Чума переселений и ужас регламентации

Регламентация строительства и жизни в новом городе носила глобальный характер. Ни один дом, ни одно строение не могло возводиться по воле хозяина, так как ему нравилось. На все существовали четкие инструкции и регламенты, над всем царил дух регулярности. Он виден уже в планах застройки Васильевского острова, разбитого на равные кварталы, рассеченные каналами. На берегах этих каналов, ни на дюйм не отступая от утвержденной линии (в один горизонт), должны были стоять, тесно прижавшись друг к другу, дома петербуржцев. Впрочем, это не означало, что жилища граждан предполагалось строить одинаковыми, как близнецы. В 1714 г. в канцелярии главного архитектора города Д. Трезини были утверждены типовые проекты (точнее - образцовые рисунки) жилых домов трех типов: для «именитых», для «зажиточных» и для «подлых». Так же предполагалось строить и загородные дома, причем хозяева заранее знали, какого размера у них должны быть конюшни, сараи, амбары и людские избы.

Эти принципы застройки были глубоко чужды традициям русской национальной архитектуры, привычкам и менталитету народа. В старинных русских городах на линию улицы выходил не дом, а огород или сад (точнее - его высокий, «обигленный», глухой забор). Просторный дом со множеством клетей и пристроек возвышался в центре усадьбы, привольно окруженный сараями и конюшнями. Такой дом стоял в отдалении от усадьбы соседа. Поэтому требование Петра селиться в домах, выдвинутых на красную линию улицы и стоящих «сплошной фасадой», казалось людям дикостью, издевательством. Однако возражать самодержцу никто не смел.

Царь же хотел, чтобы Петербург стал «второй Амстердам», где вдоль тихих каналов высятся сплошные фасады прижатых друг к другу домов и их чистые, высокие окна приветливо смотрят на мир. Так будет и в Петербурге! - мечтал романтик Петр и предписывал при строительстве зданий смыкание соседних домов «в одну стену» (т. е. между домами должна быть общая стена) и для этого из стен к соседям «выставливать кирпичи впредь для смычки», иначе ослушникам было обещано разломать углы построенных жилищ. Строить надлежало также из предписанного указом материала и по указной технологии. Как уже сказано выше, в 1711 г. Петр собственноручно построил на Городском острове у Петровского моста «образцовую мазанку» для типо-графии. Устройство и метод сооружения мазанки было велено брать за образец при постройке жилья и публичных зданий. Мазанки казались удобными, простыми, красивыми и менее пожароопасными, чем обычные деревянные избы. Поэтому указом 4 апреля 1714 г. деревянное строительство в городе было запрещено. Однако власти вскоре одумались - мечты опережали реальность, и от изб при всем желании царя отказаться было невозможно: камня, кирпича, каменщиков в городе не хватало.

Кроме того, деревянное строительство имело в России огромный исторический опыт. Возведение такого дома напоминало работу с деталями современного детского конструктора - сборка привезенного в разобранном виде сруба занимала у плотников два-три дня. Петру, спешившему поскорее возвести целый город, без деревянных построек было не обойтись. Поэтому деревянными домами застраивались Московская сторона, Охта и даже Ва-сильевский остров, где поначалу строить из дерева было категорически за-прещено. Чтобы ввести деревянное строительство в законное русло, в 1719 г. Петр предписал изготовить деревянный образцовый дом. Особо решительную борьбу с нерегулярным строительством царь повел с 1715 г., когда был издан грозный указ, «дабы нихто нигде против указу и бес чертежа архитекторского (включая солдацкие и нисших мастеровых людей) отнюдь не строился, под лишением всего того, что построил и, сверх того, за каждое жилье - десять рублев» штрафа. С 1718 г. следить за постройками частников взялась Главная полицмейстерская канцелярия, в штат которой вошел архитектор. Только он мог дать разрешение на строительство дома, выдать заявителю особую гравюру-чертеж («рисунок печатный») дома, который ему полагалось строить по статусу. Принципиальных отклонений от утвержденного проекта не допускалось, можно было только (да и то лишь по специальным отметкам на чертеже) «переменить порталы и чердачки», не срубать на участке хороший лес, а «также и фонтану делать, смотря по месту».

Но даже если петербуржец построил свой дом, как тогда говорили, «по архитектуре», т. е. по плану, утвержденному, вероятно не без проволочек и проторей, у Трезини и в полиции, у него не было никакой гарантии, что здесь он поселится насовсем. Его всегда подстерегала «чума переселений». По мнению И. Э. Грабаря, «многое из того, что строилось по его [Петра] указаниям, вскоре, по его же настоянию, перестраивалось. Нередко постройка прекращалась после того, как были выведены фундаменты, и затем продолжалась по новому плану. Часто здание начинал один архитектор, продолжал другой, а кончал третий». Огромный труд, кучи денег исчезали из-за расхлябанности, непродуманности в организации градостроительного дела, да и просто из-за капризов царя.

Власти метались из одной крайности в другую. Как известно, вначале было предписано строить город на Котлине, а так как котлинский проект был «подморожен», приехавшие в Петербург стали строиться на Городовой, Московской и других сторонах. На основании устных распоряжений царя Трезини в 1712 г. сделал чертеж Московской стороны, где «царедворцы взяли места» и начали строиться. Однако вдруг в октябре 1714 г. части переселенцев было приказано срочно переезжать с Московской стороны на Выборгскую. Но и это оказалось временным решением - вскоре появился новый указ: чтобы все «хоромное строение с мест своих сносили и строили на Васильевском острову».

Естественно, что люди, только что построившие на новом месте дома и начавшие к ним кое-как привыкать (заметим, что это было непросто, - Берх-гольц писал в 1721 г., что жить в петербургских домах - мучение: «под моею спальнею - болото, отчего полы, несмотря на лето, никогда не были сухими», половицы покрыты каемкой плесени и дамы на каблуках непременно проваливались бы в щели), отчаянно не хотели переезжать на новое место. Упрямцев штрафовали. Указ 14 января 1721 г. о переселении с Московской стороны на Васильевский остров был почти людоедским: у «прослушников» было приказано «в апреле месяце у всех изб кровли и потолки сломать и крыть не давать» или выселить упрямых «неволею в черные избы». Как писал прусский посланник Мардефельд, «этот приказ отзывается на всех богатых купцах всех наций, которые ведут оптовую торговлю, ремесленниках всех родов, мясниках, пивных и винных торговцах, одним словом, на всех, которые заботятся о необходимости и приятности в жизни. Жители находятся в отчаянии: их лишают домов, садов, теплиц, а потом по произволу заставляют на новых местах опять селиться, а все, живущие по реке, должны строить каменные дома» Действительно, избежать переселения и остаться на Адмиралтейском острове можно было только построив каменный дом. Таких жителей уже не трогали, но для большинства петербуржцев каменное строительство было не по карману. В целом, в немалой степени благодаря головотяпству Петра и его окружения, сразу не определившего места застройки города, переселения стали мукой для жителей, вели к бесчисленным расходам, трате сил и средств. Угрозы репрессий становились единственным языком перестройки «Парадиза», а переезды растягивались на годы.

Эти переезды почти не касались тех жителей Адмиралтейской, Литейной и других слобод, которые работали на верфи, в Литейном дворе и на других производствах. Но зато их угнетали запретами на достройку, перестройку и даже ремонт их домов - считалось, что так можно сэкономить нужный для Васильевского острова строительный материал. Указ об этом вышел в 1716 г. Часть жителей получили разрешения на достройку и, полагая, что власть контролировать их не будет, что-то выстроили заново. Тут-то и разразилась гроза. Чиновники пошли с проверкой по домам и выяснили, что, например, ландрихтер Иван Нахолов вместо того, чтобы «старое строение перемшить да вновь построить баню», посмел не только перемшить (то есть заново проконопатить) три избы, но и прирубил к ним новые сени, да еще им были заново поставлены «две светлицы, да людская изба». Нет, такую дерзость обнаглевшему частнику государь простить никак не мог - дом Нахолова был конфискован!

С 1715 г. власти взялись «прямить» улицы. План «регулярной» перепланировки составил Маттарнови, позже, в 1719 г., его исправил архитектор Гербель, и после этого «поход» начался. Взяв в руки план Гербеля, архитектурные ученики и солдаты принялись лазать по участкам и ставить вехи - колья. По ним и должны были строго пройти «в линее по архитектуре» новые улицы, а «неправильно, не по линии» стоящие дома и постройки надлежало (естественно, за счет владельцев) перенести к «линее» или уничтожить. Думаю, что намерения властей вызвали панику и тоску у жителей кривоватых улиц слобод. Нормой был и своз домов поближе друг к другу, чтобы «в купности быть... а не так как ныне в расстоянии живут». С тем обстоятельством, что перевезенный дом из-за этого приходилось порой ставить в болото, не считались.

«Нюхальщик» Струков, или «От чего, Боже, сохрани!»

Особо заботились власти о пожарной безопасности города. Пожары вызывали суеверную панику - так они были страшны. Даже само упоминание слова «пожар» или «пожарный случай» в официальном документе сопровождалось «оберёговой фразой»: «...от чего, Боже, сохрани!..» Обычно о пожарах оповещали ударами колокола и пушечной стрельбой. Гарнизонные солдаты и добровольцы крючьями и баграми дружно раскатывали по бревнышку соседние с пожарищем дома, чтобы не дать огню перекинуться на них. Хозяевам домов приходилось в это время смотреть в оба за своим добром - в толпе было немало воришек, да и пожаротушители были не прочь прихватить что-нибудь на память, хотя за это полагалась виселица. Первым на «насосе медном с вертлюгами железными» к месту происшествия прибывал сам царь - известно, что он любил тушить пожары, распоряжался на них, как заправ-ский брандмейстер, и собственным примером отучал жителей от привычной им роли зевак-фаталистов.

С 1710 г. в Петербурге начали организовывать противопожарную службу, все горожане были расписаны по пожарным командам. Как только раздавался сигнал, они должны были, бросив все дела, мчаться на пожар. Среди штатных пожарных «снастей» упоминаются: «крюки пожарные большие», «вилы малые», багры, топоры, лестницы, ведра, щиты, лопаты, «кошели с веревками», а также «парусы» - по-видимому, куски парусины, которыми накрывали локальные очаги возгорания.

Во избежание пожаров простолюдинам было запрещено летом топить бани, все должны были ходить в общественные (торговые) бани. Знаменит был в городе прапорщик Д. Струков. Вместе со своей командой он ходил летними ночами по городу и нюхал воздух, вылавливая тех, кто пытался тайком истопить баню или испечь хлеб. Делать это разрешалось только по воскресеньям и четвергам, если, конечно, не было ветра и жары. С 1719 г. полицейские даже стали опечатывать печи в домах горожан - Струков и его «нюхательная» команда не справлялись с ночными нарушителями указов. При Петре страшных пожаров не было, они произошли позже - в 1736 и 1737 гг., когда сгорели слободы почти всего Адмиралтейского острова.