Библия, книга деяний, гл. 12, ст. 7

Когда Пьетро с болью и не без усилия открыл глаза, его взгляд наткнулся на низкий сводчатый потолок.

«Где я? Что я здесь делаю? Почему все тело так болит?» думал Пьетро сознавая, что лежит на каменном полу.

Помогая себе руками он с трудом приподнялся и, подвинувшись, прислонился к каменной стене. Он находился в небольшом помещении, напоминающем монашескую келью, но несравненно грязнее. Из маленького окошка под самым потолком лился нестройный свет. Утро? Вечер?

Внезапно, на противоположной стене Пьетро заметил большой крест – тень от решетки чертила его на стене, и крест, казалось, плыл в тихом, невечернем свете. У Пьетро на глаза навернулись слезы. Он понял, что его Спаситель напоминает ему, что Он с ним, и что все находится под Его зорким оком. Пьетро очень обрадовался этой мысли. Он почувствовал, как к нему возвращаются силы, и перевел взгляд со стен на свое собственное тело, осторожно ощупал руками голову. На макушке была огромная шишка, а на теле оказалось много синяков. Но Пьетро ничего не помнил – упал ли он откуда, побили ли его? Он подумал, что хорошо было бы умыться, и эта мысль, как вспышка, выхватила перед ним трехглавое чудовище в купальне. Неужели это был не сон?

Внезапно Пьетро вспомнил про грамоту императора и его руки потянулись к тому месту, где было зашито письмо. Его сердце дрогнуло. Без этой грамоты Папа вряд ли примет его, простого крестьянина. А это значит, что Пьетро подвел своих братьев, которые так надеялись на него, которые так молились за него. Это даже могло пошатнуть их веру в то, что Господь благоволит избранному им пути.

Пьетро встал на колени и начал молиться. Вернее, в силу установившейся с детских лет привычки, молился Пьетро и говорил с Богом постоянно. На этот раз он просто кричал к Нему:

«Боже мой, что такое я сделал? Чем прогневил Тебя? Прости меня, в чем слукавило сердце мое. Не попусти, чтобы из‑за моего греха, моей немощи пострадали братья мои!»

Он еще долго молился, исследовал свое сердце, и все больше приходил к внутренней убежденности в том, что все, что случилось с ним, должно было для чего‑то произойти. Но голова его гудела, и ему тяжело было собраться с мыслями.

Встав с молитвы он пошатываясь подошел к двери и попытался ее открыть, но она не поддавалась. Значит, он действительно находился в тюрьме. Зловоние, исходящее из угла камеры, где находился большой глиняный горшок, служащий туалетом, подтверждало его грустную догадку.

Пьетро стал стучать. В конце концов он хотел знать, каким образом он здесь оказался и что сталось с его письмом. Но как ни тарабанил Пьетро в тяжелую дверь, обшитую листами бронзы, на его стук никто не пришел. Выбившись из сил Пьетро опустился на грязную солому, очевидно служившую узникам постелью. Делать было больше нечего и Пьетро лег на спину и с трудом расправил тело, каждый член которого испытывал сейчас боль. Он закрыл глаза и продолжил свой разговор с Богом, который унес его далеко за пределы тесной камеры, в мир свободы, в его лесную келью, к его возлюбленным братьям. «Если бы только я смог что‑то сделать для них», взмолился Пьетро. «Господи, пошли нам избавление!»

Из полусна Пьетро вывел звук приближающихся шагов. Лязгнул замок, тяжелая дверь распахнулась, и в камеру вошел человек, облаченный как монах, со связкой ключей на поясе и с факелом в руке. Наверное, мелькнуло в голове у Пьетро, он находился в монастырской тюрьме. Пьетро хотел что‑то сказать монаху, спросить его о чем‑то, но тот не обращал на него никакого внимание, вставляя факел в отверстие в стене.

Вслед за ним в комнату вошел другой человек – пожилой римлянин, вместе с которым в комнату казалось влился какой‑то особенный воздух. Одет он был просто, но не без некоторой изысканности, так что даже Пьетро, который не был искушен в моде, каким‑то образом почувствовал, что эта кажущаяся простота стоит немалых денег. Впрочем, возможно что это чувство исходило не столько из одежды, сколько из‑за внутреннего величия этого статного старца. Сердце Пьетро затрепетало – он знал, что явился его избавитель. Пьетро даже показалось, что он видел этого человека минутой раньше – во сне. Он и сейчас сомневался – не снится ли ему все это? На всякий случай он ущипнул себя за руку.

Этот быстрый жест не укрылся от седовласого старца. Он тихо улыбнулся, дал знак тюремщику удалиться и пристально посмотрел на Пьетро, который успел подняться на ноги и теперь приветствовал своего гостя низким поклоном.

«Так ты и есть тот самый Пьетро из Моронне, святой отшельник, человек Божий?» спросил он с любопытством разглядывая Пьетро, представлявшего собою довольно жалкое зрелище – его волосы и борода скомкались от застывшей крови, под левым глазом красовался огромный, чернеющий синяк, а серая риза была разорвана в нескольких местах.

Пьетро упал на колени.

«Прошу тебя, Божий человек, кто бы ты ни был, не величай меня так, ибо я вовсе не тот, о ком ты говоришь. Я – человек–грешник, Пьетро, живущий в Моронне, спасающийся с прочими в горах. Никто не свят, как только Бог!»

«А Папа?» неожиданно спросил старец.

Пьетро на мгновение замер. Что ответить этому человеку? Скажет он ему, что Папа и вправду свят, и тогда нарушит Слово. Если же признает обратное, ему могла грозить смертная казнь – именно такими вопросами, слышал он, и занималась новоучрежденная инквизиция. Пьетро должен быть честен, но мудр. Он внимательно посмотрел на старца.

«И за Первосвященника надобно было жертву за грех приносить», сказал Пьетро.

Старец посмотрел на него с растущим уважением.

«А ты умнее, чем кажешься, Пьетро из Моронне», сказал он, и добавил. «И намного опаснее».

Пьетро вздрогнул. Неужели он ошибся? Неужели его подвели его внутренние глаза? Старец, заметив его реакцию, дружественно, почти доверительно улыбнулся и сказал:

«Меня тебе нечего бояться – что, надо сказать, в Риме не правило, а исключение».

«Кто ты?» осторожно спросил его Пьетро. «Может статься, я слышал твое доброе имя?»

«Имя мое, и моего отца наверняка слышал даже такой затворник как ты, Пьетро», снова улыбнулся старец. «Я – кардинал Джованни Колонна».

Пьетро упал на колени и низко склонил голову. Кардинал Джованни Колонна! В ту пору кардиналов было всего двенадцать, по числу апостолов, а потому их имена знали все римляне, а о наиболее известных слухи доходили до самых далеких уголков – пусть даже с большим запозданием.

Колонна–Младший называли его, несмотря на солидный уже возраст. Пьетро прежде слышал о нем, и о его дяде, знаменитом кардинале Джованни Колонна–Старшем, который был известен своей благотворительностью и миротворчеством, но прежде всего дружбой с Франциском Ассизским. До скита Пьетро доносились также слухи о том, что Колонны в Риме популярнее самого Понтифика, что вызывало, согласно злым языкам, гнев и недовольство Папы Григория.

Пьетро не знал того, о чем знал каждый в Риме – что папская булла In Coena Domini являлась по сути нападкой на семейство Колонна – отлучением их от Церкви. Но отлучения этого никто всерьез не принял, и Колонна продолжали находиться на самых влиятельный постах курии. Этот в высшей степени интересный феномен не был обязан своим происхождением терпимости пап, но выстроился благодаря их тонкой политической игре. Дело в том, что у пап был еще один, и не менее грозный и куда более коварный враг – семейство Орсини, которые, в свою очередь, являлось традиционым врагом рода Колонна. Благодаря этим двум родав в папской курии установилось зыбкое равновесие, малейшие изменения в котором моментально влияли на общую обстановку в колледже кардиналов. Всего этого Пьетро еще не знал и не мог знать.

«Так что же с тобой случилось, Пьетро из Моронне?» спросил Кардинал, поднимая Пьетро с колен и заглядывая ему в глаза.

«Какие‑то бандиты напали на меня, избили, и украли у меня очень важное письмо», сказал Пьетро.

«И кому предназначалось это письмо?» поинтересовался Кардинал.

Пьетро тоже посмотрел на Кардинала.

«Папе», сказал он. Разве могли у него быть секреты от такого человека, как кардинал Джованни Колонна. «А как», спросил он, с любопытством глядя на старца, «вы узнали обо мне?»

Кардинал распахнул свою тонкую простую тунику и откуда‑то изнутри достал знакомый Пьетро листок бумаги.

«Письмо!» воскликнул Пьетро. «Слава Богу! Оно цело!»

«Воздай лучше Богу славу за то, что ты сам остался цел», сказал старец, все еще не отдавая Пьетро письма. «Это письмо могло – и может еще – стоить тебе жизни. И не только тебе одному, как я понимаю из этого письма – но и твоим братьям».

Пьетро вздрогнул. Как? Каким образом он мог подвергнуть опасности своих братьев?

«Если бы это письмо попало к Папе», тихо продолжил старец, «тебя бы тотчас закололи, а твои братья попали бы на самый верх долгого списка еретиков, от кого его Святейшество стремится избавить Церковь».

Пьетро не верил, не хотел верить услышанному. Почему бы Папа вдруг сделался его врагом? И какое отношение к этому имеет письмо? Отвечая на его немой вопрос кардинал сказал:

«Вот и видно, что ты отшельник, и ничего не знаешь о том, что происходит в Риме. Всем давно уже известно, что с недавних пор Император Фридрих возглавил тот список, о котором я тебе уже говорил».

Пьетро с недоумением посмотрел на него.

«Папа ненавидит императора по одной простой причине – он охотится за его короной и землями», объянил он ошарашенному Пьетро. «Когда Фридрих занемог в Отранто Папа поспешил отлучить его от Церкви, надеясь, что тот вскоре умрет и тогда Папа сам сделается императором. Но Фридрих неожиданно для всех пошел на поправку, и вскоре, чтобы доказать свою преданность Церкви, отправился в Святую землю, где одержал ряд решительных побед и совершенно расправил перышки. Оттуда он еще страшнее для Папы, чем из Германии. Поэтому все друзья императора сделались врагами папы. Понимаешь ли ты теперь, Пьетро из Моронне?» завершил он, протягивая Пьетро злосчастное письмо.

Пьетро взял письмо, при этом не промолвив ни звука. Он не знал, что ему думать, чему верить.

«Так что ты намереваешься делать с этим письмом?» спросил Кардинал.

Пьетро еще постоял немного раздумывая, наконец ответил, протягивая письмо Кардиналу.

«Я доверяю вам судьбу этого письма. Точно также, как я доверяю вам и мою жизнь – если она нужна вам».

Кардинал забрал письмо. Складочки у его губ открыли Пьетро, что он поступил правильно.

«Вот и хорошо, брат Пьетро», сказал Кардинал, поднося письмо к горящему факелу. Бумага быстро почернела и вспыхнула ярким пламенем.

Пьетро зажмурился. Он еще сомневался в правоте своего поступка.

«Почему?» спросил он, когда письмо догорело на полу и Кардинал раскидал пепел носком сапога, «почему вы это делаете? Почему вы это для меня делаете, я хотел сказать?»

«Ты уже не веришь в римское бескорыстие?» засмеялся Кардинал. «Сколько тебе лет, Пьетро?» спросил он уже серьезным голосом.

«Тридцать один», смущенно ответил Пьетро. Большинство считало его гораздо более старым.

«Тридцать один», повторил кардинал. «Иисус вышел на служение в этом возрасте. А брату Франциску из Ассизи было двадцать восемь лет, когда мой отец – его называют моим дядей – кардинал Джованни Колонна–Старший его встретил. Он тогда так же, как ты, пришел в Рим, чтобы узаконить свой Орден. Тогда этот самовлюбленный нахал Лотарино де Конти, сделавшийся Папой Иннокентием III выгнал Франциска с позором, заявив, что устав того годится разве что свиньям. А отец, слушавший то же, что слушал де Конти, поверил Франциску. Он потом последовал за этим молодым человеком, нашел его на улице, в полном отчаянии, не знающим куда идти и что делать. Отец поддержал его, взял к себе домой, а потом всячески хотатайствовал за него, оберегая все еще внезаконный Орден от гонений». Он внимательно посмотрел на Пьетро. «Мой отец был замечательным человеком – справедливым и милосердным, хотя мог быть и жестким, даже жестоким. На свои деньги он построил много больниц и приютов, его усилиями был предотвращен ряд кровавых междоусобных войн. Но это уже мало кто помнит, а скоро и совсем никто не вспомнит… А вот ты, молодой отшельник», Кардинал заглянул Пьетро в глаза, «ты что слышал о моем отце?»

Пьетро несколько смутился.

«Да, я слышал о нем, как о друге Франциска, и что он построил много больниц для бедных, а братья францисканцы трудились в них».

«Вот видишь», задумчиво произнес Кардинал. «Если бы не Францис, о моем отце и не вспомнили бы. А вообще,» добавил он, «прошло не так много времени со смерти брата Франциска, а как изменился его орден. Франциск сейчас и не узнал бы его. Впрочем, может я не прав, и может не все так плохо… Отвечая, наконец, на твой вопрос, зачем я тебе помогаю, в чем моя корысть», улыбнулся Кардинал Джованни. «Я хочу, если ты мне позволишь, стать для тебя тем, чем стал для Франциска мой отец. Я хочу помочь тебе и твоему Ордену стать на ноги. И может быть, спусть много лет, кто‑то и помянет меня добрым именем, поминая твое доброе имя, Пьетро из Моронне. В этом есть, признаюсь, немного римской гордости, но у кого ее здесь нет?»

Последние несколько часов привнесли столько перемен в жизнь Пьетро, что он пребывал в некоторой растерянности. Кроме того его члены ныли, а в голове что‑то гудело. Но теперь он точно видел, каким чудесным образом Бог спас его и братию. Позднее он еще подумает над всем тем, что сказал ему Кардинал Колонна. Но и теперь уже Пьетро ясно видел, что это был человек, которого в его жизнь послал Бог. Говорить Пьетро не мог. Он хотел опуститься на колени перед своим спасителем, но Кардинал удержал его.

«Зачем все это? Ты чище и лучше меня, Пьетро. Впрочем», он осмотрел его сочувственно, «не такой уж ты и чистый. Пойдем‑ка поскорее ко мне домой. Там тебя помоют и накормят, и позаботятся о твоих ранах. А потом мы с тобой еще поговорим – о многом поговорим. Ну, пойдем же».

Петр сделал шаг к двери, но как будто что‑то вспомнил и остановился.

«А как к вам попало это письмо?» спросил он.

«Я его выкупил у людей Главного», тихо сказал Кардинал. «У меня с ними уговор такой. Они знают, что Главный им бы все равно ничего за это письмо не заплптил. Вот они и пришли ко мне».

«А Главный – это кто?» недоумевающе спросил Пьетро.

«Главный – это тот, которого ты видел в купальне», ответил кардинал.

Пьетро тут же вспомнил обрюзгшую седую голову и искаженный в гримасе гнева рот, и слова: Выбейти‑ка душу из этого вора.

«А кто этот человек?» недоуменно спросил Пьетро.

«Как?» удивленно посмотрел на него Кардинал. «Ты еще не догадался? Это и был его Святейшество, Папа Григорий со своими конкубанками. Их у него целый гарем. Ну, пойдем же, Пьетро из Моронне. Ты поедешь по Риму на карете. Тем более, что идти ты, как я вижу, не можешь».

Глава 9

Озарение

«Мы сделали все, что было в наших силах – и даже больше того», сказал Адриан, придерживая Анну за плечи, покачивая и успокаивая ее.

Их странствию пришел конец, они оба понимали это. Больше идти у них не было сил, да и некуда было больше идти.

«Я не хочу умирать медленно», тихо сказал Адриан. «Я уже достаточно времени так умираю – целых десять лет».

«И что ты предлагаешь?» проговорила Анна сквозь слезы. «Покончить самоубийством? Как ты себе это представляешь?» Он хотел что‑то сказать, но она не захотела слушать. «Я не хочу умирать, не хочу, не хочу…»

«А разве у нас есть выбор?» спросил Адриан. «Мы все равно умрем, притом очень скоро и очень мучительно».

«Нет выбора? Никогда не верила людям, которые говорят, что у них нет выбора. Они делают ужасные вещи, эти люди, которые говрят, что нет выбора», шептала сквозь слезы Анна. «Я не хочу… Понимаешь ты, не хочу бояться тебя, бояться себя… Да, я умру, но я не хочу умирать от твоей руки, равно как и от своей. Я знаю, это очень, очень эгоистично – но я прошу тебя, не делай этого».

Весь мир казался теперь далеким и ллюзорным для нее. Прошло, перегорело все, что представляло для нее важность на поверхности. Рассеялась, будто никогда ее и не было, страсть к Винченцо. И только один человек, Адриан Фера был нужен и важен для нее сейчас. И этот челове готов был в любой миг отнять ее и свою собственную жизнь. Адриан прижал ее ближе к себе. Почему все должно быть так ужасно? Почему все так ужасно несправедливо? Почему тот человек, который ему был дороже всего мира, должен мучиться и умирать на его глазах или от его руки? Они сидели в кромешной тьме, прижавшись друг ко другу, ища друг в друге утешения, ища утешить друг друга. Но чем они могли утешиться?

«Когда я умру», прошептала Анна, «я, наверное, буду выглядеть как скелет. Но этого все равно никто не увидит в этой тьме, поэтому это не страшно. Совсем не страшно. Зато у нас будет еще много–много времени вдвоем – мы можем говорить и говорить, пока хватает сил. Мы можем заговориться до смерти», она попыталась улыбнуться. «Я буду рассказывать тебе стихи – я знаю много, много стихов. А ты будешь рассказывать мне разные истории. Расскажешь о себе – как ты жил все эти годы без меня».

«Плохо жил», признался Адриан. «Не хочу даже вспоминать».

«Тогда ты расскажешь мне свои истории про архитектуру, про пап, про церковь…»

«Ты рассуждаешь так, будто у нас вся жизнь впереди», тихо сказал Адриан.

«А разве не так? Сколько ею ни сталось – все же это наша жизнь. И я еще о многом, об очень многом хотела порассуждать с тобой».

«О чем например?»

«Например, о смысле жизни. Ведь должен же быть какой‑то смысл? Или я совсем отстала от жизни? Да нет, я верю, что во всем есть какой‑то смысл. Но я не могу его уловить, он – как дыхание, ускользает от меня каждый раз, как я чувствую, что обрела его».

«Смысл жизни?» отозвался он. «Какой смысл? Вот, рождается ребенок, человек, рождается в такой вот непролазный лабиринт, у которого нет конца, нет выхода, и идет себе вместе со всеми, поет песни. И его не мало не смущает тот факт, что он идет в никуда. Он просто идет, и ему иногда больно, иногда весело. И только когда он подходит к своей черте, к глухой стене, к которой подходят все, когда остается один, тогда он начинает паниковать, биться. Но что за дело до него другим? Тем, которые все еще идут и поют песни о выходе из лабиринта? Они еще не знают, не хотят знать, что его нет».

«А как же вера в Бога?» спросила Анна. «Неужели все это выдумки – религиозный Диснейленд, как ты сказал тогда, в Ватикане? За эти недели, что я провела с тобой, я многое поняла, но много новых вопросов открылось. И я хочу знать ответы».

«Интересно», заметил Адриан, «что ты еще хочешь что‑то знать… Что это может изменить? Да, действительно, в человеческой природе есть какая‑то неизъяснимая загадка. Что это? Я ничего не понимаю… Что влечет тебя? Что влечет меня? Почему мы так цепляемся за жизнь?»

«Это именно тот самый вопрос, на который я хочу найти ответ», сказала она прижимаясь к нему. Наверное, там, наверху, уже говорят о ней как об очередной жертве профессора Фера. Почему все так несправедливо?

«А скажи мне, Адриан», попросила она. «Ччто станет с нашими душами когда мы умрем? Ты веришь в душу?»

«Душе для своего существования нужно тело», сказал он. «Нет тела – не будет и души».

«Но разве не верят многие люди в то, что душа и после смерти тела остается жить?» не унималась Анна.

«Люди во что только не верят», отозвался Адриан. «Впрочем, когда‑то христиане считали, что после смерти человека душа как бы засыпает, и пробуждается только в Судный день – для того, чтобы быть либо оправданной, либо осужденной. Думаю, меня устроила бы уже первая часть их верований – душа засыпает и исчезает, успокаивается навеки, не знает ни терзаний ада, ни пытки ожидания суда. Она просто спит и спит – спит вечно».

«А я, наверное, не хотела бы вечно спать», сказала Анна, и даже в темноте Адриан мог видеть ее грустную улыбку.

«Давай не будем пока о грустном», попросил ее Адриан. «В конце концов, скоро мы узнаем, что случается с человеком, когда тот умирает».

«Но все же, скажи мне, Адриан,» не унималась Анна. «Как может жизнь быть такой абсурдной штукой? Зачем все эти высокие мечты, идеалы, сны, стремления… Зачем столько возиться с человечком? Мы совершенно потеряны в неисчеслимых галактиках нас окружающих. Что такое жизнь? Сознание? Зачем они? Вспыхнет где‑то на задворках космоса жизнь, на миг вспыхнет, как летом светлячок, и снова все поглощено тьмой. Я боюсь этой тьмы, Адриан… Боюсь, что она поглотит меня».

«Я сейчас в последний раз зажгу зажигалку», сказал Адриан. «Закрой глаза, а то будет ярко».

Анна приготовилась. Неужели она еще раз увидит что‑то своими глазами? Неужели они еще не растворились в этой темноте? Вспыхнул огонек зажигалки. Анна вздрогнула и открыла глаза. Она ожидала увидеть перед собой острие меча, которым она будет избавлена от мучительного умирания от голода, жажды и безумия. Но вместо этого она увидела, как Адриан закуривает сигарету – ту самую, что продал ему таксист.

«Я приберег лучшее напоследок», слабо улыбнулся он, выдыхая из легких сладкий дым и протягивая сигарету Анне.

«Ты же знаешь, что я не курю», сказала она.

«Это – совсем другое», настаивал Адриан.

«И все‑таки я не буду менять свои привычки перед смертью», слабо улыбнулась Анна. «Кури сам. И можешь никуда не ходить».

«Что ж, пускай будет так,», сказал Адриан, и огонек сигаретки переместился в сторону и загорелся ярче. «Ты сказала, что знаешь много стихов», сказал он, после долгой паузы выдыхая дым, который теперь со всех сторон окутывал Анну. «Почитай мне что‑нибудь».

Анна задумалась на минуту.

«???

Она замолчала. Снова сделалось тихо, и было слышно только, как потрескивает, сгорая, сигаретка Адриана. Огонек ее то разгорался ярче, высвечивая красным светом лицо профессора, то тускнел. Анна глядела на этот свет, последний свет в ее жизни, и слезы выступили у нее на глазах. Преломленные в слезах перед нею кружились теперь десятки огоньков, движущихся по причудливым орбитам.

Внезапно Анна почувствовала удивительную легкость, а ее мысли начали выходить из под ее контроля, так что ей начало казаться, что она наблюдает за ситуацией, за собою даже как бы со стороны. Она подумала, что это, наверное, эффект от дыма той маленькой сигаретки, которую молча курил Адриан.

Анна стало казаться, что все вокруг них каким‑то образом переменилось. Подземелье перестало пугать ее. Оно было всего лишь проходом куда‑то, а не пунктом назначения. Ей стало казаться, что она теперь может встать и уйти отсуда – выйти на воздух, на свет. Надо только, чтобы кто‑то показал ей дорогу. Она снова стала вглядываться в плящущие перед ней огоньки. Ей вдруг показалось, что они не просто пляшут – они рисуют что‑то. Вглядевшись, Анна ахнула – огоньки рисовали перед ней прекрасный, залитый веселыми огнями корабль, огромную яхту, плывущую в море под алыми парусами – парусами прозрачного дыма, окрашенного огоньком тлеющей сигареты. Яхта то становилась реальной, вырастая перед Анной в размере, то уменьшалась, почти пропадала где‑то в дыму.

«Мне кажется», сказала Анна, прислушиваясь удивленно к своему собственному голосу, «что у меня начанаются галлюцинации».

«И что–же тебе видится?» поинтересовался Адриан, снова выдыхая дым.

«Мне видится прекрасный корабль с алыми парусами», сказала она. «Корабль, который я как будто когда‑то уже видела – он приплывал ко мне во сне».

«Ничего удивительного», кивнул Адриан. «Воскурять в подземелье гашиш было древним скифским погребальным обычаем – они бросали на угли немного травы, и тогда только проводили свою погребальную церемонию. А корабль, или лодка, всегда были символами смерти – точнее переправы из этой жизни в жизнь потустороннюю».

«На все‑то у тебя есть объяснения», отозвалась Анна. «А вот откуда приплыл этот корабль – можешь ты мне это сказать?»

«Из далекой земли Хереса???», сказал Адриан. «Это корабль, который приплывает за душами. Его нельзя увидеть глазами смертных».

«Пожалуйста, зажги еще раз свет», попросила Анна. Ей хотелось еще раз посмотреть на него, на себя теми глазами, которыми она смотрела на мир двадцать семь лет. Скоро этот мир навсегда потухнет для нее, как слабый огонек зажигалки.

Вспыхнул огонек, осветились мрачные стены подземелья, озарилось лицо Адриана. Внезапно, он вздрогнул и вскрикнул.

«Смотри!» быстро вскинула он руку, указывая куда‑то.

«Что там? Корабль?» испугалась Анна.

«Дым!» прошептал Адриан. «Он движется!»

Анна быстро повернулась туда, куда указывал Адриан. Действительно, поднимаясь под потолок дым, стелился по стене, жался к ней, и медленно но направленно двигался куда‑то вправо, в темноту пещеры.

«Скорее!» крикнул Адриан, вскакивая на ноги. «Дым куда‑то уходит. Значит, ему есть куда уходить. Он покажет нам дорогу!»

Внезапно зажигалка погасла.

«Нет!» закричал Адриан. «Только не сейчас!»

Он стал чиркать ею, но кроме искр никакого света она не давала. Анна была уже на ногах.

«У нас есть еще другие ресурсы – у нас есть ладони, пальцы», заговорила она. «Мы пойдем за дымом и будем щупать стену».

«Мы можем попробовать», согласился Адриан. Что еще оставалось делать?

Он подобрал с пола меч, который он уже дважды собирался пускать в ход. Но теперь перед ними внезапно снова забрезжила надежда. Они шли, прижимаясь к стене, щупая ее всем телом, шли, пока почти не осталось запаха дыма.

«Есть!» закричала Анна. «Кирпичная кладка!»

Адриан тоже почувствавал под своими пальцами широкие швы раствора, на который были положены кирпичи – вернее большие камни. Ближе к потолку между камнями кладки оставались дыры, и в них, видимо, и уходили остатки дыма.

«За ней что‑то есть!» согласился Адриан, ковыряя мечом в щелях кладки, работая им, как зубилом. От удара по камням в стороны летели искры, которые отражались в стали меча.

Глава 10

Генерал Ордена

Un home avec Dieu est toujours dans la majorité.

Человек, у которого есть Бог, всегда в большинстве.

Джон Нокс, надпись с Мемориала Реформации, Женева, Швейцария

Италия, 1241 год и далее

Многое изменилось в жизни Пьетро после встречи с Кардиналом Джованни Колонна. Пьетро как будто прозрел – и увидел он ту страшную духовную нищету, которая поразила Церковь. Пьетро узнал, что кардиналы, эти принцы церкви, призванные служить людям, превратились в хищников, ненасытимых богатством, славою и властью. С трудом, но вынужден был признать Пьетро, что и Папа был куда большим грешником, чем он когда‑то полагал. Впрочем, на Папу он был не в обиде и ежедневно молился о нем, благодаря, между прочим, Бога и за свою первую встречу с Папой.

«Многие из тех, кто находится у кормила церковной власти», объяснял кардинал Колонна, «включая меня самого, живут вполне светской жизнью. Мы занимаемся политикой, любим охоту, любим женщин, любим богатство – и нам уже никуда от этого не деться, Пьетро. Мы родились к власти, в семьи, которые правят миром. Все, за исключением только этого недородка Каэтани… Людям лучше этого не знать, Пьетро, но тебе это знать надобно – ты должен знать, что нет смысла искать благословения в людях – ищи благословения в Боге. Беги из Рима – иначе он погубит тебя».

Пьетро упал тогда перед ним на колени и говорил:

«Я искал благословения в Господе, и Он послал мне вас. Впрочем, я и так знаю, что мое место в лесах и на горах, а не в городе. Но как мне защатить моих братьев?»

«Я напишу тебе и твоим братьям защитную грамоту рода Колонна и одобрение Церкви. Если Папа об этом узнает», усмехнулся он, «а когда‑нибудь он непременно об этом узнает, то все равно не посмеет ничего сделать».

Вернувшись к себе в горы Пьетро, к ликованию братьев, прочитал им грамоту Кардинала Колонна. Он ничего не рассказал о том, что приключилось с ним в Риме, но все вогруг него заметили в нем сильную перемену – как будто Пьетро постарел на много лет. Об этом шептались как о знамении того, что и без того святой Божий человек Пьетро впитал в себя много святости от римских святынь. Но как его ни расспрашивали о его походе, о том, видел ли он Папу, он отмалчивался или отвечал просто «да» или «нет». Вскоре его перестали об этом расспрашивать и небольшой Орден зажил своей нормальной жизнью. Они собирались по горам и лесам, строили дома, церкви, разбивали поля, учились грамоте, ходили по деревням проповедуя Евангелие спасения Божия. Местные князьки тоже слышали о походе Пьетро и об охранной грамоте, которую он заполучил от всеми уважаемого кардинала. Кроме того, слыхали они и о грамоте короля, которого, в отличии от Папа, они побаивались. К тому же последователь Пьетро, называющие себя целестинцами, то есть искателями небес, были людьми добрыми и мирными и нравов крестьян не развращали, к мятежам не подстрекали. Потому их и не трогал никто, а зачастую целестинцев приглашали и в дома богатых, где они молились за больных, а здоровых учили Слову Божию. Впрочем, немало среди последователей Пьетро было и людей из зажиточных семей – людей, которые отреклись от большего, чем было у Пьетро. И все же для всех их Пьетро оставался примером и источником вдохновения, а его сны и ночные видения не раз оказывались благословением для многих.

Сам Пьетро сторонился какой‑либо власти. Сделавшись, по сути, генералом быстро растущего монашеского Ордена, хотя официально церковью и не принятого, он перепоручил управление Ордена брату Роберту, у которого к тому был талант от Бога, а сам продолжал заниматься тем, к чему был призван он сам – к молитве, к Слову, и к наставлению.

Временами из Рима ему доставляли почто – это были письма от Кардинала Колонна. Из этих писем Пьетро узнавал, что происходило в Риме и в курии. И то, что он узнавал, приносило ему немало скорби. Однажды, Пьетро получил от Кардинала Колонна письмо, уведомляющее его, что Папа Григорий IX, тот самый, которогу Пьетро довелось видеть в купальне, умер в ночь на 22 августа. Кардинал писал далее о том, как сенатор Маттео Росси пытался склонить кардиналов к тому, чтобы те поставили Папой его ставленника, марионетку – Романо да Порто. Но кардиналы на этот раз проявили редкое единодушие, и отвергли это предложение – они боялись чрезмерного возвышения Росси, которое уже начинало их ограничивать. 25 октября они избрали на папский престол Гоффредо де Кастиглионе, кардинала–дьякона Санты Сабины, который сделался Папой Целестином IV.

Однако, продолжал Колонна, спустя всего семнадцать дней новый Папа был уже мертв. Кардинал Колонна напрямую связывал его смерть с династией Росса, контролирующей один из самых прибыльных в Риме бизнес – стрительство и производство строительного камня, получаемого из катакомб. Говорили, что он в сговоре с одной древней кастой, таинственным Орденом Хранителей, без разрешения которого никто не мог ничего поделать в подземельях Рима.

«Орсини – это гигант», писал Кардинал Колонна. «Однако, римская политика так же сложна и запутана, как и римское подземелье. Вряд ли он сможет через нее пробраться». Колонна, однако, предсказывал грядущий период анархии и мятежей в Риме, а потому он собирался выезжать из Рима, как можно поспешнее, и направиться к Императору Фридриху, который давно уже приглашал его к себе на службу.

Пьетро почти жалел уже, что ему открылись тайны римской церковной политики. Ему было очень жаль Папу Целестина, который избрал для себя то же самое имя, что и Пьетро со своей братией. Как кто‑то мог поднять руку на помазанника Божия? Пьетро провел много бессонных ночей, молясь за грехи людские. Но на сердце у него лежало тяжелое бремя. Он сделался мужем скорбей и постарел раньше срока. Но сил в нем некак не убавлялось, а только, казалось, прибывало. Ровное горячее пламя как будто горело в нем, согревая и исцеляя каждого, приходящего к нему. Никто кроме Пьетро не знал, откуда приходил этот огонь, но знали, что огонь этот от Бога. Пьетро же называл сам себе источниками этого огня «улыбки Иисуса», которые временами озаряли его жизнь. То были сладкие и святые моменты близости с Богом, когда со слезами на глазах Пьетро начинал понимать, чувствовать несказанные вещи, когда сила Духа Святого наполняла его сердце несказанной благодарности Богу, и слезы текли из его глаз. Крестьяне всего этого не знали, но многие говорили, что они видели, как по ночам пещера Пьетро озаряется как бы ярким сиянием.

Несмотря на все свои попытки Пьетро не удалось избежать громкой славы, и с каждым годом, с каждым месяцем даже к нему в пещеру стекалось все более народа. Одним нужно было исцеление, другому – утешение, кому – совет, и всем – любовь. И всем Пьетро старался помочь. Иногда за день к нему приходило по пятьдесят человек и более. Надо было строить дома, размещать людей. Надо было строить больницы для страдающих, приюты для обездоленных. И всем этим Пьетро тоже занимался вместе с братией.

В приходящих к нему Пьетро не различал крестьян и господ, горожан и монахов. Всех он принимал с одинаковой любовью и почтением. Приходили молодые и старые, мужчины и женщины. Пьетро думал иногда, жива ли еще та девочка, которую он встретил по дороге в монастырь? Что сталось с нею? Как она живет? Все также зарабатывает на хлеб продавая монахам свое тело? Пьетро чувствовал свое бессилие помочь ей, помочь многим другим, которые в этом прекрасном крае умирали раньше времени от всяких болезней, от непосильного труда, от истощения. Почему господа должны быть так жестоки? Почему, думал Пьетро, даже монастыри высасывают из крестьян кровь, вместо того, чтобы быть светом, помогать? Пьетро боялся, что и его последователи из служителей народа превратятся в пиявок, а потому делал все, что было в его силах, наставляя их в глаголах Слова Божия и в духовной борьбе. И Господь благословлял Пьетро и его братьев: теперь их было уже шестьсот человек, живущих в тридцати шести разных скитах, построенных их собственными руками.

Годы ртшельничества и подвижничества оставили неизгладимый след на внешности Пьетро. Его некогда черные волосы совершенно побелели, глубоко сидящие глаза стали, казалось, еще глубже и пронзительнее, а кожа покрылась многими морщинами, так что шрамы стали почти незаметны. Но силы у него не убавилось, а мудрость его все возрастала, и куда бы он ни шел, простые люди повсюду принимали его как принимали бы Христа Иисуса. Переходя от места с места, убегая от славы и поклонников, Пьетро все дальше и дальше удалялся от городов и сел, пока в июне 1293 года он не нашел небольшую пещеру в старом форте Сегезанум, где он и устроил себе свой новый дом. Здесь ему суждено будет провести один год, прежде чем его жизнь примет новый, совершенно неожиданный оборот.

Глава 11

Космическая прогулка

«Оно (космическое путешествие) освободит человечество от его последних цепей, цепей земного притяжения, которым прикованы мы к этой планете. Это откроем перед человеком ворота в небеса».

Вернер фон Броун, американский ракетный инжинер немецкого происхождения

2007, 29 сентября, орбита планеты Земля

Этим вечером Винченцо читал о последних днях жизни Папы Целестина V, святого отшельника Пьетро. Ему удалось раздобыть редчайшую книгу, написанную горячими сторонниками Пьетро Ангилера, монахами Ордена Целестиниан, который официально был сформирован в 1264 году. Из книги было видно, какую любовь питаль братья к своему основателю, а оттого трагедия Пьетро Ангилера казалась еще более ощутимой и загадочной.

Однако, чтение, которое при обыкновенных обстоятельствах могло целиком захватить Винченцо, на этот раз никак не могло развеять его мрачные мысли. Когда два дня назад Анна исчезла он сделал все возможное, чтобы найти ее. Но она словно сквозь землю провалилась. И то же самое случилось и с профессором Фера. Винченцо начал подумывать о том, чтобы заявить в полицию. Может быть, в конце концов, профессор Фера действительно является маньяком? Может быть, он уже расчленил Анну в темном подземелье? Винченцо не находил себе места.

Кем была для него Анна? Он не знал еще. Но первый раз в жизни он по настоящему почувствовал женское притяжение. И сам этого испугался. Почему он такой? Он и сам не зна<