Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь FAQ Написать работу КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Философско-эстетические взгляды и поэзия В. Брюсова.Содержание книги
Поиск на нашем сайте
Поэзия В.Я. Брюсова (1873—1924): Брюсов был культовой фигурой эпохи символизма. О нем мало благожелательных воспоминаний. И Ходасевич, и Гиппиус к Брюсову относились плохо. прежде всего он был поэтом, но также и прозаиком, и переводчиком, и филологом. Но главное – несомненным лидером символистского движения. Благодаря ему символизм стал мощным, определяющим литературным движением. кроме того, он был центром консолидации литературной жизни. Родился он в богатой купеческой московской семье. Картины петербургского и московского происхождения отличаются. Предки были крепостными, дед занимался торговлей пробками. У семьи был свой дом на Цветном бульваре. Быт, тем нем менее, был несколько скучноват. Когда человек с детства так прочно защищен, он не боится рисковать, и Брюсов любил рисковать, в литературном деле он был смелым. В 1894 – 95 гг. Брюсов издал три сборника, которые назывались «Русские символисты». Символизм еще не набрал мощи в то время. Одна из центральных задач акции – объявить, что он пришел в качестве лидера русского символизма. В качестве «путеводной звездой в тумане» выбрал декадентство (из записи в дневнике, 1893 г.). Содержание сборников составили произведения малоизвестных поэтов, стихи самого Брюсова и его переводы из Верлена и Малларме. Но свои собственные произведения опубликовал под несколькими разными псевдонимами, и создавалось ощущение, что участников много. В предисловии к сборникам еще не было развернутой эстетической программы, но кое-какие моменты были. Цель символизма – загипнотизировать читателя. Петербургские символисты такой задачи не ставили. Они апеллировали к сознанию читателя, к тому, что их творчество может быть воспринято на рациональном уровне. Во втором сборнике он указал на еще одну черту символизма – он определил его как поэзию. которая оставляет для читателя место для инициативности. В тексте же должен быть только «зачаток». Такая программа была менее радикальной, чем петербургская, устремлявшаяся за пределы бытия. Устремление к тому, чего нет на свете, у Брюсова отстутствовало. Метафизика его интересовала мало, он в основном говорит об эстетике и психологии восприятия. Тем не менее, литературные связи с петербуржцами налаживались. Например, А. Добролюбов и В. Гиппиус, познакомившись с первым сборником, сами разыскали Брюсова. На него первое посещение произвело очень сильное впечатление. Позднее, когда Добролюбов уже стал странником, он иногда возвращался в Москву и иногда жил в доме Брюсова. Альянс не оказался прочным. Ранние стихи Брюсова многим казались верхом бессмыслицы. Например, стихотворение «Творчество»: Тень несозданных созданий Колыхается во сне, Словно лопасти латаний На эмалевой стене. Фиолетовые руки На эмалевой стене Полусонно чертят звуки В звонко-звучной тишине. И прозрачные киоски, В звонко-звучной тишине, Вырастают, словно блестки, При лазоревой луне. Всходит месяц обнаженный При лазоревой луне... Звуки реют полусонно, Звуки ластятся ко мне. Тайны созданных созданий С лаской ластятся ко мне, И трепещет тень латаний На эмалевой стене.
Латания – комнатное растение с большими листьями. Но что такое созданные создания? Каким образом месяц входит при луне…? А между тем – прочная бытовая основа, рациональный смысл. Латании, конечно,прельстили поэтическим обликом. Ходасевич сообщал, описывая дом Брюсова: «Полукруглые печи примыкали к аркам. На Кафеле от печи отражались лапчатые тени латаний…». Звонко звучная тишина – это заостренное выражение «Звенящая тишина». Тут подчеркнут оксюморон. В русской поэзии это один из любимых образов. Брюсов описывает акт творчества. В последней строфе говорится уже о созданных созданиях. Получается, что все стихотворение начинается с момента, когда еще ничего не сотворено. Само звучание этих стихов – то, что только что было тишиной. Это просто-напросто описание акта творчества. Абсолютно рационалистически построенный текст. Понять месяц при луне помогла жена Брюсова в своих воспоминаниях - речь идет о фонаре около дома. Гиппиус считала, что о непонятном надо говорить понятно, а ранний Брюсов находил способ говорить о понятном непонятно. «Какое мне дело до того, что на земле не могут быть одновременно видны две луны?..». Брюсову удалось загипнотизировать большинство ранних читателей, как ему хотелось. Но один читатель у Брюсова нашелся такой, который немедленно раскусил рационалистическую основу его поэзии. Им был философ Владимир Соловьев.
«Самоуверенность» В атласном саду! Когда я найду Ледяные аллеи? Влюбленных наяд Серебристые всплески! Где ревнивые доски Вам путь преградят? Непонятные вазы Огнем озаря, Застыла заря Над полетом фантазий. За мраком завес Погребальные урны, И не ждет свод лазурный Обманчивых звезд.
10 февраля 1893
Вот отклик Владимира. Соловьева на стихотворение «Самоуверенность»: «Несмотря на «ледяные аллеи в атласном саду», сюжет этих стихов столько же ясен, сколько и предосудителен. Увлекаемый «полетом фантазий», автор засматривался на дощатые купальни, где купались лица женского пола, которых он называет «феями» и «наядами»… Будем надеяться, по крайней мере, что «ревнивые доски» оказались на высоте своего призвания. В противном случае, «золотистым феям» оставалось бы только окатить нескромного символиста из тех «непонятных ваз», которые в просторечии называются шайками… Общего суждения о г. Валерии Брюсове нельзя произнести, не зная его возраста. Если ему не более 14 лет, то из него может выйти порядочный стихотворец, а может и ничего не выйти. Если же это человек взрослый, то, конечно, литературные надежды… неуместны». (журн. «Вестник Европы», 1894, №8). На выход сборников Соловьев откликнулся статьей и несколькими стихотворными пародиями:
Горизонты вертикальные В шоколадных небесах, Как мечты полузеркальные В лавровишневых лесах. Призрак льдины огнедышащей В ярком сумраке погас, И стоит меня не слышащий Гиацинтовый пегас. Мандрагоры имманентные Зашуршали в камышах, А шершаво-декадентные Вирши в вянущих ушах.
Но на Соловьева символисты не обижались: они считали его своим авторитетом, предтечей. Понятно, что целый ряд ранних текстов написан с расчетом на эпатаж. Первый сборник собственных стихов, который вышел в 95 году, брюсов так скромненько назвал «Шедевры». И в предисловии написал, что завещает его вечности. У молодого Брюсова была способность вживить экзотическое начало в обыденный контекст. Например, «Ночью дремлет Москва» – стихотворение о Москве, и только: Дремлет Москва, словно самка спящего страуса, Грязные крылья по темной почве раскинуты, Кругло-тяжелые веки безжизненно сдвинуты, Тянется шея - беззвучная, черная Яуза. Чуешь себя в африканской пустыне на роздыхе. Чу! что за шум? не летят ли арабские всадники? Нет! качая грузными крыльями в воздухе, То приближаются хищные птицы - стервятники. Падали запах знаком крылатым разбойникам, Грозен голос близкого к жизни возмездия. Встанешь, глядишь... а они все кружат над покойником, В небе ж тропическом ярко сверкают созвездия. Ходасевич очень резко писал о Брюсове, и во многом справедливо, но, он отмечал разные стороны. Например, способность подобрать на улице облезлого котенка и ухаживать за нимJ. Вскоре появляется серия классических работ, обращенных к Тютчеву, Пушкину, и т. п., и тут уже он работает как академический ученый. В 1899 г. он становится руководителем и редактором журнала «Скорпион», объединяющего сторонников нового искусства. В 1900 выходит сборник под названием «Tertia Vigilia». Он выступает со статьями-манифестами символизма – «Ненужная правда», 1902, и «Ключи тайн», 1904. в последней статье он отверг сразу несколько концепций искусства – концепцию утилитаризма и теорию чистого искусства, согласно которой смысл искусства – в красоте. Ведь оно часто изображает антиэстетичные явления жизни. Отверг он и попытки научного истолкования искусства: Наука знает только соотношение явлений. Искусство существует только в человеке, и нигде более. «Искусство есть постижение мира иными, нерассудочными путями». Творчество – «прояснение таинственной основы бытия», оно дается уже не рациональным способом, а через интуицию и экстаз. то есть, его взгляды поменялись. Зрелый Брюсов предпочел дионисийское начало. Сборники своих стихов он строит как книги, организованные и композиционно, и сюжетно. В предисловии к одной из книг он это подчеркивал. Попробуем проследить хотя бы одну из его книг. «Urbi et orbi», 1900 – 1903 гг. Это одна из лучших стихотворных книг Брюсова, она была с восторгом встречена в кругу символистов. Латинское название означает «городу и миру», это форма благословения, произносимая папой Римским и означающее, что его благословение распространяется на весь мир. Опять-таки скромно, по-брюсовски. «Вступления» - выразительное название, во множественном числе. их целых 12 – вступительных стихотворений. Там множественность миропредставления, которая отвергалась Шопенгауером и петербургскими символистами, Брюсовым признается. Для Брюсова множественность – воспеваемое им начало бытия, и в первом же стихотворении подчеркивалась множественность представлений и множественность тем. Распростертое во прах земное бытие начинает представать в своем ярком величии. и даже принцип разрушения, заложенный в материальное бытие,. для Брюсова имеет особую привлекательность: он позволяет поэту не задерживаться на месте, двигаться дальше.
«Граду и миру»: По улицам узким, и в шуме, и ночью, в театрах, в садах я бродил, И в явственной думе грядущее видя, за жизнью, за сущим следил. Я песни слагал вам о счастье, о страсти, о высях, границах, путях, О прежних столицах, о будущей власти, о всем распростертом во прах. Спокойные башни, и белые стены, и пена раздробленных рек, В восторге всегдашнем, дрожали, внимали стихам, прозвучавшим навек. И девы и юноши встали, встречая, венчая меня, как царя, И, теням подобно, лилась по ступеням потоком широким заря. Довольно, довольно! я вас покидаю! берите и сны и слова! Я к новому раю спешу, убегаю, мечта неизменно жива! Я создал, и отдал, и поднял я молот, чтоб снова сначала ковать. Я счастлив и силен, свободен и молод, творю, чтобы кинуть опять!
Апрель 1901
Естественно, что поэт одинок, он не позволяет себе никаких привязанностей. «Как змей на сброшенную кожу, смотрю на то, чем прежде был» - в другом стихотворении из числа «Вступлений». Второй отдел книги – «Песни». Это по преимуществу стилизация городского фольклора. Брюсов записывал городской фольклор, как подобает филологу. Шесть песен. Две из них называются одинаково – «Фабричная», и они обе – о несчастной любви. Но звучат он абсолютно по-разному: первая – по-залихватски, а вторая – заунывно. Еще две песни – женские. одну поет девица, которая с отчаяния готова пойти на панель, чтобы помочь милому, который погибает на тяжелой работе, а другая – почти плясовая. Этот отдел многое предвосхищает в более поздней поэзии, потрясающую работу с фольклором Марины Цветаевой или роман Сорокина «Очередь». 6 голосов за каждым мы можем прочитать целый мир. Брюсов здесь показывает дар перевоплощения, который был заявлен во «Вступлениях», где он заявлял, что он разный. 6 разных ипостасей самого себя. Репутация протея (умение перевоплощаться) – только у двух русских поэтов – Пушкина и Брюсова. «Грубо кованая речь» им действительно воплощена в этом разделе. В следующем разделе, «Баллады», - уже подчеркнуто литературные вещи. И это шесть разных балладных любовных сюжетов. Поэт снова начинает вживаться в чужие роли. Первый текст – от имени раба, который влюбился в царицу и в наказание прикован к ее ложу, чтобы созерцать ночь любви. Вторая – от имени изнывающей от страсти женщины, готовой отдаться первому встречному. В третьей – любовники, настигнутые извержением Везувия. еще в одной балладе – двое страстно любящих, обреченные видеться только через решетки своих камер. Эти страсти развиваются в условных литературных декорациях. каждая ситуация экзотична. Если в «песнях» было просто чистое звучание голосов, то здесь уже вырисовываются фигуры и понятно, от чьего имени речь. Это роли, сыгранные в специальных декорациях. Следующий раздел – «Думы». Опять появляется сам поэт, который откидывает маски ради откровенных лирических высказываний. Поэт предстает усталым, измученным. Воплощаясь в новые ипостаси, поэт не бросает, груз воплощений все увеличивается. Прошлое невозможно оставить позади. Каждая новая ступень все тяжелее. Отклики на идеи Мережковского, с которым, как может показаться, поэт расходился. приверженность к множеству Брюсов готов представлять как один из путей, которые предлагал Мережковский – путь духа или путь плоти. Брюсов предстает тем, кто избрал один из этих двух путей – самоообожение. и тем самым намечается перспектива… Стихотворение, в котором она обозначена – «Искушение». Лирические признания перемежаются с описательными стихотворениями (Италия, Париж) – через личное восприятие. Здесь он выступает как собеседник, к Парижу и Италии обращается на «ты». Древняя Италия – в женственном и царственном обличье. А современная Италия оказывается блудницей, на которой остались только лоскутья мантии. Вся эта метафорика говорит о том. что былое величие Италии в современности лишь обернулось привлекательностью для туристов. Черты женских образов перекликаются с образами из «Баллад». А Париж обрисован почти как лирический двойник автора – многообразный, вечно живущий духом движения. А дальше – стихотворение «Мир»: Я помню этот мир, утраченный мной с детства, Как сон непонятый и прерванный, как бред... Я берегу его — единое наследство Мной пережитых и забытых лет. Я помню формы, звуки, запах... О! и запах! Амбары темные, огромные кули, Подвалы под полом, в грудях земли, Со сходами, припрятанными в трапах, Картинки в рамочках на выцветшей стене, Старинные скамьи и прочные конторки, Сквозь пыльное окно какой-то свет незоркий, Лежащий без теней в ленивой тишине, И запах надо всем, нежалящие когти Вонзающий в мечты, в желанья, в речь, во все! Быть может, выросший в веревках или дегте Иль вползший, как змея, в безлюдное жилье, Но царствующий здесь над всем житейским складом, Проникший все насквозь, держащий все в себе! О, позабытый мир! и я дышал тем ядом, И я причастен был твоей судьбе! Я помню: за окном, за дверью с хриплым блоком Был плоский и глухой, всегда нечистый двор. Стеной и вывеской кончался кругозор (Порой закат блестел на куполе далеком). И этот старый двор всегда был пуст и тих, Как заводь сорная, вся в камышах и тине... Мелькнет монахиня... Купец в поддевке синей... Поспешно пробегут два юрких половых... И снова душный сон всех звуков, красок, линий. Когда въезжал сюда телег тяжелый ряд С самоуверенным и беспощадным скрипом,— И дюжим лошадям, и безобразным кипам, И громким окрикам сам двор казался рад. Шумели молодцы, стуча вскрывались люки, Мелькали руки, пахло кумачом... Но проходил тот час, вновь умирали звуки, Двор застывал во сне, привычном и немом... А под вечер опять мелькали половые, Лениво унося порожние судки... Но поздно... Главы гаснут золотые. Углы — приют теней — темны и глубоки. Уже давно вся жизнь влачится неисправней, Мигают лампы, пахнет керосин... И скоро вынесут на волю, к окнам, ставни, И пропоет замок, и дом заснет — один.
Я помню этот мир. И сам я в этом мире Когда-то был как свой, сливался с ним в одно. Я мальчиком глядел в то пыльное окно, У сумрачных весов играл в большие гири И лазил по мешкам в сараях, где темно. Мечтанья детские в те дни уже светлели; Мне снились: рощи пальм, безвестный океан, И тайны полюсов, и бездны подземелий, И дерзкие пути междупланетных стран. Но дряхлый, ветхий мир на все мои химеры Улыбкой отвечал, как ласковый старик. И тихо надо мной — ребенком — ник, Громадный, неподвижный, серый. И что-то было в нем родным и близким мне. Он глухо мне шептал, и понимал его я... И смешивалось все, как в смутном сне: Мечта о неземном и сладкий мир покоя... ................................. Недавно я прошел знакомым переулком И не узнал заветных мест совсем. Тот, мне знакомый, мир был тускл и нем — Теперь сверкало все, гремело в гуле гулком! Воздвиглись здания из стали и стекла, Дворцы огромные, где вольно бродят взоры... Разрыты навсегда таинственные норы, Бесстрастный свет вошел туда, где жалась мгла. И лица новые, и говор чужд... Все ново! Как сказка смелая — воспоминанья лет! Нет даже и во мне тогдашнего былого, Напрасно я ищу в душе желанный след... В душе все новое, как в городе торговли, И мысли, и мечты, и чаянья, и страх. Я мальчиком мечтал о будущих годах: И вот они пришли... Ну, что же? Я таков ли, Каким желал я быть? Добыл ли я венец? Иль эти здания, все из стекла и стали, Восставшие в душе, как призрачный дворец, Все утоленные восторги и печали, Все это новое — напрасно взяло верх Над миром тем, что мне — столетья завещали, Который был моим, который я отверг!
Читатель должен ожидать расширение перспективы (Париж, Италия, мир), а происходит противоположное. Этим миром оказывается детство поэта – крошечный уголок Москвы, но описанный с такими же подробностями, как, например, Париж. Возникают мотивы странствия, тоски по дому, блудного сына. Следующий раздел – «Элегии». Возобновляется любовная тема. Так же, как и в «Думах», поэтическая речь – речь самого автора, собственные лирические признания. они стоят под знаком оправдания Дон Жуана, хотя его имя ни разу не названо. Пафос поэта – в праве покидать одну женщину за другой, не оставаясь ни с одной из них, так как удел поэта – вечный путь, невозможность остановки. Ходасевич считал, что лирика Брюсова подтверждает его неспособность любить. Брюсов действительно поломал несколько жизней. Интересно, что первая элегия называется «Женщины», а последняя – «одиночество». Герой обречен на одиночество. Как бы ни сильна была страсть, разомкнуть границы души невозможно. Душа – как темень, как тюрьма. Неспособность выйти к другому «я»… Важно знать, что каждый раздел строится по принципу разнообразия. Например, раздел «Сонеты и терцины» посвящен теме духа и смерти. еще один раздел – «Картины». Тут тоже калейдоскоп образов, каждый из них имеет метафорическое значение. Например, ангел, который помогает мальчику-водовозу вкатить бочку на гору...Или скачки, и конь, подобно поэту, стремится к первенству… Калейдоскоп, все разное, все постоянно сменяется. Чередуются дневное и ночное, откровенное и стилизованное. Все это бесконечное название земной жизни и есть темы Брюсова. Пафос множественности примиряет с темой единства еще одно свойство. Книга едина. В ней одна тем просвечивает сквозь другую. Образы обнаруживают глубинную торжественность. Многообразие – не просто россыпь картин. Все внутренне связано. Связь – метафора единства бытия. вообще рубеж веков был временем любопытства к тайному знанию, и Брюсов посещал спиритические сеансы, изучал оккультные книги. Он сказал, что спиритические силы со временем будут изучены подобно электричеству. Мистика – то, что открывается духовной жизни человека. Магия – практическое воздействие на жизнь. Магия была для него важнее. С. А. Поляков в 1899 г. основал издательство «Скорпион». Брюсов сошелся с ним, и с 1904 г. стал фактическим руководителем журнала «Весы», издававшегося в нем. И тем самым он стал главой русского символизма.
Ночью Дремлет Москва, словно самка спящего страуса, Чуешь себя в африканской пустыне на роздыхе. Падали запах знаком крылатым разбойникам, «Urbi et orbi». ВСТУПЛЕНИЯ «По улицам узким, и в шуме, и ночью, в театрах…» По улицам узким, и в шуме, и ночью, в театрах, в садах я бродил, И в явственной думе грядущее видя, за жизнью, за сущим следил. Я песни слагал вам о счастьи, о страсти, о высях, границах, путях, О прежних столицах, о будущей власти, о всем распростертом во прах. Спокойные башни, и белые стены, и пена раздробленных рек, В восторге всегдашнем, дрожали, внимали стихам, прозвучавшим навек. И девы и юноши встали, встречая, венчая меня, как царя, И, теням подобно, лилась по ступеням потоком широким заря. Довольно, довольно! я вас покидаю! берите и сны и слова! Я к новому раю спешу, убегаю, мечта неизменно жива! Я создал, и отдал, и поднял я молот, чтоб снова сначала ковать. Я счастлив и силен, свободен и молод, творю, чтобы кинуть опять!
ПЕСНИ. ФАБРИЧНАЯ «Как пойду я по бульвару…» Как пойду я по бульвару, Погляжу на эту пару. Подарил он ей цветок — Темно-синий василек. Я ль не звал ее в беседку? Предлагал я ей браслетку. Она сердца не взяла И с другим гулять пошла. Как они друг другу любы! Он ее целует в губы, И не стыдно им людей, И меня не видно ей. Он улестит, он упросит, Стыд девичий она бросит! Их до дома провожу, Перед дверью посижу. Будет лампы свет в окошке… Различу ее сережки… Вдруг погаснет тихий свет, — Я вздохну ему в ответ. Буду ждать я утра в сквере, Она выйдет из той двери. На груди ее цветок — Темно-синий василек.
БАЛЛАДЫ. Раб Я — раб, и был рабом покорным Прекраснейшей из всех цариц. Пред взором, пламенным и черным, Я молча повергался ниц. Я лобызал следы сандалий На влажном утреннем песке. Меня мечтанья опьяняли, Когда царица шла к реке. И раз — мой взор, сухой и страстный, Я удержать в пыли не мог, И он скользнул к лицу прекрасной И очи бегло ей обжег… И вздрогнула она от гнева, Казнь — оскорбителям святынь! И вдаль пошла — среди напева За ней толпившихся рабынь. И в ту же ночь я был прикован У ложа царского, как пес. И весь дрожал я, очарован Предчувствием безвестных грез. Она вошла стопой неспешной, Как только жрицы входят в храм, Такой прекрасной и безгрешной, Что было тягостно очам. И падали ее одежды До ткани, бывшей на груди… И в ужасе сомкнул я вежды… Но голос мне шепнул: гляди! И юноша скользнул к постели. Она, покорная, ждала… Лампад светильни прошипели, Настала тишина и мгла. И было все на бред похоже! Я был свидетель чар ночных, Всего, что тайно кроет ложе, Их содроганий, стонов их. Я утром увидал их — рядом! Еще дрожащих в смене грез! И вплоть до дня впивался взглядом, — Прикован к ложу их, как пес. Вот сослан я в каменоломню, Дроблю гранит, стирая кровь. Но эту ночь я помню! помню! О, если б пережить все — вновь!
ДУМЫ. L'ENNUI DE VIVRE… Я жить устал среди людей и в днях, Устал от смены дум, желаний, вкусов, От смены истин, смены рифм в стихах. Желал бы я не быть «Валерий Брюсов». Не пред людьми — от них уйти легко, — Но пред собой, перед своим сознаньем, — Уже в былое цепь уходит далеко, Которую зовут воспоминаньем. Склонясь, иду вперед, растущий груз влача: Дней, лет, имен, восторгов и падений. Со мной мои стихи бегут, крича, Грозят мне замыслов недовершенных тени, Слепят глаза сверканья без числа (Слова из книг, истлевших в сердце-склепе), И женщин жадные тела Цепляются за звенья цепи. О, да! вас, женщины, к себе воззвал я сам От ложа душного, из келий, с перепутий, И отдавались мы вдвоем одной минуте, И вместе мчало нас теченье по камням. Вы скованы со мной небесным, высшим браком, Как с морем воды впавших рек, Своим я вас отметил знаком, Я отдал душу вам — на миг, и тем навек. Иные умерли, иные изменили, Но все со мной, куда бы я ни шел. И я влеку по дням, клонясь как вол, Изнемогая от усилий, Могильного креста тяжелый пьедестал: Живую груду тел, которые ласкал, Которые меня ласкали и томили. И думы… Сколько их, в одеждах золотых, Заветных дум, лелеянных с любовью, Принявших плоть и оживленных кровью!.. Я обречен вести всю бесконечность их. Есть думы тайные — и снова в детской дрожи, Закрыв лицо, я падаю во прах… Есть думы светлые, как ангел божий, Затерянные мной в холодных днях. Есть думы гордые — мои исканья бога, — Но оскверненные притворством и игрой, Есть думы-женщины, глядящие так строго, Есть думы-карлики с изогнутой спиной… Куда б я ни бежал истоптанной дорогой, Они летят, бегут, ползут — за мной! А книги…Чистые источники услады, В которых отражен родной и близкий лик, — Учитель, друг, желанный враг, двойник — Я в вас обрел все сладости и яды! Вы были голубем в плывущий мой ковчег И принесли мне весть, как древле Ною, Что ждет меня земля, под пальмами ночлег, Что свой алтарь на камнях я построю… С какою жадностью, как тесно я приник К стоцветным стеклам, к окнам вещих книг, И увидал сквозь них просторы и сиянья, Лучей и форм безвестных сочетанья, Услышал странные, родные имена:.. И годы я стоял, безумный, у окна! Любуясь солнцами, моя душа ослепла, Лучи ее прожгли до глубины, до дна, И все мои мечты распались горстью пепла. О, если б все забыть, быть вольным, одиноким, В торжественной тиши раскинутых полей, Идти своим путем, бесцельным и широким, Без будущих и прошлых дней. Срывать цветы, мгновенные, как маки, Впивать лучи, как первую любовь, Упасть, и умереть, и утонуть во мраке, Без горькой радости воскреснуть вновь и вновь!
ЭЛЕГИИ. Женщинам Вот они, скорбные, гордые тени Женщин, обманутых мной. Прямо в лицо им смотрю без сомнений, Прямо в лицо этих бледных видений, Созданных чарой ночной. О, эти руки, и груди, и губы, Выгибы алчущих тел! Вас обретал я, и вами владел! Все ваши тайны — то нежный, то грубый, Властный, покорный — узнать я умел. Да, я вас бросил, как остов добычи, Бросил на знойном пути. Что ж! в этом мире вещей и обличий Все мне сказалось в единственном кличе: «Ты должен идти!» Вас я любил так, как любят, и каждой Душу свою отдавал до конца, Но — мне не страшно немого лица! Не одинаковой жаждой Наши горели сердца. Вы, опаленные яростной страстью, В ужасе падали ниц. Я, прикоснувшись к последнему счастью, Не опуская ресниц, Шел, увлекаем таинственной властью, К ужасу новых границ. Вас я любил так, как любят, и знаю — С каждой я был бы в раю! Но не хочу я довериться раю. Душу мою из блаженств вырываю, Вольную душу мою! Дальше, все дальше! от счастья до муки, В ужасы — в бездну — во тьму! Тщетно ко мне простираете руки Вы, присужденные к вечной разлуке: Жить мне и быть — одному. СОНЕТЫ И ТЕРЦИНЫ Отвержение Мой рок, благодарю, о верный, мудрый змий! Яд отвержения — напиток венценосный! Ты запретил мне мир изведанный и косный, Слова и числа дав — просторы двух стихий! Мне чужды с ранних дней — блистающие весны И речи о «любви», заветный хлам витий; Люблю я кактусы, пасть орхидей да сосны, А из людей лишь тех, кто презрел «не убий». Вот почему мне так мучительно знакома С мишурной кисеей продажная кровать. Я в зале меж блудниц, с ватагой пьяниц дома. Одни пришли сюда грешить и убивать, Другие, перейдя за глубину паденья, Вне человечества, как странные растенья. КАРТИНЫ. Люблю одно Люблю одно: бродить без цели По шумным улицам, один; Люблю часы святых безделий, Часы раздумий и картин. Я с изумленьем, вечно новым, Весной встречаю синеву, И в вечер пьян огнем багровым, И ночью сумраком живу. Смотрю в лицо идущих мимо, В их тайны властно увлечен, То полон грустью нелюдимой, То богомолен, то влюблен. Под вольный грохот экипажей Мечтать и думать я привык, В теснине стен я весь на страже; Да уловлю господень лик!
9. Роман В. Брюсова «Огненный ангел» (взаимодействие жизненного и литературного материала). Роман Брюсова «Огненный ангел», 1907. Действие происх. в Германии 16 века. Один из переломных моментов, канун перехода из католичества в лютеранство. Уже становятся известными сочинения великих гуманистов. Но страна еще погружена в средневековое миросозерцание. Время действия выбрано так, чтобы проблематика переломных моментов истории заиграла красками? Но этого не происходит. Глав. герой романа называет себя последователем идей гуманистов и с негодование говорит о средневековом миросозерцании. Вот эти идеи гуманизма смешались с традициями, внушенными в детстве, и создали противоречивое мировоззрение. смешение понятий. Мережковский организовывал конфликт, выстраивал контраст. Брюсов ничего подобного не делает. За кадр повествования отодвинуто еще одно событие – освоение и колонизация Америки. гл. герой Рупрехт уезжает в Америку, но она остается за кадром. Существенно, что здесь речь идет о смешении разнородных понятий. У Б. смесь разнородных идей (вотл от Мережк. - у кот конфликт). Главн герой возращается из Америки. А когда действие романа заканчивается Рупрехт снова собирается в Америку. Такое равнодушие к основным духовным конфликтам эпохи у Брюсова совмещается с тщательным описанием колорита эпохи. Германия того времени так хорошо описана, что немцы не поверили, что это написал руссский. Конечно, требовалось тщательное изучение эпохи. Брюсов любил называть себя историком, и здесь как историк себя и проявил. Брюсов не только изучал научн. труды, но и гравюры 16в. Готовился к этому пр-ию самым дотошным образом, даже составил список монет, кот использовались в Германии 16 в., даже список рыб, кот водились в Рейне. Т.к. главн героиней д.б. стать ведьма приговоренная к инквизиции - изучил много книг по демонологии. Сюжет - бурная любовная история. Рупрехт едет домой, но не добравшись еще встречает Ренату, кот сразу называет его по имени. Первая встреча ознаменована приступом одержания, кот происходят и позже. Демоны заставляют ее содрогаться, потом припадок проходит и она рассказывает Рупрахту свою жизнь: когда ей было лет 8, ей стал являться ангел, он был прекрасен. И посещал он ее то в облике ангела, то в других обличиях. И Рената задумывалась конечно о том, действительно ли ее гость посланник неба, но когда она подросла Мадиель стал говорить, что она должна стать святой и стал так много говорить о Боге, что она поняла, что Дьявол не стал бы говорить с ней об этом. Она подрастала, у подруг появились возлюбленные, тогда Рената стала проситть, чтобы он сочетался с ней телесно. Он возмутился. Но потом через некот время он пообещал, что явится к ней телесно и она действительно через 2 мес явился граф, похожий на Мадиеля и скоро у них завязались люб. отношения. Они жили счастливо несколько лет. Но потом Генрих стал мрачнеть и уехал неизвестно куда, и ее стали мучить бесы и она покинула замок. И на пути и встретила Рупрахта. Для Рупрахта эта встерча оказалась роковой, терпеливо относилмся к ее перепадам настроений. Главное для Ренаты - найти Гериха; просит Бога, но ничего не получается, тогда она решает попросить у противоположных сил: она отправляет Генриха на шабаш ведьм. Но ответ демона невняте, тогда они решили вызвать демона с помощью магических средств. Тогда Генрих едет к Агриппе. Это реальное лицо,кот хотел соединить античные философствования и восточные. Но и от него он уходит ни с чем. А потом Рената услышала голос, что Генрих в городе. Они находят его, но тот отказывается возобновить отношения. Рената требует вызвать его на дуэль. Но потом меняется ее настроение и она говорит, чтобы он не нанес ему ни царапины - в рез-те Рупрахт ранен. Она выхаживает его и говорит, что давно любит его. Но счасть недолго - ангел снова является ей, обличает и говорит, что может искупить только смертью. Они расстаются. Рупрахт сближается с Фаустом и Мефистофелем. Они узнают, что в монастырь поступила странная монахиня: с одной стороны она творит чудеса, с другой стороны рядом с ней стучат демоны. И нито не знает как с ней быть. И игуменья вызывает епископа. Туда приезжает и Рупраххт и граф Фон Вейлен. Они узнают в ней Ренату. Ее допрашивают, и она признает все совершенные и несовершенные грехи. Ей грозит смерть. Рупрахт готовит ей побег, но она обесилела и умерла в келье на его руках. И она посмотрев только на своий дом, не войдя в него уезжает обратнов Америку. Заголовок - "Огенный Ангел", а в подзаголовке все ясно. Но роман ставит этот подзаголовок под сомнение. Там нет такой ясности. Рената верит, что Мадиэль - это светлый Ангел, ведь он говорил с ней о Боге. И она говорит об этом епископу. и в это время слышится стук. Что это? Свидетельство, что на самом деле она имела связь с темными силами или они хотят оклеветать ее? Эта двойственность так и схраняется Брюсовым в романе. Загадочной фигурой остается и Генрих. Мы так и не можем сказать действительно ли Генрих и Мадиель - это две ипостаси одного человека или это просто человек. Но вообще Брюсовым подчеркивается схожесть Генриха и Мадиеля. Но сам Мадиель потом говорит, что Генрих - это не он, а Генрих был послан темными силами. Но потом Рупрахт встречает Генриха, и это просто обычный человек и он глубоко сокрушаетс о содеянном. Та жа невнятность и и по поводу Рупрахта. Он сокр
|
||||
Последнее изменение этой страницы: 2016-04-21; просмотров: 1176; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 13.58.66.132 (0.017 с.) |