Начало войны с Германией. Выселение немцев с Чирчикстроя.

22 июня 1941 года было воскресеньем.

В этот день я был приглашён на день рождения к Эрне Майзенхельтер: её семья жила в соседнем подъезде нашего барака и были Майзенхельтеры наши земляки.

После праздничного обеда кто-то из гостей включил радио, чтобы послушать музыку, но вместо музыки мы услышали голос диктора Левитана: он сообщал, что в 4 часа утра Германия напала на Советский Союз.

Поначалу мы, молодёжь, не придали особого значения этому сообщению. Думали: война далеко от нас, на западе, а мы в Средней Азии. Но буквально на следующий день нам пришлось почувствовать, что буквально везде и всюду идёт подготовка к войне.

Не прошло и месяца со дня начала войны, как в Среднюю Азию, прежде всего в крупные города, - Ташкент, Алма-Ату, Фрунзе, - стали прибывать эшелоны с беженцами-евреями с Украины и с юга России. Местные власти организовывали их приём, обеспечивали жильём и работой.

В начале августа, возвращаясь с работы через станцию Бо-Су, я на перроне вокзала стал свидетелем вот какого эпизода.

Я подошёл к киоску, чтобы напиться. Вдруг в небе показались три самолёта-истребителя. Продавщица газированной воды, эвакуированная еврейка Сара, высунув голову из киоска, обратилась к своему мужу, мывшему в это время стаканы: «Абрам, посмотри, вон наши соколы полетели!» - и показала пальцем на самолёты. Это услышали три русских парня-допризывника, которые пили пиво у соседней торговой точки. Один из парней возьми и скажи Саре: «Нет, это не ваши соколы летят. Ваши соколы в будках стоят, водой и пивом торгуют» - и указал на Абрама. А и вправду, продавцами почти во всех киосках уже работали евреи.

В середине августа Марта Кашинская с сыном Володей спешно уехали домой, под Куйбышев. Они и меня с собой приглашали ехать, но я отказался и остался в квартире Кашинских один. Вот тогда я стал чаще ходить к другим моим землякам и соседям - Майзенхельтерам. Их большая семья приехала в Ташкент из соседней с нашей Романовкой деревни Розенталь. (То есть это были потомки друга и компаньона нашего деда Иоганна Андреевича). Старшая дочь Майзенхельтеров, Эрна, была почти моей ровесницей - всего на один год моложе меня. Через неё я познакомился с ещё одной семьёй своих земляков: с Лифке, которые, как и Кашинские, были родом из ближайшей к Романовке деревни Николаевки. Лифке были помоложе Майзенхельтеров. Они имели троих мальчиков.

Шёл уже третий месяц с начала войны. С фронта поступали тревожные вести: немцы всюду наступали, а советские войска вынуждены были отступать. Стали ко мне люди подходить со странными разговорами. На работе иногда во время перекура Станислав Адамович подсаживался ко мне и говорил вроде как в шутку: «Бергнард, если немцы придут сюда, ты будешь меня защищать перед ними, мы же с тобой друзья». Я ему тогда отвечал, что немцы так далеко не придут, да их и не пустят, но сам таких разговоров побаивался: я же не знал, у кого что на уме.

Второго октября вечером, вернувшись с работы, я умывался, когда ко мне вбежала Эрна и сказала:

-Бернгард, тебя милиция ищет. Пока они в нашем подъезде, спрячься где-нибудь. Я слышала, как они тебя спрашивали.

-Что мне прятаться, Эрна, я ничего не натворил,- ответил я и остался на месте.

Через 5 минут появился милиционер и вручил мне повестку, по которой я должен был назавтра явиться с паспортом в отделение милиции соц. города. Такие же повестки получили Майзенхельтер и Лифке. Когда на другой день все мы пришли в милицию, то застали там множество народа. Всё это были немцы. Тут мы узнали, что всех немцев поголовно выселяют с Чирчикского завода. Народ волновался, кучками собирался в вестибюле и на улице. Все хотели знать, куда нас выселяют. Первые, кто побывал у милицейского начальства, сообщили, что им разрешено жить в Казахстане, вблизи озера Балхаш.

В кабинет начальника милиции пускали по одному. Когда подошла наша очередь, семейные Майзенхельтер и Лифке попросили меня пойти первым, как бы на разведку. Я пошёл.

В кабинете начальник предложил мне сесть к столу и спросил мой паспорт. Когда я сел, он обратился ко мне:

-Молодой человек, вы, наверное, уже в курсе, что всех немцев выселяют. На столе перед вами лежит список из 26 областей, где немцам разрешено проживать. Выбирайте любую область.

Я просмотрел список: все перечисленные в нём области находились в Казахстане или в Сибири и все были мне незнакомы. Я назвал Балхаш.

Начальник взглянул на меня и спросил:

-Ты, конечно, ещё холостой?

-Да, мне только 17 лет.

-Тогда послушайся меня и не выбирай Балхаш. Там до сих пор было хорошо, но в будущем будет иначе: ваш брат, немцы, все едут туда. Я тебе советую ехать в Джамбульскую область, в южный Казахстан. Там тепло, фрукты всякие растут. В области несколько сахарных заводов - вокруг в колхозах выращивают сахарную свеклу.

 

Я заколебался, не зная, на что решиться. И он мне тогда сказал:

-Шмидт, не раздумывай. Я тебе от всего сердца желаю добра. Придёт время, и ты вспомнишь меня добрым словом.

 

Я ему поверил и согласился. Видя его доброе отношение к себе, я решился спросить:

-Скажите, а почему нас выселяют?

Он мне ответил так:

-Сейчас идёт война с Германией. Есть Указ Правительства от 28 августа 1941 года о том, чтобы всех российских немцев, где бы они ни жили, выселить вот в эти 26 областей.

 

Потом он взял мой паспорт и на второй странице написал: «разрешается проживать только в Джамбульской области Казахской ССР».

 

Когда я вышел из кабинета, меня плотным кольцом окружили люди, в числе которых были Лифке и Майзенхельтер, и стали жадно расспрашивать. Я им передал наш разговор с начальником. После меня многие стали выбирать тоже Джамбульскую область. Так же поступили Лифке и Майзенхельтер. К обеду таких, как я, уже набралось 105 человек.

Всем немцам объявили, что завтра к вечеру мы обязаны покинуть пределы заводского посёлка и соц. города. В 18 часов все должны прибыть на станцию Бо-Су: там для нас будет приготовлен вагон. С собой разрешается взять только личные вещи, постель, немного посуды и продуктов на 10 дней. С работы велено было уволиться сегодня же. Нас предупредили, что задержки не будет: нам уже везде готовят расчёт, - такая команда дана ещё с утра.

Расчёт на заводе я получил быстро. Потом зашёл в отдел кадров за трудовой книжкой. Там был и знакомый мне инспектор, который в мае принимал меня на работу. Он меня спросил:

-А тебе, Шмидт, дали двухнедельное пособие?

-А что это за пособие?

-Значит, не дали. Зайди сейчас в соседний кабинет к начальнику отдела труда и зарплаты.

 

Я зашёл. Начальник отдела труда и зарплаты спросил меня, почему я увольняюсь. Я объяснил, что я не увольняюсь, а меня высылают, как немца.

-Раз так, бухгалтерия обязана выплатить вам двухнедельное пособие как в случае сокращения штатов. Сейчас идите в бухгалтерию. Я позвоню главному бухгалтеру, а вы требуйте, что вам положено.

 

Таким образом мне начислили дополнительно ещё 56 рублей пособия.

 

Вечером четвёртого октября мы, немцы, собрались с вещами на перроне вокзала. Там, на запасном пути, нас ожидал товарный вагон-пульман. Сгрудившись у вагона, мы решили выбрать из своей среды старших, которые бы решали во всё время пути все наши житейские вопросы. Общим решением были избраны трое. Одного из них я запомнил: это был Шмидт Андрей, младший лейтенант, бывший офицер Советской Армии. Он в конце сентября вернулся с фронта домой, так как после Указа Сталина наших немцев из армии срочно уволили. Но, хоть и уволенный, формы офицерской он не снял, надёл её даже в дорогу.

В вагоне нас вместе с детьми набралось 105 человек. Всех разместить оказалось невозможно. А ведь надо было ещё и вещи взять с собой. Тогда наша выборная тройка отправилась к начальству с просьбой выделить второй вагон. В этой просьбе начальство категорически отказало. Наши старшие попросили хотя бы дать доски, чтобы настлать полы и сделать нары. Через час нам привезли неструганые доски. Только ведь ни гвоздей, ни инструмента у нас не было. Кто-то из ребят сбегал домой, принёс плотницкие снасти, и мы в обоих концах вагона устроили сплошные нары, а под потолком - полки для вещей. В вагон садились организованно: сначала разместили женщин с малыми детьми, потом, не спеша, впустили всех остальных. И вещи разместили не кое-как, а в определённом порядке: то, что было необходимо в дороге, - поближе, на полках, а остальные вещи - под нарами у дальней стены. Только таким образом мы кое-как смогли все уместиться в один вагон.

Ночью наш вагон прицепили к составу и повезли на товарную станцию города Ташкент. Там мы целый день простояли на жаре. Люди тут же, около вагона, на камнях, варили пищу и кипятили чай. Вот где нам ещё раз пригодился плотницкий инструмент - для заготовки дров.

Потом нас трое суток везли в товарном составе от Ташкента до Джамбула, хотя пассажирским поездом езды туда было бы 12-14 часов. Но наш товарняк больше стоял, чем двигался, потому что часто пропускал в сторону фронта военные эшелоны. На товарной станции Джамбула наш состав загнали в тупик и отцепили. Здесь многие пути оказались заняты эшелонами с беженцами из прифронтовых районов: я насчитал 4-5 составов. Около каждого вагона горели костры: беженцы на кирпичах и камнях готовили пищу.

От беженцев мы узнали, где в городе находится эвакуационный пункт, и туда направилась наша делегация во главе с Андреем Шмидтом, у которого были на руках наши документы и заверенные списки. Эвакуационный пункт нас направил на станцию Мерке, что в 140 км от Джамбула на границе с Киргизией, и выдал со склада питание на три дня: по буханке хлеба и килограмму солёной трески на человека. Ночью наш вагон прицепили к товарному составу, шедшему в сторону Киргизии. Утром рано мы прибыли к пункту своего назначения - в Мерке.

В Мерке наши пути разошлись. Кому-то из нас (в основном старикам и детям) предстояло остаться на поселении на долгий срок. А большинство мужчин и женщин, в том числе и меня, уже через несколько месяцев повезли тем же путём назад - на трудовой фронт.

 

Глава Х1.