Периодизация истории русской литературы первой половины 19 века

Раздел 1 (1800-1840-е годы)

Общие вопросы

Периодизация истории русской литературы первой половины 19 века

Русская литература прошла сложный путь развития, который распадается на несколько периодов. Периодизация русской литературы до сих вызывает научные споры. Развитие литры находятся в глубокой связи с общеисторическими процессами. Начало 19 века ознаменовано влиянием Франц. Революции (1789-1794),отечественной войной 1812 года, идеями Александра I об отмене крепостного права, возникновением тайных обществ и их последствиями. Всё это отразилось в литературе. Поэтому грани между периодами в литературе условны.

Существует несколько принципов периодизации (хронологический- по десятилетиям: романтизм-20 гг, народный фольклор – 30-гг, романтический идеализм 40гг; персональный-в зависимости от царствующей фигуру или влиятельного лит. деятеля- Например. лит-ра Петровского времени, Екатерининского времени, Александр-го итд. Или Ломоносовский период, Карамзинский, Пушкинский; И.В.Киреевский включал между Карамзинским и Пушкинским еще период Жуковского, а Чернышевский присоединял к Пушкинскому период Гоголевский.)

Общая периодизация:

1й период русской литературы 1800-1815 гг. в этот период представлены различные творческие методы (романтизм, сентиментализм) литра переосмысляет весь опыт. В 1801 г не было никаких новых произведений, которые бы ознаменовали начало нового лит-ного времени, но в этом году возникают литературные кружки. Дружеское лит-ное общество и Вольное общество любителей словесности наук и художеств. Несмотря на то, что первое общ-во существовало короткий срок, оно ознаменовало зарождение в лит-ре и эстетике тех принципов и идей, которые в дальнейшем должны были привести к романтизму. Организация 2го общ-ва была вызвана стремлением ученых проводить просветительские идеи. В этот период происходит борьба между новым и старым

Впервые господств положение занимает сентиментализм. Его сторонники выступают против классицизма. Также возникает романтизм как новое литературное направление. Белинский это течение связывает с именем Жуковского. Рядом с Жуковским появился и Батюшков. Ранний русский романтизм нашел отражение в тв-ве именно этих поэтов.

2й период. 2я половина10х-1825

В русской литературе зарождается новое революционно-романтическое течение, которое достигает подъема в 1й половине 20х гг в тв-ве Пушкина и поэтов- декабристов. Идейно-творческое своеобразие революционного романтизма связано с историческими событиями (революция, которая развивала идеалы свободы, братства и равенства). В этот период лит-ра не исчерпывается революционно-романтическим течением. В ней продолжает развиваться романтизм Жуковского и его последователей. Работа Грибоедова «горе от ума» и Пушкинские первые главы «Евгения Онегина» и «Бориса Годунова» завершает процесс формирование художественного реалистического метода. Поэтому 1825 год становится переломным для рус.лит-ры: кончается господство романтического направления, торжествует свои первые победы рус.реализм.

3-й период 1825г -1842г Утверждение реализма, образование реалистического направления. Но и после этого продолжают существовать романтич.течения. Наиболее характерными и значительными для этого периода были реалистические про-я Пушкина, повести и комедии Гоголя, «ГНВ» Лермонтова. Появлением в 1842 г. первого тома «Мер.душ» этот период завершается.

Таков общий ход лит.процесса первой половины 19в. Начавшийся романтизмом, этот процесс характеризуется далее постепенным переходом к реализму и завершается утверждением реалистического направления в рус. литературе.

Основные направления русской литературы первой половины XIX века.

Характеристика литературного процесса первой четверти XIX века.

Особенности развития русской литературы 1820-1830-х гг.

20-30 гг 19 века для России- это насыщенный историческими событиями период (создание Северных и Южных тайных обществ, восстание декабристов и их ссылка, вступление на престол Николая 1 и «отсрочка» ограничения самодержавия и отмены креп. права). Какие-либо ясные контуры будущего литературного развития еще только намечаются. Пока все находится в связном состоянии. Преимущественное значение имеет поэзия. Поэты Вольного общества и поэты-классицисты подготовили гражданскую лирику 1820х годов, расцвет которой связан с творчеством декабристов. Она сохраняет первенство по сравнению с прозой и драматургией вплоть до 1840-х годов, что объясняется более высоким развитием языка поэзии, чем прозы и драматургии.

Романтизм в этот период проходили следующие стадии:

• 1820-е гг. – возникновение и формирование гражданского, или социального, течения в поэзии Ф.Н. Глинки, П.А. Катенина, К.Ф. Рылеева, В.К. Кюхельбекера, А.А. Бестужева-Марлинского; зрелость психологического романтизма, в котором главными фигурами были А.С. Пушкин, Е.А. Баратынский, П.А. Вяземский, Н.М. Языков;

• 1830-е гг. – возникновение философского течения в поэзии Баратынского, поэтов-любомудров, Тютчева, в прозе В.Ф. Одоевского; проникновение романтизма в прозу и широкое его распространение в жанре повести; расцвет романтизма в творчестве Лермонтова и признаки кризиса: засилье эпигонской (подражательной) поэзии, лирика Бенедиктова, «кавказские» («восточные») повести А.А. Бестужева-Марлинского;

Однако 20—30-е гг. были не только эпохой бурного расцвета романтизма. В это же время в русской литературе развивается новое, самое могучее и плодотворное направление — реализм. «Стремление сделаться естественною, натуральною, — отмечал Белинский, — составляет смысл и душу истории литературы нашей». В первые десятилетия XIX в. реализм восторжествовал в баснях Крылова и бессмертной комедии Грибоедова «Горе от ума», проникнутой, по выражению Белинского, «глубиною истиною русской жизни»

Вообще, в 20ые годы происходит расцвет салонной литературы, образуются философские кружки. Но после того, как на престол взошел Николай Первый обнаруживается спад общественных настроений (появляются произведения с соц. анализом- «Кто виноват?»)Происходит завершение одной литературной модели и замена ее другой. Ощущаются перемены, предыдущий эстетич. идеал отрицается, возникает вопрос о новом литературном герое, особое место занимает мотив времени, возникает вопрос о роли нашего прошлого и роли истории. Так возникает категория историзма. Также появляется категория народности. Начиная с 20-30 х годов, возникает вопрос о народной литературе.

Поэзия

Проза

18. Русская романтическая повесть XIX века: тематика, проблематика, специфика жанра (на примере произведений одного из авторов – А. Бестужева-Марлинского, В. Одоевского).

 

Основным жанром русской прозы в первой трети XIX в. была романтическая повесть, продолжившая и обновившая традиции русской авторской повести, возникшей во второй половине XVIII в., когда пик классицизма был уже позади, и в литературе наметились новые художественные тенденции. Тогда в жанре повести происходило смешение стилевых особенностей и поэтических принципов, восходивших как к античной классике, так и к европейским литературным направлениям, сменившим классицизм.

Исследователи творчества Герцена отмечают, что в своем отношении к западной буржуазии он был глубоко прав, что он «остановился перед историческим материализмом». Эта остановка и вызвала его духовный кризис после поражения революции 1848 года.

В этих условиях происходит «духовное возвращение» Герцена на Родину, в Россию. Герцен думает, что Россия через общинное крестьянское землепользование сможет скорее прийти к социализму, чем Запад. Герцен видел «социализм» в освобождении крестьян с землей, в общинном землевладении, в крестьянской идей «права на землю». На деле в этом учении, как и во всем русском народничестве, не было ни грана социализма. И все-таки вклад Герцена в освободительное движение велик. Его основная заслуга состоит в создании вольной русской прессы за границей. В 1853 году он создает в Лондоне Вольную русскую типографию.

В 1855 году Герцен начинает выпускать «Полярную звезду», возродившую традиции декабристов, а в 1857 году - «Колокол», который, по отзывам современников, «встал стеной за освобождение крестьян». Успех «Колокола» был исключительно велик. «Колокол» проникал повсюду, его читали все. К Герцену начал поступать поток корреспонденции, который он уже не мог в полном объеме использовать в газете. Герцен стал выпускать прибавление к «Колоколу» - «Под суд!», составлявшееся исключительно из присылаемой корреспонденций и заметок.

Вскоре Герцен и его друг и единомышленник Н.П. Огарев начали выпускать еще одно периодическое издание - «Общее вече», рассчитанное на малоподготовленных читателей.

Наибольшее влияние на читателей из всех изданий Герцена имел «Колокол». Программа «Колокола» определялась в статье, помещенной в первом номере. Герцен страстно желал, чтобы с России «спали, наконец, ненужные свивальники, мешающие могучему развитию ее». И «первым, необходимым, неотлагательным шагом» он считал: «Освобождение слова от цензуры! Освобождение крестьян от помещиков! Освобождение податного сословия от побоев!».

На страницах «Колокола» давалось описание возмутительных случаев помещичьих и чиновничьих злоупотреблений, актов произвола, случаев наглого казнокрадства, взяточничества и т.п. Все это вместе взятое рисовало такую жуткую картину жизни в бесправной крепостнической России, что невольно звало читателей на активную борьбу против существующего строя.

Безнадежно опоздали половинчатые и не до конца продуманные реформы 1861 года царя Александра II. Крепостное право формально было отменено, но как это было сделано - возмутило в России многих. «Старое крепостное право заменено новым, - гневно писали Герцен и Огарев в «Колоколе». - Вообще крепостное право не отменено. Народ царем обманут».

Публицистические выступления Герцена после реформы ярко показывают его сочувствие народу, стихийно поднявшемуся против царского обмана. Не ограничиваясь прежними требованиями, выдвинутыми в первом номере «Колокола», Герцен и Огарев настаивают теперь на полном уничтожении помещичьего землевладения, на передаче земли в руки тех, кто будет сам обрабатывать ее, на выборности народом всех властей. Герцен не видел в России революционного народа в 40-е гг., но он увидал его в 60-е гг. XIX в. И смело встал на сторону революционной демократии против либерализма.

Публицистика Герцена, особенно в период издания «Колокола», изобилует и замечательным разнообразием жанров. Одной из любимейших журналистских форм Герцена были письма. Он придавал эту журналистскую форму целому ряду своих публицистических произведений, опубликованных как в 40-х годах, так и позднее («Письма из Франции», «Письма из Италии», «Письма к противнику», «Письма к старому товарищу» и т.д.). Стиль Герцена–журналиста, публициста - это стиль политического борца, страстного агитатора, призывающего своих читателей к активному действию, к борьбе.

Форме произведений Герцена соответствовал и язык, которым они были написаны. Язык публицистики Герцена близок к разговорному. Сжатый, очень выразительный, яркий, он производил на читателей исключительное впечатление.

«Надо фразу круто резать, швырять, а, главное, - сжимать», - советовал Герцен Огареву и сам писал именно так.

 

Глубина идейных исканий, смелость и последовательность критической мысли сочетались у Герцена с блестящим литературным талантом, с горячей преданностью Родине и русскому народу. Эти черты придавали особое значение публицистической деятельности Герцена. Она была обращена уже не к дворянству, а к чиновничеству, мещанству, купечеству, крестьянству; ко всем, кто был недоволен царизмом, способствовала пробуждению к революционной борьбе нового общественного слоя – разночинцев.

В истории русской журналистики А.И. Герцен сыграл выдающуюся роль. Как писали исследователи его творчества, Герцен первым поднял великое знамя борьбы путем обращения к массам с вольным русским словом.

*В. И. Ленин назвал Герцена одним из предшественников русской

революционной социал-демократии. В статье "Памяти Герцена", написанной в

1912 году, Ленин с исключительной полнотой и четкостью определил место

Герцена в истории русского революционного движения и общественной мысли,

ведущие тенденции мировоззрения писателя, то, что в его взглядах и

деятельности принадлежало народу.

 

«КТО ВИНОВАТ»

«Кто виноват?» — роман в двух частях Александра Ивановича Герцена 1846 года. Согласно Большой советской энциклопедии, «один из первых русских социально-психологических романов».

Сюжет

Проживающий в деревне помещик Алексей Абрамович Негров нанимает нового учителя для своего сына Миши — Дмитрия Яковлевича Круциферского. Он должен подготовить Мишу к поступлению в какую-нибудь военную школу.

Семейство Негровых ведёт жизнь скучную и ограниченную: не приученные к чтению и прочим интеллектуальным занятиям, не принимая какого-либо деятельного участия в управлении хозяйством, оно прозябает за малозначительными занятиями, предаётся обжорству и сну. Они грубы и неотёсаны. Впрочем, такой образ жизни их вполне устраивает, но он совершено чужд Любе, незаконнорожденной дочери Негрова. Это сближает её с Круциферским, образованным молодым человеком, неспособным принять образ жизни Негровых. Они влюбляются. Дмитрий Яковлевич решается открыть свои чувства в письме. На помощь ему приходит гувернантка Элиза Августовна, заметившая чувства Круциферского, она устраивает свидание возлюбленным. Робкий по натуре Круциферский решается пойти на ночное свидание, только чтоб отдать письмо, но его смелость вознаграждена, он получает поцелуй. К своему ужасу, он обнаруживает, что перед ним не Любонька, а Глафира Львовна, жена Негрова, он бежит, забыв письмо. Недоуменная Глафира Львовна, которая тоже была невинной жертвой обмана Элизы Августовны, прочитав письмо, понимает, что предметом любви учителя была, увы, не она. Раздосадованная, она открывает письмо мужу. Алексей Абрамович же нашёл письмо весьма кстати, он решает женить учителя на Любоньке и избавиться от надоевшей дочки. Несмотря на такие нелепые обстоятельства, предшествовавшие браку, семейная жизнь Круциферских сложилась счастливо, супруги любили друг друга. Плодом этой любви стал маленький мальчик Яша. Они жили в тесном семейном кругу, единственным другом их был доктор Крупов.

В это время в город NN, центр губернии, где располагается имение Негровых, прибывает из-за границы богатый помещик, дотоле долго отсутствовавший, Владимир Бельтов. Он собирается участвовать в дворянских выборах. Несмотря на все его старания, жители NN не принимают Бельтова в свой круг, и вся затея с выборами оказывается для Бельтова пустой тратой времени. Вынужденный оставаться в NN по некоторому гражданскому делу, Бельтов в отчаянье, что и эта попытка найти своё место в жизни провалилась. Он находится практически в полной изоляции, единственный его друг в NN — доктор Крупов. Он-то и знакомит Бельтова с семьей Круциферских. Бельтов и Круциферские весьма рады новому знакомству. Бельтову есть с кем поделится своими мыслями и думами, Круциферские находят в нем человека в высшей степени развитого, способного обогатить их внутренний мир. Особое понимание Бельтов находит у Любови Александровны, они понимают друг друга с полуслова, с полувзгляда, как когда-то понимали друг друга Люба и Дмитрий в семье Негрова. Единомыслие Любы и Бельтова перерастает в нечто большое, в любовь. Не в силах таить свои чувства, Бельтов сознается Круциферской. И разом разрушает жизнь трех человек. Любовь Александровна не может бросить мужа, она любит его, хотя и Бельтова тоже любит. Круциферский понимает, что уже не любим как прежде. Бельтов мучим мыслью, что разрушил жизнь самого близкого человека и не может быть с ним рядом. Слухи расползаются по городу. Круциферский запил. Доктор Крупов чувствует себя виновником произошедшего. В гневе он идет к Бельтову объясниться, Бельтов уверяет его, что сам страдает ничуть не меньше Круциферских, что он не властен над своими чувствами, что Любовь Александровна, найдя душу более близкую, чем муж, никогда уже не будет счастлива, как прежде. Не видя другого выхода, Бельтов соглашается с Круповым, что должен уехать, он уже и сам собрался в дорогу, хотя не верит, что это поможет. И так он снова покидает отечество.

Любовь Александровна увядает. Круциферский спивается. Расставание не принесло счастья и спокойствия. Будущее печально и безрадостно.

 

 

Композиция романа "Кто виноват?” очень оригинальна. Только первая глава первой части имеет собственно романтическую форму экспозиции и завязки действия — "Отставной генерал и учитель, определяющийся к месту”. Далее следуют: "Биография их превосходительств” и "Биография Дмитрия Яковлевича Круциферского”. Глава "Житье-бытье” является главой из правильной формы повествования, но за ней следует "Биография Владимира Бельтова”.

Герцен хотел составить роман из такого рода отдельных жизнеописаний, где "в подстрочных примечаниях можно сказать, что такой-то женился на такой-то”. "Для меня повесть — рама”,— говорил Герцен. Он рисовал по преимуществу портреты, его интересовали больше всего лица и биографии. "Лицо — послужной список, в котором все отмечено,— пишет Герцен,— паспорт, на котором визы остаются”.

При видимой отрывочности повествования, когда рассказ от автора сменяется письмами героев, выдержками из дневника, биографическими отступлениями, роман Герцена строго последователен. "Повесть эта, несмотря на то, что она будет состоять из отдельных глав и эпизодов, имеет такую целость, что вырванный лист портит все”,— пишет Герцен.

Свою задачу он видел не в том, чтобы разрешить вопрос, а в том, чтобы его верно обозначить. Поэтому он избрал протокольный эпиграф: "А случай сей за неоткрытием виновных предать воле Божией, дело же, почислив нерешенным сдать в архив. Протокол”.

Но он писал не протокол, а роман, в котором исследовал не "случай, а закон современной действительности”. Вот почему вопрос, вынесенный в заголовок книги, с такой силой отозвался в сердцах его современников. Основную мысль романа критика видела в том, что проблема века получает у Герцена не личное, а общее значение: "Виноваты не мы, а та ложь, сетями которой опутаны мы с самого детства”.

Но Герцена занимала проблема нравственного самосознания и личность. Среди героев Герцена нет злодеев, которые бы сознательно и преднамеренно творили зло своим ближним. Его герои — дети века, не лучше и не хуже других; скорее, даже лучше многих, а в некоторых из них есть залоги удивительных способностей и возможностей. Даже генерал Негров, владелец "белых рабов”, крепостник и деспот по обстоятельствам своей жизни, изображен как человек, в котором "жизнь задавила не одну возможность”. Мысль Герцена была социальной по существу, он изучал психологию своего времени и видел прямую связь характера человека с его средой.

Герцен называл историю "лестницей восхождения”. Эта мысль означала прежде всего духовное возвышение личности над условиями жизни определенной среды. Так, в его романе "Кто виноват?” только там и тогда личность заявляет о себе, когда она отделяется от своей среды; иначе ее поглощает пустота рабства и деспотизма.

И вот на первую ступень "лестницы восхождения” вступает Круциферский, мечтатель и романтик, уверенный в том, что в жизни нет ничего случайного. Он подает руку Любе, дочери Негрова, помогает ей подняться. И она поднимается вслед за ним, но ступенькой выше. Теперь она видит больше, чем он; она понимает, что Круциферский, робкий и смятенный человек, не сможет больше сделать ни шагу вперед и выше. А когда она поднимает голову, то взор ее падает на Бельтова, который был на той же лестнице гораздо выше, чем она. И Люба сама протягивает ему руку...

"Красота и вообще сила, но она действует по какому-то избирательному сродству”,— пишет Герцен. По избирательному сродство действует и ум. Вот почему Любовь Круциферская и Владимир Бельтов не могли не узнать друг друга: в них было это сродство. Все то, что было известно ей лишь как острая догадка, ему открывалось как цельное знание. Это была натура "чрезвычайно деятельная внутри, раскрытая всем современным вопросам, энциклопедическая, одаренная смелым и резким мышлением”. Но в том-то и дело, что эта встреча, случайная и вместе с тем и неотразимая, ничего не изменила в их жизни, а лишь увеличила тяжесть действительности, внешних препятствий, обострила чувство одиночества и отчужденности. Жизнь, которую они хотели изменить своим восхождением, была неподвижна и неизменна. Она похожа на ровную степь, в которой ничто не колышется. Первой это почувствовала Люба, когда ей показалось, что она вместе с Круциферским потерялась среди безмолвных просторов: "Они были одни, они были в степи”. Герцен разворачивает метафору и применительно к Бельтову, выводя ее из народной пословицы "Один в поле не воин”: "Я точно герой народных сказок... ходил по всем распутьям и кричал: „Есть ли в поле жив человек?" Но жив человек не откликался... Мое несчастье!.. А один в поле не ратник... Я и ушел с поля...” "Лестница восхождения” оказалась "горбатым мостиком”, который и поднял на высоту, и отпустил на все четыре стороны.

"Кто виноват?” — интеллектуальный роман. Его герои — люди мыслящие, но у них есть свое "горе от ума”. И состоит оно в том, что со всеми своими блестящими идеалами они принуждены были жить в сером свете, оттого и мысли их кипели "в действии пустом”. Даже гениальность не спасает Бельтова от этого "мильона терзаний”, от сознания того, что серый свет сильнее его блестящих идеалов, если его одинокий голос теряется среди безмолвия степи. Отсюда и возникает чувство подавленности и скуки: "Степь — иди, куда хочешь, во все стороны — воля вольная, только никуда не дойдешь...”

В романе есть и нотки отчаяния. Искандер писал историю слабости и поражения сильного человека. Бельтов как бы боковым зрением замечает, что "дверь, ближе и ближе открывавшаяся, не та, через которую входят гладиаторы, а та, в которую выносят их тела”. Такова была судьба Бельтова, одного из плеяды "лишних людей” русской литературы, наследника Чацкого, Онегина и Печорина. Из его страданий выросли многие новые идеи, которые нашли свое развитие в "Рудине” Тургенева, в поэме Некрасова "Саша”.

В этом повествовании Герцен говорил не только о внешних преградах, но и о внутренней слабости человека, воспитанного в условиях рабства.

"Кто виноват?” — вопрос, который не давал однозначного ответа. Недаром поиск ответа на герценовский вопрос занимал самых выдающихся русских мыслителей — от Чернышевского и Некрасова до Толстого и Достоевского.

Роман "Кто виноват?” предсказывал будущее. Это была пророческая книга. Бельтов, так же как и Герцен, не только в губернском городе, среди чиновников, но и в столичной канцелярии — всюду находил "всесовершеннейшую тоску”, "умирал от скуки”. "На родном берегу” он не мог найти для себя достойного дела.

Но и "на том берегу” водворилось рабство. На развалинах революции 1848 года торжествующий буржуа создал империю собственников, отбросив добрые мечтания о братстве, равенстве и справедливости. И вновь образовалась "всесовершеннейшая пустота”, где мысль умирала от скуки. И Герцен, как предсказал его роман "Кто виноват?”, подобно Бельтову, стал "скитальцем по Европе, чужой дома, чужой на чужбине”.

Он не отрекся ни от революции, ни от социализма. Но им овладели усталость и разочарование. Как Бельтов, Герцен "нажил и прожил бездну”. Но все пережитое им принадлежало истории. Вот почему так значительны его мысли и воспоминания. То, что Бельтова томило как загадка, стало у Герцена современным опытом и проницательным познанием. Снова возникал перед ним тот самый вопрос, с которого все началось: "Кто виноват?”

 

Драматургия

А.С.Пушкин

Историко-философская поэма

В поэме встретились две темы: тема Петра, «строителя чудотворного», и тема «маленького» человека (эта тема волновала П. с 1820 годов). Повествование о трагической судьбе заурядного жителя Петербурга, пострадавшего во время наводнения, стало сюжетной основой для историко-философских обобщений, связанных с ролью Петра в новейшей истории России, с судьбой его детища – Петербурга.

Рассказ о наводнении формирует первый смысловой план поэмы – исторический.

Облик Петра1 от «вступления» и до финала поэмы, изменяется – лишается человеческих черт и становится все более обезличенным.

Стихия подтолкнула Евгения к размышлениям о своей участи, в нем проснулся человек. Неужели человеческая жизнь ничего не стоит? Мятежная стихия, разрушившая мечты Евгения о счастье, утихла в городе, но перелилась в душу Евгения.

Разрыв между интересами частного человека и государства составляет центральную проблему поэмы.

Поэма «Медный всадник» — грандиозное философское раздумье Пушкина о поступательном ходе истории. Вступление композиционно противопоставлено двум частям, в которых развертывается сюжет «петербургской повести». В нем дан величественный образ Петра — преобразователя, осуществляющего великое национальное дело, о котором мечтали многие поколения, — укрепление русского государства на берегах Балтийского моря:

 

Отсель грозить мы будем шведу,

 

Здесь будет город заложен

 

Назло надменному соседу

 

Природой здесь нам суждено

 

В Европу прорубить окно…

 

Петр выступает здесь и как покоритель самой природы, ее стихий, и как воплощение победы культуры и цивилизации над той дикостью и отсталостью, которые до него веками царили «на берегу пустынных волн».

Пушкин сложил поэтический гимн могучей силе разума, воли и творческого труда человека, способного на такое чудо, как возведение из «тьмы лесов» и «топи блат» великого и прекрасного города, символа новой, преобразованной России.

Это пример человека, который, мог, казалось, предугадать поворот в течении истории и повернуть Россию в ее новое русло, мог, выходит, стать «властелином судьбы» не только своей собственной, но и всей России:

 

О мощный властелин судьбы!

 

Не так ли ты над самой бездной

 

На высоте, в узде железной …

 

Россию поднял на дыбы?

 

Да, Петр поднял Россию на дыбы, но и на дыбу одновременно. Самодержец и самодур. Человек власти, этой властью развращенный, употребляющий ее на великое и низкое. Великий человек, унижающий достоинство других людей. Герцен писал: «Петр I — самый полный тип эпохи или призванный к жизни гений-палач, для которого государство было все, а человек ничего, он начал нашу каторжную работу истории, продолжающуюся полтора века и достигнувшую колоссальных результатов». Слова эти можно поставить эпиграфом к «Медному всаднику».

…Проходит сто лет, осуществлен гениальный замысел Петра. Облик Петербурга — «Петра творенья» — Пушкин рисует с чувством гордости и восхищения. Лирическая часть вступления завершается гимном Петру и его делу, незыблемость которого — залог достоинства и величия обновленной им России:

 

Красуйся, град Петров, и стой

 

Неколебимо, как Россия.

 

Но возвышенный пафос вступления сменяется печальным рассказом последующих глав. К чему привели петровские преобразования? Лучше ли стало обыкновенному, бедному человеку? Пушкин рассказывает историю жизни бедного чиновника Евгения, нежно влюбленного в Парашу.

Мечты Евгения о семейном счастье и личной независимости вполне законны, но им, увы, не суждено сбыться. Стихийное возмущение природы, противопоставленное разумной воле Петра, несет гибель и Параше, и всему бедному люду.

Пушкин переносит столкновение между стихией и разумной деятельностью Петра в план социально-философский. Евгению противостоит уже не Петр-преобразователь, а тот самодержавный порядок, который олицетворен в бронзовом изваянии («кумир на бронзовом коне»). Евгений чувствует на себе мощь деспотизма Петра, представшего ему в образе Медного всадника, «горделивого истукана». И он отважно бросает ему вызов: «Ужо тебе! …». Но бунт отчаявшегося одиночки лишен смысла. Едва бросив вызов кумиру, Евгений, в ужасе от собственной дерзости, бежит прочь. Сломленный, раздавленный, он жалко кончает свои дни.

А что же горделивый всадник, «державец полумира»? Все напряжение, вся кульминация поэмы в жуткой, мистической картине, которая последовала за вызовом Евгения.

Бежит и слышит за собой

 

Как будто грома грохотанье

 

Тяжело-звонкое скаканье

 

По потрясенной мостовой.

 

И, озарен луною бледной,

 

Простерши руку в вышине,

 

За ним несется Всадник Медный

На звонко-скачущем коне.

Оказывается, жалкого выкрика бедного безумца оказалось достаточно, чтобы горделивый истукан потерял покой и с сатанинским рвением стал преследовать свою жертву.

По-разному можно оценивать поэму. В ней многие видели воспевание сильной государственной власти, имеющей право пренебречь судьбами отдельной личности ради общего блага. Но есть в поэме Пушкина и другое — гимн гуманизму, сочувствие «маленькому человеку», восставшему против «воли роковой».

Воля Петра, противоречивость его деяний, и есть точка символического сопряжения всех сюжетных компонентов повествования о бедном петербургском чиновнике — натуральных, фантастических, исторических, загадочно связанных с судьбами послепетровской России.

Величие Петра, прогрессивность его деяний оборачиваются гибелью бедного человека, имеющего право на счастье. Конфликт между государством и личностью неизбежен. Личность всегда терпит поражение, когда ее интересы приходят в столкновение с самовластительным порядком. Гармония между личностью и государством не может быть достигнута на почве несправедливого общественного порядка. Эту мысль Пушкина подтверждает вся трагическая история нашей страны.

 

Проблематика

«Скупой рыцарь.»

О значении денег, богатства в жизни человека Пушкин как никогда много размышлял именно в Болдино, куда он приехал из-за денег. Поэт и деньги — эти две «несовместные вещи» тем не менее неразрывно сцеплены в реальности жизни. Видимо, эти размышления Пушкина дали творческий импульс к созданию трагедии «Скупой рыцарь». В самом названии, построенном как оксюморон (сочетание противоположных по смыслу слов), содержится главная тема первой «маленькой трагедии».

(Для справки: Трагедия в трёх сценах. Первая — рыцарь Альбер, бедный, нуждается в деньгах для ремонта доспехов; презирая деньги и ростовщиков, он вынужден просить у жида продлить долг и дать еще взаймы денег. Кульминация действия этой сцены — предложение жида Альберу отравить отца, богатого старого барона. Альбер гневается, то разным мелочам его поведения (быстрой отходчивости) можно судить, что он действительно желает смерти отца. Парадоксы сгущаются. Вторая сцена целиком посвящена антиподу Альбера — его отцу Барону. Вся сцена представляет собой монолог барона над золотом в подвале. Пушкин показал бездонную сложность скупости как романтической страсти. Третья сцена — у герцога. Антиподы встречаются. Отец из скупости говорит герцогу, что сын его пытался обокрасть и желал его смерти. Он врёт, но — парадоксально — он точно угадал, о чём мечтает Альбер. Альбер заявляет отцу, что тот его оклеветал, это и правда и неправда одновременно. Разобраться в этом сплетении скупости, зависти, лжи и правды невозможно.)

В этом, вероятно, и была цель Пушкина — показать неисчерпаемую противоречивость каждого жизненного факта. Никого из героев невозможно определить однозначно.

Название «Скупой рыцарь» указывает на барона как на главное действующее лицо. В его монологе содержится главный философский тезис этой трагедии.

 

 

«Моцарт и Сальери»

Наиболее распространенное прочтение этого философского смысла сводится к противопоставлению «моцартианства» и «сальеризма». При этом Моцарт воспринимается как положительный герой («легко ранимый человек», «гениальный музыкант», ему свойственна «трогательная наивность» (), а Сальери как отрицательный, основные черты которого «лживость», «жажда славы, он «холодный жрец», «посредственность», «злодей», он несамостоятелен в музыке и т.д. (. Такое контрастное, однозначное противопоставление сохраняется даже при оговорках о том, что Сальери тоже страдает, что он «жертва своей любви к искусству» и т.п. Взаимоотношения между Моцартом и Сальери и в целом конфликт трагедии в конечном счёте сводятся к тому, что «гений и злодейство» не только несовместны, но самое страшное и парадоксальное в том, что они тем не менее «союз».

В чём разница между Моцартом и Сальери, в чем суть конфликта?

Сальери признается:

Звуки умертвив,

Музыку я разъял, как труп. Поверил

Я алгеброй гармонию (V, 306)

Обычно в этих словах Сальери видят рассудочное, рациональное, а значит «неправильное» отношение к музыке и искусству вообще. Однако в них можно увидеть (на это обратил внимание В.В.Фёдоров) и ещё один смысл: сама музыка, которую познавал Сальери, то есть музыка до Моцарта, допускала такое к себе отношение, она была рассудочна, алгебраически точна. «Гармония домоцартовского искусства исчерпывающе поверяется “алгеброй” сознания. Моцартовская же музыка в принципе выходит за границы сознания и тем его отрицает. Сознание Сальери не может вместить Моцарта. Моцарт невозможен с его точки зрения <…> Моцарт незаконно соединяет в себе два взаимно противоположных для сознания начала: праздность и бессмертный гений.

Иначе говоря, конфликт в трагедии Пушкина заключается не противостоянии удачливого гения Моцарта и завистливого Сальери, вообще не противостоянии личностей, а в столкновении двух типов музыки, даже двух разных «начал» в искусстве и жизни. «Моцарт — незаконное вторжение неба на землю, преступление неба перед правдой земли, и — как следствие — потеря им своей собственной правды. Эта вселенская потеря правды — исходная ситуация трагедии»

Все говорят: нет правды на земле.

Но правды нет и выше.

Моцарт — это небесная правда, дивная «райская песнь». Сальери — земная правда, трудное познание музыки алгеброй, сознание смертного человека, «которое соединяет труд и славу как причину и следствие» (Федоров, 144). Небесное начало стремится к земному воплощению, земное мечтает о высшем, небесном. Два начала бытия, стремясь навстречу друг к другу, образуют трагическое единство: «земля оказывается формой враждебного ей содержания, небо оказывается содержанием враждебной ему формы»

Моцарт и Сальери — это две ипостаси единой сути, гармонии. «Небо и земля, жизнь и смерть, сознание и непосредственная творческая сила, гений и злодейство оказываются моментами, необходимыми для становления гармонии. Музыкальный образ — это и есть достигнутая гармония земли и неба, осуществленная в красоте правда» (37).

Итог. На мой взгляд главное в трагедии: Пушкину интересно соотношение хорошего и плохого в искусстве. Гений должен нарушать нормы, поэтому он всегда нарушитель, в какой-то мере злодей. Искусство никогда не бывает умильно спокойным, оно всегда борение страстей. В этой трагедии Пушкин рассмотрел это в крайних, чрезмерных воплощениях.

«Каменный гость»

В отличие от предыдущих трагедий цикла в «Каменном госте» нет прямого столкновения двух антагонистов. Статуя командора не может быть оценена в качестве равноправного с доном Гуаном персонажа. Но столкновение всё же есть. В каждой