Беседа за мешком с картошкой

С утра я заступил на круглосуточную вахту -- начальник станции назначилменя дежурным по лагерю. Новая метла чисто метет, и начал я с того, чтовывесил "Правила поведения в кают-компании". Среди отдельных товарищейправила вызвали настоящий переполох -- не потому, что в кают-компанию отнынеследовало приходить в смокинге, а потому, что засорение родного языкапреследовалось свирепыми, воистину драконовскими мерами: от одного до пятиведер воды для камбуза -- в зависимости от тяжести преступления. Завтракпрошел в необычной тишине. Вряд ли участники дипломатических переговоровподбирали выражения с такой тщательностью: вскользь брошенное слово моглослишком дорого обойтись. -- Какая жалость, что Имярек уже улетел на материк,-- сокрушались товарищи, -- он один обеспечил бы камбуз водой на целый годвперед! Кое-кто, впрочем, пострадал и в этот день: под овации друзей нарушительвскакивал из-за стола, хватал ведра и с непрожеванным бифштексом во ртумчался в баню за водой. Обязанности дежурного чрезвычайно обширны: от черной работы на камбузеи уборки помещения до ночного обхода лагеря. Только успевай! Но, пожалуй,наименьший энтузиазм вызвал у меня мешок картошки, которую надлежалоочистить, вымыть и притащить в камбуз. Чего только не придумывают люди длязаполнения своего досуга! Одни прогуливают собак, другие остервенело буравятво льду лунки ржавым коловоротом, третьи -- это обычно физики, только что наглазах кинозрителя открывшие нечто совершенно гениальное, -- изводят соседейжутким пиликаньем на скрипке. Но видел ли кто-нибудь из вас чудаков, которыедля собственного удовольствия садились бы чистить картошку? Пожалуйста, на льдине таких хоть отбавляй. Кают-компания -- этопостоянно действующий клуб станции; есть у человека незанятых полчаса --обязательно зайдет, людей посмотреть и себя показать. Поэтому вместе сдежурным всегда чистят картошку два-три приятеля, а иной раз желающихнабирается столько, что дежурный позволяет себе кое-кому отказать. -- Что я -- рыжий? -- обижается желающий. -- Много вас таких, -- ворчит дежурный. -- а мешок один. Самим нехватает. -- Погоди, -- грозится отвергнутый, -- придешь послезавтра. Мне помогали расправляться с мешком садист Яша Баранов и ВолодяГвоздков, инженер-локаторщик. Мы сидели и беседовали о разных разностях,время от времени прерываясь для того, чтобы лишний раз обругать картошку.Она была прескверная, грязная и порубленная, вроде той из овощных ларьков,которой домашние хозяйки предпочитают более дорогую рыночную. "Фифти-фифти",как говорят англичане: половина картошки шла в очистки. Мне удалосьвыяснить, что угощает зимовщиков этим деликатесом магазин, находящийся вЛенинградском морском порту. Честь и хвала вашей предприимчивости, труженикиторговли, сбывающие залежалый товар со стопроцентной гарантией полнойбезнаказанности! Пусть звуки фанфар, которые раздаются в честьперевыполнения плана реализации, заглушат слабые угрызения вашей совести! -- Картошка -- бог с ней, -- проговорил Володя. -- Не хватит-- кашинаварим или макарон. А чем заменить вот этот хлам? В тамбуре между камбузом и кают-компанией высится пирамидаметаллических коробок, проходя мимо которых трудно удержаться от тех самыхслов, засоряющих родную речь. Будь благословен и ты, кинопрокат, отобравшийдля полярников из сотни тысяч картин, созданных человечеством, полтоннысамой отпетой халтуры, когда-либо позорившей экран, кинопрокат, оградившийсебя от критических снарядов мощнейшей броней, делающей абсолютно неуязвимойэту организацию. Я пишу свою филиппику с сознанием некоторой безнадежности:кинопрокат все равно от нее отмахнется, не поведя ухом. А вдруг все-таки "вЛете не потонет строфа, слагаемая мной"? А вдруг кто-нибудь, от кого многоезависит, прочтет эти строки, задумается и скажет: "А ведь в самом деле --безобразие получается, товарищи!" Как и у всякого промышленного предприятия, у кино есть отходы, таксказать, стружка. Ее положено сдать в утиль, на переплавку. Попробуй всучипотребителю вместо угля шлак или вместо книги -- обрезки бумаги. Немыслимаячушь! Но кинопрокат рассуждает по-иному. Он запросто может заставить васпроглотить закрашенный патокой кусок жмыха, причем сдерет за него деньги,как за свежий яблочный пирог. Может быть, это делается в силу жизненной необходимости? Отнюдь нет!Самое странное и необъяснимое заключается в том, что кинопрокату кудавыгоднее продавать именно яблочный пирог. Ежегодно на экранах страны появляется две-три сотни новых фильмов, изкоторых два-три десятка, вполне приличных. Так что, если собрать лучшиефильмы последних лет да еще забытые и полузабытые ленты, их наберетсядостаточно для выполнения финансовых планов. Быть может, и тогда зрительбудет ворчать -- уж так устроен этот странный человек, -- но в его ворчаниипослышатся ласковые нотки: пусть подсохший, чуть подгоревший, но все-такияблочный пирог, а не жмых, который в войну крошили молотками. А вот что получается в жизни. Выползает из киностудии на костыляхфильм-неликвид, во время демонстрации которого поседели члены просмотровойкомиссии, и встает кошмарный вопрос: что с ним делать? Проще всего было бы списать фильм в макулатуру намылить холку директорустудии и даже -- бог видит, что я человек с добрым сердцем, -- лишитьдиректора премии. Но на списание никто не пойдет -- убыток! И фильм силойтолкают в прокат, как двухгодовалому беззащитному ребенку ложку сопостылевшей манной кашей. При этом кинотоварищ рассуждает так: "Да, картинаполучилась полное барахло но ведь зритель об этом не знает! Значит полтинниквыложит, а миллион полтинников -- и картина окупится". Выйдя из зала,зритель, конечно, будет плеваться -- но это уже его личное дело. Да, чуть незабыл, надо разыграть Петра Васильевича!.. Алло, Петя, это я! Обязательнопосмотри "Верблюд на площади", yxx-x, здорово! Потом позвони. Привет!". И потирает руки, довольный собой. На второй день залы будут пустыми, но полдела сделано. Теперь можнокопии фильма о верблюде разослать точкам, не имеющим возможностисопротивляться: судам дальнего плавания, отдаленным геологическимэкспедициям и полярным станциям. Эта операция необходимо для массовости:если фильм просмотрит определенное число зрителей съемочный коллективполучит дополнительные премиальные в виде повышенной категории, а прокатизбавиться от изнуряющих споров со студией. Да и думать не надо: валибарахло в кучу, сами разберутся! Следовательно моряки, полярники, пограничники и многие другие зрителивынуждены потреблять несъедобную продукцию только потому, что съемочнаягруппа хочет получить премию, а кинопрокат, наоборот, не хочет думать. Яполон безграничного уважения к высокополезной деятельности Министерствакультуры и Комитета по делам кинематографии, но смею робко заметить, чтопрокату -- как бы выразиться потактичнее? -- они не уделяют должноговнимания. Если уж записано, что кино есть искусство, то нечего относиться кнему словно к сбыту уцененных гардеробов на рынке; лубочная картинка, еслидаже наклеить на нее ярлык: "Рембрандт. Подлинник" -- все равно остаетсялубочной картинкой. Имей я право давать министрам советы, я быпорекомендовал взять в кинопрокате список фильмов и списать в утиль всюзаваль, которая превращает кино, "страну грез", в сомнительное коммерческоепредприятие. Но я не член коллегии и не имею права советовать; лишьконстатирую этими строками мнение моряков, рыбаков и полярников, с которымибеседовал на данную сверхтрепещущую тему. Это не фельетонное жонглированиефактами, а вопль о помощи. Куда вечером идти полярнику на полюсе? Любоватьсяторосами? Так он уже знает их наизусть, и к тому же пурга, мороз, медведи... За разговорами о кино мешок с картошкой заметно худел. Володя Гвоздковвесьма кстати напомнил, что дежурному по лагерю дано диктаторское правовыбора кинокартины, и после ужина ребята с превеликим удовольствием вдвадцатый раз следили за симпатичным преступником Деточкиным, угоняющимочередной автомобиль. Вдруг явственно послышался толчок -- мягкий, приглушенный, словнольдину снизу ударили обмотанным ватой молотом. -- Началось, -- Баранов покачал головой. -- Видели, как образуютсятрещины? -- Ни разу, -- признался я. -- Толчки -- это не обязательно трещины, -- сказал Гвоздков. -- Но всеможет быть. Еще многое увидите. -- По теории Данилыча, все самое интересное происходит до или послеотъезда, -- припомнил я. -- Дач же медведя ни разу не видел... -- Лично я встречаться с этим парнем не желаю, -- бодро сообщилГвоздков. -- На "СП-12" я однажды столкнулся с ним нос к носу. Вы, можетбыть, стали бы приставать к нему насчет интервью, и медведь бы вам объяснил,что очень хочет кушать. Я же человек не любознательный -- бегом домой, а онза мной, да такими прыжками, что меня в сорокаградусный мороз ударило в жар.Еле успел схватить карабин, как медведь просунул в дверь свою дикую морду.Хотите -- верьте, хотите -- проверьте, но со страху я в него попал... -- На Диксоне, -- заулыбался Яша Баранов, -- вышли ребята осеньюпоохотиться с лодки на птицу. Смотрят-- и не верят глазам: навстречу плыветмедведь! Д у них ружья с дробью! Изо всех сил легли на весла-- медведь заними. Выскочили на берег, бегут в дом -- медведь за ними. Постоял вкоридоре, принюхался и пошел на кухню. Повар -- в обморок, а медведь взялбанку сгущенки, выпил и улегся на пол отдыхать. Потом прибежали моряки: "Невидели нашего Мишку? С корабля сбежал! Ручной он, не бойтесь". В кают-компанию, отряхиваясь от снега, вошел Булатов. Под глазами унего темнели круги: всю ночь вместе с Пановым он обходил лагерь. -- Холодно, -- губы начальника раздвинулись в замерзшей улыбке. --Можно погреться? Я принес ему с камбуза большую чашку горячего кофе. -- Будем перетаскивать домики, -- сказал Булатов. -- Толчки слышали?Оставаться на месте опасно. Домики потеряли мобильность, слишком глубокозарылись в снег. Так что ваших помощников я забираю. Аврал, ничего неподелаешь. Весь день я носил воду, резал хлеб, вертел мясорубку, мыл посуду,подметал кают-компанию -- одним словом, дежурил, не подозревая о том, какой,тревожной окажется вторая половина моего дежурства.

ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ

"Льдина раскололась в полночь" -- броское, в стиле модерн название длякинофильма. Интригует и приковывает, хотя ничего не отражает: втораяполовина апреля -- это полярный день, когда полночь от полудня можноотличить лишь по расписанию работы камбуза. Кипит на плите бульон -- значитполдень; рыщут по камбузу ребята в поисках сосисок -- типичная полночь.Трудно было предъявлять льдине претензии; она вела себя корректно,предупредив несколькими толчками о своих намерениях -- "иду на вы". Так чтобеда не оказалась неожиданной, хотя не перестала от этого быть бедой. Когда корабль тонет, первая мысль -- о шлюпках; расколовшейся льдине --о взлетно-посадочной полосе; если полоса разрушена, ее нужно восстановить вочто бы то ни стало. Полоса в аварийной обстановке -- часто единственноеокно, через которое можно выйти из горящего дома. Из дальнейшегоповествования вы увидите что это не громкие слова. Чувство огромного облегчения -- полоса осталась невредимой. Теперьможно спокойно оглянуться и оценить обстановку. Первая трещина полуметровой ширины прошла за домиком аэрологов, вторая,пятиметровая, -- недалеко от радиорубки. Площадь нашей льдины сразууменьшилась вдвое, но все сошлись на том, что непосредственной угрозы самомулагерю пока нет. "Пока" -- очень ненадежное слово на дрейфующей льдине... Вместе с Анатолием Васильевым я отправился осматривать трещины. Перваяуже заторосилась длинной и безобидной на вид ледяной грядой полуметровойвысоты -- похожей на ту, которую сгребают своими щетками на городских улицахуборочные машины. Зато вторая трещина впечатляла. Было странно и дико видеть среди вечныхльдов километровой длины разводье, напоминающее талый ручей весеннегоПодмосковья. Края разводья уже начали зарастать тонким ледком; черезнесколько дней ледок покроется слоем снега, и тогда -- берегись, прохожий!Упаси тебя бог ступить на этот ничем не приметный снежок: окажешься вловушке, по сравнению с которой волчья яма -- это цветочная клумба. Я не отказал себе в удовольствии сфотографироваться у трещины, и этакарточка -- жемчужина моей коллекции. Широкая, отливающая свинцом трещинадышит холодной уверенностью и сознанием своей силы, но, присмотревшись, выпоймете, что и я выгляжу достаточно внушительно. Непредвзятый зрительскажет, что я даже выигрываю в сравнении с трещиной, поскольку онабезоружна, а на мне висит обязательный для дежурного карабин. "Корреспонденти стихия" -- так бы я назвал эту полную внутреннего драматизма сцену. Илиеще точнее -- "Корреспондент побеждает стихию": как-никак трещина лежит умоих ног, а не наоборот. Карточка производит сильное и долго не проходящеевпечатление. Ее значение я вижу в том, что она укрепляет уверенность вокончательной победе человека над природой. Эти мысли пришли ко мне потом. А тогда я отнесся к трещине спочтительностью, которую она вполне заслуживала. Тем более что перспектива,обрисованная Анатолием, показалась мне совсем не забавной. -- Бывает так, -- гудел Анатолий своим баритоном, -- идешь осматриватьразводье -- и вдруг слышишь за собой треск. Оборачиваешься -- новая трещина,и ты отрезан от лагеря. Но ведь одному выходить из лагеря запрещено, -- напомнил я. -- Конечно, -- хладнокровно подтвердил Анатолий. -- Вдвоем лучше. Можноорать "караул!" хором. Что это вы ускорили шаги? Нашел место и время задавать такие вопросы! На посадку заходила"Аннушка": с ледовой разведки возвращались Панов и Булатов. Через несколькоминут они пришли в кают-компанию, где за чашкой кофе коротала ночь чуть неполовина личного состава станции. -- Между нами и подскоком масса трещин и разводий, -- сообщил Булатов.-- Одно из них шириной до пятидесяти метров, вовсю бушует море. -- Аэропорт имени Данилыча держится? -- спросил кто-то. -- Трещина прошла, но небольшая, -- ответил Панов. -- Толщина льда наподскоке восемьдесят сантиметров. -- Всего? -- удивился я. -- Лед молодой, крепкий, -- пояснил Булатов. -- Данилычу ничто неугрожает, если не будет подвижек. Подскок находится в окружениичетырехметровых паковых льдов. Но стоит им надавить -- и от подскокаостается одно воспоминание, на его месте образуется вал торосов. Начальники станции не спали уже вторые сутки. Но о том, чтобы загнатьих в постели, нечего было и думать: в эти часы решалась судьба станции. Еслитрещины пойдут по лагерю, сразу же возникнет аварийная обстановка, тем болеетревожная, что подходящей льдины в окрестностях обнаружить не удалось. -- После пурги такие сюрпризы вообще не редкость, -- ответил Панов намой вопрос. -- Северо-западные ветры сменились южными, и произошла резкаясмена температуры. А завтра, двадцать четвертого апреля, -- новолуние, времянаибольших приливов: Луна, Земля и Солнце находятся на одной линии. Отсюда иактивные подвижки льдов, торошение. -- Неплохое наследство ты мне оставляешь, -- улыбнулся ЛевВалерьянович. -- Не забывай, что с наследства положено брать налог, -- парировалПанов. -- Вот Арктика и взяла отходящий ей по закону кусок бывшей льдины! -- Нужно ускорить отлет твоей смены, -- напомнил Булатов. -- Сампонимаешь, чем меньше останется на станции людей, тем легче будет ихэвакуировать -- в случае аварии. -- Конечно, всех лишних -- немедленно на материк. -- Кизиновыразительно посмотрел на меня и рассмеялся. -- Но-но, -- сказал я. -- Не пытайтесь вырвать изюминку из пресноготеста моих очерков. -- Пусть остается, -- поддержал Панов. -- Ему сейчас есть на чтопосмотреть. Булатов улыбнулся и кивнул. ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ (ПРОДОЛЖЕНИЕ) Панов и Булатов снова улетели куда-то на "Аннушке", а мы -- Белоусов,Васильев, радист Олег Брок, старший аэролог Володя Агафонов и я -- осталисьв кают-компании. --...Просыпаешься, а домик чуть ли не плавает, -- вспоминал Васильев.-- В таких случаях -- вы не поверите-- не всегда даже успеваешь надетьгалстуки и отутюжить штаны. Суешь ноги в сапоги, хватаешь курткy -- ипрыгаешь козлом на свежий воздух. Мне послышался какой-то треск. Я напряг внимание -- нет, тарахтитдизель, и только. -- А не помешает нам дизель услышать, как начинают тороситься льды? --полюбопытствовал я. -- Вы, наверное, плохо представляете себе этот процесс, -- проговорилАгафонов. -- Торосы образуются от сжатия тысячетонных льдин, наползающихдруг на друга. Сказать, что торошение сопровождается шумом, -- слишкомслабо. Артиллерийская канонада из сотен орудий -- вот это, пожалуй,подходит. -- Помнишь, Олег, "СП-8"?-- своим тихим и мягким голосом спросилБелоусов. -- Такого давления моя нервная система еще не испытывала. Треск,грохот, возмутельное хулиганство. Льдины громоздились одна на другую,обламывались, снова влезали, и, наконец, на лагерь со скоростью несколькихметров в минуту двинулся вал торосов высотой с двухэтажный дом. Февраль,полярная ночь -- и такая гнусность. Хоть милицию вызывай. -- Воспоминание не из приятных, -- согласился Олег. -- Мне почему-то досих пор мерещится, как трактор пытается сдвинуть с места вросшую в сугробдизельную. Решили несколько секунд, -- Белоусов кинул. -- Дизельная уже проползлас полметра, когда вал торосов ее настиг и проглотил на глазах. Еле успелиотцепить трактор. -- А лагерь разорвало на куски, -- продолжил Олег. -- На одной льдине,площадью с гектар, осталась кают-компания, на другой, совсем куцей, -- моярадиостанция, на остальных -- жилые домики. Льдины то сходились, то сноваразбредались -- дышали, как говорится. А под конец прошла трещина подполосой, к счастью узенькая. -- Да, оказалась бы эта трещинка пошире, -- вставил Белоусов,позевывая, -- в институтской стенгазете, Олег, могли бы появиться нашитрогательно написанные биографии. Полоса-то была игрушечная, метров околодвухсот... Пошли спать. -- Сто девяносто метров, Боря, -- поправил Олег. -- Все-таки людей исамое ценное оборудование удалось вывезти. А вот в наших домиках, наверно,живут теперь золотые рыбки. Ба, уже половина третьего, скоро на вахту! Чегобы откушать, товарищ дежурный? Я отправился на камбуз, вскипятил в кастрюле воду и бросил в нее связкусосисок. Из головы не выходило грозное видение: неотвратимо, с чудовищнымгрохотом надвигающийся на мирный лагерь двухэтажный вал торосов, одно изсамых страшных стихийных бедствий, уготовленных природой для проверкичеловека на стойкость. Ледяная стена, сметая все со своего пути, идет соскоростью нескольких метров в минуту на двух парней, с которыми я только чтосидел за столом, а эти парни, едва успев спастись, снова уходят в Арктику,потом снова и снова. Каменные они, что ли, или у них нет нервов? А ТоляВасильев, Володя Агафонов, все остальные ребята, среди которых я,свалившийся с неба гость, оказался на несколько недель? Их глаза виделитакое, что может лишь присниться в полную кошмаров ночь. Под ними лопалисьльды, их заметала пурга, обжигали морозы, преследовали медведи; сию минутуих жизням угрожают самые мрачные силы Арктики -- а эти парни ведут тебя так,словно пришли к теще на именины. Держа в одной руке тарелку с сосисками, а в другой-- чайник с кофе, якое-как отворил дверь. ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ (Окончание) В кают-компании стоял хохот. Это вернувшийся Булатов затеял разговор оспособах борьбы с трещинами. -- На одну из станций "Северный полюс", -- рассказывал он, -- прибылописьмо. Кузнецы, отец и сын, писали, что их взволновало сообщение в газетахо трещинах на станции, и посему они вносят такое предложение: вморозить вкрая разводий железные стержни и сжать непокорные льдины цепями. -- Это дорого, -- прогудел Васильев, -- лучше склеивать их клеем БФ. -- Антинаучно, -- возразил Агафонов. -- Куда проще сажать по краямдеревья, чтобы они скрепляли льдины своими корнями. Володя Гвоздков, который забрел на огонек, тут же предложилоригинальную идею механизма, сшивающего льды суровыми нитками -- по принципушвейных машин, а Толя Александров, аэролог, полагал, что куда надежнеезаливать трещины цементом. Веселье вспыхнуло с новой силой, когда вошел Олег Брок и протянулВасильеву радиограмму. Толя подергал усы, чертыхнулся и пустил радиограммупо рукам: ему вменялось в обязанность доставить в институт для анализа трид-цать литров морской воды. -- Ну как ее тащить? -- сокрушался несчастный Васильев и обрушился наОлега: -- Не мог подождать, через несколько часов я спокойно бы улетел! Сочувственные реплики друзей заставили Васильева бежать изкают-компании. Вскоре разошлись и остальные. Я остался один, прибралпомещение, вымыл посуду -- и тут меня поразила пренеприятнейшая мысль: янамертво забыл о дизельной. А ведь механик Лебедев, ложась спать, строгопредупредил, что каждый час я должен следить за показаниями приборов!Пришлось со всех ног мчаться в дизельную. Я смутно помнил, что еслитемпература воды будет такая-то, а давление масла таким-то, Лебедева следуетнемедленно и беспощадно выдернуть из постели. Я бросился в расположенныйрядом с кают-компанией домик механиков. Лебедев безмятежно спал,по-домашнему всхрапывая. Растормошив его, я спросил, на какие показания онвелел обратить внимание. -- Температура воды не выше ста, давление не ниже двух, -- пробормоталНиколай Васильевич и с головой укрылся одеялом. Я вновь пошел в дизельную исразу же понял, как своевременно это сделал. Приборы показывали жуткуюкартину: вода, наверное, давно выкипела, а давление масла отсутствовалововсе. Я снова разбудил Лебедева и сообщил, что дизельная вот-вот взлетит навоздух. Через несколько мгновений сонный механик в наброшенной на белье шубестоял перед приборами. -- Ну как? -- встревоженно спросил я. -- Вы на какие приборы смотрели? -- простонал Лебедев. Я показал: вот на эти. -- А надо было на те! -- Лебедев вполголоса пробормотал еще что-то, ноза треском дизеля я не расслышал. Лагерь уснул. Я бродил вокруг кают-компании, то и дело поглядывая вбинокль на торосы. Если они начнут двигаться, я обязан немедленно подниматьтревогу. Медведь появится -- тоже тревога. Я в сердцах обругал Жульку иПузана: днем они вечно вертятся под ногами, а ночью их с фонарем неразыщешь. С ними было бы как-то веселее. Впрочем, у меня есть карабин.Вручая его, комендант Васильев напомнил, что медведя надо стрелять влопатку, а если встанет на задние лапы -- в грудь. Я скептически заглянул влишенный нарезов ствол и пришел к выводу, что с медведем придется вступать врукопашную схватку (три раунда по три минуты, победитель получает все). Кудовольствию одного из нас этот поединок не состоялся -- по причине неявкидругого из нас, которому и засчитано поражение. Заходил я и в домики,проверить, не дымят ли печки. Нет печки не дымили, а ребята крепко спали,утомленные работой и событиями уходящей ночи. Скоро переполненные домикипримут нормальный вид: возле многих нар стоят наготове чемоданы. УлетаютПанов, Васильев, Баранов, Панфилов, Александров и Кизино -- ветераныстанции. А это что такое? Возле развода чернеет какая-то фигура. Явное нарушениеправил: в одиночку из лагеря выходить запрещено, тем более -- без доклададежурному. Вскоре фигура начала приближаться, приобретая характерныеочертания Кизино. Я сурово отчитал метеоролога за самовольство, и Кизинотвердо обещал отныне никогда, никогда не преступать правил внутреннегораспорядка. -- Я по дороге запишу, можно? В какую сторону едете? -- На остров Диксон. -- Трудное молчание. -- А после вашего возвращения? -- робко спрашивает репортер. -- Пожалуйста, поговорим. -- Где, Алексей Федорович? -- В Мирном. Приходите к десяти вечера. Только не опаздывайте. Или такая история. Когда Трешников был начальником антарктическойэкспедиции, он издал приказ: ввиду опасности падений в трещины ходить толькогруппами и со спасательными средствами. И вот однажды в сопровожденииГеоргия Ивановича Матвейчука начальник отправился на обход, забыв захватитьверевки. -- А как же быть с приказом? -- иронически сокрушался Матвейчук. -- Придется влепить самому себе выговор, -- посмеивался Трешников. Неожиданно послышался треск, Матвейчук обернулся -- и увидел своегоначальника, провалившегося в щель ледника у самого соприкосновения сокеаном. Провалился, расставил руки -- висит. -- Ты жив, Алексей Федорович?-- нагнувшись, осведомился Матвейчук. -- Жив, жив! Беги за ребятами, пусть захватят доску и веревки! -- Бегу! А ты провисишь? Из щели послышался приглушенный, но сердечный ответ. Прошло несколько минут, и Трешников снова услышал голос Матвейчука: -- Ты жив, Алексей Федорович? -- Да! Где ребята? -- Понимаешь, я вернулся, чтобы узнать, жив ли ты. -- Погоди же! --пообещал Трешников. Минут через десять примчались ребята, бросили веревку, и нарушившийсвой же приказ начальник кое-как выбрался из пропасти. Ребята не поверилисвоим глазам: Трешников сумел так долго держаться, несмотря на то, что унего была вывихнута при падении рука. Вот так силища! И десятки других историй, подлинных и выдуманных, над которымиТрешников сам смеется, возмущаясь и одновременно восхищаясьизобретательностью неведомых рассказчиков. Больше всего его веселит крепко прилипший титул -- "хозяин Арктики".Вот и сейчас кто-то ввалился в кают-компанию и пошутил: "Прилетел "хозяинАрктики" и такую погоду привез, что без солнечных очков выйти невозможно!" -- А что, интересно, говорили на Диксоне, где я пять дней проторчализ-за пурги? -- смеялся Трешников. - Меня представил ему Булатов. -- Долго думаете здесь пробыть? -- спросил Алексей Федорович. -- Пока не попросят -- ответил я, -- от добра добра не ищут; кормятвеликолепно, сплю в теплом мешке, кино каждый день бесплатное -- кудаторопиться? - Трешников сокрушенно покачал головой. -- Вспомнил одногокорреспондента, -- проворчал он. -- Как-то ранней весной на дрейфующуюстанцию прислали подарок -- ящик помидоров. Корреспондент пришел в полныйвосторг и из всего многообразия своих впечатлений сосредоточил вниманиечитателя на самом сильном: как он наелся свежих помидоров на полюсе. Такумилялся -- ну просто не жизнь на льдине, а малина! Я обещал Алексею Федоровичу ни словом не заикаться о свежих помидорах ичестно выполнил свое обещание: можете хоть пять раз перелистать мои записки-- все равно никаких помидоров не обнаружите. Зато я отыграюсь наапельсинах, про которые никаких клятв не давал. Не скажу, чтобы на станциибыли горы, целые пирамиды, терриконы апельсинов, но несколько ящиков"Аннушка" привезла. В День станции каждому из нас досталось по одномуярко-рыжему плоду, так что свой первый в нынешнем году апельсин я съелименно на полюсе. Кают-компанию заполнили все свободные от вахт; шла та непринужденнаябеседа, из которой начальство может узнать о работе подчиненных куда больше,чем из самого толкового и длинного доклада. Меня и тогда и при последующихвстречах с Алексеем Федоровичем приятно поражало отношение к немузимовщиков. Они как будто забывали, что Трешников директор института, ихнепосредственное и самое высокое начальство, -- ни разу я не увидел и намекана чинопочитание. Но и фамильярности никакой, ни единого грана. В каждомвопросе, в каждой реплике ребят чувствовалось искреннее и огромное уважениеучеников к учителю -- признанному главе советских полярников, своими ногамипрошедшему Арктику вдоль и поперек, участнику десятков дрейфов, зимовок иэкспедиций, крупнейшей эрудиции ученому и блестящему организатору; к своемустаршему коллеге, который видел и испытал столько, что его уже ничем неудивишь и ничем не напугаешь: в Ледовитом океане купался (однажды по своейволе, раздевшись донага в лютый мороз -- чтобы спасти ценный прибор); вледники и трещины проваливался; от вала торосов спасался; из пурги, аварий ивсяких катастроф уходил не счесть сколько раз. Большой ученый, организатор и практик -- такие сочетания Арктикеизвестны. Самые прославленные имена -- Фритьоф Нансен и Отто Шмидт, окоторых написано много книг, и за ними -- их ученики и последователи, ещеждущие своих биографов: Евгений Федоров, Михаил Сомов, Алексей Трешников,Евгений Толстиков... Начальник одной из первых дрейфующих станций, второй антарктическойэкспедиции, один из первооткрывателей хребта Ломоносова в Ледовитом океане,автор многих книг и оригинальных теорий -- стоит ли говорить, какой интересвызвало у меня неожиданное знакомство с Трешниковым? Представьте себе человека, отличающегося даже среди полярников, которыхбог ростом не обидел, своей богатырской фигурой; все в нем массивно -- чертылица, туловище, руки, плечи. На лацкане пиджака звездочка Героя; спокойныйхолодноватый взгляд излучает уверенность и волю; кажется, что в присутствииэтого человека не может произойти никаких ЧП -- настолько крепко он держит вруках и нить разговора и события. Сильный человек, про таких говорят --глыба. В последующую неделю мне посчастливилось еще дважды -- северный мирузок -- с ним встречаться. Мы рассуждали о призвании ученого. -- Трудно, и наверное бессмысленно определять, какой тип ученого большесоответствует современной науке, -- говорил Алексей Федорович. -- Мыпреклоняемся перед Шмидтом времен организации Арктики и перед Шмидтомпериода создания космической гипотезы. Каждому свое: один не выходит изкабинета, считая, что при данном уровне науки не обязательно заниматьсячерной работой на месте событий; другой все хочет увидеть своими глазами,пощупать своими руками и лишь потом изложить на бумаге свои мысли. Не станускрывать своих симпатий -- мне по душе Отто Юльевич... Я не могу серьезноговорить с людьми, которые сожалеют о том "потерянном для науки" времени,которое Шмидт затратил на арктические походы. Стоит ли доказывать, чтоименно в это "потерянное время" Шмидт создал советскую арктическую школу? И собеседники молча кивали. Они-то знали о том, что у самогоТрешникова, полгода в году не снимающего унты и меховую куртку, иной разфизически не хватает времени обосновать новую гипотезу; но они знали и отом, что будь их Трешников кабинетным ученым, он стал бы автором ещенескольких фолиантов, но не был бы тем Трешниковым, которого так уважают илюбят советские полярники. Он вспоминает о своей молодости: --...Зимовал я тогда на Новосибирских островах. Как-то повел черезльдину, в которой уже были прогалины, упряжку с продуктами для четырехребят. И вдруг перед упряжкой взлетела какая-то птица. Собаки рванулись заней -- и все мы провалились. Пришлось по плечи в воде идти к берегу, ломаясобой лед, наподобие ледокола, и тащить полузатопленную упряжку. Вытащилвсе-таки... Но тогда, -- Трешников вздохнул, -- мне было двадцать тригода... Этот разговор мы вели на промежуточной базе, куда несколько часов назадприлетели последние четыре зимовщика с расколотой на куски станции "СП-13".И Василий Сидоров, молодой начальник станции, еще не успевший как следуетприйти в себя, вдруг, смущаясь, спросил: -- Алексей Федорович, вы старый полярник, полжизни во льдах... Ну,теперь, когда вы директор и доктор наук, читаете в разных странах доклады наанглийском языке, Герой и так далее, -- что вы испытываете, когда мы,молодежь, едем дрейфовать? Вам не бывает простите... как бы сказать... -- Конечно, бывает! -- с силой стукнув кулаком по столу, воскликнулТрешников. -- Еще как завидую, черт возьми! И все рассмеялись -- таким искренним был этот крик души.

ВАХТЕННЫЙ ЖУРНАЛ

В ожидании, когда Булатов освободится, я сидел за столом в его домике ис большим уважением листал вахтенный журнал. До сих пор я остерегался этоделать, так как знал, что некоторые корреспонденты, побывав два-три часа настанции, сдували из журнала цифры и сенсации для своих летучих творений,разбавляли комментариями, и в результате читатель получал развесистуюклюкву. Один собрат по профессии, сидя в кают-компании, долго мне доказывал,что достаточно окинуть орлиным оком место действия -- и материал собран. -- Остальное можно домыслить, как это сделал Пушкин, -- внушал он. --Помните историю с Бахчисарайским фонтаном? Александр Сергеевич провел подленего пяток минут, черкнул несколько строк в записную книжку и создалвеликолепную поэму! В ответ я рассказал маленькую притчу. К директору одного санаторияпришел писатель и потребовал, чтобы санаторный слесарь отремонтировалводопровод на его, писателя, даче. Задетый бесцеремонностью просителя,директор заявил, что санаторий дачников не обслуживает. -- Но ведь Горькому вы не отказывали! -- возмутился писатель. -- Совершенно верно, -- тихим голосом подтвердил директор. -- Горькому-- не отказывал. В журнале, между прочим, оказалось немало любопытных записей. Вотнекоторые из них, взятые наугад. "7 декабря. Вечером смотрели кинофильм... (название тактично опускаю. -В. С.) Единодушное мнение -- выбросить как можно дальше, чтобы не портилнастроение... Наш бедный доктор Лукачев страдает от зубной боли! Дежурный Баранов 13 декабря. Погода продолжает оставаться отличной. Такую обычноизображают в новогодних фильмах. Тихо. Крупными хлопьями падает снег.Настроение бодрое. Тем более что после обеда ожидается баня! 31 декабря... На столе было все, кроме птичьего молока: огромный торт,котлеты по-киевски, салаты, заливные... А подарки рассмешили всех до слез:например, здоровый гаечный ключ в коробке из пенопласта; а Архипову подариливторого ферзя, потому что с одним он не выигрывает... В четыре часа ночиразошлись. Обошел домики: все спали глубоким сном, и притом -- на своихместах! Дежурный Цветков 19 февраля. Мое дежурство, как, впрочем, всегда, совпало сознаменательным событием. Мы пересекли 83-ю параллель!.. Но вдруг в 21.03 нашметеоролог Кизино звонит в кают-компанию и сообщает, что под его домикомпрошла трещина. Ужас? Нет. Все по команде начальника станции, спокойно допивчай, пошли выручать товарища, вооружившись лопатами. Дежурный Лукачев 10 марта. Начальник станции, доктор и механик на тракторе ездили настарый аэродром через трещину. Поездка прошла благополучно, привезли бревнои баллоны с газом. Трещина постоянно дышит, поездки на аэродром опасны,необходимо строить новый. 22 марта. В обед радист объявил, что к нам направляется ЛИ-2. Будемнадеяться, что догадаются захватить почту. Последняя была три месяца назад-- срок, который кажется вечностью. 28 марта. Сегодня сборная СССР по хоккею с шайбой стала пятикратнымчемпионом мира. Мо-лод-цы! Отправили поздравительную телеграмму. Дежурный Гвоздиков". При всей своей раэностильности вахтенный журнал может дать неплохоепредставление о буднях станции, хотя полярники -- народ сдержанный идовольно скупой в проявлении своих чувств. Несколькими строками дежурныйотчитывался за сутки дрейфа, а иные сутки стоили недель. Но журнал --документ, летопись и посему создает необычайный простор для литературноговымысла. Представляю, как лет через пятьдесят попадут эти страницы в рукикакого-нибудь инженера по холодной обработке человеческих душ: трагедияобратится в фарс, а веселый случай -- в драму. Впрочем, стоит ли заранеесетовать на легкомысленное отношение наших потомков к документам? Мы самииной раз крохотный фактик раздуваем до размеров кита, а настоящего китаперерабатываем на мыло... Ибо история всегда тенденциозна, иной она и быть не может. Человек,который уверен, что он объективен в оценке прошлого, -- жертва самообмана. Всвое время на меня большое впечатление произвел философ, который считал, чтовывод может быть точным только тогда, когда на него не воздействуют страсти.А разве можно бесстрастно вспоминать прошлое? Одни историки безудержновосхваляют и оправдывают захватнические войны Наполеона, другие -- столь жеэнергично осуждают завоевателя, погубившего цвет французской нации; ужедавным-давно осужден историками Чингисхан, заливший кровью десятки стран, нонашлись "ученые", поднявшие на щит этого деспота. Такие "ученые" всегдаготовы одних кумиров разбить, других забыть, а третьим помочь втиснуться висторию, расчистив им путь локтями, как в переполненном трамвае. Но жил на свете Пимен, и, значит, где-то в архиве лежат покрытые пыльюлистки -- вахтенные журналы человечества, бесстрастные свидетели истории. Изних слова не выкинешь и нового не вставишь -- все равно будущие докираскроют, как раскрыли интерполяции о Христе в "Иудейской войне" ИосифаФлавия. Наши книги будут прочитаны и забыты, одни раньше, другие позже.Вахтенный журнал в типографию не попадет -- его место на архивной полке. Ноименно ему, единственному подлиннику, искреннему регистратору событий,суждено остаться на века. Вот почему я с таким уважением перелистывал страницы вахтенного журналадрейфующей станции "Северный полюс-15".

БУЛАТОВ

С отлетом старой смены в жизни станции произошли заметные перемены.Поначалу ребята скучали по друзьям -- зато п