На стареньком, заслуженном ли-2

Честь и хвала тому, кто семь раз меряет и один раз режет! В том случае,если, пока он меряет, из-под носа не уплывает то, что он собирается резать. Я сидел в своей комнатушке и сосредоточенно размышлял о полете наСеверный полюс. Отовсюду ко мне стекались сведения, которые я аккуратнозаписывал. Обстановка на дрейфующей станции складывалась прелюбопытная.Льдина треснула, оборудование срочно перебрасывается (страницы, посвященныетрудовому героизму, портреты скромных героев); люди спят в палатках одетыми,рядом с постелями лежат ножи -- чтобы в экстренном случае разрезать палаткуи выскочить (страницы, посвященные романтике будней). Кроме того, я нашелэффектное беллетристическое начало очерка: "Всю жизнь меня учили, что Землясплюснута у полюсов. Я не требовал доказательств и верил на слово -- какоткровениям апостолов. Но сегодня, приземлившись (подобрать другое слово?Может быть, приледнившись?) на полюсе, я понял, как глупо быть легковерным.Что-то я не заметил, чтобы земля здесь была сплюснута. Проверьте ваши очки,товарищи ученые! Наша планета -- не консервная банка". Но пока я занимался этим похвальным делом, начальство тоже не дремало,решило, что в последнем рейсе на дрейфующую станцию, в котором я был кровнозаинтересован, никакой необходимости нет, так как все грузы на днях уже былидоставлены. Тщетно я кричал, что у меня есть эффектное беллетристическоеначало, что я семь раз отмерил и теперь желаю один раз отрезать. Куда там!Гнать самолет несколько тысяч километров ради того, чтобы удовлетворитьлюбознательность корреспондента, охотников не нашлось. Между нами говоря, ихдаже и не искали. Убитого горем корреспондента утешали как могли. Одни говорили, чтофизики еще на какое-то время решили оставить полюс на месте и я сумею вбудущем его навестить; другие советовали не тратить времени даром исвистнуть бездомных собак: узнав, зачем их пригласили, псы, безусловно,пойдут навстречу и выделят из своей среды десяток добровольцев; третьиполагали, что я не должен связываться с этой склочной компанией, исоветовали достичь полюса на велосипеде. Одним словом, в Черском в этот деньне нашлось человека, который не отточил бы на мне свое остроумие. Когда я начал выходить из шокового состояния, командир подразделенияИгорь Прокопыч Лабусов перешел к делу. Завтра в грузовой рейс по Якутии начетыре дня отправляется ЛИ-2, и я могу досыта набраться таких ощущений, каквзлеты, посадки и прочая экзотика (последнее слово Лабусов произнес не безиронии). И вот ранним утром, подгоняемый обжигающим ветром, я с рюкзаком заплечами бреду к самолету. Бреду с немалой гордостью, потому что самоувереннополагаю, что познал северный ветер. Я пойму свою ошибку через десять дней,когда попаду в пургу на острове Врангеля. Но об этом потом. А пока я посылаюдружеские приветы людям, которые снабдили меня полярным обмундированием.Особенно хороши не по росту большие, безжалостно уродующие мою фигурумеховые штаны. Отличная вещь! Недавно один самолет совершил в тундревынужденную посадку. Все летчики были одеты как положено, кроме второгопилота, который полетел в элегантных брючках неслыханной на Севере красоты.И что же? Пришлось заворачивать парня в чехлы и зарывать в снег, где он ипролежал несколько часов, время от времени отвечая на вопросы товарищей:"Спасибо, уже почти согрелся". А вот и мой самолет, старенький, заслуженный ЛИ-2, которому давно ужепора на пенсию, но который верой и правдой продолжает служить, хотя нередкопо-старчески скрипит. За ночь он основательно промерз, и его разогреваюттеплым воздухом через рукава. Бортмеханик Валерий Токарев ходит вокругсамолета с веником и сбивает снег. В ожидании брожу по аэродрому. Он расположен рядом с Колымой, скованнойдвухметровым льдом. По льду хаотично разбросаны крохотные домики, надмногими вьется дымок. В домиках над лунками сидят рыболовы-любители, этидостойные уважения фанатики. Иногда -- это случается не каждую минуту --слышится радостный вопль, и на лед выбегает фанатик с добычей в руках. Тогдаиз своих нор выползают неудачники, смотрят на чужую добычу горящими глазамии обмениваются репликами: "И как он его рассмотрел без микроскопа?.. Безаптекарских весов такого не взвесишь! Видел, какого я прошлой зимойвытащил?" И неудачники, вдоволь потешась, грустно заползают в свои норы ивновь склоняются над лунками в безумной надежде: а вдруг клюнет? Омуль здесь ловится превосходный. Его, мороженого, строгают, какполено, и едят сырым; строганина пользуется на Севере большой популярностью.Едят строганину с приправой из томатного соуса с луком, едят азартно,похваливая и убеждая друг друга в ее полезности и высоких вкусовыхкачествах. Не буду вносить диссонанса и ни словом не заикнусь о впечатлении,которое строганина производит на новичков. Скажу только, что некоторые изних -- в том числе один весьма близкий мне человек, -- отведав строганины,несколько дней смотрели на мир глазами подстреленной лани и в знак уваженияк прославленному блюду отказывались принимать какую бы то ни было пищу,кроме сухариков и жидкого чая. Один за другим разлетаются с аэродрома самолеты. Подходит и нашаочередь. Моторы прогреты, снег с плоскостей счищен, груз -- бочки скеросином -- закреплен. В самолете холодно, как в сарае. "От винтов!" --кричит командир корабля Анатолий Шульга, и страшный рев потрясает барабанныеперепонки. Через несколько минут мы взлетаем, включаем обогрев и снимаеммерзлые шубы. Штурман Леня Немов раскладывает карту, Володя Соколовнастраивает рацию. Второй пилот Николай Преснов пока без дела: на его месте-- проверяющий, Игорь Прокопыч Лабусов. Могучий атлет, никогда не унывающийи веселый человек, он очень любит летать, и с ним любят летать. Уже одноприсутствие Лабусова на борту -- своеобразная гарантия удачи, потому что онродился в сорочке и всегда выкручивается из самых скверных ситуаций.Лабусову приходилось сажать самолет на честном слове, когда бензина в бакахне хватило бы и на заправку зажигалки. О нем говорят, что он неслыханновезучий, но мне кажется -- дело в другом. Однако подробно о Лабусове --несколько позже. Мы летим над тундрой, заснеженной и пустынной. С нетерпением жду первойпосадки в поселке, где расположен оленеводческий колхоз. Вот и посадочнаяполоса, которая вызвала бы усмешку на лице любого летчика, но не полярного.С грехом пополам расчищенный от снега мерзлый грунт -- далеко не худшийвариант для полярного пилота, которого жизнь научила с уважением относитьсяк каждому погонному метру ровной поверхности. Надеваю шубу и выхожу на собачий холод. К самолету подходятколхозники-якуты и выгружают бочки. С изумлением смотрю на молодого парня враспахнутом бушлате. Заметив мой взгляд, парень похлопывает ладонью по голойгруди и подмигивает. Ну и ну! Однако в моем распоряжении минут тридцать, и я тороплюсь. Дело в том,что Соколов именно здесь раздобыл полутораметровый кусок бивня мамонта,который вот уже несколько дней вызывает у меня приступы черной зависти.Где-то здесь -- Соколов припоминает, что в этом квадрате, -- лежат еще двабивня. И я бегу их разыскивать, прикидывая на ходу, какую стену моейквартиры украсить находкой. Навожу справки у первой встречной старухи. Онавнимательно слушает, кивает и протягивает мне руку. Мы обмениваемсярукопожатием, после чего старуха отправляется восвояси, не сказав ни единогослова. Старик якут, который наблюдал эту сцену, поясняет, что старуха давнооглохла, и спрашивает, что я ищу. Я нетерпеливо повторяю свой вопрос. Старикнадолго задумывается -- видимо, припоминает те годы, когда был молодым,полным сил охотником. Потом неожиданно предлагает подарить мне собаку. Яотказываюсь. Старик снова задумывается, закуривает и предлагает подарить мнедругую собаку. Я снова отказываюсь, и старик обиженно уходит. А я печальносмотрю на глубокий снег, под которым погребены два бивня, десятки тысяч летждавшие моего визита. Под ногами скрипит отвердевший на жестоком морозенаст. Прохожу мимо трех привязанных к столбу оленей. Они с подчеркнутымравнодушием не обращают на меня никакого внимания и лишь переступаютшироченными копытами-лыжами. Кланяюсь. Никакого впечатления. Пожимаю плечамии хочу войти в дом, но на меня бросается огромный пес, одетый в моднуюпушистую шкуру. Веревка мешает ему разорвать меня на части, и он справедливонегодует по этому поводу. Я храбро грожу собаке пальцем и вхожу в дом.Пожилая якутка варит мясо, а за столом двое мальчишек страдают надарифметикой. Приход гостя дает им законное право отшвырнуть учебники, и наменя обрушивается град вопросов, для добросовестных ответов на которые нехватило бы остатка жизни. Отогреваюсь и осматриваю комнату. Кровати,гардероб, швейная машина, патефон, обязательная "Спидола" и целая пирамидачемоданов. И только множество шкур на полу и на стенах да полутораведернаякастрюля с мясом напоминают о том, что ты находишься все-таки не вподмосковсной деревне. Курс -- на Якутск, куда мы летим с грузом рыбы. В полете я обычнорасполагаюсь между креслами пилотов, но в самые интересные моменты -- вовремя взлета и посадки -- бортмеханик Валерий, высокий и симпатичный юноша ссерьезными глазами, вежливо просит уступить ему место. Валерий следит заработой двигателей, убирает и выпускает шасси и каждые несколько секундсообщает командиру корабля высоту и скорость. Особенно важны эти данные припосадке, когда мозг пилота превращается в быстродействующую счетную машину:неувязка посадочной скорости и высоты может привести к тому, что самолетприземлится либо слишком рано, либо слишком поздно. Последствия такой ошибкинастолько неприятны, что минуты посадки священны, они заполненыторжественным молчанием. Необходимо не только посадить самолет невредимым,но и не допустить "козла", при котором самолет скачет по полосе, вызываянасмешки многочисленных свидетелей этого позора. Пока самолет набирает высоту, наблюдаю за работой штурмана. Леняоткладывает в сторону недочитанную книгу и чертит на карте жирную линию --для того, поясняет он, чтобы вместо Якутска мы не залетели в Махачкалу. Ленясообщает мне немало других не менее полезных сведений. До сих пор я полагал,что все воздушные трассы равноценны, поскольку сделаны они из одного и тогоже материала. Оказывается, это не так. Как и на земных дорогах, на воздушныхтоже бывают и халтурное покрытие, и выбоины, и ухабы. Для авиации прямойпуть -- далеко не всегда самый короткий: трасса выбирается с таким расчетом,чтобы самолет пролетал над населенными пунктами, в пределах действияназемных радиостанций. В полярную ночь единственно возможный ориентир -- эторадиопеленг, невидимая ниточка, которая, как бабушкин клубок, не даетсамолету заблудиться во тьме. Затем Леня учит меня читать карту, но в этом достигает меньшего успеха.Видимо, мои предыдущие вопросы отняли у него слишком много сил. Иду кЛабусову. Он начинает знакомить меня с приборами. Мне очень нравятсямногочисленные стрелки, светящиеся силуэтики самолетов на приборах; ялюбуюсь ими и внимательно слушаю. -- Все понятно? -- спрашивает Лабусов. -- Разумеется, -- подтверждаю я. -- А что это за штучка? -- Лабусовудивляется. -- Но ведь я три раза говорил, что по этому прибору определяется крен! -- Ахда, конечно, -- спохватываюсья. -- Крен чего? -- Самолета, -- тихо роняет Лабусов. -- Хитро придумано, -- я почтительно глажу прибор пальцем. -- А это длячего? Лабусов внимательно на меня смотрит. -- Это компас, -- говорит он с некоторой безнадежностью. Я решаю, что Лабусов заслужил свое право на отдых, и иду к Соколову.Володя -- человек значительно выше средней упитанности, и энергия, с которойон протискивается на отведенную бортрадисту жилплощадь, вызывает уважение.Усевшись, он уже до посадки не встает с места: связь с землей нужно держатьпочти непрерывно. Самолет, потерявший связь полярной ночью, будет блуждать ватмосфере, как ребенок в глухой тайге, и примерно с такими же шансами наспасение. Но Володя опытнейший радист, налетавший более одиннадцати тысяччасов -- полтора года в воздухе. Это очень много. Пожалуй, леттридцать-сорок назад он был бы мировым рекордсменом. Иные времена -- иныемасштабы. На счету у Соколова несколько миллионов километров, оглашаемыхточками и тире. Правда, обычно он держит звуковую связь, но сегодня Володяохрип, что очень веселит экипаж. -- Плохо слышу! -- доносится голос радиста с земли. -- Какие-то помехи. -- Да, да, помехи, -- шипит Володя, поддерживая эту выгодную емуверсию. И все же один раз -- это случилось через несколько дней -- Соколоввынужден был встать со своего кресла. Его подняло беспокойство за судьбусамолета, который неожиданно начал вести себя как игривый щенок. То, чторадист увидел, могло вогнать в панику кого угодно: за штурвалом сидел я.Командир корабля, фамилию которого я не назову из конспиративныхсоображений, уступая настойчивым просьбам корреспондента, смотревшего нанего преданными, как у собаки, глазами, перевел самолет на ручноеуправление, и я вцепился в штурвал онемевшими от ответственности пальцами.Стрелка высотомера, до сих пор спокойно дремавшая на отметке 3300,заметалась, словно муха в пустом стакане. За минуту я потерял метров двести,потом подпрыгнул на четыреста, снова нырнул вниз и так рванул штурвал насебя, что самолет стремительно взмыл в космос, и если бы не бдительностькомандира -- кто знает, какие фамилии носили бы первооткрыватели Луны. Ивдруг самолет стал мне послушен, как сын, который принес из школы тройку даеще хочет пойти в кино. Стрелка высотомера замерла, крена -- никакого, курс-- точный! Я с трудом сдерживал ликование и только бросал вокругпобедоносные взгляды. Ай да я! Единственное, что несколько смущало, --странное хихиканье за спиной. Причину хихиканья я.обнаружил через несколькоминут: оказывается, после первых же моих подвигов командир включилавтопилот, и отныне я влиял на полет не больше, чем на движение Земли вокругСолнца. В порядке компенсации за моральный ущерб я потребовал, чтобы мнедоверили посадку в Якутске, но получил отказ, поскольку парашютов насамолете не было, а члены экипажа не успели оформить завещания. И все жекомандир нашел ключик к моему сердцу: он сфотографировал меня за штурваломна высоте трех тысяч метров и своей подписью в блокноте удостоверил, что ядействительно вел самолет под его контролем. Следовательно, не толькоЭкзюпери, но и я отныне могу с полным правом ссылаться на собственный опытпилотирования, и если это вызовет острую зависть у моих коллег, то пусть иони, как мы с Экзюпери, посидят с наше за штурвалом самолета. Однако вернусь к первому полету. Начался снегопад и вместе с ним --болтанка. Ощущение не из приятных. Лабусов успокаивает: от иной болтанкисамолет разваливается в воздухе. Я робко выражаю надежду, что эта болтанка-- не иная. Так оно и оказалось. Мы благополучно вырвались из снегопада, и вчуть расступившейся тьме я увидел горы Якутии. Даже на Севере, с его суровым однообразием, трудно найти менее веселоезрелище, чем эти белые горы, скованная морозом безжизненная земля. Сотникилометров, лишенных признаков жизни: лишь торы, ущелья, снега. И хотя людиусиленно убеждают себя, что они хозяева природы, здесь, перед лицомпервозданного белого безмолвия, никем не нарушенной тишины гор, ониумолкают. Здесь человек -- пылинка мироздания, комок одушевленной материи,беспомощный, как десятки тысяч лет назад. Здесь, как над вратами дантоваада, незримо выведено: "Оставь надежду всяк сюда входящий". Сюда есть тольковход -- выхода нет. Нет пищи, тепла, дороги к людям. И даже не верится, чтокогда-то это будет: настолько мрачна и неприступна эта белая горная пустыня.И наш самолет, такой всегда гордый и уверенный в себе, и тот, кажется,посерьезнел и сосредоточился, чтобы поскорее проскочить вздыбленную землю,на которую нельзя сесть и с которой нельзя взлететь. Сосредоточен экипаж. Все вслушиваются в гул моторов, следят за приборами: ведь летчик, как исапер, ошибается один раз в жизни. Полярные летчики должны налетать в месяц сто часов. А из этой сотнидевяносто девять часов они летают над землей, на которую нельзя сесть.

В НОЧНОМ ПОЛЕТЕ

Люди легко впадают в панику, когда солнце исчезает даже на несколькоминут. В свое время этим великолепно пользовались жрецы; этим спас себежизнь хитроумный и симпатичный Янки при дворе короля Артура. Они умелиизвлекать выгоду из такой простительной человеческой слабости -- любви ксолнцу. Жители Севера в полярную ночь, конечно, в панику не впадают, но посолнцу сильно скучают. Они научились жить и работать при электрическомсвете, но разве можно примириться с тем, что цепенеет земля и замираетприрода, что только луна, которой долгая ночь набивает цену, высокомернопроходит по замерзшему небосклону? Летчикам очень плохо без солнца. Наш самолет летит в сплошной тьме,днем -- в ночном полете. Мы видим лишь самих себя да силуэты крыльев --страшно мало для людей, под которыми три с половиной километра пустоты.Когда в мире светло, можно глянуть вниз и убедиться в том, что компас ивысотомер не врут. Странно и дико думать о том, что стоит этой стрелкезакапризничать, и стальная птица, впитавшая в себя квинтэссенциючеловеческого ума, станет слепой и бессильной, как подстреленный воробей.Потому что видеть во тьме, как летучая мышь, человек не научился... Но все-таки мне повезло. Утром, когда скрытое от глаз солнце накороткое время дарит Северу чахлый суррогат дня, Лабусов обратил моевнимание на несколько спичечных коробков, темнеющих внизу среди заснеженныхгор. Это был Верхоянск, совсем еще недавно носивший гордый титул полюсахолода. Затем этот титул отобрал Оймякон, чтобы добровольно отдать его затридевять земель, далекой антарктической станции, но все равно я смотрю наВерхоянск с огромным интересом, как смотрели, наверное, когда-тосовременники на развенчанную, но исполненную королевского достоинства МариюСтюарт. И я расту в своих глазах от сознания того, что сижу в теплой кабине,даже без шубы, а подо мной сейчас около пятидесяти градусов мороза. И еще одно грандиозное зрелище подкарауливало меня по пути в Якутск. Явидел, как устремлялись один к другому два могучих потока льда: здесь, вэтом месте, полноводный Алдан целиком, без остатка отдает себя Лене, однойиз самых величавых рек на земле. Даже сейчас, скованная льдом, Ленапроизводит настолько внушительное впечатление, что хочется встать ипоклониться ей в благоговейном молчании. В ее мощном русле застыли в ледяномплену поросшие таежным лесом острова -- не игрушечные островки европейскихрек, а настоящие острова, которым и на море не было бы стыдно за своиразмеры. И снова ночь... Лишь изредка пробиваются сквозь тьму случайные игрустные огоньки таежных деревень, и невольно думаешь о людях, которые здесьживут один на один с жестокими морозами и глухой тайгой, в краях, куда"только самолетом можно долететь". Какими нелепыми и надуманными кажутся им,наверно, наши жаркие споры о несовершенстве телевизионных программ, жалобына несвоевременную доставку утренних газет и очереди на троллейбус. Когда яна острове Врангеля рассказал зимовщикам об этих вечнозеленых темах"Вечерней Москвы", они откровенно, по-детски хохотали. Да и мне, по правдесказать, самому было смешно -- до тех пор, пока я не вернулся в Москву, гдевсе эти вещи сразу показались мне вполне заслуживающими острой ипринципиальной критики на страницах печати. Такова уж человеческая природа:бытие определяет сознание... Заправившись в Якутске, мы берем курс на Алдан. В Якутском аэропорту мынаходились около часа, и вы ошибаетесь, если думаете, что экипаж потратилэто время на осмотр достопримечательностей центра восточносибирскойцивилизации. Перед нами стояла задача куда более прозаическая: пообедать,потому что столовую для летчиков закрыли на обед. Получив достойный отпор со стороны тружеников общественного питания, мылетим дальше. В фюзеляже на мешки с мороженой рыбой наброшены шубы, и мы поочереди отдыхаем, даже спим, хотя андерсеновская принцесса на горошине, будьей предложено такие ложе, устроила бы фрейлинам шумный скандал. Но бьюсь обзаклад, что если бы принцесса на несколько дней влезла в нашу шкуру, то какмиленькая заснула бы на мешке, с головой закутавшись в шубу на собачьеммеху. Голод, который явно не тетка, настраивает на минорный лад. И тутбортрадист Соколов взволнованно сообщает о неслыханно великодушной,исполненной высокого гуманизма радиограмме из пункта назначения: тамошнееначальство оставляет в столовой дежурную и по три порции пельменей на брата.Взрыв всеобщего энтузиазма и трудового подъема! При одной мысли о горячихпельменях со сметаной на душе становится тепло и уютно. Все веселеют истановятся разговорчивыми -- золотые минуты для корреспондента с еготрагически пустым блокнотом. Сначала все прохаживаются по адресу бортмеханика Валерия Токарева,мысли которого днем и ночью обращены к Перми, где его с нетерпением ждуткрохотный Токарев и молодая жена. Через две недели Валерий улетает в отпуск,считает уже не дни, а часы, и в его глазах застыло мечтательное выражение,по поводу которого друзья высказывают самые веселые предположения. НоВалерий отмахивается и снисходительно посмеивается, не обижаясь: человек,которого ожидает такое счастье, может позволить себе быть снисходительным. Штурман Леня Немов, налитый молодостью и румянцем, незаметнопоглаживает бицепсы. Леня -- спортсмен, но для полного счастья ему нехватает одного: победить Лабусова. Упорной тренировкой Леня добился того,что ядро и диск у него летят дальше, чем у всех, и лишь Лабусов без всякойтренировки, шутя и играя, перекрывает результаты Лени на два-три метра. Ифигура у Лени красивая, и техника высокая, и движения изящные, но грубаяфизическая сила Игоря Прокопыча торжествует. И мысль об этом мучает Леню,причиняет ему страдания. Тем более что выражения, в которых друзьявысказывают Лене свое сочувствие, могут даже уравновешенного человекапривести в бешенство. Володя Соколовв беседе участия не принимает. Оннамертво охрип и бережет остатки своего голоса для работы в эфире. А жаль,потому что Володя -- обладатель самого острого в Черском языка, которыйдоставляет много веселых минут друзьям и огорчений -- недругам. Мы смеемся. Это Лабусов рассказывает об охоте на белого медведя надрейфующей станции. Командир корабля М., прилетевший с грузом на станцию,поделился с зимовщиками своей хрупкой мечтой: он очень хочет подарить женесобственноручно добытую медвежью шкуру.Зимовщики переглянулись. Люди чуткиеи отзывчивые, они не могли упустить такого случая. Всю ночь, пока летчикуснилась шкура неубитого медведя, местные умельцы сооружали снежную фигурузверя и потом надели на него вывороченную наизнанку шубу. Зверюга получилсявполне натуральный, с виду весьма агрессивно настроенный. Приемочнаякомиссия поставила скульпторам пятерку, и Северный полюс огласили паническиевопли: "Медведь! Спасайся! Стреляйте!" Разумеется, М. выскочил из палатки одним из первых. Винтовка плясала вего руках. "Не стреляйте! -- кричал он. -- Дайте мне!" Ему охотно пошлинавстречу, и М. одну за другой всадил четыре пули -- в собственную шубу,изодрав ее в клочья. Я вспоминаю рассказ Татьяны Кабановой, моей соседки по квартире вЧерском. Татьяна несколько лет зимовала на станции Темп на островеКотельном. Как то прибыл на станцию новичок радист, заядлый охотник, и, едвауспев представиться, отправился на промысел. Возвратившись, он небрежносообщил, что подстрелил десяток диких оленей и рассчитывает, что товарищи ихпритащат, так как он свое дело сделал. Скандал был грандиозный. Научнаяэкспедиция, которая самолетами доставила на остров оленей, предъявила иск, изло своей зарплаты. -- Как-то, приземляясь в тундре, -- вспоминал Лабусов, -- мы спугнулистадо сохатых, и они сломя голову помчались от самолета. Ребята загорелисьохотничьим азартом, горохом посыпались на землю. И вдруг один красавецсохатый повернулся, изогнул рога и бросился на нас. Великолепный экземпляр-- стройный, гордый, с рогами, как ветвистое дерево. -- Убили? -- с сожалением спросил я. -- В нескольких шагах остановился, -- продолжил Лабусов, -- дрожит отярости, глаза налились кровью. Будто предлагает: "А ну, выходи, кто из васхрабрый, один на один!" Нет, не убили. Не дал я в него стрелять, такогохрабреца грех убивать. Ушел не оглядываясь, как король. Я люблю слушать Лабусова. На первый взгляд рассказчик он бесхитростный,но послушаешь его с часок -- и клянешь себя за то, что не научилсястенографии. О себе он не очень любит рассказывать, и я жалею об этом,потому что Лабусов один из самых опытных и уважаемых в Черском летчиков,"летчик божьей милостью", как говорят его друзья. Я много, хотя и меньше,чем хотелось, летал с ним, и даже мне, неискушенному человеку, бросалась вглаза легкость, даже изящество, с которым Лабусов поднимает в воздух самолети совершает посадку. Игорь Прокопыч всегда приземляется так, словно самолетнагружен хрустальными вазами. Он терпеть не может лихачества и не прощаетподчиненным, если они не добирают в баки бензин, чтобы побольше загрузитьсамолет и быстрее выполнить план перевозок. Ему не раз приходилось"дотягивать" на одном моторе, выбираться из циклонов, которые трясли самолеткак яблоню, и он знает, что холодный расчет и стальные нервы куда лучшиепомощники пилоту, чем безудержная, но слепая храбрость. Поэтому Лабусову подуше такие бытующие у летчиков афоризмы, как "не оставляй любовь настарость, а торможение -- на конец полосы", или: "Лишний метр полосы --лишний год в Аэрофлоте". От его мощной фигуры, от широкого и обветренного, с глубокими морщинамина лбу лица веет силой и уверенностью в себе. Это первое, чем привлекает ксебе Лабусов, -- сила ума, характера, могучих рук. Когда я с нимпознакомился ближе, то понял, что Игорь Прокопыч из тех людей, которых несогнут ни люди, ни обстоятельства. Всегда спокойный и в меру ироничный, онсловно распространяет вокруг себя спокойствие и иронию, и при нем как-тонеудобно жаловаться натрудности, не потому, что Лабусов тебя не поймет, апотому, что внутренне он улыбнется, тактично посочувствует, как сильныйчеловек слабому, и расскажет случай, казалось бы, не имеющий отношения ктеме, но делающий твои жалобы смехотворными и мелкими. Скажем, о пилотеПО-2, который вдвоем с пассажиром совершил в тайге вынужденную посадку имесяц тащил на себе обессилевшего спутника, который умолял пристрелить его.Увы, я так и не узнал фамилию этого летчика. Кстати, если бы на земле Лабусов вел себя так же мудро и осмотрительно,как в воздухе, нынешняя должность наверняка была бы для него пройденнымэтапом. Но Игорь Прокопыч, которого так уважают подчиненные, удивительно неумеет ладить с начальством. Вместо того чтобы поддакнуть или, на худойконец, промолчать, он поступает совсем наоборот, совершенно не желаясчитаться с вечной как мир истиной, что кремовый торт начальство любитбольше, чем горькие пилюли. Только нынешний руководитель летного коллективаумел увидеть в строптивом подчиненном отличного организатора, и на тридцатьвосьмом году жизни Лабусов из рядовых пилотов стал командиром, о чем никтоне жалеет, кроме жены Людмилы Петровны, потому что -- боже, где логика? --командир подразделения получает зарплату значительно меньшую, чем рядовойлетчик. Сидя в жарко натопленной комнате летной гостиницы, мы допоздна говорилио жизни полярных летчиков, об их нелегком труде, об их радостях и печалях. А потом, когда все уснули, я долго лежал и думал о том, каким наивным икнижным было мое представление о летчиках. Впрочем, не только я в этомвиноват. Газеты и кинофильмы долгими годами приучали нас к тому, что жизньлетчиков -- сплошные подвиги, рекорды, рукоплескания и награды. Дажетрагедии летчиков были необыкновенно красивы. Как бездумная птичка, мывидели в куске стекла только блеск, не замечая острых граней, о которыеможно до крови исцарапаться. В войну мы узнали, что летчики не толькополучают ордена и звездочки, но и горят заживо в разбитых машинах, аЭкзюпери и Галлай, с которыми мы познакомились совсем недавно, показали,каким терпким потом пропитаны рабочие комбинезоны пилотов. Теперь, когдаавиация из области гонки за рекордами и сенсаций перешла на извозчичьюработу, восторги достаются космосу и на летчиков, наконец, начали смотретьбез розовых очков. Когда-нибудь и уставшие от славы космонавты вздохнутсвободнее, но пока они только могут завидовать летчикам, которые ужедобились того, что в них видят просто людей, а не людей из легенды. Когда сидишь в уютном салоне ТУ-104, жизнь летчиков кажется милой иприятной. Элегантная стюардесса представляет командира корабля, и пилоты ввыглаженных костюмах проходят в таинственную рубку. Но пассажиры воздушныхлайнеров могут составить себе такое же точно представление о труде летчиков,как больной, находящийся под общим наркозом, о действиях хирурга,производящего операцию. Нужно съесть с летчиками хотя бы фунт соли, чтобы понять, что они --рабочие, вкладывающие в свой труд столько же физической и нервной энергии,сколько представители других, куда менее возвышенных профессий.

ОДИССЕЯ НА ЧУКОТКЕ

На мысе Шмидта мне чудовищно повезло: я встретил настоящего полярноговолка. Я познакомился с ним в автобусе, который курсирует по полярномупоселку, и благословил свою удачу. Моего нового знакомого зовут Сашей, и онработает техником. Саша, человек с мужественным лицом и отчаянно-веселымиглазами, покорил меня бесстрашием, бесшабашной удалью и рассказами обохотничьих приключениях. Он убил уже двух медведей, четырех моржей, дведюжины песцов и несчетное количество куропаток. Я даже заикался от уважения,говоря с ним. Я просто не понимал, как это такой человек, как Саша,снисходит до беседы со мной, Саша, в одном мизинце которого мужественностибольше, чем у целой сотни корреспондентов! Узнав, что я собираюсь вскоре наостров Врангеля, Саша тут же вызвался меня сопровождать, чтобы научитьставить капканы на песца. Но окончательно покорил он меня тем, что предложилсегодня же ночью выследить медведя. Оказывается, это очень просто: нужновыйти к морю, открыть банку тушенки, подогреть ее, и голодный медведьприбежит на запах. И тогда можно решать: оставить зверя в живых или спуститьс него шкуру. "Посмотрим, как будет себя вести", -- сурово закончил Саша. Когда мы подходили к его дому, я споткнулся о прикрытые снегом серыекамни и в сердцах пнул их ногой. Саша улыбнулся. -- Бедный мамонт, -- сказал он с гамлетовской грустинкой, -- мог ли онпредполагать, что его, владыку первобытного мира, будут так третировать... Я остолбенел. Богохульник! Я кощунственно ударил ногой позвонокмамонта! Но Саша успокоил меня. Оказывается, мыс Шмидта усеян костямимамонтов, и некоторые, наиболее транспортабельные кости Саша обещалподготовить к моему возвращению. Ну и везучий же я, черт возьми! До чего у меня отличный нюх наинтересных людей, высокий корреспондентский профессионализм! Я с нежностьюгладил страницы блокнота, заполненные Сашиными приключениями, и гордилсятем, что не зря проедаю суточные и квартирные. Гордился до тех пор, пока необнаружилось, что молочный теленок, доверчиво сосущий протянутый ему палец,-- доктор философских наук по сравнению со мной, битком набитымудостоверениями и дипломами корреспондентом. Долго, наверное, будут хохотатьна мысе Шмидта, слушая Сашин рассказ об осле, который, закручиваясь вспираль от восторга, строчил в блокнот несусветную чушь. Вот как опасно быть на Севере излишне доверчивым. На восток Чукотки ялетел в скверном настроении. Листочки с охотничьими приключениями, которыедолжны были дать как минимум печатный лист увлекательных рассказов, жгликарман. Я был противен самому себе: принять за матерого полярного водказеленого новичка, который не прожил на Севере и года! Я чувствовал себя какначинающий золотоискатель, который нашел самородок и кукарекал от избыткарадости до тех пор, пока ему популярно не объяснили, что это золото стоиттри копейки тонна в базарный день вместе с доставкой, Я сидел в самолете, доотказа загруженном негнущимися, как листы фанеры, мерзлыми оленьими шкурами,и мрачно думал о том, что я невезучий и бездарный. Ночь я не спал, не успелпозавтракать и замерз, как бездомный пес. К тому же сегодня было тринадцатоечисло, а на борту находилась женщина. И хотя члены экипажа с излишнейгорячностью доказывали друг другу, что они выше суеверий, второй пилотГродский и бортмеханик Новосельцев почему-то особенно тщательно осмотрелиприборы, радист Никифоров -- рацию, а штурман Бондарев трижды уточнялмаршрут. Я вспомнил одного знакомого капитана дальнего плавания, которыйдолжен был выйти в море тринадцатого. Он тоже был ни капельки не суеверен,но отчалил все-таки в ноль часов 5 минут четырнадцатого. Но особенно менядонимала наша единственная пассажирка. Алла Крайнева, экспедитор Чукотторга,сопровождавшая шкуры на торговую базу, оказалась на редкость словоохотливойособой. Летчики были заняты, и Алла вынуждена была удовлетворяться моимобществом, хотя оно устраивало ее частично, поскольку женщине не оченьльстит, когда у собеседника не закрывается рот от зевков. Тем не менее закаких-нибудь десять минут Алла израсходовала столько слов, сколько менеерасточительному человеку хватило бы на пару месяцев. С неистощимойизобретательностью она придумывала темы, перескакивала с одной на другую ивсячески давала понять, что моя постная физиономия и симуляция глухоты незаставят ее отказаться от святого права болтать без умолку. Я отвечал ейодносложными репликами, зевками и мысленными пожеланиями провалиться ко всемчертям. Ожегшись на "полярном волке", я вовсе не хотел тратить своедрагоценное время на светскую болтовню с тружеником торговли. Мог ли я,жалкий глупец, подозревать, что настоящие полярные волки иной раз носятюбки? -- Извините, -- прервал я, расстилая шубу на шкуры, -- но мне нужнопоспать, ночью не пришлось. -- Подумаешь, я тоже не спала, -- возразила Алла. -- Вечеромосвободилась поздно и семь километров домой оттопала, чтобы муж не злился. Втри часа ночи только добралась. Я печально улыбнулся. И это курносое существо хочет, чтобы остолопкорреспондент клюнул на пустую мормышку! Ночью, в пургу она "оттопала" семькилометров! Пусть рассказывает эти сказки ослу подоверчивее, меня уже намякине не проведешь. Командир корабля Денисенко обиделся за Крайневу. -- А вы попросите ее рассказать, как она из Ванкарема до Шмидтадобиралась, -- предложил он. -- Ведь Алла у нас Одиссей! Неужели не слышали? Сон как метлой вымело. -- Конечно, конечно, -- проворковал я, -- слышал краешком уха. Так какже это случилось? -- Ну вот еще, -- Алла поскучнела. -- Выбралась -- и слава богу. Историки дипломатии не устают петь дифирамбы Талейрану, который наВенском конгрессе проявил чудеса изворотливости, защищая интересыразгромленной Франции. Даже бальзаковский Вотрен, понимавший толк в людях,восторженно отозвался об этом угре в дипломатическом фраке, сделавшемневозможное. Но я полагаю, что тоже заслуживаю хотя бы скромной овации,потому что усилия, которые я приложил, чтобы выжать из потерявшей дар речиАллы ее одиссею, заслуживают этого знака внимания. Я мобилизовал все своекрасноречие, неизрасходованные запасы лести, изысканные комплименты, взывалк лучшим чувствам, и Алла, поначалу ошеломленная внезапной переменой нашихролей, понемногу пришла в себя. Московские, киевские и саратовские экспедиторы! Вы, бродяги торговли,пилигримы оптовых складов, рекламные миссионеры, развозящие товары в своих"пикапах" и по ночам мирно спящие в домашних и гостиничных постелях!Послушайте рассказ о том, как работают ваши коллеги на Чукотке, и гордитесьтем, что даже в вашей прозаической профессии таятся возможности сказочныхприключений, достойных пера Джека Лондона. Как вам объяснить, что значит для Севера самолет? Сказать, что оннадежен, выгоден, удобен, -- это не сказать ничего. Сегодня, когда Чукоткастановится промышленной, когда ее население каждые несколько лет удваиваетсяи неизмеримо растет потребность в товарах, а горы, пурга и тундра остаютсятакими же, какими были до нашей эры, самолет не просто самое быстрое, аединственное современное средство передвижения. И на Чукотке к немуотносятся, как к трамваю: так же лезут в него без очереди и ругаются, когдаон опаздывает. Только масштабы, другие. Уж если самолет опаздывает, то не надесять-двадцать минут, а на неделю, на месяц, потому что погода на Чукотке-- это обычно непого