Откуда я взялся и что запомнил из раннего детства.

Я помню большой деревянный дом моих родителей и рядом с ним- кирпичную пристройку: отцовский магазин. Помню расположение надворных построек: за домом - конюшня; напротив неё, через двор, - коровник; за скотным двором справа - амбар и навес для сельхозмашин. Левее находился наш невеликий сад, а дальше виднелось большое картофельное поле и за ним, в отдалении, - высокая деревянная рига, в которой хранили урожай во время уборки хлебов.

У моего отца, Ивана Ивановича (Иоганна Иоганновича) Шмидта, семья была немаленькая: десять душ детей. По старшинству шли мы так: Иван, Агата, Александр, Герман, Гольда, Линда, Мария, Гергард, Бернгард (так, по-настоящему, меня звали) и Лили. Старший из нас, Ваня, родился в 1904, а младшая, Лили, в 1928 году.

Я появился на свет в июне 1924-ого, в сенокосную пору (мама так рассказывала знакомым, что, мол, Бернгард у нас родился в сенокос). Я часто пытался себе представить, как это было, и придумал наивную историю, которую не раз потом пересказывал своим сверстникам. Историю о том, как однажды мужики косили косами зелёную траву, женщины собирали граблями сухое сено в валки и затем в большие стога, а потом в одном стогу сена на лугу я и появился. Это я однажды был с родителями на настоящем сенокосе в Долиновке, около реки Кондруша, и там такую трудовую картину запомнил, а позднее связал с собою.

Хозяйство моего отца относилось к довольно крупным: мы имели шесть лошадей, четыре коровы, немало овец, свиней, птицы...Работы было всегда невпроворот, но у нас каждый член семьи знал свои обязанности и их выполнял. Много работать приходилось и сообща, всей семьёй. Особенно осенью, в горячую пору уборки то зерновых, то картофеля, то овощей. Всего старались заготовить столько, чтобы хватило до следующего урожая и себе, и многочисленному скоту.

В конце 20-х годов в семье произошли изменения. Два старших брата - Иван и Александр – женились. Да ещё вышла замуж сестра Агата. Все они поселились отдельно от нас. И родителям стало труднее управляться. Ведь младшие - я и сестра Лили - тогда ещё не могли стать заменой старшим и вообще были в работе по хозяйству не в счёт: помогали родителям только за столом, с тарелкой и ложкой. Хотя как няньку для сестрёнки меня дома иногда оставляли.

Помню, как однажды осенью, во время уборки картошки, я вот так остался с Лили один дома. День был пасмурный, боялись дождя, и все домашние, в том числе и мама, поспешили на поле, чтобы быстрее управиться. Картошки сажали много и её старались собрать всю, а выкопанную привозили на двор конскими подводами, ссыпали в большую кучу, затем сортировали и убирали в подвал. Всем в тот день было много дел. Вот мне, пятилетнему, мама и поручила годовалую сестру. Она уложила её в кроватку-качалку, наказала дать соску, если Лили проснётся, и качать, чтобы спала. Вначале я спокойно играл на полу, потом, когда сестра проснулась, сунул ей соску и начал укачивать. Но она не успокаивалась: плакала и плакала. Тогда я залез в качалку, сел Лили в ноги и стал качать так сильно, что она, видимо от неожиданности, замолчала. Мне же такое занятие понравилось: я качал всё сильнее, пока не раскачал до того, что кроватка опрокинулась, и мы оба - два парашютиста - вылетели на пол. От боли и испуга ребёнок и нянька заорали во всю глотку, так что мама нас со двора услышала. Она вбежала в дом, схватила на руки Лили, стала её успокаивать, ну а мне отвесила хорошую оплеуху.

Ещё помню, как мне досталось от брата Гергарда. Хотя он был лишь на четыре года меня старше, но уже вовсю помогал по хозяйству. На меня, младшего, он смотрел свысока и всегда был не прочь надо мной подшутить. (Кстати, он всю жизнь был большой шутник. Таким остался и по сей день, когда ему уже за восемьдесят.)

По субботам, вечерами, мама всегда купала нас и переодевала в чистое бельё. Русской бани у нас не было, и нас купали в широком деревянном чане. Этот чан – Zuber - ставили на кухне, ближе к печке, где теплее. Однажды зимним вечером я, уже выкупанный, стоял в чане в ожидании белья. Гергард в это время топил соломой печку. Он топтался как раз около меня и ему захотелось позабавиться. За моей спиной он поднёс ко мне близко-близко красную от жара кочергу и позвал: «Бернгард, посмотри сюда!». Я обернулся - и неожиданно для нас обоих коснулся раскалённой кочерги голой попкой. Конечно, я заорал так, что сбежались все домашние. Мама мне наложила на длинную узкую рану резаные полоски сырой картошки и укрепила их бинтом. А полновесную оплеуху на этот раз получил Гергард.

В другой раз я опять из-за Гергарда попал в переплёт.

Весной, когда сошёл снег с полей и земля оттаяла, брат поймал нашего кота Ваську и предложил мне: «Бернгард, давай пойдём с тобой в ригу, посмотрим, как Васька там мышей ловить будет». А мышей на риге водилось видимо-невидимо.

Ну, мы и отправились. Только мама меня предупредила, чтобы я не выходил из дому в ботиночках, поэтому я замешкался у порога, отыскивая какую-нибудь другую обувь. Второпях я прямо в ботинках влез во взрослые резиновые галоши и ринулся догонять брата. Но не тут-то было - он уже приближался к риге. И тут я, вместо того, чтобы идти в обход по сухой тропинке, как это сделал Гергард, побежал было напрямик, через раскисшее картофельное поле, - да и увяз с первых шагов. Я сразу же по колено провалился в густую липкую грязь, ноги мои накрепко засосало, и как я ни дёргался, освободиться не мог, а только потерял равновесие и оказался увязшим ещё и руками по локти. Тогда я страшно испугался, стал плакать, кричать, звать на помощь. Когда брат прибежал меня спасать, у меня всё лицо уже было в грязи, - я ведь стоял на четвереньках. Брат меня так-таки вытащил, - правда, без галош, - и грязного, чумазого отнёс на вытянутых руках домой. Тут уже мы оба схлопотали по оплеухе.

 

Весь уклад жизни в родительском доме определялся немецкими народными традициями, прежде всего – религиозными.

Наши родители были глубоко верующими людьми и детей воспитывали в набожности. По воскресеньям и праздникам нас брали в молитвенный дом на богослужения. Отец хорошо знал Библию. Позднее он даже проповедовал, - это когда молитвенный дом власти закрыли и община стала для общей молитвы собираться по домам. Иногда и у нас в доме проходили такие собрания, и это было нам в радость.

Но самой большой радостью нашего детства осталось в воспоминаниях Рождество Христово. Тогда дома ставили ёлку, украшали её свечками, стеклянными разноцветными шарами, лентами и оставляли так стоять до самого старого нового года. Под ёлкой всех детей ждали подарки. Накануне Рождества по домам ходил Дед Мороз в белой шубе, в валенках, с длинной белой бородой до пояса и с полным мешком подарков за спиной. Его сопровождала красавица Снегурочка. Она раздавала подарки тем, кто мог спеть песенку или рассказать стишок. Те далёкие праздники - самые яркие из моих ранних впечатлений.

 

Глава 11.

Мои родители.

Наши родители поженились в 1903 году. Они были одногодки - оба 1882 года рождения. Вскоре после женитьбы молодожёны переехали жить в соседний Мороклинский район, где папа работал приказчиком у богатого дворянина. Там у моих родителей родился их первенец - Ваня. Когда родители накопили в течение трёх лет немного денег, они вернулись домой в родную деревню Романовку с задумкой строить себе дом.

Дед по отцу Иоганн Андреевич Шмидт выделил молодым под застройку земельный участок рядом со своим домом. Но строиться-то он разрешил, а денег на постройку не дал, хотя и был человеком зажиточным. Он часто говорил своим детям: «Учитесь сами деньги зарабатывать, как я. А когда я умру, вот тогда и всё моё ваше будет». Очень дед был зажимистым, и хотя денег имел много, но ими никогда не разбрасывался.

Всё же папа мой дом построил. И перед ним встала задача обзаводиться хозяйством. А семья росла. Денег на всё не хватало. Папа выкручивался и так, и эдак. Например, он взял у своего отца денег взаймы - на неопределённый срок и без процентов. Но ему приходилось от отца за это многое терпеть. Дед часто, когда бывал пьян, приходил к нам в дом и требовал свои деньги, кричал, что они ему самому нужны, а отец тогда занимал в другом месте и деду часть долга отдавал. Трудно моему отцу приходилось, он постоянно вынужден был искать выхода из денежных затруднений. И вот он решил поучиться у своего отца, присмотреться к его способам хозяйствовать. А как стал учиться у деда, советоваться с ним, так постепенно и пошёл по его стопам: начал, как и дед, тоже торговать, а впоследствии сделался и вовсе неплохим коммерсантом.

Свою коммерцию мой отец построил на том, что, имея лошадей и возможность свободно передвигаться, стал скупать по деревням у крестьян сливочное масло (естественно, по низкой, деревенской цене), а потом этот товар сбывать в ближайших городах Мелекесе и Ульяновске (тогда Симбирске), где он его сдавал закупщикам (уже по другой, городской цене). На вырученные деньги отец набирал в городах всяких промышленных товаров, имевших спрос в деревне, а также регулярно выполнял специальные заказы своих деревенских поставщиков. Продавала промтовары мать, стоя дома за прилавком.

В счёт выручки от торговли вскоре к дому пристроили кирпичный магазин. И мама стала заправским продавцом, тем более, что научилась считать на счётах и стала себя за прилавком увереннее чувствовать. Она и торговала, и принимала заказы от покупателей. За детьми же ухаживала нанятая нянька.

Отец закупал в основном масло, и поэтому к нашей фамилии крестьяне прилепили кличку и стали звать отца «Butterschmidt»*. Это прозвище осталось за всей семьёй на долгие годы. Но по прозвищу отца звали только за его спиной, а в лицо называли уважительно, по имени-отчеству, то есть Иван Иванович.

Постепенно пошли у нашей семьи дела в гору. Благодаря магазину родители оказались на виду, и это дало им возможность расширить круг знакомств, найти себе единомышленников.

Помню, что у родителей были друзья не только в Романовке и соседней Николаевке, но и среди меннонитов, населявших окрестные деревни. Помню фамилии тех меннонитов, с кем мы сошлись особенно близко и дружили семьями: Эб, Фаст, Вибе. Кажется, именно из-за этой дружбы наши родители где-то около 1908 года приняли баптизм**. А прежде они были лютеранами, как и наши деды. Думаю, к перемене конфессии отца склонило глубокое убеждение: ведь баптизм куда более строг, чем лютеранство, и требует от своих последователей гораздо больше самоограничения. Наверняка это убеждение вызревало не один год. Во всяком случае, доказательство давнего влияния баптистов и меннонитов на нашу семью налицо: у многих из нас, детей, особенно у младших, но уже и у некоторых из старших, имена - меннонитские, например, Агата, Гольда, Линда, Гергард, Бернгард. Видимо, в принятии отцом окончательного решения сыграли роль и другие обстоятельства. Так я знаю, что Вибе, который был богат, часто давал нам деньги в долг всего из 5%, как единоверцам, тогда как с чужих людей брал по 10%. Да и сплочённее баптистская община, больше в ней взаимопомощи.

Вскоре после того, как у отца появились свободные деньги, он прикупил участок пахотной земли вдобавок к тем десятинам, что ему выделил дедушка Иоганн. А в 1918 году мы, как многодетная семья, получили ещё и от государства дополнительный участок - и тогда у нас стало 34 десятины.

Земля эта требовала обработки, и папа купил на выручку от своей торговли сельхозинвентарь, сеялки, веялки. А крупные машины, как молотилка, папа брал в аренду у районного кредитного общества. Во время сева и уборочной наша семья нанимала 2-3 человека сезонных рабочих, вместе с которыми на поле выходили старшие из детей: Ваня, Агата, Александр.

Уже тогда, в 1910-е годы, зерно в наших немецких деревнях молотили и веяли механическим способом - с помощью машин, купленных в Германии и в Америке. Урожай хранили вначале в деревянных ригах, затем на зиму закладывали в амбары, где держали до весны. Построил себе большую ригу и амбар и наш папа. Там он хранил не только свой урожай, но и то зерно, которое ещё с осени закупал по низким ценам в соседних деревнях. Весной, когда зерно дорожало в 2-3 раза, папа излишки продавал. (Конечно, тут не обходилось без умного совета дедушки Иоганна, имевшего большой опыт в торговых делах.)

____________________

* Butter – масло (нем.)

**Меннониты по своим корням – анабаптисты (букв. «перекрещенцы», от греч. anabaptizo – вновь погружаю, то есть вновь крещусь). Практиковали повторное крещение как осознанный акт веры, совершаемый взрослым человеком. Считали крещение во младенчестве недостаточным, неосознанным и несвободным. Баптизм нового времени позаимствовал у средневековых анабаптистов прежде всего идею сознательного крещения.

Так умело, грамотно вёл отец своё хозяйство и свои коммерческие дела. И его хозяйство росло, умножалось и крепло с каждым годом.

Понятно, все наши семейные работали, не покладая рук. Но и радовались на плоды своего труда. Только вот радоваться нам пришлось недолго.

 

В 1918 грянула беда - разразилась братоубийственная гражданская война, которой предшествовала революция. В результате всё в стране оказалось поставленным с ног на голову, всё стало разрушаться и уничтожаться. В наших немецких колониях одна за другой проходили реквизиции. То реквизировали колчаковцы, - лошадей, фургоны, фураж, сено, продовольствие...То приходили красные и требовали того же: лошадей, сено, продовольствие...На 1921 год пришлась засуха, а за нею - неурожай, голод. После гражданской войны к власти в деревнях пришли неграмотные лодыри и безбожники, - деревенский люмпенпролетариат. Они стали притеснять имущих крестьян и выколачивать из них всё, что можно. Зажиточных мужиков облагали непосильными налогами, денежными и продовольственными (зерном, мясом), - и это по несколько раз в году. А затем советская власть ввела продразвёрстку и отобрала всё зерно вплоть до семенного фонда. Так что с 1918 года благоденствию наших родителей навсегда пришёл конец.

 

 

Глава 111.