Каузальная атрибуция (теория приписывания причин)

 

До сих пор, говоря о социальном познании, мы знакомились с методами и способами, посредством которых формируются наши впечатления о людях. Но социальное познание этим не ограничивается. Мы, кроме того, что запечатлеваем образы людей, стремимся также объяснить и понять их поведение. Мы ищем и находим причины действий и поступков, причем как своих собственных, о чем говорилось раньше, так и поведения других людей. При этом в своей повседневной жизни мы, как правило, редко используем научно выверенную методологию. Так что чаще всего мы не ищем причины событий, а скорее, приписываем их. Этот процесс, как мы уже знаем, называется каузальной атрибуцией.

 

Первая, наиболее простая модель атрибуции была разработана Фрицем Хайдером (1958). В ней выделялось два вида атрибуции: диспозиционная (когда причины событий усматриваются в самом человеке) и ситуационная (причины обнаруживаются в ситуации). Данное деление, хотя и удобное, но явно упрощенное. Оно не охватывает всего многообразия тех приемов и способов, с помощью которых люди пытаются объяснить события и поведение.

 

Современные теории предлагают более сложные модели каузальной атрибуции, более детализированные классификации ее форм. Наиболее известной среди них является теория каузальной атрибуции Харольда Келли (Келли X., 1984). Основываясь на различении диспозиционной и ситуационной атрибуции, проведенном Хайдером, Келли выделил три самых распространенных типа объяснений, которые используют люди, пытаясь интерпретировать чье-либо поведение. Первое — поведение объясняется причинами, лежащими в самом действующем лице; второе — причинами, лежащими в партнере по взаимодействию; третье — причинами, находящимися во внешних обстоятельствах или условиях, в которых осуществлялось данное поведение.

 

Ковариация

 

Келли полагает, что выводы, которые делают люди, объясняя события, основываются на той же логике, которой пользуются ученые при создании своих теорий. Единственным отличием наших обыденных объяснений от научных причинно-следственных теорий является то, что мы свои выводы не подвергаем научной проверке. Поэтому нам достаточно простого факта соизменения, или ковариации, как называет это явление Келли, чтобы увязать между собой два этих события. Таким образом, когда происходят два изменения (например, последовательно в двух объектах), то нами это соизменение воспринимается как причинная связь. Несмотря даже на то, что у каждого события может быть несколько возможных причин, мы выбираем для своих объяснений, как правило, лишь какую-то одну из них. Теория Келли как раз и описывает, как мы делаем этот выбор. Сразу отметим, что речь здесь идет не о сознательном выборе, а о безотчетном предпочтении той или иной причины для объяснения случившегося в зависимости от обстоятельств и от того, какой информацией мы располагаем.

Предположим, вы являетесь свидетелем того, как один человек, назовем его Петром, кричит на другого, допустим, Павла. Какие могут быть варианты объяснения? Первый — причина в самом Петре. Он — известный скандалист и разговаривать нормально вообще не умеет. Второй — причина в Павле. Он совершил какую-то подлость в отношении Петра. Третий — причина не в Петре и не в Павле, а в том, что некий злопыхатель, желая поссорить этих людей, оговорил Павла перед Петром, возведя на него напраслину.

 

Каждое из этих объяснений может быть верным, но мы обычно выбираем одно из них. На чем основывается выбор? Келли утверждает, что при выборе объяснений люди полагаются на информацию трех видов: степень распространенности, постоянства и избирательности поведения. Так, например, если в разговоре принято кричать друг на друга и все люди, разговаривая, так и поступают, то случай с Петром и Павлом мы интерпретируем как обычный разговор — просто люди общаются. (Большая степень распространенности поведения — высокий уровень консенсуса.) Если же это только Петр кричит, то данное поведение необычное, редкое. Другая разновидность информации, которая может служить уточнением причин происходящего, — степень постоянства поведения. Всегда ли Петр кричит или это случается с ним редко? И, наконец, третий вид информации — избирательность поведения. На всех ли кричит Петр — на Михаила, Андрея, Марию, или же он кричит только на Павла?

 

Келли полагает, что если мы располагаем всеми тремя видами информации, то в состоянии объяснить событие с высокой степенью точности. Если мы имеем информацию только одного вида (а чаще так и бывает), то в зависимости от того, какого рода информацией мы располагаем, наша атрибуция будет адресована либо действующему лицу, либо его партнеру, либо обстоятельствам, в которых происходило взаимодействие. Когда информации мало или она непонятна нам, то мы осуществляем атрибуцию, пытаясь сочетать все три вида информации. Таким образом, распространенность, постоянство и избирательность выступают, согласно теории Келли, основными опорными пунктами процесса каузальной атрибуции в модели ковариации.

 

Одно из уточнений теорий Келли касается тех случаев, когда атрибутор (т. е. тот, кто объясняет) однозначно склоняется в пользу диспозиционных причин. Это происходит, когда атрибутору известно, что совершение определенных действий сопряжено с трудностями, риском, жертвами, издержками, словом, оно требует какого-то преодоления. Тогда его объяснение строится согласно принципу преувеличения значения диспозиционных причин. Так, например, во время военных действий или в каких-то чрезвычайных обстоятельствах человек может получить тяжелое ранение или увечье не по причине личного героизма, а просто случайно или из-за своей беспечности. Тем не менее, люди, зная, что он вернулся с войны искалеченным, объяснят его увечье как свидетельство проявления мужества.

 

Модель ковариации, или соизменения, разработанная Келли, безусловно, очень логична и теоретически красива, но явно умозрительна. Так что в реальной жизни она малоприменима, поскольку мы редко располагаем всей той информацией, которую предусматривает модель. Нам часто не известно, насколько избирательно поведение человека, насколько оно типично для него, и даже относительно степени распространенности какого-либо поведения мы не всегда осведомлены точно. Поэтому более приближенной к реальности представляется концепция каузальных схем, также разработанная X. Келли.

 

Каузальные схемы

 

Любое событие является следствием какой-либо причины, а само оно, в свою очередь, выступает в качестве причины для другого следствия или события. В своей повседневной жизни мы постоянно видим, как определенные причины вызывают конкретные следствия. Цепочки этих причинно-следственных связей откладываются в нашей памяти в виде каузальных схем. Суть рассуждений Келли по этому поводу сводится к тому, что мы при отсутствии всякой информации, необходимой для объяснения в соответствии с моделью ковариации (знаний о человеке и ситуации — последовательность, избирательность, распространенность), используем для объяснения происходящего каузальные схемы. Т. е. в своих суждениях мы полагаемся не на знание о конкретном событии, а на общее представление. При этом мы рассуждаем примерно так: в этих обстоятельствах такая-то причина вызывает такое-то следствие. В результате, хотя у нас нет никаких знаний о данной конкретной ситуации, мы ее все равно объясняем. Кстати, для человека это исключительно важно — дать хоть какое-то, пусть совершенно фантастическое, объяснение происходящему. Потому что иначе мир для него становится непонятным, угрожающим, непредсказуемым.

 

Представьте, например, что вы являетесь свидетелем следующей сцены: по улице бежит человек, прижимая к себе гуся, на лице у него испуг и отчаяние. В некотором отдалении за ним спешит толпа возбужденных людей, которые что-то выкрикивают и потрясают руками. Что первое придет вам в голову для объяснения происходящего? Скорее всего, сцена бегства Сэмюэля Паниковского с ворованным гусем от местных жителей. Наблюдаемое событие может действительно оказаться повторением прискорбного происшествия с одним из "сыновей лейтенанта Шмидта". Но оно может иметь и другое объяснение. Например, бегущие люди опаздывают на поезд, а тот, что бежит впереди с гусем, самый быстрый из них. Или все эти люди, в том числе и обладатель гуся, чем-то сильно испуганы и теперь все вместе убегают от того, что их напугало. Ну, и так далее. Однако каузальная схема, поскольку ситуация кажется хрестоматийно знакомой, заставит вас дать один, хрестоматийный же, вариант объяснения.

 

Репертуар каузальных схем человека варьируется в зависимости от обстоятельств. Если при отсутствии всякой предварительной информации ситуация предоставляет возможность самых различных интерпретаций, причем имеющих равное право на существование, то в этом случае сработает схема нескольких или множества удовлетворительных причин. Иначе говоря, когда мы видим, что любой из множества факторов может выступать в качестве причины происходящего, то нам трудно будет объяснить событие, т. к. у нас нет оснований для того, чтобы отдать предпочтение одному объяснению и игнорировать другие.

 

Вновь обратимся к примеру с бегущим гусеносцем и толпой людей. Если мы просто фиксируем происходящее, а признаки ситуации столь неопределенны, что позволяют сделать вывод и о краже, и об опоздании на поезд, и о массовом испуге, то этот случай так и останется для нас загадочным, т. е. необъясненным. Следовательно, наличие более, чем одной, подходящей для объяснения, причины часто оборачивается тем, что ни одна из них не принимается в качестве объяснения. Этот эффект Келли называет принципом обесценивания причин. Его суть, как вы поняли, в том, что несколько равноценных причин взаимно нейтрализуют (обесценивают) друг друга в качестве объяснений, что может поставить атрибутора в тупик.

 

Некоторые ситуации требуют для объяснения другого вида каузальной схемы — схемы нескольких или множества необходимых причин. Такая схема предусматривает, по крайней мере, две причины для объяснения происходящего. Для примера опять возьмем нашего гусеносца и толпу людей, бегущих сзади. Но только теперь люди, бегущие вслед за человеком с гусем, все одеты в спортивные костюмы. В этом случае, наблюдая происходящее, мы можем объяснить его тем, что человек с гусем случайно оказался впереди группы бегущих марафонцев. И в результате получится, что гусеносец спешит куда-то сам по себе, а бегущие сзади люди также заняты своим делом.

 

Таким образом, согласно теории каузальной атрибуции X. Келли, существует возможность двух вариантов объяснения в обыденной жизни. Один из них — по принципу ковариации, когда у нас достаточно времени и знаний, чтобы относительно верно объяснить происходящее. Но чаще мы не располагаем нужной или достаточной информацией и временем и тогда полагаемся на каузальные схемы с тем, чтобы придать хоть какой-то смысл происходящим событиям.

 

С точки зрения гносеологии (а в западной философии эту область познания называют эпистемологией), концепции Ф. Хайдера, X. Келли, другие модели каузальной атрибуции относятся к разряду теорий, которые основываются на принципах каузального детерминизма. Теории данного типа объясняют события предшествующими причинами. Но происходящее, особенно в социальном мире, объясняется не только предшествующими причинами, но и теми целями, которые ставят перед собой люди. Теории, которые рассматривают целеполагание в качестве причин происходящего, относят к разряду телеологических. Таким образом, они основываются на принципе телеологического детерминизма. Нам это разделение каузального и телеологического детерминизма важно потому, что в процессе социального познания люди объясняют поведение не только предшествующими причинами, но и теми целями, которые преследует данное поведение. Иначе говоря, люди стремятся ответить не только на вопрос "почему?", но и "зачем?" и "для чего?". Ниже мы и рассмотрим концепции, в которых описывается то, как мы объясняем поведение, исходя из предполагаемых целей и намерений, т. е. пытаясь ответить на вопрос "для чего?".

 

Диспозиционная атрибуция

 

Понятно, что если мы говорим о намерениях и целях, которыми можно объяснить поведение людей, то наш разговор касается только диспозиционной атрибуции. Согласно теории корреспондирования (определения намерений) Эдварда Джонса, наши выводы относительно намерений человека, чьё поведение мы наблюдаем, основаны на тех потенциальных следствиях, которые может иметь данное поведение. Иначе говоря, мы определяем для себя, какую цель можно достичь, поступая именно таким образом, осуществляя именно то поведение, которое мы видим. А затем, уже на основании этого своего решения, мы делаем вывод о намерениях человека (Jones A. & Davis К., 1965). Если вы, например, являетесь свидетелем того, как кто-то из преподавателей громко и льстиво восторгается научными достижениями, непревзойденной мудростью или просто выдающимися человеческими качествами декана или директора Гуманитарного института, то, вероятно, станете объяснять эти действия не тем, почему он это делает, а тем, для чего ему это нужно.

 

Диспозиционное объяснение поведению мы даем и в тех случаях, когда оно не соответствует нашим ожиданиям. И в целом любое неожиданное, необычное, странное с нашей точки зрения, поведение вызывает у нас, с одной стороны, интерес или удивление, а значит и желание, как можно больше узнать о нем, детально исследовать его, чтобы объяснить, а с другой — побуждает объяснять случившееся личностными характеристиками человека, совершающего эти неожиданные действия.

 

Вероятность использования диспозиционного объяснения поведения зависит также от той обстановки, в которой происходят наблюдаемые действия. Если, допустим, вы видите, как декан факультета психологии ни с того, ни с сего начинает вдруг плясать чечетку в аудитории или слышите как директор гуманитарно-психологического института утверждает, что Беррес Скиннер является психологом-когнитивистом, то, скорее всего, объясните случившееся личностными качествами этих людей. Если же вы будете наблюдать все это на сцене театра абсурда, то объясните происходящее обстановкой: театр абсурда и есть театр абсурда. Кроме того, если вы станете свидетелем исполнения чечетки неизвестным человеком в незнакомой для вас обстановке, например на вечеринке, в гостях, на улице и т. д., то в этом случае вероятность диспозиционной атрибуции уменьшится.

 

Ожидания, которые у нас складываются относительно поведения людей, бывают двух видов.

 

Первый — ожидания, сформировавшиеся на основе предположения о том, как должны вести себя представители какой-либо социальной группы: гендерной, возрастной, этнической и т. д. Если, скажем, существует стойкое убеждение, что люди преклонного возраста беспомощны, больны, отличаются ослабленной памятью и интеллектом, несамостоятельны, а потому требуют сверхопеки, то мы и станем ожидать, что любой пожилой человек будет вести себя в соответствии с имеющимися у нас представлениями или, иначе говоря, стереотипами (о стереотипах и теории "навешивания ярлыков" более подробно мы поговорим ниже).

 

Но вот мы встречаем пожилого человека, который проявляет блестящий интеллект, живость, бодрость и исключительную самостоятельность. Как и чем мы объясним его жизненную активность? Разумеется, специфическими чертами его личности: жизнелюбием, оптимизмом, целеустремленностью и т. д. Другими словами, мы обязательно станем искать диспозиционные причины.

 

Второй вид ожиданий — адресные, т. е. связанные с конкретной личностью, когда мы располагаем определенной информацией именно о данном человеке. Зная, например, что какой-то знакомый нам пожилой человек обладает блестящим мышлением и великолепной памятью, подвижен и самостоятелен, мы и будем ожидать от него проявления всех этих качеств, вне зависимости от того, какие у нас представления о стариках, т.е. независимо от возрастных стереотипов.

 

Еще одним фактором, побуждающим нас осуществлять диспозиционную атрибуцию чужого поведения, являются наши представления о том, что это поведение каким-то образом касается нас самих, что оно для нас опасно, либо, наоборот, благоприятно. Таким образом, в какой мере поведение человека затрагивает нас самих, в той же мере мы будем искать объяснения этому поведению в самом человеке, в его целях и намерениях. И, напротив, если оно нас мало касается, то мы, скорее всего, станем искать ситуационное объяснение данному поведению. Следовательно, когда поведение других людей затрагивает нас (конкретно сейчас, предположительно в будущем или вообще в нашем воображении), то у нас появляется убедительная причина объяснять это поведение личностными особенностями человека.