Тройственный союз в романтическом ключе: Герцен

Извечную проблему любовного треугольника не обошел внима­нием и Герцен, пытавшийся решить ее и в литературе, и в реальной жизни. Его ранний роман «Кто виноват?» (1847) представляет собой вклад в поиски гуманных и просвещенных способов решения (на ниве литературы) извечной проблемы: что делать, если жена влюб­ляется в другого. В романе «Кто виноват?» любовный треугольник, состоящий из Дмитрия Круциферского, одного из первых разно­чинцев в анналах русской литературы, его жены Любови, внебрач­ной дочери помещика, детей которого учит Круциферский, и бога­того барина Бельтова, приводит к гибели всех троих. Бельтов — ти­пичный «лишний человек», для него, воспитанного учителем-же­невцем в лучших традициях Жан-Жака Руссо, нет в России ни мес­ти, ни дела. Образ Бельтова написан под влиянием героя романа Жорж Санд «Горас» — слабого человека, не способного к действию. Герцен видел в нем портрет своего поколения.⁶⁷

«Будто это правда, что можно любить двоих?» — задумывается Любовь. Но она не верит в возможность жизни втроем. Тем не ме­нее героиня восстает против ограниченного взгляда на любовь: «Ес­ли бы он был мой брат, разве я не могла бы его любить открыто [...]• Как мы могли бы прекрасно устроить нашу жизнь, наш маленький кружок из четырех лиц». (Четвертый член «семейного круга», доктор Крупов, играет роль посредника между главными героями романа.) Итак, Любовь привержена традиционному представлению о браке, Бельтов же не способен действовать решительно, а Круциферский болезненно застенчив и беззащитен. В результате в конце романа Любовь умирает от чахотки, Бельтов уезжает за границу, где влачит бесцельное существование, а Круциферский спивается.

Вскоре после публикации этого романа любовный треугольник сложился в отношениях между Герценом, его женой Natalie и Геор­гом Гервегом, немецким поэтом-романтиком и известным деяте­лем демократического движения.⁶* Их драма завязалась в 1848 году и разворачивалась на фоне событий европейской революции. Сна­чала процветала счастливая дружба втроем: Герцен, Natalie и Гервег жили общим домом в Женеве; Гервег учил сына Герцена естествен­ным наукам, a Natalie давала Гервегу уроки русского языка. Единст­венной дисгармонической нотой были напряженные отношения Гервега с его женой Эммой, жившей с детьми в Париже. Из лучших побуждений Герцен не раз пытался гармонизировать брак Гервегов.

Литературную модель, освятившую их близость («свободную Дружбу», по выражению Герцена), Гервег и Герцен обрели в недавно опубликованном романе Жорж Санд «Маленькая Фадетта». Это ис­тория о нежной дружбе между близнецами — сыновьями простого

фермера, дополнявшими друг друга до такой степени, что они со­ставляли единое и неделимое целое, являя собой образец пастораль­ной гармонии человеческих отношений. Заимствуя соответствую­щие выражения из романа, Герцен и Гервег обращались друг к дру­гу: «мой близнец», «мой двойник».⁶⁹ Романтически настроенная Natalie мечтала превратить две семьи в коммуну и поселиться где-нибудь «в укромном уголке» или на Женевском озере; обсуждалась также идея совместной эмиграции в Америку. Планы эти, однако, были нарушены неожиданным развитием отношений: Natalie и Гер­вег стали любовниками. В течение долгого времени это оставалось неизвестно Эмме Гервег и почти до конца этой драмы — Герцену.

И в новой ситуации Natalie пыталась найти гармонические фор­мы общежития двух семей. И Герцен, и Natalie настойчиво пригла­шали Эмму присоединиться к тройственному союзу. В своих пись­мах к Гервегу Natalie просит его не говорить об их сближении Эмме и Александру и при этом пишет: «Я всегда желала лишь одного — чтобы обе семьи жили вместе».⁷⁰ «Представьте, что Огарев и Натали [вторая жена Огарева] приедут к нам и еще пополнят нашу малень­кую коммуну... о, это было бы так прекрасно, так прекрасно, так пре­красно!!!⁷¹ «Вот и уничтожай после этого семейство! Мы все были бы тогда одна семья!»⁷² Natalie полагала, что межсемейная гармония распространяется и на детей (Тату и Сашу Герцен и Гораса и Аду Гервег): «Тата и Горас любят друг друга страстно, Саша любит Аду, которая восхитительна».⁷³ Были предприняты и практические шаги по переустройству жизни, Герцена убеждали в экономических пре­имуществах жизни a quatre, используя это как еще одно оправдание объединения двух семей.⁷⁴

Конечно, «тень Жан-Жака» (по словам Natalie) витала над сце­ной; в Женеве, в период жизни втроем, Натали перечитывала «Но­вую Элоизу», имея перед глазами Остров Руссо.

Ей представлялось, что их опыт — это культурное событие ог­ромного значения. В разгар драматических событий она писала Гервегу (с которым была разлучена из-за рождения дочери, Ольги Герцен): «Пусть когда-нибудь люди падут ниц, ослепленные нашей любовью, как воскресением Иисуса Христа».⁷⁵

В конце концов, в 1850 году оба семейства поселились вместе, Герцен все еще пребывал в неведении, а Гервег поставил Эмму в из­вестность о своей близости с Natalie, и это тотчас привело к катаст­рофе. Эмма отнеслась с горечью к этому известию. Герцен узнал, в конце концов, об истинной природе отношений. В ходе развития драматических событий «гармония» была полностью разрушена. Желанию Натали любить двоих не дано было осуществиться. Гер­цен попросил Гервега покинуть дом (в котором все жили в основ­ном за его счет). Тщетно Эмма умоляла Герцена позволить Natalie уехать с безутешным Гервегом, который грозил покончить с собой.

Герцен был непреклонен. В решающем разговоре между Герценом и Гервегом (пересказанном Герценом в «Былом и думах»), Герцен спросил Гервега, читал ли он «Горас» Жорж Санд. Не помнивший романа Гервег немедленно его выписал.⁷^ Последовал обмен чудо­вищно оскорбительными письмами, не была обойдена молчанием и материальная задолженность. Обсуждались условия дуэли, но Герцен предпочел бы, чтобы Гервега судили «революционным су­дом чести», в состав которого вошли бы представители международ­ного демократического движения, членами которого сознавали себя оба. Во время этого разбирательства, в мае 1851 года, Natalie Герцен, которая была беременна и тяжело больна на последних стадиях дра­мы, умерла (ребенок тоже погиб). Из ее писем, оставшихся у Герве­га, явствует, что она до последних дней страстно любила его, но Гер­цен предпочел игнорировать болезненную правду.

История Герценых-Гервега вскоре превратилась в скандал евро­пейского масштаба. Герцен изложил свою версию событий (по его словам) «своим друзьям по демократии». По его мнению, лишь «де­мократия» была вправе судить участников истории, которая умам менее развитым могла показаться не более чем семейным делом. «Если демократия бессильна, если она не предполагает всеобщей со­лидарности — она нежизненна».⁷⁷ С этой целью Герцен доложил об­стоятельства дела, во всех подробностях, «генералам демократии» — Жюлю Мишле и Пьеру Прудону и рассказал обо всем случившемся знакомому, который в то время жил с Жорж Санд, чтобы ему вы­несла суд «высший авторитет во всем, что касается женщины», — та, что олицетворяла «революционную концепцию женщины».⁷⁸ Он также написал Рихарду Вагнеру, человеку, которому в ближайшем будущем предстояло стать высочайшим авторитетом во всем, что касалось любовного треугольника (Вагнер принял сторону Герве­га).⁷⁹ Слухи дошли до Карла Маркса, и великий экономист проком­ментировал случившееся так: «Гервег не только наставил Герцену рога, но и выдоил у него 80,000 франков».⁸⁰ Молва достигла пред­ставителей русского демократического движения, которые обвини­ли Герцена в том, что он помешал своей жене уйти к Гервегу, как ему следовало было поступить в соответствии с демократическим кодексом свободы сердца.⁸¹

У Герцена было сильнейшее ощущение исторической значимо­сти событий своей интимной жизни. Он писал Прудону: «Это не простая личная история».⁸² Когда Герцен описал впоследствии свою семейную трагедию в «Былом и думах», он начал рассказ о ней гла­вой, называвшейся «1848 год». Трагические события личной жизни Герцена были связаны с происходившей в то время европейской ре­волюцией; трагедия Natalie была представлена как проявление «хри­стианского романтизма».

Позже, в 1857 году, извечный треугольник вновь сложился в

Й

жизни Герцена. На этот раз его участниками были его ближайший друг и названый брат Николай Огарев и вторая жена Огарева — На­талья (Natalie) Тучкова-Огарева. Тучкова в свое время пережила пе­риод экзальтированной, страстной дружбы с Natalie Герцен, также сформированной романами Жорж Санд (прозвище Тучковой было Консуэло). Ко времени их встречи в Лондоне, в 1856 году, все трое были связаны между собой, и с покойной Natalie Герцен, теснейши­ми эмоциональными связями, исполненными литературными ас­социациями. Сначала Герцен и Natalie Тучкова-Огарева (двойник его покойной жены) основали возвышенный дружеский союз, затем союз Герцена и Natalie перешел в сексуальную близость. Герцен объяснял Огареву: «В моей чистой близости с твоей подругой был для меня новый залог нашего trio. [...] Быть ближе того, как я к N. — другу, брату нельзя, всю мою любовь к вам обоим я употреблю на сохранение всего. Нет в мире силы, страсти, которые бы отторгли меня от тебя. — Что N. сильно любит меня — это так быть и долж­но — но известный характер этой любви не приходится мне — но — Друг мой — его элиминировать можно только с чрезвычайной кро­тостью».⁸³

Огарев, как и до него Natalie Герцен, верил в возможность гармо­ничного тройственного союза, даже если близость не сводилась иск­лючительно к «родству душ». Два года спустя он писал Герцену: «Я на некоторое время увлекся любовью к тебе и к ней, я поверил мечте соединения трех в одну любовь; да и теперь верю в возможность этого» .⁸⁴ Далее он излагает свой нынешний план, как спасти и пере­воспитать — с помощью любви и просвещения — «падшую женщи­ну» и ее сына. Он обрел утешение в связи с проституткой, которую, в соответствии с лучшими традициями христианского романтизма, звали Мэри. Во время их романа Огарев давал Мэри Сазерленд уро­ки английской грамматики, учил ее основам стихосложения и при­охочивал читать Роберта Оуэна. Но тройственный союз Герцена, Огарева и Натальи Тучковой-Огаревой так и не реализовался. Связь между Герценом и Огаревой переродилась в бесконечную драму взаимных претензий, эмоциональных конфликтов, борьбы за детей, родившихся от этого союза, и мелких проявлений враждебности, которые продолжались до смерти Герцена, последовавшей в 1870 году. Огарев и Мэри Сазерленд жили вместе до смерти Огарева в 1877 году.⁸⁵

Независимо от того, знал ли Чернышевский и его друзья под­робности истории Герцена (а почти невозможно сомневаться, что они им были известны, ибо стали общим достоянием европейского демократического движения), можно сказать, что идеи шестидесят­ников о браке и супружеской измене основывались на традициях, сложившихся в семейных экспериментах радикалов 40-х годов, ко­торые были сформированы под влиянием литературных моделей

романтизма, проникнутых идеалами христианского социализма. Но радикалы поколения реалистов во многих отношениях отлича­лись от своих романтических предшественников. Для их поколения исторический сдвиг, происшедший в середине XIX века, означал переход от не учитывавшей реальности романтической экзальтации чувств и самопопустительства — к рациональному, организованно­му и тщательно рассчитанному действию, в котором индивидуаль­ные страсти и желания подчинялись требованиям идеологии («об­щему делу») и идеалам революционного самоотвержения. Сущест­вуют свидетельства того, что, в отличие от участников трагедий ро­мантиков, шестидесятники успешно претворили в жизнь модель тройственного союза.