Штрихи к портрету владимира панова

Характер человека раскрывается в кульминационные минуты жизни, когда еюпоставлен вопрос: "Быть или не быть?" В эти минуты вдруг обнаруживается, что мы почти ничего о человеке незнали: кульминация может превратить тихого и скромного парня в героя, азадиру и грубияна -- в трусливого зайца. Мгновение, чреватое взрывом, освещает человека, как прожектор, от лучакоторого скрыться невозможно. На раздумье дается одна секунда, взвешиватьвсе "за" и "против" времени нет, и решение нужно принимать не только умом,но всем своим подспудным опытом, своим отношением к жизни. Когда в разговоре с ребятами упоминалось имя Панова, мне с удивительнымпостоянством задавали один и тот же вопрос: -- А вам не рассказывали, как он заставлял нас давиться чаем? Эту историю я слышал несколько раз. А вдруг дополнительные подробности? -- Нет, не рассказывали. -- Дело было так... Февраль, полярная ночь. Ребята сидели в кают-компании, пили чай и веливечный спор о том, какую кинокартину сейчас запустить -- "Берегисьавтомобиля" или "Тридцать три". И ту и другую смотрели уже раз по десять, адежурный по лагерю, имевший диктаторские права, колебался. И вдруг в кают-компанию позвонил метеоролог Георгий Кизино: под егодомиком только что прошла трещина, ее ширина уже сантиметров двадцать, и онапродолжает расширяться! Все вскочили со своих мест и ринулись к дверям. -- Побежали вытаскивать оборудование! -- крикнул кто-то. -- Вещи! -- Быстрее, по дороге шубу наденешь! И в этот момент, когда разгоряченные опасностью ребята готовы быливысыпать на улицу, послышался тихий голос Панова: -- Чай остынет. Садитесь за стол, будем допивать чай. Эти слова были столь неожиданны, что все остановились. -- Какой там, к черту, чай? -- не выдержал кто-то. -- Все за стол, -- тем же ровным голосом повторил начальник станции. --Нужно допить чай. И так он это сказал, что все поняли: самое главное сейчас -- это допитьчай. Все остальное тоже важно, но не так, как чай. Трепеща от возбуждения,ребята уселись за стол. Несколько секунд все молча давились чаем. -- Ну вот и хорошо, -- поставив на стол пустую кружку, сказал Панов, --Павел Андреевич, заводите трактор и гоните его к трещине. Васильев,перебрось ближе к лагерю клипербот и аварийное оборудование, пока трещина неразошлась. Вы четверо с аварийным инструментом идите к домику, откапывайтетрос и цепляйте его к трактору. Сразу же после этого будем по необходимостивыносить оборудование. Всем аэрологам идти к себе -- нечего устраивать утрещины толчею. Разрешаю приступить к работе. Стихия вместо организации -- самый опасный враг полярников -- былапредотвращена. Через пятнадцать минут домик был готов к эвакуации. Возленего остались лишь аварийная команда и начальник -- трещину могло развести влюбую минуту, и единственным средством борьбы с ней было угадать еенамерения. К счастью, трещина не расширилась, за ночь ее засыпало снегом,снег полили водичкой, и к утру она подмерзла. Теперь следы этой зловещейтрещины непосвященный даже не различит, их почти не осталось. А рассказ оначальнике станции, который заставил людей давиться чаем в тот момент, когдапо лагерю шла трещина, остался и, наверное, войдет в полярный фольклор.Потому что это и есть подлинное, без игры на публику, высшее самообладание,в котором Проявляется величие характера, то волевое решение, которое можетпринять только сильный, уравновешенный и сознающий высокую ответственностьчеловек. Если бы я сочинял роман, то в этом эпизоде усмотрел бы ключ к образуПанова. Но я пишу полярные были, а с начальником станции мне удавалосьобщаться значительно реже, чем хотелось -- мне, разумеется, а не начальнику.Я уже говорил, что Владимир Васильевич спал лишь по нескольку часов в сутки:готовил научный отчет, сдавал дела своему преемнику Льву ВалерьяновичуБулатову, утрясал разные мелочи -- самые хищные расхитители времени. К томуже после первого прохладного приема, верный тактике никому не навязыватьсвое общество, я сам сторонился начальника. Потом мы сблизились. Началось сослучайных встреч за едой, их продолжили запланированные разговоры в домикеи, наконец, памятный поход на торосы. Вначале Панов показался мне угрюмым и замкнутым; лишь позднее я понял,что это внешнее проявление огромной физической и нервной усталости,накопленной за год тяжелого дрейфа. Ему еще нет сорока, но жесткиймальчишеский чуб пробит сединой; узкие черные глаза смотрят остро и в упор,как бы вопрошая: "Что ты есть за человек?" -- а широкие, твердые скулыговорят о сильном и упрямом характере. За Полярным кругом Панов провел околопятнадцати лет, повидал людей в разных ситуациях и поэтому не спешит даватьхарактеристики тем, кого не видел в деле. По образованию Владимир Васильевичокеанолог, его диссертация "Термика моря" заслужила в научных кругах высокуюоценку. Он любит свою науку -- творческий сплав физики, химии, математики ибиологии -- и уверен в ее большом будущем. В Ленинграде у него растут дведевочки, младшей шесть, старшей двенадцать лет; он вспоминает о них снежностью и как-то не может еще поверить, что недели через три их увидит. Самый большой и интересный разговор произошел у нас при такихобстоятельствах. Панов неожиданно предложил мне пойти с ним на обход лагеря-- это часа на два, вдоль торосов: посмотреть, как держатся старые трещины,не появились ли новые. Едва успел я задрать нос от такой чести, как Пановобъяснил, что по инструкции на торосы никто не имеет права ходить один, авсе ребята сейчас заняты. Пошли. Панов предложил мне держаться рядом -- малоли что может случиться. Я вспомнил рассказ радиста Яши Баранова и готов былдаже взять начальника под руку. А история эта призошла на станции "Северныйполюс-7". Туда прилетел корреспондент газеты "Труд", которому для приданияочерку полярного колорита обязательно нужно было своими глазами увидетьтрещину. Он уговорил начальника станции Ведерникова взять его на обход.Полярная ночь еще не кончилась, было темно. Начальник станции шел впереди,прощупывал лед фонариком, и вдруг какое-то предчувствие заставило егообернуться. Корреспондент исчез, словно растворился в воздухе. Ведерниковзаметался, бросился назад и наконец нащупал лучом фонарика торчащий изтрещины капюшон. Ведерников ухватился за него и вытащил корреспондента,который не только своими глазами увидел, но и ощутил, что такое трещина надрейфующей льдине. Мы прошли мимо ближних к лагерю торосов, образовавшихся на местетрещины, из-за которой станция осталась без посадочной полосы. А вот и ееоставшийся кусок: на нем сиротливо чернели обломки АН-2, отлетавшего свое...Мы заговорили о полярных опасностях. Панов нисколько не преуменьшалпостоянной угрозы, под которой находятся жизнь и спокойствие обитателейльдины, но, во его твердому убеждению, никакая профессия по обилиюопасностей не может сравниться с работой полярных летчиков. -- Мы всего насмотрелись, -- рассказывал Панов, -- но летчиками нельзяне восхищаться. Летом произошел такой случай. Погода была неустойчивой, тоясной, то наплывал туман, а самолеты летели один за другим. Через несколькоминут должен был появиться ИЛ-14 -- фамилию командира называть не стоит, ато еще Марк Иванович Шевелев ему всыплет. Слышим гул моторов, но над нами --туман! Когда самолет разворачивался -- пилот видел лагерь, заходил напосадку -- полоса оказывалась в тумане. На седьмом развороте полоса частичнопрояснилась, но соотношение высоты и посадочной скорости было такое, чтокоснуться полосы удалось в самом ее конце, в ста метрах от торосов. Мы всеотвернулись -- думали, конец ребятам. Нет, буквально над торосами командирухитрился взмыть в воздух! На восьмой раз все-таки сел удачно, но экипаж изсамолета вышел шатаясь. Кроме командира: тот очень гордился, что сумелпосадить машину, играя со смертью в кошки-мышки... Владимир Васильевич рассказал, как на голой льдине создавалась станция,как первые -- Кизино, Баранов, Чичигин, Цветков и сам Панов -- на рукахпереносили через первую трещину восемь тонн груза, как ставили домики и жилив них вповалку -- по семь человек на одиннадцати квадратных метрах, каксобирали трактор, без которого сейчас никто не представляет себе жизнь нальдине, как сооружали полосу. Эта работа была наиболее трудоемкой. Наединственной пригодной для полосы площадке летом от таяния льда и снегаобразовались пресноводные озера -- да, пресноводные, так как соль измноголетнего льда уходит вниз. Ребята придумали такой способ: подъезжали натракторе к торосу, обрывали его тросом, цепляли и тащили в озеро. Черезнекоторое время озеро, начиненное торосами, замерзало, и трактор гулял понему, создавая ледовую крошку. Потом по озеру протягивали волокушу,нагруженную бочками, и разравнивали поверхность. Получалась отличная полоса. До этого разговора с Пановым я не сомневался в том, что Арктика --единственное, не считая Антарктики, место на земном шаре, где не нужныхолодильники. Поэтому, когда Панов сказал о том, что летом на льдине хранитьмясо негде, я не поверил своим ушам. -- Что негде хранить? -- переспросил я. -- Мясо. -- Позвольте, но вы сказали, что летом на станции бывает пятнадцатьградусов мороза. -- У вас цепкая память, -- похвалил Панов. -- Действительно, сказал. -- И негде хранить мясо? -- Увы, негде. Я затребовал объяснений. Они были даны, простые и убедительные,подкрепленные ироническими ссылками на школьный учебник физики. В полярныйдень солнце светит круглые сутки, и прилегающие к полюсу районы поколичеству солнечного тепла находятся в одной категории снабжения с Ялтой. Илишь то обстоятельство, что лучи отражаются от белой поверхности, мешаетустроить на льдине санаторий мирового класса: ведь воздух прогреваетсяглавным образом от поверхности земли и находящихся на ней предметов. Еслимясо закопать в лед, забросать снегом -- солнце все равно до него доберется;строить ледник -- дорого: нужны бревна, земля, пенопласт, к тому же вечнаяопасность трещины... Вот и получается, что проблема хранения мяса в Арктикерешения пока не имеет -- смешной парадокс, который ни разу не вызва улыбкини у Степана Ивановича, ни у посетителей кают-компании, вынужденных летомсидеть на консервах или, в лучшем случае, на солонине. В сопровождении собак мы подошли к торосам -- Жулька и Пузо никогда непозволяют, чтобы легкомысленные люди уходили далеко от лагеря одни. А вдругмедведь? Разве люди с их жалким обонянием засекут его на расстоянии? Лаятьони не умеют, бегают -- просто смех разбирает; без собаки, одним словом,человек с его карабином-хлопушкой -- легкая добыча для умного медведя.Человек с собакой -- вот что звучит гордо. Торосами можно любоваться, как произведением искусства, хотя фактическиони -- результат разрушения, столкновения льдин, наползающих одна на другую.Разве горы и долины, изумительные по красоте скалы и заливы не созданыразрушительной игрой природы? Разве они не результат столкновения стихий?Необыкновенно разнообразные по форме причудливые монументы пятиметровойвысоты, в которых воображение видит то готового к прыжку медведя, топадающую башню, опоясали лагерь. Грани одного тороса сверкали на солнце,точно были усыпаны драгоценными камнями. Массивный, с почти правильнойкруглой верхушкой, он навевал какие-то мучительные ассоциации. -- "Шапка Мономаха", -- сказал Панов. -- Так мы его назвали. Я кощунственно залез на "шапку"-- на то место, где должен находитьсясамый крупный алмаз, -- и Панов меня сфотографировал. Ребята, которые виделиэтот снимок, говорили, что никогда еще "Шапка Мономаха" не выглядела такэффектно. Теперь, конечно, она смотрится не так -- но не мог же я на нейторчать до бесконечности. Мы пошли вдоль торосов, любуясь застругами -- рисунками ветра назатвердевшем снегу, остроконечными, похожими на реактивные самолеты. По путиВладимир Васильевич показывал мне бывшие трещины: у этих -- все в прошлом,они сварены Арктикой по методу академика Патона; а вот на этих -- лед впупырышках, в узорчатых цветах -- значит, он свежий, становиться на негоопасно. На одной дрейфующей станции трактор заглох как раз на бывшейтрещине, не успевшей как следует затвердеть. Механик соскочил, чтобыпосоветоваться с товарищами, и в то же мгновенье трактор начал медленнопогружаться в расползающуюся трещину. Едва друзья успели поздравить механикасо вторым рождением, как льды, сделав свое гнусное дело и поглотив добычу,снова сошлись как ни в чем не бывало. Панов говорил, что все произошло какво сне: несколько секунд назад здесь стоял трактор, реальный трактор,осязаемый на ощупь, и вдруг он испарился... -- А на этом месте, -- начальник указал на свежую трещину, -- несколькодней назад плескалась вода. Он осторожно перешел через бывшую трещину. Я хотел было пойти вслед заним, но Владимир Васильевич меня остановил: у самой кромки из-под его ногпоказалась вода, ледок на трещине был сырой, как свежая каша. Недавно мы встретились с Пановым в Москве и весело вспоминали этотслучай: таким он показался нам забавным. Мы просто хохотали -- сидя надиване в теплой квартире. Но тогда, насколько я могу припомнить, никто изнас от хохота не надрывался. Лед треснул, и Панов по плечи оказался в воде. Смешно? Согласен, еслипод вами уличная лужа, а не трехкилометровый слой ледяной воды океана(температура которой, к сведению, была минус один и восемь десятых градуса).Во избежание кривотолков сразу же замечу: никто из нас не рвал на себеволосы и не бросался звонить по телефону. Более того, то, что сделалпострадавший, показалось мне лежащим за пределами здравого смысла: вместотого чтобы без всяких предварительных условий принять братскую помощь, Пановчуть оттолкнулся от края трещины, развел руки, чтобы барахтаньем нерасширить полынью, -- и улыбнулся. Потом-то я понял, что своей улыбкойВладимир Васильевич приводил меня в чувство, но тогда я решил, что началасьгаллюцинация. -- Руку! -- заорал я чужим голосом, лежа на краю. -- Руку, черт возьми! -- Спокойно, -- произнес Панов, балансируя в воде, -- отодвиньтесьчуточку подальше. Вот так. Теперь давайте. Он крепко взял меня за руку, подмигнул и осторожно выбрался на льдину.Я засуетился, начал было снимать шубу, но Панов сделал отрицательный жест:"Теперь-то понимаете, почему мы носим кожаные костюмы?" Отказался он и отунтов: вылил из сапог воду, выкрутил портянки, отряхнулся, надел моиперчатки -- и начался такой кросс на один километр по пересеченнойместности, что к финишу оба спортсмена оказались совершенно одинаковомокрыми. Во всяком случае, человек, не бывший на месте происшествия, мог бызапросто перепутать пострадавшего. Придя в домик, я переоделся и с грехом пополам вполз на верхние нары ствердой уверенностью, что никакая сила в мире не поднимет меня до утра. Ноне тут-то было! Минут пять неземного блаженства -- и вдруг телефонныйзвонок. Трубку снял доктор Лукачев. -- Вас требуют к начальнику, -- сообщил он. -- Что сказать? Я слабо простонал. -- Не реагирует, -- весело доложил трубке доктор. -- Нет, с виду живой,сейчас проверим... Будет исполнено! -- Доктор положил трубку. -- Ведено доставить на носилках, -- ухмыльнулся он. -- Приказ! Кое-как я доковылял до резиденции Панова -- самого захудалого настанции домишка без тамбура. За столом сидели начальник экспедиции"Север-19" Николай Иванович Тябин, Туюров, Булатов и Панов. Впервые я увиделВладимира Васильевича столь разговорчивым и веселым -- может, я ошибся и неон только что искупался в Ледовитом океане? Мы выпили за мужество исамообладание Панова, за удачу и, как принято в таких случаях, сталинаперебой приводить примеры из личной практики. Николай Иванович рассказал отом, как в Антарктике выбирался из сорокаметровой пропасти, а Туюров поведалисторию о ночной осенней рыбалке, когда они с приятелем перевернули лодку насередине большого озера и лишь благодаря случайному рыбаку отделаласьбронхитами. В заключение отмечу, что Панов всего несколько дней вынужден былприбегать к помощи носового платка. Хорошая штука -- кросс, да еще бутылкаконьяка, поставившая на происшествии закономерную и приятную точку.

ОДНА МИНУТА НА ЭКРАНЕ

Люди всегда любили заглядывать в прошлое -- особенно тогда, когдахотели переделать настоящее. Правда, сведения, которые мы черпаем изистории, бывают несколько противоречивы из-за скудости материала: одно деловосстановить по челюсти облик ископаемого животного, как это сделал Кювье, исовсем другое -- по хребту вождя воссоздать историю его народа. Поэтомуистория, особенно до нового времени, похожа на весьма жидкий бульон, гдевместо воды -- воображение ученого, а одинокие блестки жира -- крупицыдовольно-таки сомнительного фактического материала. Мы до сих пор даже незнаем, жил ли в действительности человек, ставший прототипом образа Христа,несмотря на несомненные свидетельства четырех апостолов и одной тысячимонастырей, раздобывших тонну гвоздей со святого креста на Голгофе.Последнее доказательство подлинности Христа, предъявленное в романеБулгакова, очень убеждает, хотя кое-кого смущает тот факт, что единственныйоставшийся в живых свидетель, господин Воланд, -- лицо с подмоченнойрепутацией. Другое дело -- если бы в те времена было кино. Сколько спорных вопросовразрешилось бы в одну минуту, сколько бы развеялось легенд! Быть может,оказалось бы, что в битве при Каннах римское войско растоптали неГаннибаловы слоны, а стадо взбешенных коров; что Цезарь скончался не отножевых ран, а от слишком плотного ужина и что Понтий Пилат не кривил душой,когда во время долгой беседы об Иудее на вопрос друга, не помнит ли онтакого проповедника -- Иисуса из Назареи, надолго задумался и чистосердечнопризнался: "Иисус из Назареи? Нет, не помню" (свидетельство Анатоля Франса). Нашим потомкам будет проще: воссоздавая историю двадцатого века, онипросмотрят киноленты. Наверное, они улыбнутся, увидев первобытные автомобилис бензиновыми двигателями, замрут от восторга, когда по экрану пробежитдавно исчезнувшее животное (дворняжка), и будут долго спорить, зачем этистранные предки резали, давили и сжигали друг друга, в то время как их жевеликий поэт утверждал, что "под небом место есть для всех"? Но хотя потомкам будет проще, посочувствуем им: многого они не увидят.Например, как на станции "Северный полюс-15" снимались эпизоды, занявшиеодну минуту на экране. Как человек, тесно связанный с кинематографом (я хожу в кино тридцатьлет и за эти годы вложил в него уйму денег), я не уставал восхищатьсястойкостью съемочной группы, ее железной выдержкой и нечеловеческойтрудоспособностью. Я, пожалуй, еще не видел своими глазами, чтобы люди вкладывали стольогромное количество труда, заранее зная, как невелика будет отдача.Подвижники и великомученики, упрямые фанатики и стоики -- какими толькоэпитетами я мысленно не награждал эту троицу! Борис Белоусов, астроном из новой смены, рассказывал, что на станции"СП-8" одному кинооператору до зарезу нужен был в кадре медведь. Зверьпоявился ночью, и разбуженный оператор бросился с камерой из палатки...босиком по снегу, почти раздетый. А другой оператор тоже снимал, но немедведя, а своего полуголого коллегу. Вот это -- настоящий кадр! Будь у меня кинокамера, я заснял бы фильм о том, как снимался фильм. Закачество изображения не ручаюсь, но в одном совершенно убежден: демонстрациямоего фильма раза в два бы уменьшила конкурс среди поступающих в институткинематографии, которые зачастую представляют себе будущую жизнь в видековровой дорожки, бегущей от Каннского фестиваля к Венецианскому. А фильм -- точнее, одна его минута -- снимался так. Сначала было слово-- энергичное слово в адрес кинокамеры, которая замерзла. Ее затащили вдомик, разобрали и прочистили ей мозги керосином. Камера заработала. Потом было второе слово -- столь же эмоциональное, но уже в адрескинопленки, которая от холода потеряла эластичность и стала трескаться.Кое-как вышли из положения и бодро отправились на полосу -- сейчас должнабыло садиться "Аннушка". Генералов надел на плечи металлическую упряжь, посадил на нее камеру инаправил объектив в небо. "Аннушка" пошла на посадку, но не успел Генераловспустить пленку с привязи, как подошел Туюров и с лирической грустьюсообщил, что замерз объектив. Все трое киношников синхронно изложилиобъективу все, что они думают о его прошлом, настоящем и будущем, но загулом мотора я, к сожалению, кое-чего не уловил. Пришлось батареи, штативы икамеры тащить обратно в домик. Когда в объективе проснулась совесть, мы вновь пошли на полосу снимать,как "Аннушка" отрывается от льдины и нашего коллектива. Кадр былвеликолепный: от винта несся снежный вихрь, Саша Лаптев помахивал из окнарукой. Генералов нажал на спуск, но из камеры вместо привычного стрекотаньявырвалось какое-то старческое покашливанье, которое привело киношников всостояние тихого бешенства. Снова побежали в домик. Генералов грел камеру у себя на груди, гладил,ласкал, извинялся за разные слова в ее адрес и даже трогательно чмокнулгубами. Отогрели камеру. Еще раз проверили объектив. Вновь отправились наполосу -- встречать возвращающуюся с подскока "Аннушку". До последней минутыкамера грелась под шубой, а объектив Генералов положил себе на грудь -- наобласть сердца. Если бы "Аннушка" появилась одна -- быть бы ей накинопленке, ей бы просто деваться было некуда. Но она появилась вместе стуманом. Бьюсь об заклад, что ни один туман на земном шаре не был встречентаким взрывом проклятий. И так -- каждый день. Пошли снимать, как аэрологи запускают зонд, новетер рванул шар в сторону солнца. Специально запустили второй шар, но онлопнул. На третьем -- села батарея. Метеоролог сниматься не захотел -- неуспел побриться, и вообще он, дескать, не Софи Лорен. Панов и Булатов готовыбыли отсняться, но не сейчас, а как-нибудь потом. "Лучше всего в Ленинградес семьей, в воскресный день", -- трогательно сказал Панов. Кто-то заявил,что на экране он уже побывал и больше его туда калачом не заманишь: невестасмот- рела этот киножурнал и написала, что ей теперь все сочувствуют, потомучто ее жених похож на разбойника с большой дороги. И лишь Анатолий Васильев, широкая душа, вошел в отчаянное положениекиношников и предоставил себя в их распоряжение. Я присутствовал при съемкеи получил большое удовольствие. Крохотная палатка гидролога, о которой я уже рассказывал, превратиласьв студию. Нетипичную дырку вверху Анатолий прикрыл простыней, сгреб с полаокурки и прочий мусор. Затем Анатолий, свежевыбритый, по возможностипричесанный, в элегантных узконосых унтах, приготовил вертушку к спуску влунку. Начались драматические поиски ракурса. Игорь Куляко включил кварцевуюлампу (температура поверхности больше трехсот градусов), и в палатке сразустало невыносимо жарко. Все сбросили шубы. Генералов улегся на пол,изогнулся всем телом вокруг лунки и направил камеру на Анатолия, которыйторжественно застыл, как посол перед вручением верительных грамот. -- Улыбайся! -- заорал Генералов, с трудом держа камеру. -- Да не так,словно у тебя кошелек вытащили! Виталий, покажи ему, как нужно улыбаться! Туюров зачем-то прокашлялся и улыбнулся открытой, мужественной улыбкой.Затем стер ее с лица и сурово сказал: -- Вот так, понял? Пока Анатолий подбирал нужную улыбку. Генералов устал. Когда онотдохнул, обнаружилось, что Анатолий куда-то подевал отрепетированную улыбкуи теперь на его лице систематически появляется странная гримаса, чем-топохожая на нервный тик. В конце концов потерянная улыбка нашлась, иГенералов снова змеей обвился вокруг лунки. -- Опускай! -- прохрипел он. Анатолий от избытка усердия опустил вертушку с такой энергией, что вовсе стороны полетели брызги. Пришлось протирать объектив. К этому времениГенералов решил, что гидролога выгоднее снимать в другом ракурсе. Теперь ужевокруг лунки обвился Куляко со своей лампой, а Генералов стрекотал из угла.Но в самый ответственный момент оператору неудержимо захотелось чихнуть --он несколько дней назад схватил насморк. Съемка была прервана. Генераловчихнул и хотел было продолжить работу, но Куляко заявил, что лампа должнаостыть. Пока лампа остывала, Анатолий вспомнил, что ему необходимо на часокотлучиться. Пять минут его льстивыми голосами уговаривали остаться.Уговорили. -- Опускай вертушку! Анатолий сделал зверское лицо -- лебедку заело. Пока приводили ее впорядок, перегрелась лампа. Остыла лампа -- вспотел объектив. Отошелобъектив, начали снимать -- в палатку с жизнерадостным "Привет, ребята!"вполз аэролог. Выставили аэролога -- чуть не рухнул в лунку Туюров: елеудержали за штаны. Наконец все успокоилось, нашли идеальный ракурс, Анатолийулыбнулся так, что сам Феллини немедленно заключил бы с ним контракт --камера выпустила короткую очередь и заглохла. Кончилась пленка. Зато на следующий день -- 15 апреля -- киношники взяли полный реванш.Пятнадцатого числа каждого месяца празднуется День станции, к которомуприурочиваются -- в целях экономии времени и шампанского -- все днирождения, выпавшие на данный месяц. Но пятнадцатое апреля прошло особенноторжественно: станции "Северный полюс-15" исполнился ровно один год. В этотдень Панов уступал свой трон и полномочия новому начальнику, Льву Булатову. И вот у мачты, над которой развевается флаг, собрались старики --убеленные сединами ветераны станции, продрейфовавшие вместе с ней 365 дней.Большинству ветеранов нет еще и тридцати, и поэтому в ожидании началацеремонии они ведут себя недостаточно солидно: демонстрируют приемы самбо,борются и натравливают друг на друга Жульку и Пузо, которые, в восторге отвсеобщего внимания, превратились в игривых щенков. Собрались все: дажеСтепан Иванович покинул камбуз -- "на десять минут, не больше, обещаете?". -- Начинайте! -- слабым мановением руки Генералов разрешает церемонию. Под приветственные крики Панов и Булатов спускают и поднимают флаг,обнимаются. Старики бьют друг друга по плечам, жмут руки, целуются. Хорошаяминута! Даже завидно. -- Будем делать дубль, -- сухо говорит Генералов. -- Еще большеоживления! -- Ладно, давай еще разок обнимемся, -- предлагает покладистый Булатов,и начальники обхватывают друг друга медвежьей хваткой. Скорчившись на снегу, Генералов обстреливает церемонию пулеметнымиочередями. Новички завистливо смотрят со стороны. Им еще до такой церемониидрейфовать целый год... А вечером снимали пургу, которая внезапно, как бандитская шайка,налетела на станцию. Пробираясь чуть ли не ползком, проваливаясь по пояс вснег, ребята снимали уникальные кадры: пургу на льдине. Капризную камеру сног до головы обмотали байкой, своими телами защищали ее от пронизывающеговетра, каждые пять минут убегали греться в домик и все-таки запрятали пургув кассету с отснятой пленкой. Вот так. За месяц они добрых пятьдесят разпогрузят и выгрузят свои полтонны, похудеют, оборвутся, устанут как черти, априлетят домой -- окажется, что этот кадр не получился, тот -- немонтируется, а здесь пленка треснула... Будет морщиться режиссер,капризничать монтажер, а бухгалтер, покачав многодумной головой, проворчит:"Столько командировочных -- и всего одна минута на экране?" Но вы-то теперь все знаете, разъясните ему, что такое одна минута наэкране.