Лагерь и льдина, которая под нами

Я вообще медленно схожусь с людьми и никогда -- с людьми без чувстваюмора; улыбка, словно снятый замок, раскрывает человека, делает разговорнепринужденным, не заставляя лихорадочно метаться в поисках темы и тщетнонастраиваться на чужую радиоволну. Гонкуры считали, что смех -- физиономияума, а восприятие юмора -- показатель умственного развития. Мнениесубъективное, но я охотно его разделяю и нахожу многочисленные подтвержденияв жизни. Не припомню в мировой литературе ни одного по-настоящемуостроумного человека, который был бы нам не симпатичен. Пройдоха мистерДжигль, светские бездельники Уайльда, булгаковские Коровьев-Фагот и котБегемот, блестящий авантюрист Бендер -- как бы ни пытались авторы сделатьвеселых ребят отрицательными (скажем прямо, эти попытки были достаточноробкими), ничего у них не получалось. Такова уж великая притягательная силаюмора, ему многое прощается -- если, разумеется, он ведет себя в рамкахустановленных правил. Я знал одного весельчака, который захотел похохотать -- вы не поверите!-- над собственным начальником. Угадайте, кто смеялся последним? Анатолий Васильев сразу пришелся мне по душе. Он не стал тратить времяна светскую болтовню, спрашивать о здоровье и аппетите, а сразу взял быка зарога. -- Будете о нас писать? -- Надеюсь, -- признался я. -- Значит, вам нужно окунуться в жизнь, -- решил Анатолий. -- Вы должныувидеть полярников за их высокоинтеллектуальной работой. -- Вот именно, -- обрадовался я. -- Поэтому, -- закончил свою мысль Анатолий, -- пойдемте разгружать"Аннушку", на ней скоропортящийся груз -- свежие овощи. К "Аннушке" уже шел трактор, таща за собой большую стальную волокушу.Мы по очереди, подходили к двери самолета, принимали мешки с картошкой,ящики с овощами и сваливали на волокушу. Таскать тяжести на морозе, втяжелой одежде -- нелегкая работа, и в ней принимают участие все свободныеот вахт. -- С овощами закончено, -- нетерпеливо заявил командир самолета СашаЛаптев, -- бочки с соляркой остались, быстрее разгружайте! -- Доктора! -- закричал кто-то. -- Доктора! -- Мы здесь!-- с разных сторон к самолету бросились Лукачев и врачновой смены Парамонов. -- Что случилось? -- Да вот бочки нужно срочно сгрузить, -- сообщили им. -- Ребят просятпоздоровее. -- Фу, напугали, дьяволы! -- Лукачев облегченно вздохнул. -- Пошли,займемся прикладной медициной. И здоровяки врачи вместе с Васильевым не без лихости начали выгружатьдвухсоткилограммовые бочки. Закрепив на волокуше последнюю бочку, грузчики по-бурлацки сплюнули изакурили. -- Герой Арктики! -- Анатолий разгладил черные усы и с уважениемпохлопал Лукачева по почтенному животу. -- Жаль, что с гранитом такполучилось... -- С каким гранитом?-- поинтересовался я. -- Неужели не знаете? -- с наигранным удивлением спросил Анатолий, необращая внимания на слегка побагровевшего доктора. -- На родине героясооружали из гранита статую доктора Лукачева, лучшего грузчика дрейфующейстанции. Но вот беда: гранита на живот не хватило... -- Вы лучше его спросите, почему на станции нет наждачной бумаги, --мстительно посоветовал Лукачев. Да, я забыл вам показать... -- торопливо начал Васильев. -- Успеешь, -- хладнокровно прервал доктор. -- Так вот, дело в том, чтопочетный полярник товарищ Васильев Анатолий Николаевич нуждается в большомколичестве данного технического материала -- причем для личных нужд. --Доктор от удовольствия чмокнул губами. -- Когда он приезжает из Арктики вродную кубанскую станицу, то по ночам драит наждачной бумагой свой бронзовыйбюст на площади. Противники посмотрели друг на друга, нахохлились -- и расхохотались. После того как овощи были перетащены и сложены в кают-компании, мы сАнатолием отправились на осмотр лагеря. Льдину размером два на три километра почти правильным кругом окаймлялиторосы. Первый состав станции, продрейфовавший вот уже год, к поведениюльдины очень серьезных претензий не имел, вела она себя примерно на тройку.Для льдины это не так уж мало. Два балла за поведение были сняты за выходку с полосой. Рядом с лагеремнаходилась отличная полоса длиною в тысячу метров. Льдина ухитриласьрасколоться таким образом, что половину полосы унесло далеко в сторону.Через некоторое время блудная половина раскаялась и вернулась обратно, итрещину даже удалось "заштопать", но две недели назад полоса вновь лопнула,и на этот раз непоправимо. Тогда-то и был создан подскок -- аэропорт имениДанилыча. И еще был случай, когда льдина повела себя бестактно, но об этомпотом. Несмотря на твердую тройку, я отнесся к льдине с недоверием, так как оней неодобрительно высказался Морозов. По его мнению, лед на "СП-15"неважный, он слеплен из нескольких кусков, вроде лоскутного одеяла, и будетбольшой удачей, если новой смене удастся продрейфовать без серьезныхпроисшествий. Но Дмитрий Николаевич слабо в это верил -- опыт емуподсказывал, что вряд ли стоит рассчитывать на такую удачу. К сожалению, оноказался прав... В центре льдины на небольшом расстоянии друг от друга разбросаны домикии палатки. В палатках теперь почти не живут -- Арктика их забраковала. Изкаких только тканей палатку ни делали, все равно она промерзала: на уровнеголовы -- 25 градусов тепла, на полу -- 15 градусов холода. То ли делодомик. Представьте себе четырехугольник из желтых фанерных щитов, хорошоподогнанных, начиненных толстыми пенопластовыми прокладками. Получаетсяпревосходная жилая комната. В отличие от палаток с их газовым камином домикобогревается портативной угольной печкой, топить которую легко и приятно.Над печкой закреплен стальной прут для просушки одежды и унтов. На нарах --матрасы, одеяла, спальные мешки. У входа на стене висит умывальник, под ним-- таз, ведро для мусора. Не люксовский номер для интуристов, но жить можно.Домик закреплен на полозьях: если рядом пройдет трещина, трактор быстроперетащит его на безопасное место. Жилых домиков на станции всего шесть, и в обычное время в каждом из нихживут два-три человека. Но сейчас пришлось уплотниться: вместе со старойсменой, которая вот-вот улетит на материк, живет часть новой, да еще экипаж"Аннушки", да еще гости. Скажем прямо, без особого шика, но все с грехомпополам разместились. Кают-компания, к которой примыкает кухня, слеплена из двух домиков, втакой же комбинации -- баня и движок, тарахтящий круглые сутки. Метрах в ста от центрального жилого массива торчит из сугробов домикрадистов. Здесь же возвышается стальная антенна, и неподалеку высокая мачтас красным флагом, самым северным государственным флагом Советского Союза. На таком же расстоянии от центра, как и радисты, расположилисьметеорологи. Если присмотреться, можно увидеть крышу их домика, целикомзарывшегося в снег. Рядом -- метеобудки, приборы, измеряющие направление исилу ветра, и прочее оборудование. Ощетинившись рогами малахита (того самого 2,5-тонного прибора, скоторым полярник "перепрыгнул" через трещину), спрятался в снегу домикаэрологов. Неподалеку от него раскинулась палатка, в которой живут членыэкспедиции Якутского филиала Академии наук, прибывшие на полюс изучатькосмические лучи. Еще в одной палатке -- хозяйство гидрологов, ее мы скоро посетим. Все эти строения производят самое мирное впечатление, но о том, что тывсе-таки находишься не на заснеженной тверди, а на льдине, напоминаютневысокие курганчики, прикрытые брезентом. Они в продуманном беспорядкеразбросаны в радиусе двухсот метров от центра лагеря. В курганчиках--аварийные запасы продовольствия, одежды, клиперботы, горючее. Лучше лишнийраз перестраховаться, чем щелкать зубами от голода и холода на осколкахразвалившейся льдины. Если по расположению лагеря вопросов больше нет, перейду к егообитателям.

АНАТОЛИЙ ВАСИЛЬЕВ

Анатолия мне сам бог послал. В первые дни, когда чувствуешь себяужасающе лишним, когда полярники шарахаются от человека с блокнотом, какбезбилетники от контролера, Толя стал моим первым и главным собеседником. Ядумаю, наверное, из жалости: такая неземная жажда материала светилась в моихглазах, что комендантское сердце не выдержало. "Ведь корреспондент, --наверное, думал Анатолий, -- тоже человек. У него есть семья, дети, которыепротягивают свои ручонки и просят хлеба. Зачем же бросать этого отверженногона произвол судьбы? Пусть бродит рядом и клюет по крохам, авось чего-нибудьнакропает -- ведь нет такой ахинеи, у которой бы не нашлось читателя". А может, и не из жалости. Просто у Васильева -- явный избыток жизненныхсил, и его многочисленные обязанности (я забыл сказать, что он ещепроизводил и все взрывные работы) не могли поглотить вулканическую энергию,вырабатываемую могучим организмом. И частицу этой энергии Анатолий безущерба для здоровья уделил мне. На Крайнем Севере он провел уже десять лет -- зимовал, прошел севернымиморями многие десятки тысяч миль, совершил более ста первичных посадок налед для производства океанографических работ -- короче, испил из чаши,называемой Арктикой. Васильев -- почетный полярник: звание, которое нетак-то просто заработать. Во всяком случае, куда труднее, чем званиезаслуженного артиста автономной республики, которое с ходу получаютстоличные эстрадные артисты в благодарность за недельные гастроли. Чтобы ванкете не оставалось свободных граф, добавлю, что Анатолию 30 лет, онхолост, в перерывах между зимовками работает в Ленинградском институтеАрктики и Антарктики. Как это такого парня девчата до сих пор оставилигулять на свободе -- ума не приложу. То ли муженек, который без сожаленияменяет домашний очаг на льдину, нынче не котируется, то ли сам Васильевоткладывает решение брачного вопроса до выхода на пенсию -- не знаю. Как быто ни было, он бродит нестреноженный, являя собой вопиющее нарушение законовдемографии, нашедших свое выражение в том, что "на десять девчонок постатистике девять ребят". "Но все это мура", -- как указывает Анатолий. А главное, в самом делестоящее он сейчас мне демонстрирует. Мы сидим на раскладных стульях впалатке гидролога. Кроме нас, здесь находятся газовый камин, лебедка стросом, деревянный щит на полу и четыре вертушки -- буквопечатающиеаппараты, которые по заданной программе отмечают скорость и направлениетечений. В палатке тепло. Мы, сбрасываем шубы, и Анатолий, поднимаядеревянный щит, говорит: -- Прежде всего позвольте представить вас океану... Передо мной --озаренный светом электрических лампочек один квадратный метрпрозрачно-голубого Ледовитого океана, прямоугольная лунка, созданнаянаправленным взрывом в трехметровом льду. Любопытное зрелище. Я засовываюпалец в океан и говорю "здравствуйте". Океан не отвечает, и его легкопонять: стихия, которая таскает на себе миллиарды тонн льда, может позволитьсебе некоторые отступления от хорошего тона. А вот это действительноздорово: по ледяной стене лунки ползает крохотный рачок. Нельзя сказать, чтоон выбрал себе для жилья самое удобное на земном шаре место, но согласитесь,что любое живое существо в таких широтах заслуживает признания. А не такдавно вытащили вертушку вместе с вцепившимся в трос большим кальмаром. Этоуже не какая-нибудь букашка, не знающая даже таблицы умножения; случайредчайший. Желающие взглянуть на это заспиртованное чудо могут посетить вЛенинграде музей Арктики и Антарктики. -- Попадались и другие трофеи, -- вспоминал Анатолий. -- Но самуюудачную рыбалку я провел несколько лет назад километрах в тридцати отполюса. Взорвал лунку -- и вытащил из воды двух оглушенных рыбешек,сантиметров по тридцать. А в другой раз подумал, что начинаю страдатьгаллюцинациями. Дремал с товарищем в палатке, просыпаюсь от всплеска-- наменя из лунки смотрит нерпа. Улыбнулся и закрыл глаза -- приснится же такое!Снова всплеск. Смотрю -- живая нерпа. Поверил. Сделал ей знак -- приходи,мол, на чашку чая. Нерпа удивилась и нырнула, а товарищ, которого яразбудил, высмеивал мой правдивый рассказ о нерпе до тех пор, пока она неявилась второй раз. Мы стали уговаривать ее выйти и погреться, но нашеобщество, видимо, показалось нерпе недостаточно изысканным. Предупредив меня: "В лунку окурков не бросать -- грех!" -- Анатолийвключил мотор и начал подъем вертушки. Когда-то эта работа производиласьвручную: Эрнст Кренкель без особого удовольствия вспоминает, как четверопапанинцев долгими часами мучились над тем, что один современный гидрологделает в несколько минут. Я узнал, что погружается вертушка максимально дотысячи двухсот метров. Работа гидрологов имеет большое научное значение:добываемые пробы позволяют уточнять не только температуру (до сотыхградуса), но природу и происхождение морской воды, из какого бассейна онасюда пришла: Атлантического, Тихоокеанского и так далее. Добыв пробу,Анатолий делает ее химический анализ. На больших глубинах подобная работапроизводится впервые. Начата она была на станции "СП-14", но исследованиепришлось свернуть: льдину разломило, вертолет в полярную ночь эвакуировал еенаселение, и научная работа теперь продолжается здесь. К сожалению, мне не удалось увидеть, как берется грунт. Несколько днейназад Анатолий поднял грунт с глубины 3380 метров -- сорокасантиметровыйслой овеществленной истории океана. -- Вот так и работаем, -- подытожил гидролог, ласково поглаживаявытащенную из воды вертушку. -- Хрупкая вещица... Приподнять эту "хрупкую вещицу" сил у меня не хватило. Анатолийусмехнулся. -- Физику учили? На глубине тысячи метров давление сто атмосфер. Иногдагидрологи хватаются за головы: приборы, сделанные из прочнейшей стали,возвращаются из океана словно сплющенные чудовищным молотом. Можетевспомнить историю с американской подлодкой "Трешер", которую океан раздавилкак орех. Не любит шутить старик Нептун... В этот же день Анатолий продемонстрировал и свое искусство взрывника.Направленным взрывом аммонита он вырвал крышку у железной бочки с такойювелирной точностью, что заказчику -- доктору -- не к чему было придраться.А Генералов без тени улыбки заявил польщенному Анатолию, что доверил бы емувырвать взрывом больной зуб. Однако искреннее, от души, предложение Анатолиятут же провести этот прелюбопытный опыт Генералов отклонил -- под предлогомнедостатка времени. Впоследствии я познакомился и с другими качествами Анатолия Васильева:всегдашней готовностью прийти на помощь, отменнейшим аппетитом, грубоватойна первый взгляд прямотой и вспыльчивостью, которая не столько обижала,сколько веселила окружающих. Он любил разыграть товарища, не обижался, когдаразыгрывали его самого, ни разу не отказался от дополнительного бифштекса ивнеочередной стопки коньяку, без особого успеха боролся за чистоту родногоязыка и не упускал случая с мечтательным вздохом произнести: "Эх, у нас наКубани!" И при этом расправлял усы.

ДОКТОР ЛУКАЧЕВ О САМОМ СЕБЕ

-- Что-то вы погрустнели, доктор, -- заметил я, растапливая печку, --это не вяжется с вашим образом. У меня записано, что вы очень большой,упитанный и постоянно добродушный человек примерно тридцати пяти лет отроду. -- Наблюдаете? -- проворчал Виктор Васильевич, закуривая. -- Тогдаможете записать и выдать за свое следующее наблюдение. "Странная вещь --психология полярников перед отъездом на материк после годичной зимовки. Весьгод трудились как черти, но теперь, когда остались считанные дни, -- всемысли только о доме..." Записали? По предложению доктора я поселился в медпункте, где, кроме Лукачева иПарамонова, жил еще повар Степан Пестов. Но Парамонов дежурил по лагерю,Степан Иванович был на камбузе, и я приготовился к долгому, без помехразговору. -- Да, только о доме, -- повторил Виктор Васильевич. -- В голову лезутсовершенно неожиданные мысли, появляются нелепые, смешные желания... Вызнаете, о чем я сейчас больше всего мечтаю? О зеленом листочке. Размял быего и вдыхал эту зеленую горечь... Мы долго разговаривали в тот вечер о полярниках, призвании врача исудьбе. Раньше все объяснялось просто: судьба человека на роду записана, икаждый шаг его предопределен свыше. Это было очень удобно, ибо избавляло отответственности, которая возлагалась на плечи бога. Но даже теперь, когдавакуум, образовавшийся отказом от всевышнего, заполнил отдел кадров, судьбавыписывает такие неожиданные восьмерки, что просто диву даешься. Наверное, вэтих неожиданностях -- вся прелесть жизни... Одна из таких восьмерок и забросила в Арктику мирного хирурга псковскойбольницы. Конкурс был жестокий, стать врачом дрейфующей станции -- большаячесть для хирурга. Виктору Васильевичу помог победить не только его высокийпрофессионализм, что принималось в расчет в первую очередь, но и фактор,который безразличен для защиты диссертации, но очень важен на льдине: мощнаяфигура и незаурядная физическая сила. Ибо полярное начальство совершенносправедливо рассуждает таким образом: появится ли необходимость вырезать укого-либо аппендицит -- неизвестно, а вот перетаскивать бочки и откапыватьдомики нужно будет наверняка. -- И год назад, -- рассказывал Лукачев, -- сразу же по прибытии нальдину я включился в истинно медицинскую деятельность -- строительстволагеря и переброску грузов. Сначала все это захватило, тело соскучилось пофизической работе, но потом, когда первый азарт прошел, я вспомнил, чтодавно не держал в руке скальпель. Виктор Васильевич взял со стола скальпель, повертел его и со вздохомположил на место. -- Вот так и держу... когда нужно зачищать карандаш... Ребята крепкие-- слабого сюда не возьмут -- и гордые. Даже тогда, когда чувствовалинедомогание, к врачу старались не обращаться, чтобы не уронить себя в глазахтоварищей. Приходилось даже выискивать этих "перестраховщиков". Так, язаметил, что инженер-физик Володя Николаев и механик Павел Андреевич Цветковсильно переутомились. Силой заставил их отдохнуть. Метеоролог ГеннадийМихайлов ходил с воспалением мышц -- и ни разу не пожаловался, я случайноузнал об этом. Ребята приходили с легкими травмами, перевязывались -- и тутже отправлялись на вахту. Не припомню случая, когда кто-нибудьвоспользовался бы законным правом взять освобождение от работы. Как врач, яне могу одобрить такого отношения к своему организму, но как полярник --приветствую, здесь иначе нельзя. Правда, раз пять ко мне приходили сперекошенными от страдания физиономиями... -- Зубы? -- Они самые. Как я мечтал о бормашине, пусть самой плохонькой! Без неевылечить зуб так же трудно, как без ножа открыть консервную банку.Приходилось удалять. Зато, слава богу, эта мебель ни разу не пригодилась, --доктор похлопал ладонью по операционному столу. -- В полярную ночь, когдасамолет на льдину не сядет, я меньше всего на свете хотел повышать своюквалификацию хирурга. Но диктаторские медицинские права использовал как мог.Мороз 45 градусов, а Павел Андреевич -- с открытым горлом: а ну, домой, зашарфом!! Володя, щеголять в сапогах будешь на свадьбе, а сейчас немедленнонадень унты! Почему в легком белье? Отстраняю от работы! Вот так. Слушались,голубчики, с врачом никто ссориться не хотел... В распахнувшейся двери показалась чья-то голова в мохнатой шапке.Голова скосила на меня глаза, понимающе подмигнула доктору и исчезла. Докторзасмеялся. -- Наглядная иллюстрация к моей последней мысли. Поняли, в чем дело? -- Пока нет, -- признался я. -- Мне показалось, что я здесь был третьимлишним. -- Совершенно верное умозаключение. Так продолжаю, с врачом никто нехочет ссориться еще и потому, что он -- начпрод. А эта должность на льдиненеобыкновенно авторитетна, поскольку в руках начпрода находится могучеесредство воздействия на полярную массу -- спиртные напитки. Вот они, поднарами, -- два ящика. Этот голубчик, который только что нанес стольбесполезный визит, надеялся выклянчить одну бутылку -- угостить прибывших сновой сменой друзей. Он знал, что я откажу, но все-таки мечтал разжалобитьменя своим красноречием. Ничего, 15 апреля -- День станции, тогда и выпьем-- по приказу начальника будет выдана бутылка на троих. Кстати, одна широкораспространенная легенда: будто полярники вместо воды пьют спирт, чтобысогреться. Глупая чушь. Конечно, если товарищ сильно замерз или, скажем,провалился в трещину -- спирт бывает очень полезен. Но в повседневной жизнина льдине о выпивках не может быть и речи. Фритьоф Нансен вообще былпринципиальным врагом спирта, полагая, что он ослабляет сопротивляемостьорганизма. Правда, это одно из немногих мнений великого ученого, котороеполярники в массе своей не склонны принимать на веру, но у нас онопроводится в жизнь. Доктор махнул рукой и лег на постель. -- Но все это в прошлом, дела я сдал Парамонову, скорее домой... Дведевочки у меня. Лидочка выросла ровно вдвое. Когда я уехал из Пскова, ей былгод и два месяца, а теперь -- два года четыре месяца. Кстати, Лидочкой яназвал младшую в честь тещи, она у меня -- прошу не улыбаться! --превосходная женщина. А Марине семь, -- мечтательно произнес доктор. -- Ждутнебось мои цыплятки возвращения блудного папы... Не только я, все наши папына льдине сильно скучают по детям. Как человек ни занят, а время скучатьвсегда найдется, даже в самой напряженной работе есть просветы. Особенно вполярную ночь. Вот еще неисчерпаемая тема для исследований. Уходит солнце --и вместе с ним частица тебя самого. И без этой неведомой частицы нарушаютсяпсихические процессы: люди становятся замкнутыми, более раздражительными,ухудшается аппетит. Фантасты полагают, что, когда через миллионы летпогаснет солнце, люди уйдут в подземные дворцы. Не знаю, какие блага их таможидают; быть может, нам и не снится такой комфорт, которым они будутпользоваться, но я предпочитаю наши скромные удобства и солнце. Мне жальлюдей, которые никогда его не увидят; наверное, подсознательно они будутощущать свою неполноценность... У нас в полярную ночь общий тонус понизился,но взрывов не было: работали много, а свободное от вахт время старалисьпроводить вместе. В такие дни лучшее лекарство от хандры -- юмор, а за этимлекарством никто не ходил в медпункт. Одна лишь моя научная работа вызваластолько шуток, что их бы хватило на всю жизнь целому поколению конферансье.Как вы знаете, человек в процессе жизнедеятельности затрачивает определенныеколичества белков, углеводов, воды. Меня интересовало, как протекает водныйобмен в организме в условиях полярной ночи. Когда я сказал ребятам, чтособираюсь заняться таким исследованием, они дружно пожелали мне успеха. Нокогда выяснилось, что в интересах науки каждый из них должен восемь развставать в пять утра, выпивать около литра воды, и каждые двадцать минут--восемь раз за утро -- отчитываться перед наукой, они взвыли. Тем, кого ябудил для определенной процедуры, было не до смеха, зато, отдав науке все,что от них требовалось, они всласть потешались над очередными жертвами.Впрочем, главной жертвой был я, поскольку мне-то пришлось вставать в пятьутра сто раз. Доктор прислушался. -- Не пурга ли начинается? Я подкинул в печку угля и взглянул в окно. Ветер заметно усиливался. -- Только пурги еще не хватало, -- доктор покачал головой. -- Пурга --это нелетная погода, а нам до зарезу нужна именно летная... Я посочувствовал, но про себя подумал, что из личных эгоистическихсоображений неплохо увидеть станцию во время пурги. Словно угадав мои мысли,доктор проворчал: -- Всего насмотритесь... Приходишь, бывало, в кают-компанию на завтрак-- многих нет. Вдруг звонок: "Дежурный! Иди нас откапывай!" Это за ночьпурга замела с крышей домик аэрологов. Мой медпункт два раза откапывали,начальника выручали -- спасибо телефону! Сильная пурга заметает дом за нес-колько часов. Эх, скорее в Псков! Через год с радостью вернусь на льдину, асейчас до того хочется на твердь, в семью, в операционную! Не знаю, повыси-лась ли здесь моя медицинская квалификация, но грузчиком, без ложной скром-ности, я стал незаурядным. А ведь руки мои по инструментам истосковались,вам не понять, что такое хирургический зуд... Представьте себе операционную.Пред- ставили? -- Представил. Сам был ассистентом хирурга на рыболовном траулере. -- Отлично, коллега! -- воскликнул доктор. -- Итак, я вхожу в беломхалате. На мне -- стерильные перчатки... В домик вбежал дежурный по лагерю доктор Парамонов. -- Одевайся, эскулап, ты срочно нужен! -- Как врач, разумеется? -- с нескрываемой иронией спросил Лукачев,натягивая унты. -- Безусловно. "Аннушка" привезла мешки с углем. Виктор Васильевич выразительно посмотрел на меня и набросил шубу намогучие плечи.

НА КОМ ЗЕМЛЯ ДЕРЖИТСЯ

Хотя повар Пестов был моим соседом по нарам, поговорить с ним удалосьлишь на вторые сутки. А произошло это так. В поисках кадра киношники основательно промерзли,и по их просьбе я отправился. на кухню добывать кофе. -- До обеда остался час, -- проворчал Степан Иванович, яростноразмешивая борщ. Я развел руками -- нет так нет. -- А вы тоже замерзли? -- с подкупающей заботой спросил повар. Вообще-то говоря, в моей шубе на собачьем меху замерзнуть трудно, но яподумал, что мой утвердительный ответ поставит Степана Ивановича взатруднительное положение. -- До мозга костей, -- проникновенно ответил я, подрыгав дляубедительности ногой. Глаза Степана Ивановича блеснули: рыба клюнула. -- Вам-то я в два счета помогу, -- заторопился он, -- снимите шубку ипрокрутите вот это мясо. Тут немного, килограммов десять, не больше.Только-только согреться. Я взглянул на мясорубку величиной с дореволюционный паровоз и послушноснял шубу. Около часа я добросовестно крутил обеими руками эту адскуюмашину, тихо мечтая о том, что сейчас придут возмущенные отсутствием кофекиношники. "И тогда, -- мстительно думал я, -- будет вам кофе, будеткакава!" Но киношники, увы, не пришли: видимо, интуиция им подсказала, чтолучше воспользоваться другим, более приятным способом согреться. Удивительно, как бросаются в глаза недостатки, когда испытываешь их насвоей шкуре. Не доведись мне вертеть эту проклятую мясорубку, я бы сто разпрошел мимо нее и не заметил, какой она допотопной конструкции. Но когда явложил в нее труд, достаточный для того, чтобы поднять камень весом в однутонну на высоту тысячу километров, то возмутился, почему мясорубка неэлектрическая. -- Все становятся такими же рационализаторами, как часочек повертят, --философски заметил Степан Иванович. -- Ну, согрелись? А то я могу предложитьвам... Быть может, с излишней торопливостью поблагодарив повара за чуткость, яудалился со скоростью, на каковую только были способны мои подгибавшиеся отусталости ноги. Так я познакомился со Степаном Ивановичем Постовым. Он оказался славнымпарнем, общим любимцем, более того -- им открыто гордились. Меня этоудивило: повара довольно редко бывают любимцами, как и большинство людей, откоторых слишком многое зависит. А от поваров зависит главное -- желудок.Если у повара скверное настроение, у вас глаза на лоб полезут от перца и высломаете зуб о кость, которая спряталась в невинной на вид котлете. Будетевы сыты или нет, съедите вы отличную отбивную или подавитесь крепким, каккирпич, антрекотом -- все это решает повар. Вот какая огромная власть у него в руках. И она часто его портит --странное свойство власти, которая портит не только поваров. Впрочем, каждыйчеловек, заполучивший какую-то власть, -- своего рода повар: все зависит отразмеров кухни, на которой он готовит свои блюда. Разве не бывает, чторядовой счетовод, сев в кресло главного бухгалтера, мнит себя по меньшеймере тем самым алжирским беем, у которого под носом шишка? Но повар обычнонедальновидный человек: сознание своей исключительности, иной раз ложное,делает его высокомерным и пренебрежительным к своим едокам, благодарякоторым -- повар забывает об этом -- он кормится. И бывает, что шеф-повар дотакой степени теряет над собой контроль, что упускает из виду одну важнуюдеталь: при нынешнем уровне профессионального обучения его легко заменить. Иего действительно заменяют. Я привел это длинное рассуждение только для того, чтобы лишний разоттенить достоинства Степана Ивановича, чудесного повара с характеромпростого едока. Я быстро заметил одну странную вещь: по отношению к Степану Ивановичувсе ребята на станции чувствовали себя чуточку виноватыми. Из расспросов японял почему. Просто Степан Иванович работал больше всех. Не на капельку большедругих, а на очень много больше. Повар на станции единственный человек,который не имел права отдыхать: люди останутся голодными. В сильную пургу,когда некоторые виды работ волей-неволей приходится прекращать, повар стоиту плиты: плохая погода -- это вовсе не плохой аппетит. В праздничные дни, наНовый год, когда календарь велит отдыхать, для повара самый аврал. У поваранет выходных, как нет выходных у желудка. Конечно, можно сварить за три дня котел каши и разогревать его поутрам. Схалтурить можно -- опытный повар не проворонит возможности этосделать, слишком много примеров халтуры он видит вокруг себя -- начиная отгазетных заголовков "Рязанское -- значит отличное" (это о табуретках,отменно сколоченных местными умельцами) и кончая работой почты, котораясовершает воистину героические усилия для того, чтобы адресованную имкорреспонденцию полярники получали как можно позже (в середине апреля на"СП-15" прибыл полный комплект январских, февральских и частично мартовскихгазет). Но еще никогда в жизни -- не преувеличивая ни на йоту -- я не виделстоль чуждого халтуре человека, как Степан Иванович. Он работал не простодобросовестно -- для повара, как и для скрипача, этого мало, -- он работалартистично. Положа руку на сердце, торжественно заявляю: никогда, ни в одномсанатории я не питался так вкусно и разнообразно, как на этой льдине.Великолепные борщи и антрекоты, беф-строганов, плавающий в неслыханновкусном соусе, нежный гуляш и изысканно приготовленные куры, ароматнейшиекомпоты -- бывший повар ленинградского ресторана "Метрополь" мог человека сполным отсутствием аппетита накормить до бесчувствия и превратить в отпетогообжору. Когда блюдо особенно удавалось, Степан Иванович под каким-нибудьпредлогом заходил в кают-компанию, сердито отмахивался от поздравлений иуходил, пылая счастливым румянцем. Но если, упаси бог, что-то не получалось,на повара было грустно смотреть. Он выглядел таким усталым и унылым, чтохотелось подойти к нему и сказать: -- Степан Иванович, да посмотрите на этих сытых ребят, которых вы загод так откормили, что их родная мама не узнает! Если бы вы видели, с какойбыстротой они съедали по две штуки забракованных вами бифштексов (а ТоляВасильев -- целых три), как после обеда, отдуваясь и сонно моргая глазами,расходились из кают компании, вы бы тут же успокоились, дорогой друг. Если отбросить все наслоения, рожденные образованием и праздностью, тоглавное в жизни -- это твоя работа. Человек, удовлетворенный своим трудом,-- вот воистину счастливец. Я имею в виду не тех, кто, валовая видимостьбурной деятельности, с шумом и трескотней грохочет пустыми бочками, а тех,кто без трескотни и шума вокруг своего имени целиком отдается любимойработе, не помышляя о наградах, потому что работа и есть их награда. Такихлюдей немного, и чаще всего они остаются в тени: все силы вложены в работу,и на представительство их уже не хватает. Впрочем, портреты таких людей, какСтепан Иванович, вешают на Доску почета, их сажают в президиум, имивосхищаются, как чемпионами: молодец, я бы так не сумел! А ведь труд повара не только благодарный, он и обидный: то, во что тывкладывал свою душу, уничтожается без следа. На Новый год Степан Ивановичсоздал настоящий шедевр: огромную корзину из теста, украшенную кремовымирозами, клубникой и виноградом, да так, что каждый цветочек, каждая ягодкаказались настоящими! И уникальный полупудовый торт проглотили за десятьминут, а сердце Степана Ивановича радовалось и разрывалось на части: ведь вэтот торт он вложил весь свой талант, свою любовь к профессии, к ребятам,для которых еда -- одно из главных удовольствий, доступных на льдине. Целый год с утра до вечера у газовых плит камбуза. Выдалась свободнаяминутка -- берется веник и швабра: мало я видел хозяек, у которых кухнясодер- жалась бы в такой чистоте. Целый год -- а ведь Степану Ивановичу немногим более тридцати. Он тоже,как все ребята, хотел бы пойти на торосы, полюбоваться игрой преломляющихсясолнечных лучей, просто посидеть, помечтать о жене, дочке, которая родиласьуже после его отъезда на льдину. Мне рассказывали, что он любит природу илюбит оставаться с ней наедине. Но у Степана Ивановича на себя времени неоставалось. Почитать полчаса перед сном -- все, что мог позволить себе допредела утомленный тяжелым рабочим днем человек. Напоследок еще одна деталь. На станции жило тринадцать ребят. O каждом из них можно сказать многодобрых слов -- об одних больше, о других меньше. Каждый из них поработал насовесть, она чиста у всех. Так вот летом, когда сходит снег, лед становитсяигольчатым, острым, собаки -- их на станции две, Жулька и Пузо, -- до кровиисцарапали лапы. И лишь у одного человека нашлось время, чтобы сшить собакамтапочки и забинтовать пораненные лапы. Это сделал Степан Иванович, добраядуша. Теперь, после всего сказанного, вас не удивит самая короткая иубедительная характеристика из всех, что я слышал. Панов мне сказал: -- Если в будущем мне вновь доверят руководство станцией, первым, когоя внесу в список личного состава, будет Степан.