Главное в творческом процессе

Я уже писал, что застал на Диксоне земляков-киношников. Их было трое:кинооператор Николай Генералов, директор картины Виталий Туюров и ассистентИгорь Куляко. К моему удовольствию, оказалось, что Морозов еще в Москве былназначен ангелом-хранителем этой съемочной группы, а раз она летит на полюс,то и я могу погреться под теплым крылышком Дмитрия Николаевича. В ожиданиипогоды -- на Диксоне, как и положено в этой аэродинамической трубе, былапурга -- мы сидели в хорошо натопленном номере летной гостиницы и беседовалина умные темы. Киношники прилетели на Север снимать фрагменты для документальногофильма о нашей стране. В этом фильме наряду со всем прочим желательноотобразить "Ургу" медведей, героику быта и ростки нового. -- Чтоб за душу хватало, -- мечтательно сказал Туюров. Я предположил, что за душу, безусловно, будут хватать эпизоды охотызнаменитого егеря Шакина на медвежат, а посему нужно срочно лететь на островВрангеля. Если же Шакин медвежат уже отловил, можно будет заснять егорассказ о том, как он это сделал. Кроме того, на острове можно снять оленей,Сережу Чернышева и ту гору, с которой я скатился вниз во время пурги.Отлично будут выглядеть на экране также бухта Провидения, залив Креста,закрытый на замок буфет на мысе Шмидта и бивень мамонта, который висит настене в моей квартире. В свою очередь, Дмитрий Николаевич посоветовалотснять кадры на мысе Челюскин, на Северной Земле, острове Котельном и... -- Вы нас не поняли, -- тактично сказал Генералов, -- мы сюда приехалине на три года, а на один месяц. А вы предлагаете нам программу именно натри года -- это если работать в две смены. -- Зачем тогда терять время? -- спросил Морозов. -- Начинайте сниматьздесь, на Диксоне. -- А пленка? -- тихо спросил Генералов. -- Что пленка? -- удивился Морозов. -- Поставим вопрос по-иному, -- сказал Генералов. -- Что, на вашвзгляд, главное в творческом процессе киносъемки? -- Увидеть кадр, осмыслить его, найти ракурс, -- перечислил Морозов. -- Главное -- это монтаж, -- припомнил я. -- Если есть что монтировать. -- Вы оба не правы, -- подытожил Генералов. -- Что главное в творческомпоиске, Виталий? -- Экономия материальных средств! -- отрапортовал Туюров. -- А кто главная фигура творческого процесса? -- тем же тоном продолжилГенералов. Здесь уже мы с Морозовым не сплоховали. -- Бухгалтер! -- Вижу, вы начали понимать специфику кино, -- похвалил Генералов. --Еще один правильный ответ -- и вас можно посвящать в рыцари. Ив Кусто насвой изумительный фильм о подводном мире израсходовал 120 тысяч метровпленки; из них в картине, купленной всеми странами, осталось менее двухтысяч. Как по-вашему, что Ив Кусто получил бы за этот фильм на нашей студии? -- Премию? -- робко предположил я, смутно сознавая, что говорю что-тоне то. -- Строгий выговор! -- хладнокровно сказал Генералов. -- Думаю, что сзанесением в личное дело. Потому что бухгалтерию меньше всего на светеволнует, сколько стран купят фильм и сколько дохода принесет он в конечномсчете. Зато ее весьма интересует, уложилась ли съемочная группа впрокрустову смету. Нам безумно хочется снять фильм, который, как тонкозаметил Виталий, хватает за душу. Но, увидев интересный кадр, мы триждыподумаем, стоит ли его снимать. А вдруг не хватит пленки на кадр еще болеевпечатляющий? Генералов, Туюров и Куляко обменялись грустными улыбками. Точно такуюже улыбку я видел на лице моего друга кинооператора, когда он вернулся сКамчатки: специальной пленки Володе дали в обрез, и он не смог заснять ночьюспасение экипажа погибающего в море судна. Зато телевидение сэкономиломинимум на десять рублей материальных ценностей. Чтобы поднять жизненный тонус собеседников, Дмитрий Николаевич перевелразговор на полярные темы. Он напомнил, что мы прилетели сюда не для того,чтобы критиковать бухгалтерию. Есть у нас и другие, тоже немаловажныезадачи: снимать фильм, писать очерки и прочее. А посему он предлагает дляначала выслушать нижеследующую историю. В 1948 году экипаж самолета, в который входил и штурман Морозов,получил спецзадание сесть точно на географическом полюсе. Можно себепредставить, сколько представителей прессы и кино, размахивая мандатами,ринулось к летному начальству! В ходе конкурентной борьбы корреспондентыпадали в обморок поодиночке и целыми группами. Наконец самолет взлетел, имеяна борту легендарного счастливчика -- кинооператора Владимира Фроленко.Легендарного потому, что он заснял... земную ось. А произошло это так. Сестьудалось точно на полюсе. Земная макушка выглядела на редрсть уныло: трещалильды, повсюду чернели широкие разводья -- на том самом месте, где, порасчету, скрещивались земные меридианы. -- Н-да, -- огорченно сказал Фроленко, -- поди докажи, что эти кадры яотснял не в низовьях Волги... -- А земная ось? -- один из летчиков пожал плечами. -- Разве это некадр? Фроленко взглянул на разводье -- и дрожащими руками навел объектив нанерпу, которая высунула из воды свою любопытную морду в той самой заветнойточке! И хотя "земная ось" быстро исчезла, кадр действительно получилсянеобыкновенный. Киношники слабо застонали. -- К сожалению, -- добавил Морозов, -- эта пленка была утеряна. Так чтоловите момент. Подхватив тему, Генералов рассказал о своем коллеге, который снималфильм у берегов Африки на рыболовном траулере. В штилевую погоду операторвытащил на палубу всю свою аппаратуру и приготовился к съемке. Раздаласькоманда: "Вира трал!", камера застрекотала, и в этот момент неожиданныйпорыв ветра сильно качнул траулер. О дальнейшей судьбе аппаратуры могли бымногое поведать глубоководные рыбы. Туюров рассказал о том, как его группа снимала отлов тигров вуссурийской тайге. Правда, тигры придерживались другого мнения: им казалось,что это именно они отлавливают охотников. В конце концов один полосатыйхищник пошел на компромисс и дал себя отловить -- наверняка из тщеславия:все-таки не каждому тигру выпадет честь играть главную роль в документальномфильме. Ребята мне понравились: крепкие, обветренные, уверенные в себе --настоящие кинобродяги. Генералов объехал полмира, он снимал Париж, Сахару,южные острова и таиландских женщин, которых отныне считает красивейшими вмире (я читал очерк одного таиландского писателя, который убежден, что самыепрекрасные женщины живут в Неаполе; американцы специально приезжают в Швециюжениться, а Стендаль считал, что нет никого прекраснее яванок. Все этоподтверждает тезис, что самые красивые женщины живут там, где нас нет). В два часа ночи в дверь постучали. -- Тут писатель, которому на полюс? -- Тут! -- заорал я чужим голосом. -- Тогда побыстрее, внизу ждет автобус. Я мгновенно натянул пудовые штаны, сунул ноги в унты, Набросил на плечишубу и скатился вниз по лестнице. Пурга утихла. С полосы доносился рев: бортмеханик гонял моторысамолета, на котором я буду пересекать Ледовитый океан.

ДОРОГА НА ПОЛЮС

Перед самым вылетом я познакомился еще об одной стороной киноискусства. -- Эх, дубинушка... -- взывал Генералов. -- Ухнем! -- лихо подхватывали Туюров и Куляко. -- Она, зеленая... --уговаривал Генералов. -- Сама пойдет! -- поднатужившись, соглашались Туюрови Куляко. И "дубинушка" -- полтонны ящиков, коробок, батарей, камер и штативов --"ухала" на борт. -- Ничего не забыли? -- вытирая вспотевший лоб, спрашивал Генералов. -- Вроде ничего... -- А чемодан? -- Ч-черт... Кажется, все. -- А рюкзак? -- Тьфу! Отныне на время погрузок и выгрузок Дмитрий Николаевич и я включались вштат киногруппы на общественных началах и теперь на без гордости считаем,что в будущем хроникальном шедевре есть частица и нашего труда. Я сообщаюэто на тот случай, если в титрах фильма по чьему-либо недосмотру не окажетсянаших фамилий. Но даже и тогда я окажусь в чистом выигрыше, посколькуизбавился от одного заблуждения. Раньше я представлял себе деятеля кино каквдумчивого интеллигента с нервным, выразительным лицом и голубыми глазами,устремленные ми в неведомый ракурс. Теперь я знаю, что такого интеллигента ксъемкам картины нельзя подпускать и на пушечный выстрел. Кино может делатьлишь здоровый малый, с широченными плечами и удостоверением грузчика первогокласса, поскольку сметой грузчик нe предусмотрен. Конечно, бухгалтерия моглабы доверить директору картины Туюрову две-три безотчетные десятки на оплатугрузчиков в аэропортах, но это уж из области умозрительной фантастики.Прежде чем заплатить рубль грузчику, Туюров обязан был выявить всю егоподноготную: фамилию, имя, отчество, номер паспорта, где, когда и кем выданэтот документ, где и когда прописан обладатель оного и прочие совершеннонеобходимые бухгалтерии данные. Ну какой уважающий себя грузчик станет зарубль выворачиваться наизнанку? Вот и приходится киношникам таскатьтяжеленные ящики и коробки на своих натруженных спинах. Внутри самолет ИЛ-14, специально оборудованный для полета на дрейфующиестанции, выглядел необычно. Значительную часть грузового отсека занимали дважелтых бака с горючим: на льдинах бензоколонок нет. Запасное горючее съедаетбольшую часть грузоподъемности: кроме багажа киношников и нас самих, на бортпогрузили только несколько ящиков с продуктами. -- Теперь понимаете, почему мы без особого энтузиазма возим на полюскорреспондентов? -- спросил Морозов. -- Ведь вместо, скажем, вас мы могли бывзять на борт два ящика с консервами или, простите за изысканное сравнение,тушу барана. Она по крайней мере съедобная, чего мы еще не знаем о вашихбудущих материалах. Кстати, мимо вас проходит великолепный материал, а выего не замечаете. Мы сидели в единственном на борту помещении, кое-как приспособленномдля пассажиров: между грузовым отсеком и пилотской рубкой образоваласьэтакая комнатушка, служащая одновременно кухней, столовой и пассажирскимсалоном. На электрической плите закипал чайник и грелась в кастрюле вода. Уплиты орудовал весьма массивный пожилой толстяк со звездочкой Героя накуртке. Методом исключения я сделал вывод, что он и является тем материалом,которого я не замечаю. Морозов кивнул. -- Иван Максимович Коротаев, бортмеханик, -- сказал он. -- Сейчас будетугощать нас чаем и сосисками. Мы с ним познакомились давненько, килограммовс пятьдесят назад. Правда, Ваня? Бортмеханик, ворча, бросил в кастрюлю связку сосисок. -- Это было в начале тридцатых годов, -- вспоминал Морозов, -- когдаВаня был стройный и худой, как оглобля, да и я, пожалуй, выглядел несколькоэффектнее. Мы летали тогда на Дальнем Востоке на ТБ-3 -- машинах, которыеразвивали чуть ли не вторую космическую скорость... -- Да, километров сто пятьдесят в час, -- подтвердил Коротаев, разливаячай в кружки. -- И вот однажды, -- продолжал Морозов, -- в полете отказал двигатель.Скверная ситуация могла закончиться проникновенными речами товарищей иснятием такого-то экипажа со всех видов довольствия. Тогда Ваня Коротаеввылез на плоскость, осмотрел двигатель и устранил неисправность. И посленашего возвращения не было в городе девушки, которая отказалась бы пойти соскромным героем на вечеринку. Тем более что он был награжден весьма в тегоды дефицитной вещью... -- Патефоном с пластинками, -- уточнил Коротаев. -- А ты, Дима, послетех учений тоже ходил гоголем, даже на танцплощадке без планшета непоявлялся. -- Именная полевая сумка от наркома товарища Ворошилова, -- согласилсяМорозов. -- давненько это было, а, Иван Максимович? Мы летим над ледяным панцирем океана, стремительно несемся вверх покривой земного шара. Мы делаем пять километров в минуту -- столько, сколькоРоберт Пири и Георгий Седов не проходили за иные сутки. Я смотрю на льды --голубые, белые, окаймленные торосами, чернеющие разводьями, вспоминаю людей,бравших с боя каждый метр ледяного безмолвия, обмороженных, до пределаусталых, без связи с землей, сильных только силой духа, и таким прогулочным,лишенным всякой романтики вдруг мне кажется мой полет. Подвиг только тогдаподвиг, когда он совершен в борьбе, когда для его свершения человек отдаетвсе, что у него есть. Вдвойне велик подвиг первооткрывателей -- они незнали, что их ждет, они шли в неизвестность: Скотт и Амундсен, Седов и Нан-сен, Магеллан и Дежнев, папанинцы и Гагарин. Они устанавливали мировыерекор- ды мужества и силы духа -- все последователи только их повторяли.Слава пов- торившим, но в веках остаются первооткрыватели. Быть может, здесьесть нес- праведливость: тому, кто повторил, иной раз было труднее, чемпервому, но дорогу проложил первый. И вечная слава тому, кто проложилдорогу! Люди добирались до полюса на собаках, на лыжах, ползком. Невыдерживали, погибали, другие шли -- и побеждали. Их предшественники испутники, тоже сильные люди, умирали от усталости и голода, падали духом,плакали, как дети, сходили с ума -- а первые выдерживали. Потому чтодействие закона естественного отбора сделало именно их солью земли. А мы летим -- не идем, не ползем на карачках, а летим над льдинами, покоторым карабкались на полюс первые. Наш полет тоже опасен, случись что-то смотором, выйди из строя бензопровод -- и, быть может, сесть на льдину неудастся. Или мы попадем в циклон, из которого не выйдем, или... -- ктознает, какую ловушку заготовила Арктика для нашей машины? Но мы летим. От промежуточной базы, на которой мы сделали последнююпосадку, до станции "Северный полюс-15" четыре часа лета. Не четыре недели,не четыре месяца, а 240 минут. Мы сидим в теплом салоне, а не ступаем рядомс нартами, мы пьем кофе со сгущенкой, а не хлебаем кипяток из кружки,которую с трудом держат окоченевшие пальцы. Если погода неожиданноухудшится, мы можем возвратиться обратно и проведем ночь в теплой гостинице,а не в палатке, которую грозит унести порыв взбесившейся пурги. Романтика открытия -- это риск. А я почти ничем не рискую, по крайнеймере теоретически. Если произойдет несчастный случай -- это будет именнослучай; а у первооткрывателей несчастный случай-- это закономерность. И я сам с собой договариваюсь, что в моем полете -- гомеопатическаядоза романтики. В моем полете -- но не в работе, повседневном труде полярных летчиков.Ибо моя доза, помноженная на тысячу часов работы в год, -- это ежедневныйриск, ставший привычкой. Это сотни посадок на лед, каждая из которых можетстать последней, -- о взлетах и посадках на лед я еще расскажу. Это ни с чемне сравнимое нервное напряжение, из-за которого в одно прекрасное утро ещемолодого пилота врач не допускает до штурвала. Это братская могила сразу длявсего экипажа -- ледяная могила, координаты которой неизвестны. Я не отрываюсь от окна -- лед приближается. Самолет пошел на снижение.Вот уже мелькнул в стороне черный овал палатки, показались крохотные фигуркилюдей. В ожидании замерло сердцем что там ни говори, а через несколько минутя буду шаркать унтами по священной льдине станции "Северный полюс-15".

ДАНИЛЫЧ

Но это оказалась не самая станция, а подскок. Такое игривое названиеполучила взлетно-посадочная полоса, расположенная в 14 километрах от"СП-15". Еще месяц назад тяжелые самолеты садились на льдину у самоголагеря, но через нее прошла трещина, и полосу пришлось создавать вокрестностях. Теперь ИЛы садятся на подскоке, освобождаются от грузов иотбывают восвояси. Когда полоса освобождается, из лагеря прилетает АН-2."Аннушка", забирает грузы и "подскакивает" обратно. Не очень удобно,перевозки явно не рациональные, но что поделаешь, спасибо и на этом: льды ине такую свинью подкладывают... Командует полосой чрезвычайно популярный в арктических высоких широтахчеловек, имя которого -- точнее, отчество -- стало синонимом подскока.Летчик не скажет, что он летит на дрейфующую станцию, -- он отправляется "кДанилычу в гости". Предварительно летчик заходит на кухню и берет буханкусвежего белого хлеба -- непременная дань Данилычу, вроде жертвоприношенияНептуну, чтобы море было спокойным. Дмитрий Николаевич еще в самолете проинформировал нас о знаменитомДанилыче, и мы с нетерпением пошли с ним знакомиться. Искать дорогу непришлось: подскок -- это три палатки и миллион квадратных километров льда.На одной палатке было вывешено объявление: Прежде чем войти, подумай. нужен ли ты здесь! Мы подумали и неуверенно посмотрели друг на друга. В это время нам вглаза бросилась табличка, закрепленная на столбе. На ней было выведено: До Москвы 5100 километров. До Ленинграда 5750 километров. До Киева 5900километров. До дна 3500 метров. ЗА ТОРОСЫ НЕ ХОДИТЬ! (Нарисован злющиймедведь.) Выбора не было. Пришлось войти, скорее -- протиснуться в палатку черезоткидную дверцу. Все-таки жилье, тепло, цивилизация. Внутри палатки разместились две раскладушки, рация, стол и газовыйкамин, раскаленный добела. За столом сидел, глядя на нас в упор, смуглыйчеловек с аскетически худым лицом, украшенным седоватыми мушкетерскимиусиками, этакий постаревший д'Артаньян. Он встал во весь свой отличный рости представился: -- Горбачев Александр Данилович. Прошу любить и жаловать. Это вобязательном порядке. Не будете -- отправлю обратно на материк. Морозов по очереди представил нас и откланялся: ему нужно было этим жесамолетом лететь обратно. Мы с большим сожалением простились с Дмитрием Ни-колаевичем: так спокойно, надежно жилось за его широкой спиной... РП -- руководитель полета Горбачев, как и вся авиация, жил помосковскому времени; станция "СП-15" -- по местному, опережавшему московскоена 9 часов. Сейчас на станции ночь, там еще спят, и за нами прилетят лишьутром -- странное слово "ночь" в заполненный солнцем и светом полярный день.Как бы то ни было, на несколько часов мы невольно навязали Горбачеву своеобщество. От погрузочно-разгрузочных работ, бессонной ночи и обилиявпечатлений мы чертовски устали, в палатке была адская жара, но о сне идумать не хотелось. Данилыч умел великолепно вести беседу, умел отличнорассказывать и слушать -- качества, в одном человеке редко встречающиеся. Азнал Данилыч много. Бывший летчик-истребитель после войны связал свою судьбус полярной авиацией, и вот уже много лет Данилыч непременный руководительполетов на дрейфующих льдинах. В его паспорте стоят штампы всех станций"Северный полюс", начиная с третьей, -- такой коллекции, насколько мнеудалось выяснить, нет больше ни у кого. Через его руки прошло несчетноеколичество кинооператоров и корреспондентов, и Данилыч видел нас насквозь. -- Все вы прилетаете сюда, мечтая о неслыханных приключениях, --говорил он. -- Вы грезите отобразить аварии, героизм и пафос, но все этопроисходит за день до вас или через день после вашего отлета. Утверждаю, чтоза время вашего присутствия на льдине ничего не произойдет и вместоРобинзона, как говорили Ильф и Петров, вы отобразите широкие слоитрудящихся. И добавил, видя наши обескураженные физиономии: -- Впрочем, ведь от вас, кажется, только этого и требуют... Утешил, ничего не скажешь! Данилыч угостил нас чаем, прямыми лобовыми вопросами уточнил наши планыи дал несколько весьма дельных советов. Контакт с ним возник удивительнобыстро: Горбачев принадлежал к числу тех отнюдь не простых людей, которыебудто бы сразу перед тобой раскрываются и этим раскрывают собеседников. Но вдействительности сам-то он отнюдь не раскрывается, он сначала прощупываеттебя и, лишь убедившись, что ты человек стоящий, становится откровенным. Они на земле -- летчик-истребитель: резкий, стремительный, бьющий точнымиформулировками, с большим чувством собственного достоинства. Для пониманияего характера очень интересен такой чисто земной эпизод. Данилыч -- автолюбитель, хорошо знающий свою машину и правила уличногодвижения. Но однажды он их нарушил -- "из принципа". Он вел машину вследчерной "Волге", за рулем которой сидел один широко известный стране человек-- Данилыч назвал его фамилию. На улице Горького водитель "Волги" не обратилвнимания на жест регулировщика и свернул налево. Узнав нарушителя в лицо,регулировщик почтительно улыбнулся и кивнул. Тогда Данилыч так жедемонстративно повернул налево. Свисток. -- Ваши права! Почему нарушили? -- А почему вы не остановили черную "Волгу"? -- спросил Данилыч. -- Да ведь ее вел Имярек! -- А я -- Горбачев! -- спокойно сказал Данилыч. Регулировщик все понял,извинился -- и козырнул. К моему превеликому огорчению, у Данилыча три днягостила "конкурирующая организация" -- один корреспондент исписал целыйблокнот рассказами Горбачева, выхватив у меня из-под носа лакомый кусок.Правда, Анатоль Франс доказывал, что все сюжеты, выработанные человечеством,являются достоянием всего человечества, -- это в обоснование права писателяперелицовывать любой сюжет, вкладывая, разумеется, оригинальное содержание;но что позволено Юпитеру... Однако настоящими строками я предупреждаю своегоколлегу корреспондента, что, если он в течение года не обнародует рассказы,Данилыча, это сделаю я, и без тени угрызений совести.