Побег в Киргизию. Богословка.

Вернулись мы к своим в казахский аул пятого ноября.

Вечером, когда все были в сборе, мы рассказали о результатах нашей поездки. Все обрадовались, засветились от надежды, что наши мучения скоро кончатся. Ведь здесь мы не жили по-человечески, а просто существовали. Прожили в этом ауле месяц, как на вокзале, даже хуже. Ели и спали на полу. Дети наши в школу не ходили: их тоже заставляли работать на поле.

Теперь перед нами встал трудный вопрос о том, как и когда добираться до станции, чтобы сбежать. Я всем рассказал, как колхозный бригадир меня у арыка держал, не хотел пускать даже на базар. Все понимали, что бежать нам будет не так-то просто. Мы решили назначить день побега на ночь седьмого ноября, то есть сразу после праздника Октябрьской революции, когда казахи после пьянки будут крепко спать.

В три часа утра восьмого ноября мы встали, быстро позавтракали, сложили постель, посуду и хотели сразу все уходить на станцию, но в последний момент обнаружили, что нам всех вещей за одну ходку не забрать. Да и сложно было бы с маленькими детьми - их было двое, 3 и 5 лет, и их явно надо было иногда нести, ведь до станции 3 км они бы сами не одолели.

Решили сделать две ходки. А пока оставили Эрну и двух пацанов-подростков с частью вещей в ауле.

На станции мы побоялись заходить в здание вокзала, так как боялись обнаружить себя. Женщин с детьми и вещами усадили на улице, за стенами склада, а мы, трое мужчин, сделали вторую ходку в аул. Когда мы вернулись на станцию, уже начало светать.

В кассе купили билеты до города Джамбул. В девятом часу сели в поезд и благополучно доехали до места. На джамбульском вокзале наняли подводу по нашим деньгам - это оказалась одноосная бричка, в которую был запряжён ишак. Погрузили мы вещи, посадили наверх двух малышей, и возница-казах тронулся. А мы шли пешком 25 км. Один раз по дороге сделали привал и пообедали у ручья.

В Богословку добрались под вечер. Всем нашим очень понравилось это украинско-немецкое село. Дома стояли под двускатными кровлями, возле них виднелись фруктовые сады и большие огороды. Вдоль улиц росли пирамидальные тополя. Красивые улицы тянулись вдоль берегов протекавшей через село небольшой речки. А с трёх сторон от села виднелись на горизонте зелёные тянь-шаньские предгорья. Гор не было только со стороны Джамбула. То есть Богословка находилась как бы в котле, почему здесь, как мы позднее узнали, очень редко бывали ветры.

Нас устраивало, что село располагалось в стороне от больших дорог, прежде всего от железнодорожной ветки. Единственная автомобильная дорога, которая проходила неподалёку и связывала Джамбул с горными аулами, шла по ущелью в горах вдоль бурной речки. Кстати, дорога эта вела в цветущую Таласскую долину, где жили немцы-менониты: их Ленинопольский район находился в 40 км от Богословки.

После унылого Казахстана с его глинобитными мазанками, почти лишённого зелени, с кривыми грязными улицами аулов, цветущие киргизские долины показались нам необыкновенно красивыми. При виде такой красоты у нас у всех стало радостно на душе.

Остановились мы опять у Нахтигаля, - только на одну ночь. У Нахтигаля был большой дом с четырьмя комнатами. В самой большой из комнат мы и переночевали на полу.

Главный бухгалтер имел четверых детей: трёх дочерей и одного сына. Со старшими из его дочерей, Анной и Идой, меня Эрна познакомила вечером на улице у дома. Анна была уже взрослой, работала секретарём в сельском Совете. Ида приходилась ровесницей Эрне.

На следующий день мы, трое мужиков, пошли в правление колхоза. Я познакомил Лифке и Майзенхельтера с председателем, а тот свёл нас с завхозом, которого я уже знал. Председатель сказал нам, указывая на завхоза:

-Он с сегодняшнего дня ваш начальник. В дальнейшем все вопросы, которые у вас возникнут, решайте с ним.

 

В первую очередь завхоз выделил нам две квартиры. Майзенхельтера с его большой семьёй поселили в старой школе на окраине села. Меня и Лифке определили в заброшенный дом на другом конце Богословки.

Дом, ставший для меня и Лифке приютом, был из самана, довольно старый. Его строили ещё пленные австрийцы в 1915 году. Заброшен он был уже давно, поэтому оконные рамы отсутствовали, печь была наполовину разрушена. Но зато в нём имелось две комнаты.

Завхоз сразу выдал нам инструмент и материалы для ремонта. Вопрос с продуктами для нас он тоже решил без промедления. Теперь нам хотелось только работать и работать, чтобы оправдать доверие.

Два дня мы ремонтировали своё жильё. Лифке выложил трёхоборотную печь. Я ему помогал, подсобничал, и сам тогда научился класть печи. Умею это делать и до сегодняшнего дня.

На третий день мы вышли на договорной объект. Дома ремонт закончила жена Лифке: она одна и штукатурку поправила, и побелила.

В пожарном ДПО стояли только голые стены. Нам предстояло выполнить большой объем работ, начиная с покрытия кровлей и кончая внутренней отделкой. А времени до конца года оставалось уже мало: месяц и 20 дней. Поэтому мы работали от темна до темна, без выходных. Зато мы сами теперь жили в человеческих условиях, были сыты, и к нам окружающие нормально относились.

Печи дома мы топили сухими стеблями табака и подсолнуха: у колхоза в Богословке были большие табачные и подсолнуховые плантации. На растопку приносили с работы деревянные щепки и всякие отходы. По воскресеньям вечерами я ходил в клуб в кино и постепенно познакомился с местной молодёжью. Я стал робко ухаживать за Идой, второй дочерью Нахтигаля. Мне было 17 с половиной лет, а Иде - 16, и она мне нравилась. Мы вместе ходили в кино, на танцы, пели на вечеринках, потом я провожал её домой.

Однажды на работе Лифке и Майзенхельтер завели со мной разговор о том, что мы уже второй месяц живём без прописки, что надо бы по этому делу сходить в сельский Совет. «Или тебя это не волнует?» - спросили они. Я ответил: «Меня это волнует так же, как и вас.» И тогда они предложили мне через Иду обратиться к Анне, как с секретарю сельсовета, попросить у неё совета и помощи, рассказать ей честно, что у нас у всех волчьи паспорта и мы беглецы. Так я и сделал: через день встретился с Анной, всё ей рассказал и просил нас прописать, если это возможно. Анна ответила, что прописка нам не нужна, - здесь не город, - а на учёт в сельский Совет она нас поставит и на воинский учёт тоже возьмёт. Я передал ей на время наши паспорта, она записала нужные данные и вернула нам документы. Так неожиданно и просто решился сложный вопрос, долго нас всех мучавший.

 

К концу года мы свои обязательства перед колхозом выполнили: сдали пожарное ДПО в срок с хорошим качеством работ. Поработали мы на совесть, и председателю, а также и комиссии наш труд понравился. Поэтому после встречи нового года председатель предложил нам новую временную работу.

По обоим берегам реки за Богословкой во многих местах росли камышовые рощи. Мы подрядились заготовить для колхоза камышовые снопы в неограниченном количестве. Они были нужны для кровель скотоводческих ферм. Два месяца - январь и февраль - мы работали на реке на заготовке снопов (река зимой не замерзала). Двое стоя в лодке серпом резали камыш, третий на берегу связывал снопы и топором обрубал лишние концы.

Дома вечерами Лифке и я из ивовых прутьев сплели две мордушки для ловли рыб. Положили в них для приманки жмыху и в тихом месте опустили в речку. Перед уходом на обед и вечером мы пойманную рыбу вынимали, добавляли, если нужно было, жмыху, и опять на ночь ставили мордушки в воду. Половину рыбу мы всегда отдавали Майзенхельтерам; несколько раз я свежую, ещё живую рыбу относил Нахтигалям.

Как-то в конце февраля я пришёл в правление просить у председателя лошадь: надо было отвезти готовые снопы на колхозный двор. Председатель оказался занят, и мне пришлось ждать в приёмной. Смотрю - открывается входная дверь и входит мужчина среднего роста лет так 30-32-х с кнутом в руке. Он прошёл мимо меня, намереваясь сразу войти к председателю, но секретарша его остановила и сказала, кивнув на меня: «Товарищ Фогель, подождите, вы туда не один». Тот повернулся ко мне, взглянул в лицо и вдруг спросил:

-Товарищ, а вы откуда приехали сюда?

Вначале я испугался: думал, что нас разыскивают из Казахстана, - и поэтому сказал:

-Из Ташкента.

-А родом вы откуда?

-Я из Куйбышева, из деревни Большая Романовка.

-Я так и думал. Вы Шмидт, только не знаю который.

-Бернгард я.

-А меня ты не помнишь?

-Нет, не знаю.

-Я Осип, приёмный сын твоего дяди Густава. Рядом с Геншами мы жили.

Вот теперь я начал смутно вспоминать. А он рассказывал:

-Я здесь живу уже давно. Здесь мой дом, жена и двое детей. Слушай, Бернгард, мы с тобой не только земляки, но ещё и родня, нам надо много кое о чём поговорить. Сейчас мне некогда, да и ты тоже, я вижу, занят. Заходи вечером ко мне домой.

Он сказал мне свой домашний адрес. И вечером я пошёл к нему.

Осип и его жена меня хорошо встретили, сразу посадили за накрытый стол. Осип меня познакомил с детьми и тёщей. За столом из разговора матери с дочкой я понял, что они меннониты.

После ужина я им коротко рассказал про себя: как я из дому уехал, как в начале войны был выслан из Ташкента, каким образом оказался в Богословке. Осип мне говорит:

-Да, мы уже слышали, что всех немцев из России выслали в Казахстан и в Сибирь. Какое счастье для нас, что из Киргизии немцев не выселяют. Идёт война, уже полсела забрали в армию - русских, украинцев, киргизов. А немцев пока не берут.

 

Он тогда ещё не мог знать, что через два месяца по всему СССР всех немцев мужского пола, от 16 до 55 лет, в том числе его и меня, заберут на долгие годы в трудармию.

 

О себе Осип рассказал, что он работает заведующим свинофермой. Недавно двух его работников забрали в армию, и теперь на ферме рабочих рук не хватает. Он предложил мне перейти под его начало. Объяснил, что моей обязанностью будет ухаживать за лошадьми и через день ездить в город на сахарный завод за жомом (это выжимки от сахарной свеклы, которыми кормили свиней); что мне дадут две лошади и пароконную бричку. Кроме того, при желании я смогу жить при свинарнике, - там есть небольшая жилая комната с печкой, топчаном и столом, - и тогда смогу ещё числиться ночным сторожем.

Я ответил, что всё это ещё посмотреть надо. Но главное препятствие то, что я ведь не член колхоза. Придётся обращаться к председателю. Осип отвечал, что зайдёт в 8 утра в правление и всё без сомнения сможет согласовать, а я могу уже к 9 часам прийти в свинарник.

На другой день я пришёл, когда Осип мне назначил. Он уже уладил моё дело с председателем и стал мне показывать свои владения, в том числе и комнатку для меня. Договорились, что назавтра в 7 утра мы вместе выедем на сахарный завод: он собирался мне показать дорогу и где и как получать жом. Вечером я съездил на бричке за вещами и перебрался на жительство на ферму.

 

Работа с лошадьми мне нравилась. Но из-за свиней я имел беспокойные ночи: приходилось по 2-3 раза вставать к поросным свиноматкам, чтобы не прозевать момент и вовремя забрать новорожденных поросят - ведь матка могла их нечаянно задавить, а то и сожрать.

Зато продуктами я был теперь обеспечен. Каждое утро ездил в коровник и получал 20 литров свежего молока для поросят, отнятых от маток. На чердаке имелось несколько тонн кукурузы в початках, оставленной на семена. На кормовой кухне хранилось много мелкой и порезанной картошки, свеклы, моркови, а также кукурузная крупа, грубого помола мука, - пшеничная и ячменная...Жиры и хлеб я покупал в магазине. Вот только мяса взять было негде.

Вскоре и этот вопрос решился сам по себе. Как-то ночью одна свиноматка опоросилась 11 поросятами: 10 здоровыми и 1 больным. Этот один был меньше других и такой слабенький, что вставать не мог. Утром пришёл ветеринарный врач, составил вместе со мной после осмотра акт прихода поросят, а больного туда не включил: мол, он, наверное, сдохнет, нечего его и включать, а лучше сразу напишем, что было 10 штук. Так мы и сделали. Когда ветеринар ушёл, я взял этого больного, принёс его к себе в комнату, приготовил бутылочку с соской и начал его поить. И что вы думаете? Он ожил. Стал постепенно поправляться, а в течение трёх недель и вовсе окреп и выздоровел. Теперь он оказался лишним. Тогда я его пустил к остальным, а взамен поймал ночью здорового трёхмесячного поросёнка, зарезал его на кухне, повесил мясо на чердаке, отходы и внутренности выбросил собакам, кровь с пола высушил опилками. Возился всю ночь, а утром, когда пришла первая свинарка, у меня уже всё было шито-крыто. Ехать в город я в тот день не должен был, и я после ночных проделок хорошо выспался.

Старался я подкармливать и Майзенхельтера: ведь у него было пятеро детей, а работал он один. Сам Майзенхельтер приходил ко мне раз в неделю вечером, как стемнеет, с кем-нибудь из своих. Они прихватывали с собой пустые мешки или сумки, и я, как радушный богатый хозяин, разрешал им брать из кормовой кухни всё, что они хотели. Даже сам помогал им затаривать. Жена Майзенхельтера и дочь Эрна стирали мне бельё, штопали носки. Я у них в доме всегда был дорогой гость. Когда они готовили или пекли что-нибудь вкусненькое, меня никогда не забывали, всегда приглашали к себе или приносили мне. При такой сытной жизни я вскоре всё же пришёл к выводу, что сделал большую оплошность: променял на благополучие свою свободу. И это в мои-то молодые годы! Я привязал себя к этой ферме, к вонючим свиньям, как старик, а мог бы гулять по вечерам с молодёжью, развлекаться. Иногда я стал по субботам или воскресеньям просить Майзенхельтера подежурить за меня (школа, где он жил, находилась от свинарника всего в 500-х метрах), и он всегда охотно соглашался.

 

Но так продолжалось недолго.

В середине марта я, Майзенхельтер и Лифке, - все мы трое, - получили повестки из райвоенкомата: нам было велено явиться 18-ого на комиссию. Мы явились. Нас осмотрели и признали годными к строевой службе. Но пока отпустили до востребования. Предупредили, что скоро заберут в армию, может даже дней через 10 или через месяц. И мы стали готовиться к призыву.

 

Жена Майзенхельтера сшила мужу и мне ватные сапожки (ичиги), какие зимой носят узбеки. На такие ичиги сверху обычно надевают резиновые калоши. Калош у меня не было, и я решил во время очередной поездки в город их купить на базаре. Так и сделал. Присмотрел себе то, что мне было нужно, - калоши новые, 14 размера. Расплатился: отдал 280 рублей. Приехал домой, сразу надел ичиги и попытался примерить на них калоши. И тут я обнаружил, что они обе на левую ногу. Значит, меня надули. Что было делать? Денег на другую пару я не имел. И тогда при следующем рейсе в город я захватил с чердака семенную кукурузу, примерно с пуд, прямо в початках. Продал я её моментально, тем более что по дешёвке. И купил себе то, что требовалось, заново. При этом мне бросилось в глаза, что табак на базаре стоит 20 рублей: это было дёшевле по сравнению с Россией в несколько раз. Понятно, что так и должно быть: табак ведь в Киргизии выращивали. Даже и колхоз в Богословке имел большие табачные плантации. И я подумал, что мне надо срочно для себя заготовить табак, чтобы взять его с собой, когда меня призовут.

За Богословкой, на открытом возвышенном месте, стояло десятка два сараев без наружных стен: так способом воздушной сушки высушивались листья табака, нанизанные на суровые нитки длинными гирляндами и подвешенные к стропилам. Я раньше из любопытства несколько раз заходил в эти сараи и видел, как рабочие обрабатывают табак, готовя его для отправки на табачную фабрику. Эти прежние наблюдения мне теперь пригодились, и я сумел себе заготовить примерно 4-5 кг табака.

 

В середине апреля мне передали через Осипа, что меня вызывает к двум часам дня на беседу председатель. Когда я пришёл в правление, у председателя в кабинете уже сидел гл. бухгалтер Нахтигаль. Мне сказали:

-Шмидт, мы вас вызвали по важному делу. У нас в горах находятся 4 отары колхозных овец. По данным бухгалтерии числится около 20 тысяч овец - без приплода этой зимы. А по отчётам старших чабанов получается, что их только 18 тысяч. Надо произвести полную ревизию. Посчитать и овец, и молодых ягнят этого года рождения. Ревизором мы посылаем опытного человека - дядю Фёдора, - он сейчас сюда придёт, а в помощники ему решили дать вас. Дядя Фёдор уже стар, и притом - малограмотный. А вы человек грамотный, будете у ревизора правой рукой.

 

Я был не против такого поручения.

Меня предупредили, что у чабанов имеется множество всяких актов на списание: на падение овец по болезни, из-за несчастных случаев, обвалов в горах, нападения волков и т.д. Все эти акты требуется тщательно проверить на месте: скажем, если был обвал, то где, пусть покажут место.

-Визируйте на списание только те акты, в правдивости которых вы сами убедитесь, -предупредил председатель и добавил:

-На ревизию вам даётся 10 дней. Сейчас получите у секретаря уже выписанные командировочные удостоверения, которые подтверждают ваши ревизорские полномочия. А то хитрые киргизы вас могут и не признать, да вдобавок ещё и обидеть. До кошар 20 км. Завтра утром в 8 часов вас отвезут туда на лошадях.

 

На другой день мы отправились. Дорога была хорошая, погода стояла отличная, природа вокруг радовала глаз, и настроение у меня было приподнятое. Но дядя Фёдор меня одёрнул и стал наставлять:

-Что это ты развеселился? Это не к добру. Как бы нам завтра плакать не пришлось. Ты и не представляешь, какую сложную задачу задал нам председатель, посылая нас сюда. Киргизы-чабаны нам будут всячески мешать в нашей работе, всюду будут нам ножку подставлять, обманывать, может даже шантажировать или взятку предлагать. У них должна быть большая недостача овец, потому что они колхозными стадами распоряжаются как своими собственными. Что хотят, то и делают. Баранов на мясо режут каждый день, жрут и водку пьют. А водку купить - надо денег иметь. Вот они тайком и продают колхозных баранов своим знакомым. У них гости каждый день. Овец здесь пасут целой семьёй: старший чабан - это глава семьи. В семье жена и 8-10 детей. Непосредственно овец пасут старшие дети, а помогают им 3-4 хорошо обученные собаки-пастухи. Да ещё есть 3-4 верховые лошади. А старший чабан - он голова всему, он сам очень редко пасёт; его задача командовать всеми и отвечать за всё. Жена всегда занята приготовлением пищи- кумыса для большой семьи и многочисленных гостей. И для званых гостей. А сегодня и мы будем гостями, только незваными. Сегодня мы появимся внезапно и застанем их врасплох, поэтому они всячески постараются нам угождать. Поселят у бригадира. Вечером в честь нашего приезда устроят пьянку. Я водку пить не стану, сошлюсь на нездоровье. Тебе тоже советую с ними не пить.

-Да я ещё и не научился водку пить!

-Вот и славно, если так. Тогда нам завтра с ними будет легче разговаривать.

 

Когда мы стали подъезжать к горам, я заметил горную речку, которая стремительно несла свои воды в зелёную долину. Вдоль этой речки и были расположены наши четыре кошары - примерно на расстоянии километра друг от друга.

Как и предсказывал дядя Фёдор, вечером у бригадира собрались все четыре старших чабана. Нас усадили за низенький круглый столик, на столик поставили два подноса: один, большой, с бисбармаком, другой, поменьше, - со сваренной целиком бараньей головой. На столе появилось также несколько бутылок водки и маленькие пиалушки. После традиционной мусульманской молитвы бригадир отрезал от головы одно ухо и передал соседу справа, потом отрезал второе и передал соседу слева со словами:

-Съешьте их, чтобы ваши уши слышали, что люди будут про вас говорить.

Потом ловким движением отрезал бараний язык и дал третьему, сказав, чтобы он не болтал, чего не следует. Потом он выковырял бараньи глаза и сказал:

-Их я съем сам, чтобы я всегда мог вас хорошо видеть.

 

Я-то думал, что мы пришли к бригадиру, чтобы поговорить о деле, то есть о том, как завтра лучше приступить к ревизии. Да не тут-то было! Когда я за ужином задал вопрос, с кого мы завтра начнём проверку, бригадир мне сказал:

-Ой, бой, молодой урус, куда спешишь, зачем спешишь, завтра твоя горы гулять, ишак дам, потом рыбу поймать, вечером моя моржа* русский уха сварит, шашлык и арак кушаем.

 

Тут я понял свою оплошность и прикусил язык.

Но на другой день мы всё-таки приступили к своим обязанностям. Только считать начали не живых баранов, а уже не существующих, то есть стали изучать фиктивные акты. Составлены они были неграмотно, неразборчиво, подписаны тремя членами одной семьи и бригадиром. Мы сразу поняли, что у них тут круговая порука и что они друг друга не выдадут. Акты были разного содержания: то о том, что в горах во время ливня произошёл обвал и задавило сразу 25 баранов, то якобы ночью волки задрали несколько овец. Были и правдоподобные акты, свидетельствующие о падении овец по болезни и все подписанные ветеринаром, но таких мы обнаружили мало. Только на третий день мы смогли приступить к пересчёту живых овец. Пастухи прогоняли стада через узкие двери из одного загона в другой, а мы вдвоём вели счёт. При этом один проверял клеймо в ухе овцы, а другой считал. Оказалось, что в одной и той же отаре овцы имели 4 разных клейма. А ведь все колхозные овцы одной отары должны были иметь одну и ту же метку. Овцы с другими метками явно были личными и принадлежали чабанам. Старший чабан объяснил:

-140 овец мой, 10 штук моего старшего брата, 90 - младшего брата, их считать не надо.

 

Теперь я понял, что правды настоящей здесь никогда не найти и что влипли мы с дядей Фёдором в дерьмо по самые уши. Ясно было, что киргизы обведут нас вокруг пальца в любом случае. Не знаю, чем бы всё это кончилось, но на шестой день на взмыленном жеребце прискакал из Богословки паренёк лет шестнадцати и передал мне записку от председателя с распоряжением немедленно на этом же жеребце ехать домой: меня забирают в армию.

 

 

Глава Х1V.