Почтительность и пристойное поведение

Почтительность и пристойное поведение — аналитические термины. В практическом плане действия, которые они обозначают, налагаются друг на друга. Действие, с помощью которого индивид выказывает свое почтение другим или отказывается делать это, является типичным средством демонстрации того, насколько хо­рошо он воспитан. Некоторые стороны данного наложения можно прокомментировать. Во-первых, осуществляя данный акт пред­ставительского почтения, например предлагая гостю стул, актор обнаруживает, что это можно сделать уверенно и гладко, демонстри­руя самоконтроль и выдержку, а можно — неловко и неуверенно, демонстрируя нерешительный характер. В данном случае мы имеем дело со случайной и побочной связью между почтительностью и пристойностью. Для иллюстрации можно воспользоваться нашими материалами по поводу взаимоотношений между врачами и паци­ентами. Одна из жалоб со стороны врачей заключалась в том, что пациенты не принимают душ перед врачебным осмотром. Прием душа — это способ выказывания почтения врачу и в то же время это возможность для пациента продемонстрировать, что он чисто­плотный человек с хорошими манерами. Другой пример. Громкая речь, крики, пение нарушают право других больных на одиночество и покой, а с другой стороны, указывают на плохое воспитание и от­сутствие контроля за эмоциями.

Влияние той же самой связи между почтительностью и при­стойностью прослеживается в церемониальных сложностях меж­групповой интеракции: жесты почтения, ожидаемые членами одного общества, иногда несовместимы со стандартами пристойности,

 

которых придерживаются члены другого общества. Например, в те­чение XIX в. дипломатические отношения между Великобританией и Китаем были весьма напряженными в силу того обстоятельства, что от британских послов при посещении китайского императора требовался Kot'ow⁴, они же воспринимали этот ритуал как несо­вместимый с их чувством собственного достоинства.

Вторая форма связи между почтительностью и пристойностью проявляется в том, что желание отдать долг уважения другим яв­ляется одним из качеств, которое индивид должен выразить своим поведением, равно как и желание вести себя пристойно является общепринятым способом выражения уважения к окружающим.

Какими бы ни были практические связи между почтительнос­тью и пристойностью, аналитические связи между этими поняти­ями «взаимодополняющие», а не связи идентичности. Образ себя, который индивид должен передать другим, совсем другого типа, нежели тот, который другие должны составить об индивиде. Образы почтения указывают на большое общество, выходящее за рамки непосредственной интеракции, на место, которое индивид зани­мает в иерархии этого общества. Образы пристойности указывают на качества, которые могут быть раскрыты в процессе интеракции благодаря тому или иному социальному положению, занимаемому индивидом, поскольку эти качества связаны больше с тем, как ин­дивид использует свое положение, нежели чем с рангом и местом этого положения относительно положения других.

Далее. Образ себя, который индивид должен передать другим посредством поведения, является чем-то вроде оправдания и вос­полнения того образа, который другие должны передать путем выражения почтения индивиду. Каждый из этих образов может в действительности служить гарантией и способом проверки другого образа. Во многих культурах можно обнаружить формы обмена знаками внимания (interchange). Например, хозяин выказывает уважение гостям, подчеркивая, как рад он их видеть и как высоко он их ценит. Они, в свою очередь, должны хотя бы раз не согласиться со столь высокой их оценкой (offering), показывая тем самым, что они не самонадеянные и не нескромные и что они не сгорают от нетерпения получить благорасположение хозяина. Точно таким же образом, когда мужчина хочет встать при появлении женщины,

⁴ Ритуал, в соответствии с которым лицо, удостоившееся аудиенции у импе­ратора, должно было пасть ниц перед ним и периодически ударяться головой о пол. — Прим. пер.

оказывая уважение к ее полу, а она прерывает и останавливает его, демонстрируя, что она не дорожит своими правами в этом качестве и готова определить ситуацию как такую, которая складывается между равными людьми. Следовательно, в целом, когда некто относится к другим почтительно, он предоставляет им возможность устранить преувеличенную благорасположенность, продемонстрировав тем самым свои хорошие манеры. Посредством этой дифференциации в символизации функций почтения и пристойности общество соз­дает атмосферу, строящуюся на более возвышенных образах, чем те, которые проистекали бы лишь из оценки чьих-либо заслуг. Все согласны с тем, что практично оказывать почтение в отношении других, давая им несколько завышенную оценку и понимая, что такого рода индульгенция будет отклонена и воспринята как сви­детельство хорошего воспитания.

Вместе с тем существуют и другие взаимодополняющие связи между почтительностью и пристойностью. Если индивид чувствует, что ему необходимо вести себя пристойно, чтобы к нему отнеслись почтительно, он должен пребывать в положении, позволяющем ему сделать это. Он, например, должен быть в состоянии скрыть от окружающих те свои стороны, которые могут заставить их прийти к мысли, что он не достоин их внимания, быть в состоянии уединить­ся, когда он находится в неприглядном виде с точки зрения одеж­ды, настроения, позы или действия. Ритуалы уклонения, которые другие осуществляют в отношении его, дают ему пространство для маневра, позволяя демонстрировать только те стороны личности, которые заслуживают уважения. В то же время в результате этого уклонения другим легче уверить себя в том, что почтение, которое они ему выказывают, оправданно.

Чтобы показать разницу между почтительностью и пристой­ностью, я выделил взаимодополняющие отношения между ними. Однако даже этот род зависимости может быть чрезмерно акценти­рован. Тот факт, что человеку не удается выказать должное почтение в отношении других, не освобождает их от обязанности вести себя подобающим образом в его присутствии, какое бы неудовольствие это у них ни вызывало. Точно таким же образом неспособность индивида вести себя пристойно не освобождает окружающих от необходимости относиться к нему с должным почтением. Только путем разделения почтительности и пристойности мы можем оце­нить многие аспекты церемониальной жизни. Например, тот факт, что группа может преуспеть в одной из этих областей поведения и иметь плохую репутацию в другой области...

 

Мы должны понять, далее, что существует масса случаев, когда было бы неправильно со стороны индивида сообщать о себе то, что другие готовы сообщить ему о нем, поскольку каждый из этих двух образов является гарантией и оправданием другого образа. Речь не идет о зеркальном отражении одного образа в другом. Мысль Мида о том, что индивид примеряет на себя установку, которую другие имеют по отношению к нему, кажется нам чрезмерным упрощением ситуации. Индивид скорее должен полагаться на других для заверше­ния картины своей личности, которую ему позволено раскрашивать только определенными красками. Каждый индивид ответствен за пристойность собственного образа и за почтительное отношение к нему других. Чтобы завершенная личность человека получила вы­ражение, люди должны взяться за руки, образуя своего рода церемо­ниальную цепь, когда каждый, выражая почтение и пристойно ведя себя по отношению к тому, кто справа, в ответ получает то же самое от того, кто слева. Можно согласиться, что индивид является обла­дателем уникальной, всецело принадлежащей ему личности. Однако свидетельство этого обладания — полностью продукт совместного церемониального труда: когда та часть личности, которая выражается через пристойное поведение индивида, не более значима, чем та часть, которая выражается другими посредством их почтительного поведения в отношении к нему.

Заключение

Правила поведения, которые связывают актора и реципиен­та, — это социальные связи. Однако многие действия, которые осу­ществляются в соответствии с этими правилами, носят нерегулярный характер и требуют много времени для завершения.

Следовательно, возможностей для утверждения морального по­рядка в обществе немного. Именно здесь церемониальные правила выполняют свою социальную функцию, так как многие из актов, подпадающих под действие этих правил, непродолжительны, не связаны с большими затратами и могут совершаться в процессе каждой социальной интеракции. Какой бы ни была деятельность по своему характеру и сколь бы приземленной она ни была, всегда имеется много возможностей для проведения в ее рамках локальных церемоний, коль скоро в этой деятельности участвуют и другие люди. Посредством этих ритуалов, определяемых церемониальными обя­занностями и ожиданиями, общество наполняется снисхождением и терпимостью. Другие люди своим присутствием постоянно напо­минают индивиду, что как хорошо воспитанный человек он должен

держаться вместе с ними, подтверждая тем самым священность этих других. Жесты, которые мы иногда называем пустыми, возможно, являются на самом деле наиболее содержательными.

Следовательно, важно понимать, что личностное достояние человека (the self) является отчасти объектом поклонения, чем-то сакральным, к чему надо относиться с соответствующей ритуальной заботой, с тем чтобы она предстала перед глазами других в должном свете. Пристойное поведение индивида, когда он вступает в контакт с другими и когда другие с почтением относятся к нему, является средством утверждения этой личности. В равной степени важно понимать, что если индивид должен играть в эту священную игру, то для нее необходимо найти подходящее поле. Окружающая среда должна гарантировать, что индивид не заплатит слишком высокую цену за свое пристойное поведение и что в ответ получит соответ­ствующую почтительную реакцию. Практики почтительности и пристойности должны быть институционализированы так, чтобы индивид был в состоянии развернуть жизнеспособную священную самость и продолжал оставаться в игре на соответствующей риту­альной почве.

Далее. Среда, описанная в терминах церемониальное™ дей­ствия, является местом, где либо легко, либо трудно играть в риту­альную игру наличия самости. Там, где церемониальные практики тщательно институционализированы, как это было, например, в палате А, оказывалось, что личностью быть легко. Когда эти прак­тики не установились, как до известной степени было в палате Б, то в этих условиях личностью быть трудно. То, что в одной палате легко сохранять свою личность, а в другой это оказывается сложным, зависит отчасти от типа пациентов, собранных в палате, и от типа режима, который пытается поддерживать персонал.

Одно из оснований разделения пациентов психиатрических больниц по всему миру на категории, — это степень легко опре­деляемого «умственного расстройства». По большому счету это означает, что пациенты делятся на категории в соответствии с тем, в какой степени они нарушают церемониальные правила социального общения. Существуют весомые практические причины помещения пациентов в разные палаты на этом основании, и действительно, та больница считается отсталой, где не применяется данная практика. Тем не менее подобного рода деление часто приводит к тому, что те, кто безнадежно утратил навыки цивилизованности в одном аспекте поведения, помещаются в непосредственной близости от тех, кто безнадежно утратил навыки цивилизованности в другом

 

аспекте. Таким образом, индивиды, которые по крайней мере готовы сохранять свою личность (project a sustainable self), помещаются в окружение, где это практически невозможно.

Именно в этом контексте мы можем по-новому взглянуть на некоторые представляющие интерес моменты, связанные с эффек­тивностью принуждения и давления на индивида. Если предпо­лагается, что индивид должен вести себя пристойно и выказывать соответствующее почтение, тогда у него должно быть пространство для самоопределения. У него должен быть достаточный запас тех мелочей, которые в его среде используются в русле идиомы по­чтительности (idiom of regard), — сигарет и еды, которыми можно угостить, стульев, которые можно предложить гостям и т.д. У него должна быть свобода движений, чтобы он мог принять позу, которая передает соответствующее уважение к другим и свидетельствует о его хороших манерах. Если пациент привязан к кровати, он может не найти практических причин, чтобы не делать под себя, и, естествен­но, не может встать при появлении женщины. Ему необходим запас чистого белья, если он должен выглядеть, как подобает приличному человеку. Чтобы быть привлекательным, ему может понадобиться галстук, ремень, шнурки для ботинок, зеркало и бритвенные лезвия, словом, он нуждается именно в тех вещах, выдавать которые адми­нистрация отказывается, считая это неразумным. У него должен быть доступ к кухонной утвари, которую его общество рассматривает в качестве подобающей для использования, поскольку он может обнаружить, что мясо неудобно есть при помощи картонной ложки. И, наконец, без каких-либо особых последствий для себя он дол­жен иметь право отказаться от некоторых видов работ, проходящих сейчас под рубрикой «трудовой терапии», выполнение которых его социальная группа считает infra dignitatem⁵.

Когда на индивида оказывается предельное давление, он авто­матически выпадает из круга пристойности. Для него недоступны носители знаков и физические символы, с помощью которых осу­ществляются обычные церемонии. Другие могут выказать почтение в отношении его, но он не в состоянии ответить так, чтобы показать, что он этого достоин. Единственные церемониальные фразы, на которые он способен, это непристойности.

История лечения психических болезней — это история изобре­тения стягивающих, сдавливающих, сжимающих приспособлений, среди которых стесняющие движение перчатки и камзолы, цепи,

⁵ Ниже своего достоинства (лат.) — Прим. пер.

приковывающие к полу и креслу, наручники, «намордники», от­крытый для наблюдения туалет, шланг для обливания, смирительная рубашка, картонные приборы для еды и т.д. Использование этих приспособлений предоставляет обширный материал для размыш­лений о способах, с помощью которых личность лишают почвы для церемониального поведения. С другой стороны, эта история дает нам представление об условиях, которые должны обеспечиваться, чтобы индивиды сохраняли свою личность. К сожалению, и по сей день существуют больницы, где прошлое заведений подобного рода можно изучать опытным путем. Исследователи межличностных цере­мониалов должны разыскивать эти учреждения столь же упорно, как разыскивали исчезающие культуры исследователи форм родства.

В данной работе я отстаивал мысль, что мы можем узнать о це­ремониальных ритуалах, изучая современную светскую ситуацию, а именно ситуацию, в которой оказался индивид, отказавшийся ис­пользовать церемониальную идиому своей группы, в силу чего его госпитализировали. В контексте пересечения культур целесообразно посмотреть на это как на продукт нашего сложного разделения труда, когда пациентов объединяют, вместо того чтобы предоставить каж­дого самому себе. Кроме того, это разделение труда соединяет вместе тех, обязанностью которых является забота об этих пациентах.

Мы, таким образом, подошли к особой дилемме, перед которой стоит медицинский работник. Как член большого общества, он должен принимать меры против больных с психическими расстрой­ствами, которые нарушают правила церемониального порядка, но его профессиональная роль обязывает его заботиться и защищать этих самых людей. Когда акцент делается на «групповую терапию», эти обязанности требуют от него даже большего: он должен теплотой отвечать на враждебность, вниманием — на отчужденность.

Мы видели, что персонал больницы становится свидетелем не­подобающего поведения, при котором нельзя применять обычные негативные санкции, и в то же время медики обязаны использовать по отношению к пациентам принуждение, которое не имеет ничего общего с уважением к личности. Третьей особенностью является то, что персонал должен оказывать услуги пациентам, вроде смены носков, завязывания шнурков или стрижки ногтей, т.е. те услуги, которые за стенами больницы рассматриваются как знак высочай­шего почтения. В условиях больницы подобные действия связаны скорее с чем-то неподобающим, поскольку санитар в то же самое время реализует ту или иную власть и демонстрирует моральное превосходство над своими подопечными. Последняя особенность

 

11-3033

церемониальной жизни в психиатрических больницах заключается в том, что индивиды терпят крах как носители даже минимального церемониального смысла, и другие вдруг понимают, что те, кого они воспринимали в качестве самодостаточных сущностей, удер­живаются в действительности вместе лишь под давлением правил, которые могут быть уничтожены без всяких последствий. О таком понимании, какое появляется обычно на войне или на похоронах родственника, много не говорят, но оно, возможно, заставляет па­циентов и персонал вопреки желанию сплотиться в группу, которую соединяет неприятное знание.

В заключение, таким образом, следует сказать, что современное общество собирает в одном месте нарушителей церемониального по­рядка и обычных членов общества, которые вынуждены там жить. Они обитают там, где правят бал низкие поступки и низкие мысли. Вместе с тем некоторые из них сохраняют приверженность церемониальному порядку за пределами больничных стен. Каким-то образом эти при­верженцы церемониальной жизни должны вырабатывать способы и механизмы выживания без ряда необходимых церемоний.

В данной работе я высказал мысль, что понятия Дюркгейма, связанные с примитивной религией, можно перевести в понятия почтительности и пристойного поведения и что эти понятия могут помочь нам высветить некоторые стороны современной городской светской жизни. Вывод заключается в том, что в определенном смысле этот секуляризованный мир не столь безрелигиозен, как это может показаться. Многие боги канули в прошлое, но сам ин­дивид упорно стремится остаться воплощением важного божества. Он ходит с достоинством и является реципиентом многих малень­ких почестей. Он ревниво следит за тем, является ли достаточным выказанное ему уважение, но, если к нему подобрать ключи, он готов простить своих обидчиков. Из-за относительности статусов некоторые люди могут расценить его влияние как оскверняющее их, другие думают, что они оскверняют его. В любом случае суще­ствует понимание, что они должны относиться к нему с ритуальным вниманием. Индивид, возможно, божество столь жизнеспособное потому, что он на самом деле может осознать церемониальное зна­чение того, как к нему относятся, и он способен вполне самостоя­тельно и адекватно отреагировать на это. В контактах между такими божествами нет нужды в посредниках; каждый из этих богов может служить священником для самого себя.

Чарльз Кули

Чарльз Хортон Кули (1864-1929) — один из зачинателей аме­риканской социологии и социальной психологии, профессор Мичиганского университета. Автор книг: «Человеческая природа и социальный порядок», 1902; «Социальная организация», 1909; «Со­циальный процесс», 1918; «Социологическая теория и социальное исследование», 1930.

Наибольшее влияние на развитие социологической мысли ока­зали два его научных результата. Во-первых, акцент на тщательное изучение самости людей ("Looking-Glass Self), их менталитета как основания человеческих взаимодействий, что стало важной предпосылкой возникновения символического интеракционизма, разработанного Гербертом Мидом. Во-вторых, различение пер­вичных и вторичных социальных групп, анализ особого значения первичных групп как «воспитателей человеческой природы» в про­цессе социализации индивида, становления его личности. Критики Ч. Кули усматривали в его концепциях влияние условий малого города, поскольку он родился, жил и умер в небольшом городке Анн-Арбор, штат Мичиган.

Как показано в базовом пособии учебного комплекса (глава 5), действия человека в обществе начинаются с его поведения в пер­вичной группе. Аргументацию в пользу этого положения читатель найдет в приведенном ниже фрагменте из книги Ч. Кули «Соци­альная организация» (1909).

Н.Л.

ПЕРВИЧНЫЕ ГРУППЫ*

Значение первичных групп. — Семья, игровая площадка и со­седи. — Как велико влияние более широкого общества. — Значение и устойчивость «человеческой природы». — Первичные группы, воспитатели человеческой природы.

Под первичными группами я подразумеваю группы, характери­зующиеся тесными, непосредственными связями (associations) и со­трудничеством. Они первичны в нескольких смыслах, но главным образом из-за того, что являются фундаментом для формирования

* Цит. по: Американская социологическая мысль. Тексты / Общ. ред. В.И. До-бренькова. / Пер. с англ. Т. Новиковой. М., 1996. С. 328-332. Цитируемый текст иллюстрирует содержание главы 5 второго раздела базового пособия учебного ком­плекса по общей социологии.

социальной природы и идеалов индивида. Результатом тесной связи в психологическом плане является определенное слияние индивидов в некое общее целое, так что даже самость индивида, по крайней мере во многих отношениях, оказывается общей жизнью и целью группы. Возможно, наиболее простой способ описания этой целостности — сказать, что они есть некое «мы»; она заключает в себе тот тип сопереживания и взаимного отождествления, для ко­торого «мы» являемся естественным выражением. Человек живет, погружаясь в эту целостность ощущения, и обнаруживает главные цели своей воли именно в этом ощущении.

Не следует предполагать, что единство первичной группы есть единство сплошной гармонии и любви. Это всегда дифференци­рованное и, как правило, состязательное единство, допускающее самоутверждение и различные присвоительные страсти; но страсти эти специализированы сопереживанием и подчиняются или имеют тенденцию подчиняться упорядочению со стороны некого общего настроения. Индивид будет предъявлять какие-то претензии, но глав­ный объект, на который они направлены, будет желанным местом в мыслях других, и он почувствует приверженность общим стандартам служения и честной игры. Так, мальчик будет оспаривать у своих то­варищей место в команде, но превыше таких споров будет ставить общую славу своего класса и школы.

Наиболее важные, хотя никоим образом не единственные сферы этой тесной связи и сотрудничества — семья, игровая группа детей, соседи и общинная группа старших. Они практически универсальны, присущи всем временам и всем стадиям развития; соответственно они составляют основу всего универсального в человеческой природе и в человеческих идеалах. Лучшие сравнительные исследования семьи, такие, как работы Вестермарка¹ и Говарда², представляют ее нам не только как некий универсальный институт, но и как в большей степени одинаковую во всем мире, чем это можно было вывести из преувеличения роли различных специфических обычаев, раннюю школу исследователей. Нельзя сомневаться и во всеобщем преоб­ладании игровых групп среди детей и неформальных объединений среди старших. Такая связь, очевидно, воспитывает человеческую природу в окружающем нас мире, и нет никакой явной причины пред­полагать, что это положение дел где-то или в какое-то время чем-то существенно отличалось. Что касается игры, я мог бы, если бы это не

было предметом обычных наблюдений, привести многочисленные иллюстрации всеобщности и спонтанности группового обсуждения и сотрудничества, которым она дает начало. Главное заключается в том, что жизнь детей, особенно мальчиков приблизительно старше 12 лет, протекает в различных компаниях (fellowships), в которых их симпатии, амбиции и честь часто вовлекаются даже в большей степени, чем это имеет место в семье. Большинство из нас может вспомнить примеры того, как мальчики стойко выносят несправедли­вость или даже жестокость, но не жалуются на товарищей родителям или учителям, например при издевательствах над новичками, столь распространенных в школах, с которыми по этой самой причине так тяжело бороться. А как развита дискуссия, как убедительно обще­ственное мнение, как горячи амбиции в этих компаниях!

И эта легкость юношеских связей не является, как это иногда предполагается, чертой, свойственной только английским и амери­канским мальчикам; опыт нашего иммигрантского населения оче­видно показывает, что потомство даже рестриктивных цивилизаций на Европейском континенте образует самоуправляющиеся игровые группы почти с такой же легкостью. Так, мисс Джейн Аддамс, от­метив почти полную универсальность «банды», говорит о непре­кращающейся дискуссии по поводу каждой детали деятельности банды, замечая, что «в этих социальных песчинках, если можно так выразиться, молодой гражданин учится действовать на основе своих собственных решений»³.

О соседской группе можно сказать в общем, что, начиная с того времени, когда люди стали образовывать постоянные поселения на земле, и по крайней мере вплоть до появления современных индустриальных городов она играла главную роль в первозданном, сердечном общежитии людей. У наших тевтонских предков сельская община была, по-видимому, основной сферой сопереживания и взаимопомощи для простых людей на протяжении всех «темных» и средних веков и во многих отношениях она остается таковой и в настоящее время. В некоторых странах мы все еще застаем ее былую жизненность, особенно в России, где мир, или самоуправляющаяся сельская группа, является главной сценой жизни наряду с семьей для примерно 50 миллионов крестьян.

В нашей собственной жизни близость с соседями была нарушена в результате роста запутанной сети более широких контактов, кото­рая оставляет нас чужаками для людей, живущих в том же доме, что и

 

¹ The History of Human Marriage.

² A History of Matrimonial Institution.

³ Newer Ideals of Peace. P. 177.

 

мы. Этот принцип работает, хотя и менее очевидно, даже в деревне, ослабляя нашу экономическую и духовную общность с нашими со­седями. Насколько этот процесс характеризует здоровье развития и насколько болезнь — до сих пор, наверное, все еще не ясно.

Наряду с этими практически универсальными типами первичной связи существует множество других, формы которых зависят от особенного состояния цивилизации; единственно существенная вещь, какяуже сказал, — это некая близость и слияние личностей. В нашем собственном обществе, будучи слабо связаны местом проживания, люди образуют клубы, братства и тому подобное, основанные на сходстве, которое может привести к реальной близости. Многие такие отно­шения складываются в школе и колледже, а также среди мужчин и женщин, объединенных в первую очередь своим занятием, как, например, рабочие одной профессии и т.п. Там, где налицо хоть не­большой общий интерес и общая деятельность, доброжелательность растет как сорняк на обочине.

Но тот факт, что семья и соседские группы являются наиболее влиятельными в открытую будущему и пластичную пору детства делает их даже в наше время несравненно более значительными, чем остальные группы.

Первичные группы первичны в том смысле, что они дают инди­виду самый ранний и наиболее полный опыт социального единства, а также в том смысле, что они не изменяются в такой же степени, как более сложные отношения, но образуют сравнительно неизменный источник, из которого постоянно зарождаются эти последние. Ко­нечно, они не являются независимыми от более широкого общества, но до некоторой степени отражают его дух, как, например, немецкая семья и немецкая школа довольно отчетливо несут на себе печать немецкого милитаризма. Но он в конечном счете подобен приливу, проникающему в устья рек, но, как правило, не поднимающемуся по ним достаточно далеко. У немцев и еще в большей степени у русских крестьянство создало традиции свободного сотрудничества, почти независимые от характера государства; и существует известная и хорошо обоснованная точка зрения, что сельская коммуна, самоу­правляющаяся в том, что касается ее местных дел, и привыкшая к дискуссии, является очень широко распространенным институтом в устоявшихся сообществах и наследницей автономии, схожей с той, которая ранее существовала в семейной общине. «Создает царства и устанавливает республики человек, но община кажется прямо вышедшей из рук Всевышнего»⁴.

В наших городах переполненные дома, общая экономическая и социальная неразбериха нанесли семье и соседству глубокую рану, но, учитывая подобные условия, тем более замечательна та живу­честь, которую они выказывают; и нет ничего, на что совесть эпохи была бы настроена более решительно, чем на их оздоровление.

Итак, эти группы являются источниками жизни — не только для индивида, но и для социальных институтов. Они лишь частично оформляются особыми традициями и в большей степени выражают некую всеобщую природу.

Религия или правительство других цивилизаций могут показать­ся нам чужими, но детская и семейная группы повсеместно имеют общий жизненный облик, и в них мы всегда можем чувствовать себя как дома.

Я полагаю, что только через человеческую природу мы можем понять те чувства и импульсы, которые являются человеческими постольку, поскольку возвышаются над чувствами и импульсами животных, а также и в том смысле, что они свойственны чело­вечеству в целом, а не какой-то отдельной расе или эпохе. Сюда включаются, в частности, сопереживание и бесчисленные чувства, частью которых они являются: любовь, негодование, честолюбие, тщеславие, почитание героев и чувство социальной правды и не­правды⁵...

Вернемся к первичным группам: идея, которая здесь отстаива­ется, состоит в том, что человеческая природа не есть нечто такое, что существует отдельно в индивиде, но есть групповая природа, или первичная фаза общества, относительно простое и всеобщее условие социального сознания. С одной стороны, это нечто большее, чем простейший, врожденный инстинкт, хотя он и включается сюда. С другой стороны, это нечто меньшее, чем более совершенное раз­витие идей и чувств, которое обусловливает возникновение инсти­тутов. Именно эта природа развивается и выражается в подобных простых, непосредственных группах, которые достаточно схожи во всех обществах: семье, соседских группах и игровых площадках. В их существенном сходстве можно обнаружить эмпирическую основу схожих идей и ощущений в человеческом сознании. В них, где бы это ни было, и зарождается человеческая природа. Человек не имеет ее от рождения; он может обрести ее лишь благодаря товариществу: в изоляции она приходит в упадок.

 

⁴ De Tocqueveille. Democracy in America. Vol. I. Chap. V.

⁵ Эти аспекты более подробно рассмотрены автором в книге "Human Nature and the Social Order".

Талкот Парсонс

Сведения о Т.Парсонсе приведены перед его текстом в раз­деле 1. Ниже помещена, с сокращениями, его статья, в которой с позиций структурно-функционального анализа раскрываются современные аспекты фундаментальной проблемы социализации человека, общая характеристика которой дана в базовом пособии учебного комплекса (глава 4).

Н.Л.

ПРОЦЕСС СОЦИАЛИЗАЦИИ И СТРУКТУРА РЕФЕРЕНТНЫХ ГРУПП*

Для последних примеров положительной кодификации я выбрал общий обзор некоторых основных моментов процесса социализа­ции, в котором специально подчеркиваются условия его отношения к системам референтных групп. При помощи этого анализа я надеюсь, хотя и ориентировочно, «замкнуть круг», сделать набросок в выс­шей степени «динамичного» процесса, который связан с основной классификацией уровней структурной организации общества, рас­смотренной мною в первом разделе¹. Следующая цель настоящего раздела — это хотя бы немного показать то исключительно важное значение, какое имеет для социолога теснейшая связь между органи­зацией отдельной личности и организацией социальной системы.

В качестве отправного пункта своего анализа я беру точку зрения, в настоящее время широко известную и общепринятую, что основной характер структуры отдельной личности сложился в процессе социализации на основе структуры систем социальных объектов, с которыми она имела связь в течение своей жизни, включая, конечно, культурные ценности и нормы, институциона­лизированные в этих системах². Это та группа систем социализации, которую мне хотелось бы рассматривать как референтную группу систем, связанную с процессом социализации.

* Цит. по: Парсонс Т. Общетеоретические проблемы социологии // Социология сегодня: проблемы и перспективы. / Пер. с англ. В.В. Воронина, А.К. Жирицкого, О.Н. Яковлевой. М., 1965. С. 58-65. Цитируемый текст иллюстрирует содержание гла­вы 4 второго раздела базового пособия учебного комплекса по общей социологии.

¹ Социализацию, конечно, не нужно связывать, хотя это часто происходит, с
процессами структурных изменений в обществе, в котором она протекает.

² Наиболее подробное изложение этого взгляда можно найти в моей работе
«Family, Socialization and Interaction Process» (1955. Chaps. 2-4).

Мой тезис заключается в том, что процесс социализации про­ходит ряд стадий, определяемых как подготовка к участию в различ­ных уровнях организации общества; только некоторые избранные меньшинства готовятся участвовать с сознанием всей ответствен­ности в более высоких уровнях организации. Системы ориентации, включенные в процесс социализации, не являются поэтому просто «соотнесенными» к сериям организационных уровней, рассмотрен­ных в первом разделе; в действительности они представляют собой особые разновидности организации на соответственных уровнях. Как в первом разделе, так и здесь важно построить непрерывный ряд, который бы связывал низ и вершину модели³. Все приведенные ниже примеры взяты из американского общества.

Я попытаюсь обрисовать довольно схематично три основные стадии процесса социализации в нашем обществе, каждая из кото­рых, в свою очередь, подразделена на две более ярко выраженные подстадии. Первая из них имеет место в семье, вторая концентриру­ется в начальной и средней школе и третья — в колледжах, в высших и профессиональных школах. Как и следовало ожидать, разделение на категории имеет тенденцию становиться менее четким по мере приближения к вершине шкалы, поскольку институционализация на этом уровне еще несовершенна.

Как было замечено в первом разделе, основная семья пред­ставляет особый тип первичной, или технической, социальной системы, одна из важнейших функций которой — социализация детей. Мы можем говорить о трех основных стадиях процесса в период, когда семья играет главенствующую роль. Первой является стадия так называемой «устной идентификации», приобретающая особо важное значение к концу первого года жизни ребенка. Она может быть названа «протосоциализацией», поскольку имеет дело с образованием базиса, на котором может быть построена структура позитивно социализированной личности. Вторая стадия включает в себя упомянутую фрейдовскую «первую настоящую привязанность к объекту», или период «любовной привязанности» ребенка, преиму­щественно к матери. Третья — это период возникновения у ребенка чувства враждебности к отцу из-за чрезмерной любви к матери.

Первая стадия не представляет большого интереса, учитывая, что она должна быть принята как нетребующая доказательства.

³ Разделяя некоторые психоаналитические взгляды относительно весьма боль­шого значения социализации в ранние годы детства в основной семье, я, однако, не делаю из этого вывод о том, что более поздние стадии не имеют значен