Моя жизнь в доме у брата Германа.

Два года я прожил в семье брата Германа и его жены Марты. Марта с раннего утра до позднего вечера работала в колхозе, а я приглядывал за племянниками - Герой и Тамарой. В обед Марта приходила домой на два часа, - но пока обед сварит, нас накормит - уже и обратно пора, в поле, трудодни зарабатывать. Выходной колхозники имели только в воскресенье. Но какой это был выходной для женщин-колхозниц?! За неделю в доме накапливалось столько дел, что бедные женщины не знали, за что сперва браться. Надо было испечь хлеб на неделю, постирать, сделать уборку в доме, обиходить скот, огород, управиться с проблемами детей... Герман дома по хозяйству почти ничего делать не успевал: он днём и ночью всегда был занят колхозными лошадьми. Я по силе возможности помогал Марте: кормил скот, работал в огороде...Мне тогда было 9-10 лет. Но в воскресенье Марта на полдня меня отпускала погулять.

Первым делом я бежал со своей ватагой пацанов на конный двор к брату. Он нам лошадей доверял, даже разрешал купать в пруду, и это было моё любимое занятие.

До пруда мы ехали шагом, чтобы лошади не вспотели, а там, стоя по колени в воде, чистили коней стальными щётками до блеска, потом верхом переплывали пруд - катались до противоположного берега и обратно, - и уже на обратном пути наперегонки мчались к конюшням, пуская лошадей во всю прыть.

Брат Герман трудился в колхозе конюхом десять лет подряд. За ним было закреплено 30 лошадей: он их кормил, поил, черпал для них воду из колодца во дворе, навоз вычищал и вывозил...Это была тяжёлая работа, но он её, как большой любитель лошадей, делал охотно. Каждая его лошадь имела свою кличку, свою сбрую, постоянное место в конюшне. Герман знал особенности каждой, её характер и способности, он даже разговаривал с ними и уверял, что они понимают около десятка человеческих слов. Во всяком случае, его они точно понимали, любили, слушались с первого слова и были очень дисциплинированными.

Эта любовь к лошадям от брата передалась и мне, и до сих пор я их люблю. Да и как же иначе. Я в колхозе вырос, работал там шесть лет - и всё время с лошадьми.

Я тоже знал всех по кличкам сызмальства. Знал, что лошадей разделяют на рабочих и выездных. На рабочих пахали, сеяли, сено косили, хлеб убирали. А выездных запрягали только в тарантас либо бричку и держали для них по два комплекта сбруи: обычную и парадную, очень красивую. Они и сами были хороши: стройные, лёгкие, быстроногие. А какие это умные животные! Как чувствуют седока! Расскажу в доказательство один случай.

Мне и брату Гергарду приходилось пасти колхозное стадо коров - большое, примерно в 200 голов. Однажды ранним вечером стадо, послушавшись головных коров, раньше положенного времени завернуло к дому, а мы с братом оказались позади. Но мы были оба верхом, на лошадях, под нами - кавалерийские сёдла, у обоих в руках - по длинному кнуту. Брат мне и говорит: «Скачи в голову стада и заверни их». Я пришпорил Ласточку (так звали мою лошадь), поскакал сломя голову - и не сразу заметил перед собой небольшую канаву. Когда заметил, останавливаться было уже поздно. Ласточка на полном ходу перепрыгнула препятствие, а я не удержался в седле, полетел через голову лошади вперёд и шлёпнулся на землю перед её передними копытами. Ласточка моментально остановилась, виновато на меня посмотрела. Сильно ушибленный, я лежал, не в силах встать. А она стояла рядом со мной до тех пор, пока не подъехал мой брат и не помог мне сесть в седло.

 

Летом лошадей всегда угоняли в ночное, то есть пастись в поле или на луга на всю ночь.

Однажды я узнал, что Гергард с тремя товарищами будет ночью охранять целый табун в 60 голов. Я уговорил брата и меня взять с собой.

Прибывши на нужное место - было такое недалеко от бывшего поповского леса, - мы сразу расположились станом на ночь. Двое ребят остались с пасущимися лошадьми, а двое других, прихватив меня, поехали, пока было светло, на бричке в лес за дровами и хворостом, которых набрали целый воз. Когда солнце село и стало прохладно, мы развели костёр, приготовили ужин: испекли в золе картошку и вскипятили чай.

Пастухи наши сменялись каждые два часа: пара дежурных уезжала на верховых к табуну, а другая пара отдыхала у костра.

Стемнело.

Ночью лежать у костра одно удовольствие: тепло, тихо, далеко слышно. Костёр весело трещит и стреляет, искры взлетают высоко до самого неба. Иногда пролетит какая-нибудь ночная птица, прошумев крыльями, а иногда в лесу жалобно прокричит филин.

После ужина от нечего делать стали рассказывать кто что знал: анекдоты, смешные и страшные истории, сказки про ведьм, леших, покойников...Я ближе придвинулся к костру и слушал, затаив дыхание и не решаясь смотреть в темноту. Иногда от страха ползали по спине холодные мурашки. Но виду показывать, что боюсь, было нельзя, а то прогонят в бричку спать, - вот я и храбрился.

Но какие же страсти пришлось услышать! Помню, одна история про солдата особенно меня напугала. Вот она, как я её запомнил.

Один отставной солдат возвратился домой в родную деревню после долгой службы в царской армии. Односельчане, его бывшие друзья, радушно встретили служивого, устроили в его честь стол. Выпили по рюмке, другой, закусили, и языки у всех развязались. Разговор за столом затеялся о солдатской службе, о верности царю и Отечеству, о смелости. Потом каждый стал выхваляться перед другими собственной храбростью. Солдат сидел, слушал, да вдруг и говорит: «Давайте сейчас прямо, не откладывая, испытаем, кто из нас храбрей». Никто не посмел отказаться. А солдат продолжает: «Кто не боится, тот пускай сегодня в 12 часов ночи пойдёт один на кладбище за деревней». Все примолкли, затаились. Тогда солдат смекнул, что никто не решается, и говорит им: «Эх вы, трусы! Боитесь? Ну тогда я это сделаю». Тут опять все загомонили - от радости, что страшный для каждого момент прошёл. Солдата же спрашивают: «Чем ты докажешь, что был на кладбище? Может, ты до него и дойти-то не решишься!» И договорились так, что храбрец должен найти посреди кладбища могилу богатого купца, которую все знали, и забить гвоздь в надгробный крест, - это и будет доказательством. Как было условлено, в полночь солдат двинулся в путь, а товарищи проводили его до конца деревни и там остались ждать, когда он вернётся. Ждать пришлось долго, да и неприятное это было занятие, - вот и разошлись, наконец, все по домам отсыпаться. Утром же собрались опять и отправились все вместе на проверку. Нашли могилу купца, глядь - а на могиле подле креста лежит мёртвый солдат и шинель его гвоздём к кресту пришита. Догадались тогда односельчане солдата, что тут ночью произошло. Давеча был сильный ветер, и, видимо, когда солдат нагнулся, чтобы забить гвоздь, ветер полы шинели прижал ко кресту как раз в том месте, куда солдат собрался вбить гвоздь, а он этого не увидел: темно уж очень было, да и выпил изрядно. А когда, выпрямившись, солдат почувствовал, что что-то его держит, тут он со страху Богу душу и отдал. Видимо, решил, что покойник его ухватил. Вот такая история.

И как раз, когда её закончили рассказывать, - а было это уже в двенадцатом часу ночи, - вдруг громко заржал жеребец, и мы услышали оглушительный конский топот. Мы вскочили все разом на ноги и в свете только что взошедшей луны увидели, как наш табун несётся прямо к стану, к людям, к спасительному огню. От 240 лошадиных копыт в степи стоял страшный гул, как будто началось землетрясение. Оказалось, что жеребец заметил на опушке леса двух волков и предупредил об опасности табун. Интересно, что матки при сигнале жеребца тут же согнали в серёдку жеребят и, убегая от опасности, всё время сами бежали с краю. То есть взяли молодняк под защиту, не давали волкам напасть на него. Вскоре и пастухи приметили хищников, вернее, увидели их светящиеся глаза, и тогда верхом с кнутами помчались на них и гнали их до леса.

В эту ночь решено было пастушить уже вчетвером, раз волки рядом бродят. Да и лошадей отогнать подальше от леса. Наш стан с костром тоже перевели на новое место. А меня оставили одного дежурить до рассвета у костра. Так я и просидел ночь в одиночестве, всё время поддерживая большой огонь, чтобы волки боялись.

 

Но, конечно, такие приключения выпадали на мою долю не часто. Надо ведь было целыми днями находиться в доме, с племянниками, да помогать Марте по хозяйству. Зато по ночам я опять бывал на воле, потому что летом всегда спал в саду. Под развесистой яблоней ставил себе железную кровать, а под кроватью устраивал своего четвероногого друга и помощника Шпица.

В доме мне спать не нравилось. Дом был старый, в его подвале развелось множество крыс, которые ночами поднимали страшную возню: пищали, грызли деревянные половицы и, если удавалось прогрызть, то бегали по комнатам в поисках пищи, всюду шарились. Хозяин заделывал крысиные норы, но через некоторое время крысы их прогрызали в другом месте. Тогда однажды Герман принёс ружьё, зарядил его усиленной порцией пороха и выстрелил в погреб. Крысы, не переносящие запаха порохового дыма, на время покинули дом через дыры в наружных стенах, но спустя несколько недель вновь появились. Из-за этих крыс мы в подвале ничего не могли хранить. А ведь холодильников в те времена ещё не было. Зато люди себе устраивали для хранения продуктов летом ледник.

Помню, в углу сада, около сарая, был у нас большой земляной погреб примерно на 18-19 куб. см., обшитый изнутри досками. В середине апреля, когда снег уже спрессовался, этот погреб заполняли снегом доверху. Я тоже помогал: собирал снег по саду и на санках подвозил его к люку. Люк потом закрывали двойной крышкой, чтобы не проникало тепло, и уже не заглядывали в погреб до мая. За это время снег в погребе оседал примерно до половины его высоты, так что образовывалась большая глыба льда, которая давала холод почти на всё лето. По льду укладывали доски, а на доски ставили всё, что быстро портилось. Осенью же ледник вычищали, высушивали, а в чистый погреб засыпали на зиму картошку, свеклу, морковь.

 

 

Глава 1Х.