Адриан встречает свое прошлое

Dux femina facti.

С женщиной во главе.

Виргилий, Энеида, 364

2005, 18 сентября, Рим

Все изменилось в жизни Адриана Фера с появлением Анны. Шаг за шагом он выбирался из подземелья своего мрачного века к Возрождению, к Ренессансу. Он почти бросил пить и вылил все крепкие напитки, которые нашел у себя в квартире. Он даже бросил курить, а вчера, покупая продукты, заметил, что у него в тележке была собрана в основном здоровая пища. Мир снова обретал и запахи, и краски. Этой осенью ему суждено было встретить последнюю, давно уже нежданную весну своей жизни.

С тех пор, как он увидел Анну, он не переставал ни на минуту думать о ней, думать о ее стройной фигуре, красивых плечах, ее замечательных, зеленых, как море, глазах. Проводив Анну, Адриан обычно еще долго то и дело подносил к лицу правую руку, которая пахла ее духами, и тогда в его ушах как бы снова звенел ее сладкий и богатый, как мед, голос. Сегодня он опять увидит ее, и они будут долго гулять вместе по Риму, и ему не будет уже так невыразимо одиноко и тоскливо. К лучшему или худшему перед ним раскрывалась новая глава его жизни.

Сегодня они договорились встретиться на пересечении Виа Сакрестиа и Виа Теутоника, неподалеку от стены Ватикана, и Адриан вышел из дома за целых полтора часа – он, как мальчишка, просто не мог сидеть и ждать. Он задумчиво бродил по городу, с жизнью которого так трагично переплелась его судьба. С этим же городом были тесно связаны жизни многих поколений его предков, останки которых покоились в семейных склепах. Он любил этот город, любил его теперь почти до слез – уже хотя бы за то, что он принес ему Анну! Адриан глядел в сотни распахнутых настежь окон, украшенных цветами и разноцветными занавесками, и вдруг вспомнил себя маленьким мальчиком, бегающим по улицам и подворотням, лазающим по деревьям, подглядывающим в окна и гоняющим голубей…

«Неужели тот мальчик все еще жив?» думал он, и слезы наворачивались ему на глаза. «Неужели он еще топчет землю – ту же самую землю? А вдруг», Адриан даже остановился как вкопанный от этой мысли, «вдруг опять возможно будет испытать счастье? Беспричинное, как в детстве? Хоть на день, хоть на час?» Конечно, ему никогда не жить нормальной жизнью, никогда не иметь ни семьи, ни детей. Но почему бы сейчас, прямо сейчас, ему не быть счастливым? Пусть даже беспричинно. А потом – будь что будет.

Адриан вновь зашагал по улице. Он вспомнил своего отца, графа Джордано Фера, научившего его видеть за зданиями их историю, слышать то безгласое послание, с которым обращаются к людям камни, уметь перевести его на язык слов. Отец был владельцем маленького отеля, деградировавшего со временем в мотель, и большой любитель и знаток римских древностей. Это он сделал из своего сына историка – на свои деньги, которых у него с каждым годом становилось все меньше и меньше, он послал Адриана учиться в университет. Уже на последние деньги отца им и Адрианом была собрана уникальная коллекця древних книг и манускриптов, имеющих отношение к истории Рима и римской архитектуры. Как хотел бы Адриан, чтобы его отец мог еще видеть его счастливым! Отец, наверное, был единственным во всем мире человеком, который верил в невиновность Адриана – даже сам Адриан в это не верил.

Свою мать, герцогиню Карлу Флоричи, Адриан знал только по фотографиям – она умерла, когда он был двух лет от роду. Но иногда ему казалось, что он помнил ее. У нее были большие и добрые, лучистые глаза, и необыкновенной, пугливой красоты рот. На какую бы из фотографий своей матери Адриан ни смотрел, ему все казалось, что ей как‑то неловко за свою красоту, и она стремится, впрочем безуспешно, ее прикрыть.

Отец никогда не смог оправиться от ее трагической гибели, и никогда уже не женился, хотя жил с женщиной, которая и вырастила Адриана, и любила его, как родного сына. Но она никогда не смела называть его сыном – а он ее мамой. Она вела все дела мотеля, начиная от канцелярских и кончая уборкой комнат. Однажды, набравшись храбрости, Адриан спросил отца, почему он не женится на Элизе. На что гордый граф отвечал, что не намерен смешивать свое имя с именем плебейским. Это очень обидело, даже оскорбило тогда Адриана. Но он нашел в себе силы не взорваться. Позднее, когда он снова и снова возвращался мысленным взором в те годы, Адриан понимал, что устами старого графа говорила его боль, его ущемленная гордость, его растоптанное достоинство.

Адриан поймет позднее, что за все те несчастья, которые выпали на долю их семьи, отец нес на себе тяжелое бремя вины. Он не смог удержать в руках того уже оскудевшего, но все еще капитала, который достался ему от родителя. Он не был мотом, но был упрям и горд – таким же, как и дед Адриана, с которого и началось падение клана Фера. Дед был принципиален и отказывался вступать в какие–бы то ни было тайные организации, которые, словно осьминоги, стали опутывать послевоенную Италию, беря под контроль экономику и политику страны, и распространяя свои щупальца далее, до самой Америки. «Те же самые нацисты – только намного хуже», так он про них отзывался.

Деда не раз приглашали вступить в игру, суля при этом золотые горы. Но то ли от того, что во главе одной из лож находились люди из клана, враждебного роду Фера, то ли по какой другой причине граф от предложения отказался, вступив, как его предупреждали, на опасный путь. В пятидесятые уже годы большая часть его имущества была конфискована, а сам он был обвинен в сообщничестве с фашистами. У графа приключился инфаркт, и он умер оболганным, как считал отец Адриана. Графу Джордано тогда с трудом удалось вырвать из железных клешней осьминога два дома из всего огромного состояния. Один дом, который был в городе, граф переделал под недорогую гостиницу, а в другом, в деревенском поместье, поселился сам. Туда он и привел свою молодую жену, Карлу Флоричи, этот дикий цветок, который он нашел распускающимся где‑то в Пьедмонте.

«Она была слишком хороша для меня, слишком хороша для всего этого поганого мира», говорил граф Адриану. «И потому Господь прибрал ее к Себе.»

На самом же деле Адриан видел, как мучается его отец, непрестанно виня себя. Герцогиня умерла абсурдной, нелепой смертью – от пчелиного укуса. У нее была аллергия на пчелиный яд, и так как они жили в деревне, то она всегда носила с собой необходимое ей лекарство. В тот день они совершали вместе с графом конную прогулку, и то ли она забыла переложить железную коробочку с маленьким стеклянным шприцем, то ли не хотела отягощать карманы облегающих ее ноги белых конных брюк, но лекарства при ней не оказалось.

Граф до смерти загнал своего коня, торопясь успеть с Карлой в больницу, но все было напрасно. Когда у порога приемной граф освободил ремень, которым полчаса назад пристегнул к себе красавицу–жену, еще в сознании и чувствах, люди подхватили на руки бездыханное тело, отекшее и холодеющее. Граф даже не знал, что большую часть пути он скакал с мертвой Карлой.

Граф продал тогда поместье и переехал с маленьким Адрианом в город, поселившись в одном из номеров своего отеля. Спустя где‑то год после этого трагического происшествия он взял на работу Элизу – молодую бельгийку, с которой познакомился в поезде. По стечению обстоятельств, о которых Адриан так ничего и не узнал, ей некуда было ехать, и граф предложил ей комнату и работу. Они прожили вместе двадцать лет, пока Элиза не умерла от рака. Адриан помнил тот день, когда отец позвонил ему и сообщил о смерти Элизы. Он был тогда на четвертом курсе университета, слушал лекцию о заслугах Маккиавели. Адриан выскочил тогда из аудитории, взял такси и помчался на окраину города, где располагался их мотель. Он всю дорогу с трудом сдерживал слезы, но увидев отца, не мог не разрыдаться – граф как будто постарел на десять лет.

«Знаешь», сказал он Адриану в тот вечер, «в средние века было одно такое страшное наказание – убийцу приковывали железными цепями к трупу жертвы, и с этим трупом он уже не расставался ни днем, ни ночью, пока сам не превращался в труп. И ждать приходилось не слишком долго.»

«Но ведь ты не виноват в ее смерти», заметил Адриан.

Отец внимательно посмотрел на него.

«А как ты думаешь», спросил он наконец, «если бы я был немного мудрее, случилось бы все это с нею? Со всеми нами?»

«Не знаю», честно ответил Адриан.

Тогда он еще не мог знать, что именно он, единственная оставшаяся у отца надежда, сведет отца в раннюю могилу и поставит страшное кровавое пятно на последней странице истории рода Фера. История о прикованном к убийце трупе стала его, Адриана историей – вот уже десять лет как он влачил на себе окровавленное, изуродованное тело Роберты.

И только появление Анны дало ему снова испытать надежду на такие призрачные чувства как свобода и счастье. Цвет ее волос, каждое движение красивого молодого тело, каждое сказанное слово – все отдавалось в нем миллионами маленьких искр счастья, которые пробегали по его телу, возвращая высокое напряжение в одрябшие и истощившиеся было провода его нервов.

В течение нескольких месяцев после того, как Адриан был выпущен из лечебницы, в которой семь лет жизни прошли с мучительным однообразием одной бесконечной недели, он не осмеливался даже думать о каких‑либо отношениях с женщиной. Он считал, что все смотрят на него как на кровавого маньяка–убийцу, извращенца, появление которого на свободе вызвано какой‑то нелепой ошибкой в судопроизводстве. И все же, сам того не ожидая, спустя год после своего освобождения Адриан уже познакомился с девушкой, которая привязалась к нему и даже, наверное, по своему, любила его. Звали ее Ларисой и была она родом из Румынии. Ей было двадцать три года.

Адриан познакомился с ней на квартире своего приятеля Тони, у которого он покупал марихуану. Тони был единственным человеком, с кем Адриан мог еще поговорить по душам, с кем чувствовал себя относительно спокойно. Тони был примерно одного с Адрианом возраста, но, в следствие одного из своих заболеваний, был непомерно тяжел, толст, а потому выглядел старее. Когда‑то он работал медбратом в больнице, получал неплохие деньги и мог бесплатно лечиться. Но пристрастие к алкоголю и уход жены разрушили его жизнь. Он потерял работу, водительские права, и чтобы как‑то выживать и при этом иметь деньги на выпивку занялся мелкой торговлей наркотиков. Он продавал обычно традиционное трио – кокаин, экстази и крак, но водилась у него и марихуана.

Тони было всегда интересно послушать Адриана, которого он неизменно называл профессором – то ли в шутку, то ли в серьез. Они говорили об архитектуре, жизни, истории, науке, философии… К удивлению Адриана Тони был весьма эрудированным человеком, и несмотря на внешнюю заторможенность в нем скрывался острый ум. Их разговоры могли длиться часами, прерываемые лишь свертыванием новой сигареты, да иногда звонками телефона или посещениями уличных клиентов. Тони редко когда продавал товара больше, чем на двадцать–пятьдесят евро – его клиентами были такие же отверженные обществом бедняки, больные и бездомные.

Комната Тони, точнее маленькая квартира, которую он снимал, была выстроенна прямо на плоской крыше двухэтажного квартирного здания. Всем своим видом и существованием это архитектурное излишество с острой крышей как будто бросало нелепый вызов традиционной римской плоскости и кубизму. Самое странное, думал Адриан всякий раз, как поднимался по крутой, почти пожарной лестнице, прилепленной к боку здания, это то, что этот аппендикс никто почему‑то не удалил и удалять, по всей видимости, не собирался.

В тот вечер шел дождь, порывисто дул ветер и было особенно скользко подниматься по лестнице. С высоты второго этажа Адриан посмотрел вниз. Что будет, если он оскользнется и упадет? Сломает себе руку? Или ногу? Или, может быть, шею? Адриан поморщился. Он постучал в серую деревянную дверь, и когда никто не ответил – толкнул дверь вперед. Тони часто слушал музыку в наушниках и народ заходил к нему так, запросто.

Переступив порог Адриан ахнул от изумления: на засаленном Тонином диване слегка укрытая старым пледом спала необыкновенно красивая молодая девушка. Спала прямо в одежде, которой было на ней все равно минимум, и которая безошибочно указывала на род ее занятий. Об этом же говорил ее макияж – такой ненужный, лишний для ее нежного, детского почти лица. Сейчас, когда она спала, весь ее наряд–маскарад казался Адриану нелепицей – будто кто‑то во сне надел на нее эту вызывающую, кричащую одежду и наложил на лицо тяжелый грим.

«Нравится?» услышал он голос Тони.

Адриан будто очнулся ото сна. Он стоял на пороге маленькой грязной комнаты, в которой громко кричал телевизор и нависли облака табачного дыма. На полу беспорядочно валялись диски, мужские журналы, и прочая дрянь. И посреди этого бедлама мирно спало прекрасное дите.

«Она – проститутка», кивнул на нее Тони. «Позвонила мне час назад, спросила про кок. Я сказал – приходи. Вот, пришла. Ни денег, разумеется, у нее нет, да и кок ей не нужен. Девочка устала и замерзла, и переночевать ей было негде.»

«Как это негде переночевать?» удивился Адриан.

«А вот так – их вечером привозят из пригорода, а утром опять отвозят. Так дешевле получается. Только где ей в такую ночь было клиентов найти? Вот она и пришла. А сразу спросить боялась.»

Адриан подошел к телевизору и сделал звук тише. Затем шагнул к дивану и некоторое время изучал лицо спящей девушки.

«Она не итальянка», сказал он, раздумывая.

«Никогда не угодаешь», заверил его Тони.

«Француженка?»

«Холодно.»

«Полячка?»

«Холодно.»

«Ну, я сдаюсь», согласился Адриан.

«Венгерка.»

«Венгерка?»

«Ну да», кивнул Тони. «Ты помнишь, я тебе говорил, что мой отец был из Венгрии? Так что я наполовину венгр. Я языка венгерского никогда не знал и не учил, но я слышал, как отец разговривает на нем по телефону и ругается. Интересный язык, скажу тебе, Адриан – ни на что не похожий…»

Но Адриан не был сейчас настроен на разговор об особенностях венгерского языка.

«Так как ты с ней познакомился?» нетерпеливо спросил он Тони.

«Случайно – на улице. Я услышал вдруг знакомое ругательство. Оно исходило из уст вот этой красотки», кивнул он на девушку, «и было адресовано уходящему в сторону молодому человеку бандитской наружности – по всей видимости ее сутенер. Я подошел к ней и сказал те несколько слов на венгерском, которые я усвоил с детства. Надо было видеть, как она была мне рада. Она приняла меня за настоящего венгра и начала мне говорить что‑то, много и горячо. Мне с трудом удалось ей объяснить, что я ее не понимаю. А она почти ничего не понимает по–итальянски. Из‑за это у нее бывает мало клиентов, и люди, которые привезли ее сюда, очень ей недовольны, ругаются на нее и даже бьют. Я в тот вечер взял ее к себе домой и заплатил все как надо. Но ты же знаешь о моей неспособности к сексу? Мы выпили пива, покурили травки, и ухитрились как‑то понимать друг друга. И, уверяю тебя, венгерский язык…»

«Тони», снова прервал его Адриан, «давай поговорим о венгерском языке в другой раз, ладно?»

«А–а-а», потянул Тони, «понимаю. Тебе нравится эта девочка?»

«А разве может она не нравиться?» почти прошептал Адриан.

«Тогда иди к ней в клиенты – она будет страшно рада. Но я знаю тебя – тебе секса будет мало. Тебе ведь поговорить с ней захочется. И все возвращается на круги своя – учи, дружище, венгерский.»

«Да хоть бы и венгерский», подумал Адриан. «Особенно венгерский!» вдруг мелькнуло у него в голове. «Ведь эта девочка ничего обо мне не знает! Ты можешь быть для нее чем‑то. Ты можешь быть с нею кем угодно – ведь она так далека умом от Италии, от Рима, и ото всего, что произошло здесь восемь лет назад!»

Лариса стала первой женщиной Адриана Фера после восьми лет одиночества. И хотя она была проституткой, он чувствовал, что не заслуживает ее. То нечеловеческое преступление, призрак которого без конца преследовал его, было неизмеримо глубже маленьких противозаконных действий этой женщины, продающей свое достоинство. Она никому не делала зла, она ненавидела то, что делала, но считала, что у нее нет выхода. Ей надо было поддерживать оставшуюся в Венгрию семью; а еще у нее была мечта вернуться в родной город на хотя бы подержанном автомобиле. Она посчитала, что для этого ей понадобится еще два–три года.

Адриан находился теперь на дне, а на дне люди не судят друг друга. Они могут не любить кого‑то за подлость, за обман, но падения здесь не обсуждаются и не судятся. Именно поэтому Адриану спокойно было в мире Тони и Ларисы.

Он действительно бросился тогда изучать венгерский. Он набрал в библиотеке кучу книг на венгерском языке, которые они с Ларисой ночи напролет читали. Адриан вслушивался в неподражаемое течение речи этого удивительного языка. Он следил одним глазом, где читает Лариса, а другим заглядывал в английский перевод книги. Иногда он останавливал ее и что‑то говорил ей на венгерском, а она смеялась и поправляла его.

Адриан узнал, что Лариса окончила школу и компьютерные курсы, и одно время работала машинисткой в какой‑то государственной конторе в Венгрии. Платили ей так себе, но работа давала какие‑то льготы – какие именно Адриан так никогда и не понял – в которых ее семья очень нуждалась. В самое ближайшее после ее устройства на работу время выяснилось, что она здесь только потому, что понравилась начальнику отдела. Лариса встала перед выбором: потерять работу, или потерять саму себя. Саму себя она оценила ниже своей семьи, и осталась в отделе. Так продолжалось полгода, пока она не услышала от подруги о возможности поехать на заработки в Италию. И она решила, что раз уж она начала продавать себя, то уж лучше делать это в Риме, чем в маленькой затхлой конторе. Так она и оказалась в Вечном городе.

Одно лишь тяготило Адриана в его отношениях с Ларисой – то, что он так и не сказал ей, кем он в действительности являлся, и что с ним сталось. Для нее он был просто бывшим учителем, который вследствии каких‑то обстоятельств, какой‑то там болезни потерял работу. Ей очень нравилось в его маленькой квартире. Она брала с полок разные книги, нюхала их, раскрывала, аккуратно пролистывала и ставила на место. Она вообще очень любила читать – но читала и говорила она только на венгерском. Адриану казалось, что это был ее способ закрыться от реальности, уйти назад, в свое не такое уж и далекое венгерское детство…

На двадцать четвертый день ее рождения Адриан приготовил для Ларисы особенный подарок: маленький белый Фиат. Адриан купил его на деньги, перепавшие ему от одной веселой, эксцентричной британской парочки, с которой Адриан целых две недели делился своими анекдотами и марихуаной. Он не хотел, чтобы Лариса уезжала, но и не хотел держать ее в рабстве. Он испек пирог и приготовил ужин для двоих в своей маленькой квартирке. Он долго ждал и не притрагивался к еде. Он заснул часа в два ночи, и свечки на столе сгорели напрасно, не порадовав ничьи взоры.

А на следующий день из вечерней газеты Адриан узнал, что тело венгерской проститутки с двадцатью четырьмя ножевами ранениями было найдено в лесу неподалеку от Рима. Адриана стошнило, а потом он долго бился в истерике. Он нашел в столе молоток, выскочил во двор и стал вдребезги разбивать только что купленный автомобиль. Соседи вызвали полицию, и Адриан, кинувшийся было на полицейских с молотком, получил дубинкой по голове и потерял сознание.

Через неделю его выпустили, обязав теперь каждую неделю приходить на проверку к психиатру. Адриан первым делом бросился к Тони. Тот валялся пьяный на диване – на том самом, на котором Адриан впервые увидел Ларису. Он открыл глаза, увидел Адриана, и в его красных глазах виден был испуг.

«Ты что!?» закричал Адриан, хватая Тони за майку. «Ты что!? Ты думаешь, я это сделал!!??»

Тони смотрел на него неуверенно, со страхом.

«Нет, не думаю», выговорил он наконец, высвобождаясь из рук Адриана. «Но я прошу тебя больше сюда не приходить – ты приносишь несчастье.»

Адриан снова потерял весь свой мир, потерял все, что как‑то еще привязывало его к жизни. Он остался один, совсем один, вступая в третий круг своего жизненного ада – в круг горького одиночества и почти беспросветного тумана алкоголя. Он уже никогда не чаял из него вырваться, но с появлением Анны круг, казалось, разорвался как‑то сам по себе.

Ход мыслей Адриана был внезапно прерван резким и громким скрипом тормозов. Он оглянулся на звук и судорожно выставил вперед руки, словно он мог остановить ими автомобиль, мчавшийся на него. Адриан вскрикнул, когда бампер автомобиля коснулся его коленей. Автомобиль замер. Сердце колотилось в груди у Адриана – он едва избежал смерти.

Из машины тем временем выскочил водитель – молодой итальянец в майке, шортах и бейсболке. Он стал размахивать руками и кричать, а к его крику присоединились гудки других автомобилей. Адриан скорее пошел, почти побежал с дороги на твердую почву пиаццы. Было бы глупо, думал он, умирать, когда так хочется жить.

«Адриан?» услышал он позади себя знакомый голос и вздрогнул, когда понял, кому этот голос принадлежал. Он медленно повернулся.

Какой контраст она представляла своему почти неизменившемуся, лишь немного подсевшему голосу! Несмотря на роскошную одежду, туфли на высокой платформе, бриллианты в ушах и на шее выглядела она так, будто только что вышла из запоя. Она совершенно не походила на ту юную девушку, которую знал и одно время даже любил Адриан. Косметика не могла скрыть морщин, и как ни искуссно были уложены волосы, Адриан видел, что они сильно поредели. Но самым печальным зрелищем были ее глаза – они выцвели, поблекли, и единственный огонек, который он еще мог в них заметить, был огонек какого‑то непонятного ему страха.

«Здравствуй, Альбина», сказал он.

«На комплимент язык не поворачивается?» нервно рассмеялась она. «Да я и не напрашиваюсь. Но что, во имя всех святых, ты тут делаешь?»

Она говорила так, будто Адриан жил где‑то в далеких, враждебных землях, или вообще был инопланетянин.

«Ты разве забыла?» отозвался он. «Я все еще живу в этом городе.»

«Я не это имела ввиду. Я видела, как ты только что чуть не попал под машину…»

«Извини, не смог доставить тебе особое удовольствие.»

«Брось, брось, Адриан», Альбина достала сигарету и закурила. «Твоя смерть, а тем более на моих глазах, вряд ли доставила бы мне много радости.» Она протянула ему пачку сигарет.

«Я бросил», тряхнув головой, как мальчишка, сказал он.

«Бросил?» удивленно потянула она. «И давно?»

«Какое это имеет значение – недавно.»

Альбина внимательно осмотрела его с ног до головы.

«Ты неплохо выглядешь», признала она, и в ее голосе Адриану послышались завистливые нотки. Неужели это было правда? Неужели эта богатая, свободная женщина, баловень судьбы, может в чем‑то завидовать ему, изгою? Наверняка, ему это только показалось.

И все же Адриан действительно неплохо выглядел. Отечность спала с его лица и глаза снова зажглись прежним блеском, румянец появился под выцветшей было кожей. А кроме всего прочего он был одет в прекрасный новый и дорогой летний костюм. О таком костюме он мечтал еще будучи молодым преподавателем – тонкая, прекрасная ткань подчеркивала каждое движение, сопровождая его ровной, как линия, волной воздуха и цвета.

«Спасибо», поблагодарил ее Адриан. Они не виделись с того дня, как его увели из зала суда. Он не получил от нее ни одного письма. Впрочем, за это он был ей благодарен.

На некоторое время воцарилась тишина – им и сейчас нечего было друг другу сказать. Альбина подняла левую руку и поправила волосы. Адриан понял, что ему показывают обручальное кольцо. Он не знал. Он почти ничего о ней с тех пор не слышал. Он кивнул, молча признавая факт ее замужества.

«Я вполне довольна своим браком», сказала она, стараясь выдержать его взгляд.

«Разве я тебя об этом спрашивал?» поинтересовался Адриан. «Зачем было лишний раз лгать?»

«Ты совсем не изменился», горько ухмыльнулась Альбина.

«Наверное, просто не оказалось условий для развития и перемен», ответил Адриан.

«Зато у меня их было более, чем достаточно», заметила она. «После твоего ареста я очень прославилась.»

Да, все было точно так, как и восемь, и десять лет назад – именно так они и общались, даже когда были помолвлены. Наверное потому, что у Альбины не было в душе такого фонтана жизни, как у Роберты, она приправляла их отношения изрядными дозами нервных стрессов и потрясений.

«Дети?»

Она покачала головой, безразлично, как показалось Адриану.

«Работаешь?»

«Нет. Муж работает – он один из управляющих в городском банке.»

Это была попытка похвастаться, но голос у Альбины звучал неуверенно.

«А как твои дела?» спросила она в ответ, даже не из вежливости, а из нежелания говорить о себе. Адриану вдруг стало жаль эту женщину. По каким‑то причинам эти годы не принесли ей счастья, и скрыть этого она была не в силах. «Чем занимаешься? Нашел кого‑нибудь – ну, я имею ввиду…»

«Женщину?» подхватил Адриан. Краем глаза он заметил Анну, стоящую на другой стороне дороги. Через минуту–другую она будет здесь. «Да», кивнул он уверенно. «Думаю, что нашел.»

Он видел, как тень зависти, почти ненависти промелькнула в глазах Эльвиры.

«Да? И кто же она? Твоя медсестра?» спросила она язвительно.

«Ну почему же медсестра? А еще вполне здоров.»

Он глядел теперь, как Анна переходила улицу. Она была неотразима в своем белом платье, напоминающем легкие римские туники. Она шла исполненной грации и легкости походкой, спина прямая, как у всадника, стан гибкий. Золотые волосы покачивались при каждом ее шаге и переливались на солнце теплым, манящим светом. Прохожие оборачивались, чтобы посмотреть вслед этой молодой римской богине во плоти. Сердце Адриана заколотилось сильнее.

«Ее зовут Анна», сказал он.

Глава 19