Прелесть всякого путешествия -- в возвращении

Так сказал Фритьоф Нансен, а уж он-то понимал толк в этих делах.Разумеется, Нансен не хотел сказать, что на первом километре пути следуетмечтать о возвращении домой -- с таким настроением в путешествие лучше неотправляться. А хотел он сказать то, что сказал, и комментировать это так жене хочется, как стихи Есенина, морской прибой и закат солнца -- как все то,что нужно чувствовать, а не объяснять. Я смотрел на ребят, которые собрались в кают-компании, и думал о том,как им сейчас хорошо. За их плечами -- тысяча километров дрейфа, сотнивыпущенных в стратосферу зондов, многие тома научных наблюдений глубин итечений, анализов морской воды. Эти тринадцать ребят своим дрейфом обогатилинаши представления об Арктике. Они прошли сквозь многие опасности, онихорошо поработали, их совесть чиста. За столами смешались обе смены -- старая и новая. Мы сидим, прижавшисьдруг к другу -- кают-компания не рассчитана на такое нашествие. На столах --шеренги бутылок и горы бутербродов. Николай Иванович произносит первый тост. -- Товарищи, мы собрались... -- Одну минутку, -- вежливо останавливает его Генералов. -- Нужновключить лампу. Где здесь розетка? Над столом проносится стон. Генералов жестом всех успокаивает ипоследний раз осматривает свой съемочный павильон. Ящики с луком иапельсинами, мешки с картошкой шикарно задрапированы простынями, на стене --карта дрейфа, дружеские шаржи. Кажется, все в порядке. --...Товарищи! -- вновь начинает Тябин. -- Мы собрались... -- Секундочку, -- ласково прерывает Генералов. -- Я заберусь в угол. Тябин терпеливо ждет. Мы переминаемся с ноги на ногу, одеревенело держав руках наполненные кружки. Генералов протискивается в угол, устанавливаетаппарат на плечи Туюрова и делает Тябину знак. -- Товарищи, -- неуверенно начинает Тябин, косясь на Генералова, -- мысобрались... Генералов великодушно кивает, раздается стрекот. --...проводить ветеранов, -- облегченно вздохнув, продолжает Тябин. --Каждый километр дрейфа взят ими с бою... Тябин говорит хорошо, приподнято -- под настроение. Двухминутная речь-- полярники не любят словоизлияний -- кончается тостом, все пьют изакусывают. Сразу становится веселее. У голодных киношников текут слюнки. -- Выпейте, ребята! -- сердобольный Володя Агафонов протягиваетГенералову кружку. -- Убери! -- страшным голосом говорит Генералов, продолжая снимать. --Мне не нужен коньяк крупным планом! Ешьте, смейтесь! Мы пьем, едим и смеемся. Нам хорошо. Коньяк и бутерброды заметноубывают. Голодные киношники мечутся по кают-компании. Генералов залез уже намешки с картошкой, а Куляко со своей лампой повис под потолком. -- Васильев! -- кричит Генералов. -- Вспоминай что-нибудь драматическоео дрейфе, рассказывай Гвоздкову! Снимаю! Анатолий давится бутербродом и принимает позу роденовского мыслителя. -- Помнишь, -- говорит он Володе Гвоздкову, -- как в бане водакончилась и мы нагишом за снегом выскакивали? -- Помню, -- трагическим голосом отвечает Володя. -- Ты еще тогда себечуть не отморозил это... как это... Драмы у Генералова не получилось, но его устраивает и комедия. Съемказакончена, и киношники набрасываются на еду. -- Объявляю порядок вылета на материк, -- возвещает Панов, вставая сосписком в руке. Полная тишина, вопрос злободневный. -- В первой группе летятпять человек: Архипов, Цветков, Николаев, Клягин, Лукачев. Во второй... За три дня должны улететь все старики. Взрыв аплодисментов, тостследует за тостом: за тех, кто остается на льдине, за возвращение, заСтепана Ивановича... Выпита уже изрядная доля отпущенного щедрым Булатовымконьяка. И начинается вторая половина вечера, прошедшая под девизом: "Апомнишь?" -- Он присел, за торосами делает свое дело, а я к нему тихонькоподхожу, кладу руки на плечи и как рявкну над ухом! Припустился -- как заяц,тройными прыжками! -- Напугал, дурья башка, -- смущенно оправдывается жертва, -- думал,медведь. -- А у нас был такой случай, -- вспоминает Тябин. -- В 1948 году янаходился в составе экспедиции на ледоколе "Литке". Подошли мы к островуУшакова. Астрономом у нас был С., очень добросовестный и знающий полярник,над которым ребята постоянно подшучивали. Дождаться высадки на берег всейэкспедиции терпения у него не хватило, и, взяв теодолит, С. отправился наберег производить наблюдения. Уставился в свою оптику, работает, и вдругкто-то толкает его в спину. С. крикнул шутнику: "Отстань", отмахнулся рукойи продолжает смотреть в теодолит. Потом замер: вспомнил, что, когдаотмахивался, рука его скользнула по чему-то подозрительно пушистому.Осторожно-осторожно обернулся -- батюшки, медведь! Огромный зверюга смотритна него, как бы раздумывая, с какой стороны начать кушать. С. отличался унас солидностью, мужчина был грузный, уверенный в себе. Такого стрекачазадал, будто вместо унтов на нем были сапоги-скороходы! Медведь сначалаприпустился за своей законной добычей, но мы стали с борта стрелять, и онубежал, чтобы отыграться на теодолите... -- А на мысе Челюскин, -- медвежья тема продолжается, -- росли наполярной станции два медвежонка, Мишка и Машка. Здесь их разбаловали доневозможности, кормили сгущенкой, играли в прятки -- медвежата души в людяхне чаяли. И вот как-то после долгого перерыва вернувшиеся полярники недалекоот станции видят прогуливающихся Мишку и Машку, уже больших, гладких.Конечно, бросились к своим любимцам, но -- прошло время, что поделаешь --медведи дали себя погладить, а играть не пожелали, ушли. Несколькообиженные, ребята пришли на станцию и... надолго застыли с раскрытыми ртами:в большой клетке сидели повзрослевшие Мишка и Машка. Еще долго потомрассказывали на мысе Челюскин, как два чудака хотели играть в прятки иобнимались с дикими медведями! -- Я тоже мог заикой стать, -- рассказывает Васильев. -- Когда Жулькаощенилась, я поселил ее в палатке с аварийным оборудованием, прямо вклиперботе. Ночь, ни зги не видно. Захожу в палатку и зову: "Жуля, Жуля!" Ивдруг: "Жуля слушает вас! Гав-гав!" Я чуть не обомлел. Нащупал фонарик, включил -- стоит Степан Иваныч изаливается, довольный собой. Жульке котлету принес... Фамилию парня, случай с которым чрезвычайно развеселил всю станцию, яобязался не называть. Туалет на льдине представляет собой деревянную будочкуобычного типа, установленную на четырех бочках. В учреждения такого родаходят независимо от погоды, а в тот день как раз была сильная пурга. Порывомветра туалет вместе с находившимся внутри товарищем сорвало с бочек ипокатило по снегу. И в эту трагическую минуту пострадавший не растерялся: оннашел единственный, хотя и довольно узкий, выход из положения... Кают-компания бурлит. Хотя обе смены давно перемешались, старичковможно узнать без всякого труда: на них потертые, видавшие виды кожаныекуртки и штаны, да и лица у ребят усталые. Но сейчас они счастливы, черезнесколько дней они увидят жен и детей; однако на эту тему тактично неговорят -- ведь товарищам предстоит год такого же тяжелого дрейфа. Впрочем, новички, несмотря на свои скрипучие, только с иголочки кожаныекостюмы, -- не такие уж новички. Как назвать механика Николая Боровского,самого могучего на станции человека, который уже четыре раза зимовал вАнтарктиде и провел двадцать месяцев на "СП-13"? А Борис Белоусов, ветеранпяти дрейфующих станций "Северный полюс"? А тракторист Николай Лебедев,доктор Парамонов, радист Олег Брок? На дрейфующих станциях совсем новыхлюдей немного; отзимовав, старики год отдыхают -- и снова их тянет нальдину. Так что обычно дрейфуют люди устоявшиеся, надежные, их ничем неудивишь -- ни пургой, ни трещинами, ни морозами, многие из них на своейшкуре испытали 80 градусов ниже нуля на станции "Восток" в Антарктиде. Вотвам и новички... От имени и по поручению Степана Ивановича я вношу в кают-компаниюогромный торт. Он вызывает последнюю в этот вечер вспышку энтузиазма -- ужепоздняя ночь да и коньяку остается на один тост. Его произносит Панов. Ихотя еще А. С. Пушкин отмечал, что латынь вышла из моды, удивительноторжественно прозвучало древнеримское изречение, в которое начальник станцииПанов -- теперь уже бывший начальник! -- внес свои коррективы: -- Наш коллектив сделал все, что мог, и пусть тот, кто может, сделаетлучше.

ЖУЛЬКА И ПУЗО

Вы никогда не задумывались над тем, почему на дрейфующих станциях, гдекаждый грамм продовольствия на учете, всегда живут собаки? Если не задумывались, то смею вас заверить, что собаки не зря едят свойхлеб. Они зарабатывают его не только безупречной сторожевой службой, но исамим фактом своего существования. Вы можете себе представить жилое поселение без собачьего лая? Я немогу. Деревня без собаки -- это колокол без языка, стадион без неистовогорева, корабельный бак без "травли": короче, это очень скучно. Скучнее бываетразве что в компании, состоящей из одних остряков. Люди могут построитьжилье, соорудить клубы и вонзить в небо антенны, проложить дороги и братьштраф за их переход в неположенном месте -- все равно законченность жиломупейзажу придаст лишь собака. Породистая или беспаспортная, сытая илиголодная -- собака была и есть лучшее украшение любого человеческогопоселения. Если наши потомки захотят в будущем избавиться от собаки, как мы-- от лошади, жизнь им этого не простит, потому что ребенок, ни разу непогладивший собаку и не насладившийся благородным собачьим лаем, вырастетсухарем. И упрекать собаку за то, что она приносит все меньше и меньшепрактической пользы, может либо черствый прагматик, либо человек, в прошломсправедливо и больно укушенный собакой. На дрейфующих станциях очень любят своих собак, которые приносят нальдину запах земли, домашний уют и делают льдину обжитой. Здесь собака --полноправный член семьи; она -- как попугай для Робинзона Крузо, ей можнопожаловаться на усталость, поделиться тем, что вам до смерти хочетсяпобродить по лесу, -- и собака вас не высмеет, не осудит, а будетсочувственно смотреть своими преданными собачьими глазами. Погладив ее, вымысленно перенесетесь в далекое детство и будете за это благодарныбессловесному четвероногому другу. Жулька и Пузан (чаще его звали фамильярнее -- Пузо) на льдинечувствовали себя превосходно. Материковые собаки, которые разбалованы земнымкомфортом, могут недоуменно пожать плечами, услышав такое утверждение. Какойуважающий себя пес станет жить на льдине, где собака лишена главныхрадостей, составляющих смысл ее существования, -- мальчишек, которые дергаюттебя за хвост, автомобилей, облаивать которые так приятно, кошек, которыепри виде тебя обращаются в беспорядочное бегство? Самовлюбленная материковая собака забывает об одном обстоятельстве:дрейфующий пес в своей жизни не видел ни мальчишек, ни автомобилей, никошек. Мне рассказывали, что знаменитый полярный летчик Мазурук привез наодну из первых дрейфующих станций, кажется на "СП-3", редкостный подарок --поросенка. До сих пор единственным представителем фауны на станции был песМамай, свято веривший в то, что на свете есть четыре разновидности живыхсуществ: он, Мамай, потом люди да еще медведи и нерпы. Открытие новойразновидности так потрясло Мамая, что он трое суток просидел возле клетки споросенком, не сводя глаз с такого чуда. Даже ничего не ел -- сидел исмотрел. А когда Музурук привез на станцию кота, Мамай вовсе чуть нерехнулся. Пришлось кота сунуть тайком Мазуруку в самолет. Для Жульки и Пузана мир был ограничен торосами. Материковая собака с еекругозором и широкими запросами высокомерно облает предложение завербоватьсяна льдину. И -- прогадает. На ее долю не достанется и сотой части тех ласк,которыми полярники осыпают Жульку и Пузана. А ласки, да еще отличная еда пополярной норме, да еще сознание своей необходимости -- разве это не делаетжизнь собаки сплошным праздником? Жулька родилась на острове Жохова, затерянном в Ледовитом океане.Оттуда ее доставили на дрейфующую Станцию "Северный полюс-14", где Жулькаполучила боевое крещение: когда льдину разломило, она спокойно, без паникиэвакуировалась на станцию "СП-15". Вначале ей было скучно одной, не с кембыло поговорить по душам, и догадливые люди привезли ей на воспитание щенка,беспомощного, с голым пузом. По предложению Жульки его так и прозвали --Пузан или Пузо -- как кому нравится. Жулька холила и лелеяла щенка, делиласьс ним своим опытом, учила собачьим нормам поведения в человеческом обществеи в результате вырастила из щенка большого, сильного и культурного пса. Пузочуть ли не в два раза больше Жульки, но по-прежнему относится к ней сблагоговением, слушается каждого ее слова и бегает за ней как собака. Но винтеллекте и образовании Пузо уступает умнице Жульке: он сохранил щенячьюбестолковость, ведет себя безынициативно -- словом, первую скрипку играетЖулька. Пузо сознает ее превосходство и -- к чести его будь сказано -- не ведетсебя как грубый и сильный мужлан. Я уже говорил о том, что свои служебные обязанности собаки выполняютбезупречно: они всегда сопровождают дежурных при обходе лагеря. Это непустая формальность. Жулька уже несколько раз оповещала полярников опоявлении медведя и прогоняла его своим звонким лаем. Но были на станции двачеловека, к которым собаки относились с особой нежностью. Одного из них называть излишне -- это, конечно, Степан Иванович. Хотяповар вставал раньше всех, до камбуза он никогда не шел один: у дверейдомика его караулили Жулька и Пузо, которые считали своим священным долгомпрыгнуть на Степана Ивановича и лизнуть его в лицо. Получив положенныепорции ласк, они сопровождали повара на камбуз, где получали порции других,тоже приятных вещей. Перед Степаном Ивановичем псы благоговели. Они знали,что его рука, такая мягкая и добрая, может осуществлять и правосудие. Былтакой случай, при воспоминании о котором Жулька и Пузо краснеют: однажды онивытащили из-под брезента мясо и совершили грехопадение, за что СтепанИванович предал их позорной гражданской казни. С тех пор собаки скорее умрутс голоду, чем посягнут на недозволенное -- впрочем, случая испытать голод имне выпадало, слишком велик для полярника соблазн из своих рук покормитьсобаку. И еще одного человека псы полюбили трогательной любовью -- доктораЛукачева. Не столько потому, что тот ласкал их больше других, хотя и этоимело место, и даже не из уважения к высшему медицинскому образованию, апотому, что в распоряжении доктора были самые вкусные лакомства, доступныевоображению, -- витамины в драже. Один раз попробовав волшебные шарики,Жулька и Пузо ходили за доктором как привязанные. Стоило ему появиться ипогреметь коробочкой, как собаки начинали сходить с ума. Дело дошло до того-- неслыханное вероломство! -- что собаки, услышав знакомое перестукивание,бросали даже Степана Ивановича. Но витамины в конце концов иссякли, и бедныйдоктор был низведен до положения простого смертного. Сначала он сердился иревновал изменников, но потом смирился, по-философски рассудил, что собакиправы, и на приоритет повара больше не посягал. Ибо путь к сердцу собаки,как и любого другого живого существа, лежит через желудок. Я с детства к собакам неравнодушен и поэтому попытался завоевать ихрасположение. Это оказалось не простым делом. На первых порах Жулька и Пузоотносились ко мне с прохладцей -- видимо, чувствовали, что человек этотздесь случайный, вряд ли стоит на него разбрасываться. Но прошло несколькодней, и я нащупал их ахиллесову пяту. Могу теперь признаться в позорномпоступке: я стащил у Степана Ивановича полпачки сахара. Понимаю, что этобыло дурно, но зато в глазах собак я читал свое оправдание. Они говорили: "Если бы ты стащил сахар для того, чтобы съесть его в одиночку, сголовой укрывшись в спальном мешке, -- мы бы первые разорвали тебя на части.Но ты похитил рафинад ради нас. Не будем преувеличивать и сравнивать тебя сПрометеем, укравшим для людей огонь, но в наших глазах ты благородный, ввысшей степени положительный человек. И пусть хруст рафинада на наших клыкахзаглушит угрызения твоей совести". Отныне, куда бы я ни шел, следом за мной бежали Жулька и Пузо. -- Чего это они так вас полюбили? -- ревниво удивлялся Степан Иванович. Я туманно намекал на исходящие от меня флюиды, на то, что хорошегочеловека собака видит издалека, чувствует добро своим нюхом, но СтепанИванович догадывался, что своим нюхом собаки чувствуют нечто другое, менеевозвышенное, но тоже весьма притягательное. Кроме того, я частенько разрешал собакам понежиться в домике, в тепле,и они, растянувшись на полу, сладко дремали. Как сейчас вижу такую картину:Парамонов, Белоусов и я беседуем, сидя на нарах, а у наших ног, вытянувшисьво всю длину, спят Жулька и Пузо. Вот Пузо вздрагивает всем телом и скулит;это он видит кошмарный сон, соперника Мишку, который несколько месяцев былна станции и превратил жизнь Пузана в кромешный ад. Мишка был сильнее иагрессивнее, ему пришлась по душе Жулька, к которой и Пузо испытывал нетолько чувство благодарности за воспитание. Самцы дрались каждый день, иконцовка была одна и та же: Пузо спасался беспорядочным бегством. ПришлосьМишку отправить на другую льдину. Пузо долго не мог поверить своему счастью.Несколько дней он бегал ошалевший от радости и, лишь убедившись, чтопротивник исчез, пришел в себя. И только во сне к нему возвращались кошмарыпрошлого. -- Тише, -- успокаивает Борис Георгиевич доктора, -- псов разбудишь. Парамонов никак не может успокоиться. Только что он получил от жены изЛенинграда посылку и распаковал ее, трясясь от нетерпения. Я давно не виделчеловека, впавшего в стойкий столбняк, и не без скрытого удовольствиясмотрел, как содержимое посылки валится из немеющих рук доктора. Он получилдве книги: "Гимнастика для мужчин" и "Учебник самбо". -- Жена знает, чем удовлетворить растущие интеллектуальные запросымужа, -- резюмирует Белоусов. -- Продолжим, однако. Глядя на этих сытыхбездельников, спящих в рабочее время, я вспомнил довольно трогательнуюисторию нашего Шарика. Началась она oтнюдь не с веселого проишествия. Нанашей "СП-7" потерпел аварию самолет -- проскочил мимо полосы и довольнонеудачно сел в нескольких километрах от станции. Мы образовали несколькопоисковых групп, но никах не могли найти экипаж -- пурга да еще полярнаяночь... Радировали на материк, и нам срочно доставили упряжку -- восемьголодных и тощих псов. Тем не менее с их помощью быстро разыскали ребят,оказали им первую помощь и отправили на материк. В этот же самолет погрузилии собак -- семь штук. Восьмой пес в самолет идти отказался. За ним гонялись,уговаривали, но он и слышать не хотел, убежал в сторону и скулил. Так собака -- мы ее назвали Шарик -- осталась на полюсе. Сначаладичилась, не позволяла к себе подходить, даже цапнула за руку парня, которыйхотел ее приласкать. Мы решили оставить ее в покое -- все понимали, что досих пор Шарик видел жизнь с изнанки, пусть сам привыкает. Подходишь к нему-- весь дрожит, ждет удара... Наверное, месяц прошел, пока Шарик позволилсебя погладить. И с этого дня лед растаял. Пожалуй, я еще не видел, чтобысобака так исходила нежностью. Поверила в людей, от которых до сих порвидела в жизни только плохое. Поверила так, что нам даже было как-то неловкоот такой фанатичной преданности, неистовой любви. Конечно, и мы платилиШарику взаимностью, старались, чтобы он забыл изверга, в руках которого досих пор находился. А когда наша станция эвакуировалась, мы передали его надругую. Рассказывали, что он долго скучал, исхудал, но потом снова привык.Так и остался зимовщиком, нашел свое собачье счастье... -- У нас на "СП-12" тоже был презабавный пес, -- Юрий Александровичпонемногу оживал, -- по кличке Алдан. Альбинос, совершенно белый, как толькочто выпавший снег, даже нос был не черный, как у нормальной собаки, акрасный. Алдана привез начальнику станции Белякову его друг Юрий Пермитин,сын писателя, чтобы полярники обучили пса ходить на медведя. Когда настанцию наезжали корреспонденты, мы как бы невзначай обращали их внимание наАлдана. "Почему он такой белый?" -- задавали они стереотипный вопрос."Алдан? Он был совершенно черным, но полярный день, понимаете, выгорел насолнце. Выцвел". -- "Что вы говорите?" -- поражались корреспонденты,вытаскивая свои записные книжечки. А с медведями было так. Они не раз навещали станцию и никак не моглиопределить свое отношение к Алдану. С одной стороны -- вроде собака, которуюполагается немедленно хватить лапой по хребту; но с другой -- таких собак небывает, уж очень белая. Цвет какой-то родной, медвежий. И мы былисвидетелями редкостного зрелища: Алдан играл с медведями. Ничеговраждебного, сплошное мирное сосуществование. Пузан всхрапнул, встрепенулся и скосил на нас черный глаз. Ничего, покане гонят... Зажмурив от наслаждения глаза, пес с хрустом потянулся и вновьуронил крупную голову на теплые лапы. И еще одна картина перед глазами: Панов, провалившийся в трещину,медленно вползает на льдину, а Жулька и Пузо, которые только что веселодрались из-за бумажного патрона, притихли и смотрят на нас непривычносерьезными глазами. И еще: улетая на материк, доктор Лукачев прощается с собаками, обнимаетих, гладит не нагладится. Жулька и Пузо ничего не понимают, для них сценапрощания -- очередная порция ласки, а в глазах у доктора -- печаль. -- Жуленька, Жуля, -- говорит он. И я вспоминаю другую ситуацию, когда доктор этим ласковым обращениемблагословлял Жульку на подвиг, и она его совершила. Осенью кусок льдинывместе с полосой оторвало от лагеря. Положение обострялось тем, что наотколовшейся льдине остался руководитель полетов со своей группой, и с ниминеобходимо было установить связь. А широкое разводье уже покрылось тонкимльдом, по которому человек пройти не мог -- он неминуемо бы провалился. Итогда доктор вспомнил про Жульку. Он присел рядом с собакой, обнял ее исказал: -- Жуленька, Жуля, ты ведь полярница, надо выручать друзей, понимаешь?Ты должна пойти на ту сторону, больше некому, очень тебя просим, понимаешь? И Жулька пошла. К ней привязали провод, и она, осторожно ступая, шаг зашагом преодолела разводье, покрытое микроскопически тонким ледком. Связьбыла восстановлена, и весь день героиню так баловали, что она не безоснования задрала свой короткий нос. Было отчего: собаки боятся разводий,чувствуют их издали и добровольно близко к ним не подойдут. Значит, Жульказаставила себя преодолеть инстинктивный страх перед океаном, а победитьинстинкт может лишь собака с более совершенной, чем у ее собратьев, духовнойорганизацией, умом. И Жулька действительно очень умна, недаром один из ребятсказал, что "ей даже в глаза стыдно смотреть -- они как человечьи, а шкурасобачья". Жулька всегда чувствовала, когда она приятна, а когда нужноскромно отойти в сторону; ей можно было рассказывать разные истории, онабыла благодарным слушателем, смотрела внимательно и вдумчиво. Меня собаки проводили до самого самолета, ибо каждый их шаг был оплаченкуском рафинада. Последние два куска полетели в их симпатичные пасти, когдаСаша Лаптев уже высунулся из окна, чтобы крикнуть: "От винта!" Поняв, чтобольше из меня ничего не выжмешь, Жулька и Пузо с превеликим равнодушиемпотрусили обратно к лагерю -- о, неблагодарные твари! Так что из окнасамолета я увидел лишь гордо задранные хвосты...