборге. Весной 1723 г. заложили 30 галер нового поколения. На них гребли 6070 человек. Если предположим, что из галер первого поколения осталась в строю хотя бы половина с соответствующим числом гребцов (т.е. около 4 тыс.), то общее число каторжников в Петербурге должно составлять не менее 10 тыс. - для тогдашнего города масса огромная. К концу петровского царствования в строю числилось 46 больших и 39 малых галер. Если считать, что на большие полагалось по 200 гребцов, а на малые в среднем по 100 гребцов, то общая численность каторжников в середине 1720-х гг. составляла 13,1 тыс.