Железопрокатный и жестеотделочный

Великолепный и мучительный цех-колесо.

- Нет, лучше на фронте, чем здесь гореть…

Делают листы металлические. Опять-таки ужасные условия, но к стене прибит листок: «Помните о Ленине». В каждом очерке беседа с рабочим о его жизни, зарплате, отношении к работе: всем тяжело, мало платят, плохо кормят, все ропщут, но все же готовы еще терпеть. Возмущение понижением оплаты.

Эмалировочный цех

Сухо и тепло. Покрывают посуду эмалью. Работают женщины 8 часов. Ругаются на чем свет стоит. Зарплату уменьшили, фартуки отобрали. И тут мыла нет.

Цех штамповальный

Холоден, шумен и черен. Штампуется посуда из жести. Женщины приделывают ручки к сковородкам и горшкам. За смену 85 коп. Шьют чайники. Наука говорит: самое большое – три года, четыре. Больше человеческие легкие выдержать не могут. Отнято мясо (противоядие), разряды урезаны (по новому колдоговору, о котором говорится и в других очерках). жизни донашиваются как старые платья.

Кытлым (платина)

Кытлым по вотяцки значит котел. Добывают платину. Опять история места: были европейские владельцы. Потом отвоевали.

Процесс добывания платины безобразен, нелеп и возмутителен. Вся долина превращается в кладбище ради нескольких крупиц, которые человечество почему-то решило считать драгоценными. Машины – драги. Опять подробно этапы процесса обработки породы для добывания платины. Говорит о платиновой лихорадке.

Старательские места болотистые. Там издавна ведется охота (на дичь). На приисках работают артели. Продажная земля, которая отдается всякому и подолгу остается бесплодной.

Уголь черный и белый (Кизелстрой)

Речка Косьва. Кизеловские копи. Огромное предприятие: сильная шахта в Половинке и три в Губахе, верстах в 20 от Кизела. Свои центры и окраины, подземные шоссе, тропинки. Добыча угля и руды. Бывает, что нет тока, и вентиляционная машина перестает работать. Тогда шахтерам глубоко под землей не хватает воздуха и не откачивается вода. Говорится о создании мощной районной электростанции – Кизелстрой, ГРЭС. Турбогенераторы. Ведутся постоянные записи с приборов.

Подземники

Забой № 46, в него надо ползти на животе. Михаил Матвеевич – заведующий шахтой. Забой № 25. Товарищ Деревнин – фанатик, доброволец горы, любит шахты. Наверху был трусом, не хотел воевать. Здесь – солдат подземной армии, неутомимый рядовой.

Володарская копь. Одна из самых трудных по качеству угля и по роду работ. Моторгин. Исключен из партии.

Одна из причин, благодаря которой производительность Кизеловских копей была поднята, - привлечение молодых сил. У стариков лучше не спрашивать про партию, революцию и гражданскую войну – покроют матом. Старики ценны.

Ленинская копь. Шахта № 3. Ленинский набор (в партию): спрашивает всех, зачем вступили.

Надеждинский завод (черновой набросок двух цехов)

Домна

Каталь Есин. Домна стара. Опять процесс приготовления металла (уголь и руда). Товарищ Пельник.

У доменных и в листопрокатных

Крестьяне и коренные рабочие. Крестьяне не привыкли – делают все медленнее. Оно, конечно, хорошо написано, образно и жизненно, но все почти одно и то же… уже невозможно об этом читать: кто когда вступил в партию, где воевал, когда вернулся, сколько работает, сколько получает, какой разряд, что у него дома творится… и т.д.

Горловка (Донбасс)

Один из самых крупных угольных колодцев Донбасса. Искусственные горы из отходов. Спасательный отряд Черницына сколько-то лет назад спасал шахтеров, и никто не выжил. Работа одна из самых трудных по Донбассу. Настоящей вентиляции нет. Работают не вертикально, а под углом.

Пласт «Сорока». Как обычно, везде ядовитый воздух. Жилища рабочих – рассадник туберкулеза (досталось от бельгийцев, которые строили так, чтобы эти здания давно развалились). Недостаток в жилищах. Но вроде должны построить новые общежития. Больница бедна, всех отправляет лечиться домой.

Описывается воскресный день Горловки.

Соль

Бахмутская долина, это – кусок черного хлеба, густо посыпанный солью. Под слоем чернозема – сплошной соляной пласт. Площадь – 54 версты. Раньше из 9 рудников 7 принадлежало голландцам и французам. Рудник «Свердлов». Тут достроены лучшие на Донбассе дома для рабочих; идеальная силовая станция и мельница для размола более дорогих сортов соли.

«Шевченко» - огромный и все еще богатый соляной колодец. Старые верные машины. Способ бурения устарел так же, как машины. Опять из истории (про красных, белых, революцию, гражданскую войну и т.д.)

 

В итоге: мне понравились произведения Рейснер. Во-первых, написаны не нудно. Во-вторых, удивляет, что Рейснер сама везде побывала, во всех шахтах. При этом успела про всех узнать, со всеми поговорить, узнать про историю того или иного места.

Лариса Рейснер «Фронт»

…Революция бешено изнашивает своих профессиональных работников…Еще немного лет, и из штурмовых колонн, провозглашавших социальную революцию в Октябре великого года, дравшихся под Петербургом и Казанью, под Ярославлем, Варшавой, на Перекопе и в Прикаспийской пустыне, в Сибири и на Урале, под Архангельском и на Дальнем Востоке, не останется почти никого… И новую пролетарскую культуру, наше пышное Возрождение будут делать не солдаты и полководцы революции, не её защитники и герои, а совсем новые, совсем молодые, которые сейчас, сидя в грязных, спертых аудиториях рабфаков, переваривают науку, продают последние штаны и всей своей пролетарской кожей всасывают Маркса, Ильича…

…Это эстеты из «Аполлона», это утонченные знатоки и любители российской словесности брезгливо морщились от величавой и голой бабы Венеры. Они же зажимают нос от революции. Говорить такие пошлые, первобытные слова, как – «героизм» - «братство народов» - «самоотвержение» - «убит на посту»! Ах, да не только говорить, но и делать все эти грубо-прекрасные вещи, от которых у человека с хорошо воспитанным вкусом сосание под ложечкой начинается!

…Что это, красота или нет, когда в упор из засады по кораблю бьет батарея, и командир с мостика кричит обезумевшим людям. Так кричит, что они свой живот отклеивают от палубы, встают и бегут к орудиям. «Приказываю вам именем Республики – кормовое, беглый огонь», - и кормовое стреляет.

…Творчество тоже есть – наше, а не буржуазное…

Эту книгу посвящаю рабфакам. Пусть ругаются, пусть у них поперек горла застрянет иное еретическое слово.

- «Любили».

- «Прекрасно умер».

- «Психология».

Но пусть дочтут до конца о том, как это было, от Казани – до Энзели. Как шумели победы, как кровью истекали поражения. На Волге, Каме и Каспийском море во время Великой русской революции. – Всё.

Это было из ВВЕДЕНИЯ. Далее – главы.

КАЗАНЬ

Город еще не взят, но поражение решено. Хлопают двери покидаемых комнат – везде на полах бумаги, брошенные, разрозненные вещи.

Нет хуже отступления. Изо всех углов появляются лица неприметных соседей, не бывшие в течение многих месяцев.

…Кто-то должен быть и будет убит, кто-то спасется, кого-то поймают. В такие минуты забываются все слова, все формулы, помогающие сохранить присутствие духа. Остается только острое, режущее горе – и под ним, едва просвечивая, смутное «во имя чего» нужно бежать или оставаться.

…Сколько мы шли и куда – не припомню. Все вспаханными полями, по мокрой глине, задерживающей шаг, в сторону, как мы думали, Свияжска. Во время бегства, особенно в первые его часы, многое зависит от смутного чутья, заставляющего из трех деревень выбрать одну, из нескольких дорог – единственную. Все чувства заостряются – взгляд прохожего, силуэт дерева, лай собаки – все принимает окраску опасности ли спокойного «можно».

…Свияжск – почему именно Свияжск? Название этой маленькой станции на берегу Волги, сыгравшей впоследствии такую крупную роль в обороне и обратном взятии Казани, ставшей горном, в котором выковалось ядро Красной Армии, возникло, было повторено, запомнилось как-то стихийно, в самый разгар отступления и паники.

…Гражданская война господствует на больших дорогах. Стоит свернуть на проселок, на тропинку, бегущую по теплым межам, душистым межам, - и опять мир, осень, прозрачная тишина последних летних дней. Идем босиком, сапоги и хлеб на палке через плечо.

…Уже в сумерки товарищ Юдин зашел к нам в комнату. Его лица почти не было видно, но вся фигура – шершавые большие галифе, шпоры, руки, спокойно засунутые в карманы, показались дружественными. И, расспросив еще немного, куда мы и как, посоветовал сейчас же идти дальше, раз уж решились на такую отчаянную глупость. «Ну, прощайте, надеюсь, увидимся». И крепко пожал руку, подумав про себя, что мы-то вряд ли выйдем живыми из этого леса. Смерть, стоявшая за его спиной, цинично улыбнулась в темноту.

…Офицеры, гимназисты, барышни из интеллигентных семейств в косынках сестер милосердия, открытые магазины и разухабистая, почти истерическая яркость кафе, - словом, вся та минутная и мишурная сыпь, которая мгновенно выступает на теле убитой революции.

Казань-Сарапуль

…Да, жестокая штука война, гражданская, - ужасна. Сколько сознательного, интеллигентского, холодного зверства успели совершить отступающие враги.

Маркин

Один корабль не может сражаться с береговой батареей, но это утро после победы было так хмельно, так безрассудно, что «Коммунист» не отступил, не скрылся, но вызывающе приблизился к берегу, пулеметом отгоняя прислугу от орудий. Безумству храбрых поем мы славу. Но на этот раз гибель Маркина была предрешена.

Астрахань

… При отце – тринадцатилетний сын, совсем уже большой, красивый и ничего не знающий о своей красоте, полуребенок, полувоин, в профиль напоминающий воинственных ангелов Византии.<...>Вероятно, он не узнает зрелых лет, никогда не возмужает, не прочтет книги, не коснется женщины. Это быстро идущее время унесет его где-нибудь среди зеленой степи, неожиданно окруженного конницей калмыков. Он будет долго защищаться, плечом к плечу со своими братьями и отцами, будет, вероятно, сломлен и в безгранично голубом небе над его головой хищная птица опишет медленный стелющийся круг. Страх смерти, который на слабых лицах застывает, как жир на остывшей тарелке, на этом милом и мужественном лице зарисует свои лучше морозные узоры, сказочные, бесконечные, неподвижно улыбающиеся. Так гибнут дети революции.

…Астрахань тягостна. Астрахань безнадежна.

Она лежит, как распаленный желтый камень посреди разлившейся Волги. К городу над затопленными полями ведут узкие железнодорожные насыпи: золотистые нити в целом море мутной, соленой, беспокойной воды.

«Дальше, - но как рассказать Азина? Во-первых, он дикий город Огрыз, почти отрезанный от Камы; он – часовые, притаившиеся вдоль полотна; он – душный, жаркий вагон третьего класса, залитый светом бальных свечей с высоты двух гудоновских канделябр, взятых в разоренной усадьбе; он – в непролазном дыму папирос, в тревожной бессоннице дивизионного штаба, где комиссар какой-то отбившейся части, пришедшей для связи за двадцать пять верст через заставы белых, - теперь свалился и спит на полу обморочным, блаженным сном. Он – изорванные карты на липких чаем и чернилами залитых столах. Он – черный шнур полевого телефона, висящий на мокрых от росы ночных кустах, охраняемый одеревенелыми от холода, сна и боязни уснуть часовыми».