Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Философско-эстетические взгляды и поэзия В. Брюсова.

Поиск

Поэзия В.Я. Брюсова (1873—1924):

Брюсов был культовой фигурой эпохи символизма. О нем мало благожелательных воспоминаний. И Ходасевич, и Гиппиус к Брюсову относились плохо.

прежде всего он был поэтом, но также и прозаиком, и переводчиком, и филологом. Но главное – несомненным лидером символистского движения. Благодаря ему символизм стал мощным, определяющим литературным движением. кроме того, он был центром консолидации литературной жизни.

Родился он в богатой купеческой московской семье.

Картины петербургского и московского происхождения отличаются.

Предки были крепостными, дед занимался торговлей пробками. У семьи был свой дом на Цветном бульваре. Быт, тем нем менее, был несколько скучноват. Когда человек с детства так прочно защищен, он не боится рисковать, и Брюсов любил рисковать, в литературном деле он был смелым.
Закончил историко-филологический факультет МГУ. Очень любил подчеркивать, что у него имеется и историческое образование.

В 1894 – 95 гг. Брюсов издал три сборника, которые назывались «Русские символисты». Символизм еще не набрал мощи в то время. Одна из центральных задач акции – объявить, что он пришел в качестве лидера русского символизма.

В качестве «путеводной звездой в тумане» выбрал декадентство (из записи в дневнике, 1893 г.).

Содержание сборников составили произведения малоизвестных поэтов, стихи самого Брюсова и его переводы из Верлена и Малларме. Но свои собственные произведения опубликовал под несколькими разными псевдонимами, и создавалось ощущение, что участников много. В предисловии к сборникам еще не было развернутой эстетической программы, но кое-какие моменты были. Цель символизма – загипнотизировать читателя. Петербургские символисты такой задачи не ставили. Они апеллировали к сознанию читателя, к тому, что их творчество может быть воспринято на рациональном уровне. Во втором сборнике он указал на еще одну черту символизма – он определил его как поэзию. которая оставляет для читателя место для инициативности. В тексте же должен быть только «зачаток». Такая программа была менее радикальной, чем петербургская, устремлявшаяся за пределы бытия. Устремление к тому, чего нет на свете, у Брюсова отстутствовало. Метафизика его интересовала мало, он в основном говорит об эстетике и психологии восприятия. Тем не менее, литературные связи с петербуржцами налаживались. Например, А. Добролюбов и В. Гиппиус, познакомившись с первым сборником, сами разыскали Брюсова. На него первое посещение произвело очень сильное впечатление. Позднее, когда Добролюбов уже стал странником, он иногда возвращался в Москву и иногда жил в доме Брюсова. Альянс не оказался прочным.

Ранние стихи Брюсова многим казались верхом бессмыслицы. Например, стихотворение «Творчество»:

Тень несозданных созданий

Колыхается во сне,

Словно лопасти латаний

На эмалевой стене.

Фиолетовые руки

На эмалевой стене

Полусонно чертят звуки

В звонко-звучной тишине.

И прозрачные киоски,

В звонко-звучной тишине,

Вырастают, словно блестки,

При лазоревой луне.

Всходит месяц обнаженный

При лазоревой луне...

Звуки реют полусонно,

Звуки ластятся ко мне.

Тайны созданных созданий

С лаской ластятся ко мне,

И трепещет тень латаний

На эмалевой стене.

 

 

Латания – комнатное растение с большими листьями. Но что такое созданные создания? Каким образом месяц входит при луне…? А между тем – прочная бытовая основа, рациональный смысл. Латании, конечно,прельстили поэтическим обликом. Ходасевич сообщал, описывая дом Брюсова: «Полукруглые печи примыкали к аркам. На Кафеле от печи отражались лапчатые тени латаний…». Звонко звучная тишина – это заостренное выражение «Звенящая тишина». Тут подчеркнут оксюморон. В русской поэзии это один из любимых образов. Брюсов описывает акт творчества. В последней строфе говорится уже о созданных созданиях. Получается, что все стихотворение начинается с момента, когда еще ничего не сотворено. Само звучание этих стихов – то, что только что было тишиной. Это просто-напросто описание акта творчества. Абсолютно рационалистически построенный текст. Понять месяц при луне помогла жена Брюсова в своих воспоминаниях - речь идет о фонаре около дома.

Гиппиус считала, что о непонятном надо говорить понятно, а ранний Брюсов находил способ говорить о понятном непонятно. «Какое мне дело до того, что на земле не могут быть одновременно видны две луны?..».

Брюсову удалось загипнотизировать большинство ранних читателей, как ему хотелось. Но один читатель у Брюсова нашелся такой, который немедленно раскусил рационалистическую основу его поэзии. Им был философ Владимир Соловьев.

 

«Самоуверенность»

В атласном саду!

Когда я найду

Ледяные аллеи?

Влюбленных наяд

Серебристые всплески!

Где ревнивые доски

Вам путь преградят?

Непонятные вазы

Огнем озаря,

Застыла заря

Над полетом фантазий.

За мраком завес

Погребальные урны,

И не ждет свод лазурный

Обманчивых звезд.

 

10 февраля 1893

 

Вот отклик Владимира. Соловьева на стихотворение «Самоуверенность»:

«Несмотря на «ледяные аллеи в атласном саду», сюжет этих стихов столько же ясен, сколько и предосудителен. Увлекаемый «полетом фантазий», автор засматривался на дощатые купальни, где купались лица женского пола, которых он называет «феями» и «наядами»… Будем надеяться, по крайней мере, что «ревнивые доски» оказались на высоте своего призвания. В противном случае, «золотистым феям» оставалось бы только окатить нескромного символиста из тех «непонятных ваз», которые в просторечии называются шайками… Общего суждения о г. Валерии Брюсове нельзя произнести, не зная его возраста. Если ему не более 14 лет, то из него может выйти порядочный стихотворец, а может и ничего не выйти. Если же это человек взрослый, то, конечно, литературные надежды… неуместны». (журн. «Вестник Европы», 1894, №8).

На выход сборников Соловьев откликнулся статьей и несколькими стихотворными пародиями:

 

Горизонты вертикальные

В шоколадных небесах,

Как мечты полузеркальные

В лавровишневых лесах.

Призрак льдины огнедышащей

В ярком сумраке погас,

И стоит меня не слышащий

Гиацинтовый пегас.

Мандрагоры имманентные

Зашуршали в камышах,

А шершаво-декадентные

Вирши в вянущих ушах.

 

Но на Соловьева символисты не обижались: они считали его своим авторитетом, предтечей.

Понятно, что целый ряд ранних текстов написан с расчетом на эпатаж.

Первый сборник собственных стихов, который вышел в 95 году, брюсов так скромненько назвал «Шедевры». И в предисловии написал, что завещает его вечности.

У молодого Брюсова была способность вживить экзотическое начало в обыденный контекст.

Например, «Ночью дремлет Москва» – стихотворение о Москве, и только:

Дремлет Москва, словно самка спящего страуса,

Грязные крылья по темной почве раскинуты,

Кругло-тяжелые веки безжизненно сдвинуты,

Тянется шея - беззвучная, черная Яуза.

Чуешь себя в африканской пустыне на роздыхе.

Чу! что за шум? не летят ли арабские всадники?

Нет! качая грузными крыльями в воздухе,

То приближаются хищные птицы - стервятники.

Падали запах знаком крылатым разбойникам,

Грозен голос близкого к жизни возмездия.

Встанешь, глядишь... а они все кружат над покойником,

В небе ж тропическом ярко сверкают созвездия.

Ходасевич очень резко писал о Брюсове, и во многом справедливо, но, он отмечал разные стороны. Например, способность подобрать на улице облезлого котенка и ухаживать за нимJ.

Вскоре появляется серия классических работ, обращенных к Тютчеву, Пушкину, и т. п., и тут уже он работает как академический ученый.

В 1899 г. он становится руководителем и редактором журнала «Скорпион», объединяющего сторонников нового искусства. В 1900 выходит сборник под названием «Tertia Vigilia». Он выступает со статьями-манифестами символизма – «Ненужная правда», 1902, и «Ключи тайн», 1904. в последней статье он отверг сразу несколько концепций искусства – концепцию утилитаризма и теорию чистого искусства, согласно которой смысл искусства – в красоте. Ведь оно часто изображает антиэстетичные явления жизни. Отверг он и попытки научного истолкования искусства: Наука знает только соотношение явлений. Искусство существует только в человеке, и нигде более. «Искусство есть постижение мира иными, нерассудочными путями».

Творчество – «прояснение таинственной основы бытия», оно дается уже не рациональным способом, а через интуицию и экстаз. то есть, его взгляды поменялись. Зрелый Брюсов предпочел дионисийское начало. Сборники своих стихов он строит как книги, организованные и композиционно, и сюжетно. В предисловии к одной из книг он это подчеркивал.

Попробуем проследить хотя бы одну из его книг.

«Urbi et orbi», 1900 – 1903 гг.

Это одна из лучших стихотворных книг Брюсова, она была с восторгом встречена в кругу символистов.

Латинское название означает «городу и миру», это форма благословения, произносимая папой Римским и означающее, что его благословение распространяется на весь мир. Опять-таки скромно, по-брюсовски.

«Вступления» - выразительное название, во множественном числе. их целых 12 – вступительных стихотворений. Там множественность миропредставления, которая отвергалась Шопенгауером и петербургскими символистами, Брюсовым признается. Для Брюсова множественность – воспеваемое им начало бытия, и в первом же стихотворении подчеркивалась множественность представлений и множественность тем.

Распростертое во прах земное бытие начинает представать в своем ярком величии. и даже принцип разрушения, заложенный в материальное бытие,. для Брюсова имеет особую привлекательность: он позволяет поэту не задерживаться на месте, двигаться дальше.

 

«Граду и миру»:

По улицам узким, и в шуме, и ночью, в театрах,

в садах я бродил,

И в явственной думе грядущее видя, за жизнью,

за сущим следил.

Я песни слагал вам о счастье, о страсти, о высях,

границах, путях,

О прежних столицах, о будущей власти,

о всем распростертом во прах.

Спокойные башни, и белые стены,

и пена раздробленных рек,

В восторге всегдашнем, дрожали, внимали стихам,

прозвучавшим навек.

И девы и юноши встали, встречая, венчая меня,

как царя,

И, теням подобно, лилась по ступеням

потоком широким заря.

Довольно, довольно! я вас покидаю! берите и сны и

слова!

Я к новому раю спешу, убегаю, мечта неизменно жива!

Я создал, и отдал, и поднял я молот,

чтоб снова сначала ковать.

Я счастлив и силен, свободен и молод, творю,

чтобы кинуть опять!

 

Апрель 1901

 

Естественно, что поэт одинок, он не позволяет себе никаких привязанностей.

«Как змей на сброшенную кожу, смотрю на то, чем прежде был» - в другом стихотворении из числа «Вступлений».

Второй отдел книги – «Песни». Это по преимуществу стилизация городского фольклора. Брюсов записывал городской фольклор, как подобает филологу.

Шесть песен. Две из них называются одинаково – «Фабричная», и они обе – о несчастной любви. Но звучат он абсолютно по-разному: первая – по-залихватски, а вторая – заунывно.

Еще две песни – женские. одну поет девица, которая с отчаяния готова пойти на панель, чтобы помочь милому, который погибает на тяжелой работе, а другая – почти плясовая.

Этот отдел многое предвосхищает в более поздней поэзии, потрясающую работу с фольклором Марины Цветаевой или роман Сорокина «Очередь».

6 голосов за каждым мы можем прочитать целый мир.

Брюсов здесь показывает дар перевоплощения, который был заявлен во «Вступлениях», где он заявлял, что он разный. 6 разных ипостасей самого себя. Репутация протея (умение перевоплощаться) – только у двух русских поэтов – Пушкина и Брюсова. «Грубо кованая речь» им действительно воплощена в этом разделе.

В следующем разделе, «Баллады», - уже подчеркнуто литературные вещи. И это шесть разных балладных любовных сюжетов. Поэт снова начинает вживаться в чужие роли. Первый текст – от имени раба, который влюбился в царицу и в наказание прикован к ее ложу, чтобы созерцать ночь любви. Вторая – от имени изнывающей от страсти женщины, готовой отдаться первому встречному. В третьей – любовники, настигнутые извержением Везувия. еще в одной балладе – двое страстно любящих, обреченные видеться только через решетки своих камер. Эти страсти развиваются в условных литературных декорациях. каждая ситуация экзотична. Если в «песнях» было просто чистое звучание голосов, то здесь уже вырисовываются фигуры и понятно, от чьего имени речь. Это роли, сыгранные в специальных декорациях.

Следующий раздел – «Думы». Опять появляется сам поэт, который откидывает маски ради откровенных лирических высказываний. Поэт предстает усталым, измученным.

Воплощаясь в новые ипостаси, поэт не бросает, груз воплощений все увеличивается. Прошлое невозможно оставить позади. Каждая новая ступень все тяжелее. Отклики на идеи Мережковского, с которым, как может показаться, поэт расходился. приверженность к множеству Брюсов готов представлять как один из путей, которые предлагал Мережковский – путь духа или путь плоти. Брюсов предстает тем, кто избрал один из этих двух путей – самоообожение. и тем самым намечается перспектива…

Стихотворение, в котором она обозначена – «Искушение».

Лирические признания перемежаются с описательными стихотворениями (Италия, Париж) – через личное восприятие. Здесь он выступает как собеседник, к Парижу и Италии обращается на «ты». Древняя Италия – в женственном и царственном обличье. А современная Италия оказывается блудницей, на которой остались только лоскутья мантии. Вся эта метафорика говорит о том. что былое величие Италии в современности лишь обернулось привлекательностью для туристов. Черты женских образов перекликаются с образами из «Баллад». А Париж обрисован почти как лирический двойник автора – многообразный, вечно живущий духом движения. А дальше – стихотворение «Мир»:

Я помню этот мир, утраченный мной с детства,

Как сон непонятый и прерванный, как бред...

Я берегу его — единое наследство

Мной пережитых и забытых лет.

Я помню формы, звуки, запах... О! и запах!

Амбары темные, огромные кули,

Подвалы под полом, в грудях земли,

Со сходами, припрятанными в трапах,

Картинки в рамочках на выцветшей стене,

Старинные скамьи и прочные конторки,

Сквозь пыльное окно какой-то свет незоркий,

Лежащий без теней в ленивой тишине,

И запах надо всем, нежалящие когти

Вонзающий в мечты, в желанья, в речь, во все!

Быть может, выросший в веревках или дегте

Иль вползший, как змея, в безлюдное жилье,

Но царствующий здесь над всем житейским складом,

Проникший все насквозь, держащий все в себе!

О, позабытый мир! и я дышал тем ядом,

И я причастен был твоей судьбе!

Я помню: за окном, за дверью с хриплым блоком

Был плоский и глухой, всегда нечистый двор.

Стеной и вывеской кончался кругозор

(Порой закат блестел на куполе далеком).

И этот старый двор всегда был пуст и тих,

Как заводь сорная, вся в камышах и тине...

Мелькнет монахиня... Купец в поддевке синей...

Поспешно пробегут два юрких половых...

И снова душный сон всех звуков, красок, линий.

Когда въезжал сюда телег тяжелый ряд

С самоуверенным и беспощадным скрипом,—

И дюжим лошадям, и безобразным кипам,

И громким окрикам сам двор казался рад.

Шумели молодцы, стуча вскрывались люки,

Мелькали руки, пахло кумачом...

Но проходил тот час, вновь умирали звуки,

Двор застывал во сне, привычном и немом...

А под вечер опять мелькали половые,

Лениво унося порожние судки...

Но поздно... Главы гаснут золотые.

Углы — приют теней — темны и глубоки.

Уже давно вся жизнь влачится неисправней,

Мигают лампы, пахнет керосин...

И скоро вынесут на волю, к окнам, ставни,

И пропоет замок, и дом заснет — один.

 

Я помню этот мир. И сам я в этом мире

Когда-то был как свой, сливался с ним в одно.

Я мальчиком глядел в то пыльное окно,

У сумрачных весов играл в большие гири

И лазил по мешкам в сараях, где темно.

Мечтанья детские в те дни уже светлели;

Мне снились: рощи пальм, безвестный океан,

И тайны полюсов, и бездны подземелий,

И дерзкие пути междупланетных стран.

Но дряхлый, ветхий мир на все мои химеры

Улыбкой отвечал, как ласковый старик.

И тихо надо мной — ребенком — ник,

Громадный, неподвижный, серый.

И что-то было в нем родным и близким мне.

Он глухо мне шептал, и понимал его я...

И смешивалось все, как в смутном сне:

Мечта о неземном и сладкий мир покоя...

.................................

Недавно я прошел знакомым переулком

И не узнал заветных мест совсем.

Тот, мне знакомый, мир был тускл и нем —

Теперь сверкало все, гремело в гуле гулком!

Воздвиглись здания из стали и стекла,

Дворцы огромные, где вольно бродят взоры...

Разрыты навсегда таинственные норы,

Бесстрастный свет вошел туда, где жалась мгла.

И лица новые, и говор чужд... Все ново!

Как сказка смелая — воспоминанья лет!

Нет даже и во мне тогдашнего былого,

Напрасно я ищу в душе желанный след...

В душе все новое, как в городе торговли,

И мысли, и мечты, и чаянья, и страх.

Я мальчиком мечтал о будущих годах:

И вот они пришли... Ну, что же? Я таков ли,

Каким желал я быть? Добыл ли я венец?

Иль эти здания, все из стекла и стали,

Восставшие в душе, как призрачный дворец,

Все утоленные восторги и печали,

Все это новое — напрасно взяло верх

Над миром тем, что мне — столетья завещали,

Который был моим, который я отверг!

 

Читатель должен ожидать расширение перспективы (Париж, Италия, мир), а происходит противоположное.

Этим миром оказывается детство поэта – крошечный уголок Москвы, но описанный с такими же подробностями, как, например, Париж. Возникают мотивы странствия, тоски по дому, блудного сына. Следующий раздел – «Элегии». Возобновляется любовная тема.

Так же, как и в «Думах», поэтическая речь – речь самого автора, собственные лирические признания. они стоят под знаком оправдания Дон Жуана, хотя его имя ни разу не названо. Пафос поэта – в праве покидать одну женщину за другой, не оставаясь ни с одной из них, так как удел поэта – вечный путь, невозможность остановки. Ходасевич считал, что лирика Брюсова подтверждает его неспособность любить. Брюсов действительно поломал несколько жизней.

Интересно, что первая элегия называется «Женщины», а последняя – «одиночество». Герой обречен на одиночество. Как бы ни сильна была страсть, разомкнуть границы души невозможно. Душа – как темень, как тюрьма. Неспособность выйти к другому «я»…

Важно знать, что каждый раздел строится по принципу разнообразия. Например, раздел «Сонеты и терцины» посвящен теме духа и смерти.

еще один раздел – «Картины». Тут тоже калейдоскоп образов, каждый из них имеет метафорическое значение. Например, ангел, который помогает мальчику-водовозу вкатить бочку на гору...Или скачки, и конь, подобно поэту, стремится к первенству… Калейдоскоп, все разное, все постоянно сменяется. Чередуются дневное и ночное, откровенное и стилизованное. Все это бесконечное название земной жизни и есть темы Брюсова.

Пафос множественности примиряет с темой единства еще одно свойство. Книга едина. В ней одна тем просвечивает сквозь другую. Образы обнаруживают глубинную торжественность. Многообразие – не просто россыпь картин. Все внутренне связано. Связь – метафора единства бытия.

вообще рубеж веков был временем любопытства к тайному знанию, и Брюсов посещал спиритические сеансы, изучал оккультные книги. Он сказал, что спиритические силы со временем будут изучены подобно электричеству. Мистика – то, что открывается духовной жизни человека. Магия – практическое воздействие на жизнь. Магия была для него важнее.

С. А. Поляков в 1899 г. основал издательство «Скорпион». Брюсов сошелся с ним, и с 1904 г. стал фактическим руководителем журнала «Весы», издававшегося в нем. И тем самым он стал главой русского символизма.

 

Ночью

Дремлет Москва, словно самка спящего страуса,
Грязные крылья по темной почве раскинуты,
Кругло-тяжелые веки безжизненно сдвинуты,
Тянется шея - беззвучная, черная Яуза.

Чуешь себя в африканской пустыне на роздыхе.
Чу! что за шум? не летят ли арабские всадники?
Нет! качая грузными крыльями в воздухе,
То приближаются хищные птицы - стервятники.

Падали запах знаком крылатым разбойникам,
Грозен голос близкого к жизни возмездия.
Встанешь, глядишь... а они все кружат над покойником,
В небе ж тропическом ярко сверкают созвездия.

«Urbi et orbi». ВСТУПЛЕНИЯ

«По улицам узким, и в шуме, и ночью, в театрах…»

По улицам узким, и в шуме, и ночью, в театрах,

в садах я бродил,

И в явственной думе грядущее видя, за жизнью,

за сущим следил.

Я песни слагал вам о счастьи, о страсти, о высях,

границах, путях,

О прежних столицах, о будущей власти,

о всем распростертом во прах.

Спокойные башни, и белые стены,

и пена раздробленных рек,

В восторге всегдашнем, дрожали, внимали стихам,

прозвучавшим навек.

И девы и юноши встали, встречая, венчая меня,

как царя,

И, теням подобно, лилась по ступеням

потоком широким заря.

Довольно, довольно! я вас покидаю! берите и сны и слова!

Я к новому раю спешу, убегаю, мечта неизменно жива!

Я создал, и отдал, и поднял я молот,

чтоб снова сначала ковать.

Я счастлив и силен, свободен и молод, творю,

чтобы кинуть опять!

 

ПЕСНИ. ФАБРИЧНАЯ «Как пойду я по бульвару…»

Как пойду я по бульвару,

Погляжу на эту пару.

Подарил он ей цветок —

Темно-синий василек.

Я ль не звал ее в беседку?

Предлагал я ей браслетку.

Она сердца не взяла

И с другим гулять пошла.

Как они друг другу любы!

Он ее целует в губы,

И не стыдно им людей,

И меня не видно ей.

Он улестит, он упросит,

Стыд девичий она бросит!

Их до дома провожу,

Перед дверью посижу.

Будет лампы свет в окошке…

Различу ее сережки…

Вдруг погаснет тихий свет, —

Я вздохну ему в ответ.

Буду ждать я утра в сквере,

Она выйдет из той двери.

На груди ее цветок —

Темно-синий василек.

 

БАЛЛАДЫ. Раб

Я — раб, и был рабом покорным

Прекраснейшей из всех цариц.

Пред взором, пламенным и черным,

Я молча повергался ниц.

Я лобызал следы сандалий

На влажном утреннем песке.

Меня мечтанья опьяняли,

Когда царица шла к реке.

И раз — мой взор, сухой и страстный,

Я удержать в пыли не мог,

И он скользнул к лицу прекрасной

И очи бегло ей обжег…

И вздрогнула она от гнева,

Казнь — оскорбителям святынь!

И вдаль пошла — среди напева

За ней толпившихся рабынь.

И в ту же ночь я был прикован

У ложа царского, как пес.

И весь дрожал я, очарован

Предчувствием безвестных грез.

Она вошла стопой неспешной,

Как только жрицы входят в храм,

Такой прекрасной и безгрешной,

Что было тягостно очам.

И падали ее одежды

До ткани, бывшей на груди…

И в ужасе сомкнул я вежды…

Но голос мне шепнул: гляди!

И юноша скользнул к постели.

Она, покорная, ждала…

Лампад светильни прошипели,

Настала тишина и мгла.

И было все на бред похоже!

Я был свидетель чар ночных,

Всего, что тайно кроет ложе,

Их содроганий, стонов их.

Я утром увидал их — рядом!

Еще дрожащих в смене грез!

И вплоть до дня впивался взглядом, —

Прикован к ложу их, как пес.

Вот сослан я в каменоломню,

Дроблю гранит, стирая кровь.

Но эту ночь я помню! помню!

О, если б пережить все — вновь!

 

ДУМЫ. L'ENNUI DE VIVRE…

Я жить устал среди людей и в днях,

Устал от смены дум, желаний, вкусов,

От смены истин, смены рифм в стихах.

Желал бы я не быть «Валерий Брюсов».

Не пред людьми — от них уйти легко, —

Но пред собой, перед своим сознаньем, —

Уже в былое цепь уходит далеко,

Которую зовут воспоминаньем.

Склонясь, иду вперед, растущий груз влача:

Дней, лет, имен, восторгов и падений.

Со мной мои стихи бегут, крича,

Грозят мне замыслов недовершенных тени,

Слепят глаза сверканья без числа

(Слова из книг, истлевших в сердце-склепе),

И женщин жадные тела

Цепляются за звенья цепи.

О, да! вас, женщины, к себе воззвал я сам

От ложа душного, из келий, с перепутий,

И отдавались мы вдвоем одной минуте,

И вместе мчало нас теченье по камням.

Вы скованы со мной небесным, высшим браком,

Как с морем воды впавших рек,

Своим я вас отметил знаком,

Я отдал душу вам — на миг, и тем навек.

Иные умерли, иные изменили,

Но все со мной, куда бы я ни шел.

И я влеку по дням, клонясь как вол,

Изнемогая от усилий,

Могильного креста тяжелый пьедестал:

Живую груду тел, которые ласкал,

Которые меня ласкали и томили.

И думы… Сколько их, в одеждах золотых,

Заветных дум, лелеянных с любовью,

Принявших плоть и оживленных кровью!..

Я обречен вести всю бесконечность их.

Есть думы тайные — и снова в детской дрожи,

Закрыв лицо, я падаю во прах…

Есть думы светлые, как ангел божий,

Затерянные мной в холодных днях.

Есть думы гордые — мои исканья бога, —

Но оскверненные притворством и игрой,

Есть думы-женщины, глядящие так строго,

Есть думы-карлики с изогнутой спиной…

Куда б я ни бежал истоптанной дорогой,

Они летят, бегут, ползут — за мной!

А книги…Чистые источники услады,

В которых отражен родной и близкий лик, —

Учитель, друг, желанный враг, двойник —

Я в вас обрел все сладости и яды!

Вы были голубем в плывущий мой ковчег

И принесли мне весть, как древле Ною,

Что ждет меня земля, под пальмами ночлег,

Что свой алтарь на камнях я построю…

С какою жадностью, как тесно я приник

К стоцветным стеклам, к окнам вещих книг,

И увидал сквозь них просторы и сиянья,

Лучей и форм безвестных сочетанья,

Услышал странные, родные имена:..

И годы я стоял, безумный, у окна!

Любуясь солнцами, моя душа ослепла,

Лучи ее прожгли до глубины, до дна,

И все мои мечты распались горстью пепла.

О, если б все забыть, быть вольным, одиноким,

В торжественной тиши раскинутых полей,

Идти своим путем, бесцельным и широким,

Без будущих и прошлых дней.

Срывать цветы, мгновенные, как маки,

Впивать лучи, как первую любовь,

Упасть, и умереть, и утонуть во мраке,

Без горькой радости воскреснуть вновь и вновь!

 

ЭЛЕГИИ. Женщинам

Вот они, скорбные, гордые тени

Женщин, обманутых мной.

Прямо в лицо им смотрю без сомнений,

Прямо в лицо этих бледных видений,

Созданных чарой ночной.

О, эти руки, и груди, и губы,

Выгибы алчущих тел!

Вас обретал я, и вами владел!

Все ваши тайны — то нежный, то грубый,

Властный, покорный — узнать я умел.

Да, я вас бросил, как остов добычи,

Бросил на знойном пути.

Что ж! в этом мире вещей и обличий

Все мне сказалось в единственном кличе:

«Ты должен идти!»

Вас я любил так, как любят, и каждой

Душу свою отдавал до конца,

Но — мне не страшно немого лица!

Не одинаковой жаждой

Наши горели сердца.

Вы, опаленные яростной страстью,

В ужасе падали ниц.

Я, прикоснувшись к последнему счастью,

Не опуская ресниц,

Шел, увлекаем таинственной властью,

К ужасу новых границ.

Вас я любил так, как любят, и знаю —

С каждой я был бы в раю!

Но не хочу я довериться раю.

Душу мою из блаженств вырываю,

Вольную душу мою!

Дальше, все дальше! от счастья до муки,

В ужасы — в бездну — во тьму!

Тщетно ко мне простираете руки

Вы, присужденные к вечной разлуке:

Жить мне и быть — одному.

СОНЕТЫ И ТЕРЦИНЫ

Отвержение

Мой рок, благодарю, о верный, мудрый змий!

Яд отвержения — напиток венценосный!

Ты запретил мне мир изведанный и косный,

Слова и числа дав — просторы двух стихий!

Мне чужды с ранних дней — блистающие весны

И речи о «любви», заветный хлам витий;

Люблю я кактусы, пасть орхидей да сосны,

А из людей лишь тех, кто презрел «не убий».

Вот почему мне так мучительно знакома

С мишурной кисеей продажная кровать.

Я в зале меж блудниц, с ватагой пьяниц дома.

Одни пришли сюда грешить и убивать,

Другие, перейдя за глубину паденья,

Вне человечества, как странные растенья.

КАРТИНЫ. Люблю одно

Люблю одно: бродить без цели

По шумным улицам, один;

Люблю часы святых безделий,

Часы раздумий и картин.

Я с изумленьем, вечно новым,

Весной встречаю синеву,

И в вечер пьян огнем багровым,

И ночью сумраком живу.

Смотрю в лицо идущих мимо,

В их тайны властно увлечен,

То полон грустью нелюдимой,

То богомолен, то влюблен.

Под вольный грохот экипажей

Мечтать и думать я привык,

В теснине стен я весь на страже;

Да уловлю господень лик!

 

 

9. Роман В. Брюсова «Огненный ангел» (взаимодействие жизненного и литературного материала).

Роман Брюсова «Огненный ангел», 1907. Действие происх. в Германии 16 века. Один из переломных моментов, канун перехода из католичества в лютеранство. Уже становятся известными сочинения великих гуманистов. Но страна еще погружена в средневековое миросозерцание. Время действия выбрано так, чтобы проблематика переломных моментов истории заиграла красками? Но этого не происходит. Глав. герой романа называет себя последователем идей гуманистов и с негодование говорит о средневековом миросозерцании. Вот эти идеи гуманизма смешались с традициями, внушенными в детстве, и создали противоречивое мировоззрение. смешение понятий. Мережковский организовывал конфликт, выстраивал контраст. Брюсов ничего подобного не делает. За кадр повествования отодвинуто еще одно событие – освоение и колонизация Америки. гл. герой Рупрехт уезжает в Америку, но она остается за кадром. Существенно, что здесь речь идет о смешении разнородных понятий. У Б. смесь разнородных идей (вотл от Мережк. - у кот конфликт). Главн герой возращается из Америки. А когда действие романа заканчивается Рупрехт снова собирается в Америку. Такое равнодушие к основным духовным конфликтам эпохи у Брюсова совмещается с тщательным описанием колорита эпохи. Германия того времени так хорошо описана, что немцы не поверили, что это написал руссский. Конечно, требовалось тщательное изучение эпохи. Брюсов любил называть себя историком, и здесь как историк себя и проявил. Брюсов не только изучал научн. труды, но и гравюры 16в. Готовился к этому пр-ию самым дотошным образом, даже составил список монет, кот использовались в Германии 16 в., даже список рыб, кот водились в Рейне. Т.к. главн героиней д.б. стать ведьма приговоренная к инквизиции - изучил много книг по демонологии. Сюжет - бурная любовная история. Рупрехт едет домой, но не добравшись еще встречает Ренату, кот сразу называет его по имени. Первая встреча ознаменована приступом одержания, кот происходят и позже. Демоны заставляют ее содрогаться, потом припадок проходит и она рассказывает Рупрахту свою жизнь: когда ей было лет 8, ей стал являться ангел, он был прекрасен. И посещал он ее то в облике ангела, то в других обличиях. И Рената задумывалась конечно о том, действительно ли ее гость посланник неба, но когда она подросла Мадиель стал говорить, что она должна стать святой и стал так много говорить о Боге, что она поняла, что Дьявол не стал бы говорить с ней об этом. Она подрастала, у подруг появились возлюбленные, тогда Рената стала проситть, чтобы он сочетался с ней телесно. Он возмутился. Но потом через некот время он пообещал, что явится к ней телесно и она действительно через 2 мес явился граф, похожий на Мадиеля и скоро у них завязались люб. отношения. Они жили счастливо несколько лет. Но потом Генрих стал мрачнеть и уехал неизвестно куда, и ее стали мучить бесы и она покинула замок. И на пути и встретила Рупрахта. Для Рупрахта эта встерча оказалась роковой, терпеливо относилмся к ее перепадам настроений. Главное для Ренаты - найти Гериха; просит Бога, но ничего не получается, тогда она решает попросить у противоположных сил: она отправляет Генриха на шабаш ведьм. Но ответ демона невняте, тогда они решили вызвать демона с помощью магических средств. Тогда Генрих едет к Агриппе. Это реальное лицо,кот хотел соединить античные философствования и восточные. Но и от него он уходит ни с чем. А потом Рената услышала голос, что Генрих в городе. Они находят его, но тот отказывается возобновить отношения. Рената требует вызвать его на дуэль. Но потом меняется ее настроение и она говорит, чтобы он не нанес ему ни царапины - в рез-те Рупрахт ранен. Она выхаживает его и говорит, что давно любит его. Но счасть недолго - ангел снова является ей, обличает и говорит, что может искупить только смертью. Они расстаются. Рупрахт сближается с Фаустом и Мефистофелем. Они узнают, что в монастырь поступила странная монахиня: с одной стороны она творит чудеса, с другой стороны рядом с ней стучат демоны. И нито не знает как с ней быть. И игуменья вызывает епископа. Туда приезжает и Рупраххт и граф Фон Вейлен. Они узнают в ней Ренату. Ее допрашивают, и она признает все совершенные и несовершенные грехи. Ей грозит смерть. Рупрахт готовит ей побег, но она обесилела и умерла в келье на его руках. И она посмотрев только на своий дом, не войдя в него уезжает обратнов Америку. Заголовок - "Огенный Ангел", а в подзаголовке все ясно. Но роман ставит этот подзаголовок под сомнение. Там нет такой ясности. Рената верит, что Мадиэль - это светлый Ангел, ведь он говорил с ней о Боге. И она говорит об этом епископу. и в это время слышится стук. Что это? Свидетельство, что на самом деле она имела связь с темными силами или они хотят оклеветать ее? Эта двойственность так и схраняется Брюсовым в романе. Загадочной фигурой остается и Генрих. Мы так и не можем сказать действительно ли Генрих и Мадиель - это две ипостаси одного человека или это просто человек. Но вообще Брюсовым подчеркивается схожесть Генриха и Мадиеля. Но сам Мадиель потом говорит, что Генрих - это не он, а Генрих был послан темными силами. Но потом Рупрахт встречает Генриха, и это просто обычный человек и он глубоко сокрушаетс о содеянном. Та жа невнятность и и по поводу Рупрахта. Он сокр



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2016-04-21; просмотров: 1176; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.145.64.245 (0.016 с.)