Школьная фобия — мольба о внимании

Одна из историй в кладовой моего опыта работы с родителями очень отличается от других. Отличается не проблемой ребенка: школьная фобия, страх школы и отказ ее посещать — но тем, что здесь не было серии родительских семинаров. Родители Мелани были друзьями моих друзей; они обратились за помощью, когда я гостил в окрестностях на Рождество. Они хотели получить любую помощь, какую только можно. Но что можно сделать в такой короткий промежуток времени? Я решил попробовать провести по одному игровому занятию с каждым родителем и обсудить их. Все, что у меня осталось — это два отчета родителей, да и заметки мои в этой связи были очень лаконичными. Тем не менее, я включаю эту историю в книгу, потому что нечто все-таки произошло.

В письме, посланном мне заранее, Анита, мама Мелани, отмечает боль и смятение.

Дорогой Арт,

Мы слышали о Ваших планах побывать в наших краях на Рождество и надеемся, что во время Вашего пребывания Вы найдете какое-то время, чтобы помочь нам с нашей проблемой.

Наша проблема — Мелани. Она просто ненавидит уходить из дома и идти в школу.

Отметив, что в детском саду у Мелани не было никаких проблем, она рассказала о том, что происходило в первом классе.

В сентябре она, казалось, стремилась пойти в школу. В первый день она пошла с интересом и после полудня вернулась домой. Я ничего не заподозрила. Потом на следующий день она стала плакать в ту минуту, как встала и не стала есть, сказав, что у нее болит живот. В конце концов я потащила ее в школу. Когда она вернулась в тот день домой, она плакала и говорила, что весь день ей не понравился.

Анита немедленно раздобыла справку от врача с рекомендацией перевести Мелани в другой класс с тем, чтобы она могла быть вместе с подругами, и хотя ситуация ухудшалась день ото дня, школа не отнеслась к рекомендации врача с должным вниманием. Каждое утро дом наполнялся плачем и отказами «даже от глотка воды». Мелани не завтракала и не кушала в школе.

Так оно и шло. Каждое утро — плач, и несколько раз мне пришлось взять ее и оставить, исходящую криком, учительнице.

Я несколько раз разговаривала с учительницей, и она сказала, что Мелани — ребенок инициативный, и учится легко. Она быстро включается в деятельность класса, находится в числе лучших по чтению и т. д.

Она чувствует себя хорошо, когда находится в школе, и не вспоминает о доме, пока не наступает время ланча. Тогда она уже не выглядит счастливой и вдруг отказывается идти на площадку играть. Потом, когда начинаются послеобеденные занятия, она опять выглядит нормально. Когда в три часа она возвращается домой, она выглядит несколько грустной, но это проходит, как только она поест то, что в школе почти не тронула. По-видимому, приходится исключить тот вариант, что она не любит школу, потому что учеба слишком тяжела для нее.

Несколько дней все идет хорошо, а потом все начинается сначала. На прошлой неделе она вела себя ужасно в понедельник утром, что, как мне сказали, не является чем-то необычным, и в четверг — опять. Она плачет с той минуты, как встает (примерно в 6.45) и до тех пор, пока в 8.45 она выходит из дому: при этом ее все время рвет. Доктор говорит: это нервы, — и прописал лекарство, но оно не слишком помогает. В течение этих последних недель она не ест завтрака и лишь иногда — стаканчик мороженого или пирожок в школе. Впрочем, она умирает с голоду, когда приходит домой...

Несколько дней назад она начала ходить в воскресную школу. Они записали ее в другой класс, отдельно от брата, и теперь она плачет, когда ей надо туда идти. Ни с того, ни с сего она стала бояться людей. Она никогда не была такой.

Что ж, Арт, если вы хотите, мы поговорим об этом еще, когда встретимся. Мы хотели бы получить от вас совет, что мы можем сделать, чтобы помочь ей. Мы пытались говорить с ней, угрожать, шлепать, но воз и ныне там. Она, безусловно, понимает, что должна ходить в школу. И она позволяет мне отвести ее к автобусу, хотя по лицу ее катятся слезы, и мне больно видеть ее в таком состоянии.

Из письма было ясно, что это была не столько школьная проблема как таковая, сколько проблема, связанная с уходом из дома — с этим и связывают обычно школьную фобию. Кроме того, я не мог не принимать в расчет ревность девочки по отношению к младшему брату — то есть, уходя из дома, она знала, что брат остается с матерью (не случайно в воскресной школе, куда ходил и мальчик, не возникало никаких проблем).

Я был немного знаком с Мелани — видел ее два-три раза. Она не казалась мне боязливо-тревожной. И Ани тоже такой не казалась; поэтому та и была так сильно удивлена. В психологии существует аксиома: если перед тобой ребенок с фобией, то и мама у него тоже с фобией; но, по правде сказать, эта мама не казалась ни боязливой, ни чрезмерно опекающей. Так что довольно аксиом. Пришлось нам надеяться, что Мелани на языке игровых занятий «расскажет» нам, в чем дело.

Когда я прибыл на место событий, я немножко по болтал с Мелани. Честно говоря, она выглядела абсолютно нормальным ребенком. Ее желания и интересы были типичными для ее возраста. Интеллектуальные способности были вполне приличными. Имелись признаки неуверенности, но они были весьма умеренными.

Разговоры о том, чтобы ходить в школу и о самой школе ничего не дали. Мелани не была слишком разговорчивой.

Потом наступило время игрового занятия — сначала с мамой. Она описывает его так.

Анита: Мелани почти все время играла с фигурками из кукольного домика. Она их передвигала с места на место почти полчаса, не говоря ни слова. Она усадила «папу» за газету, и не разу не вынула его из-за этого «экрана». (Здесь Анита хмыкнула.) Кукла, выполнявшая роль мамы, в основном проводила время за мытьем посуды. Спустя некоторое время, я не выдержала этого молчания — она совсем не говорила — и даже хотя вы сказали ни в чем не направлять ребенка, я вмешалась и спросила что-то вроде: не собирается ли мама что-то делать с Мелани? И знаете, что сказала Мелани. Она сказала: «Нет, мама слишком занята для девочки»

Итак, что же произошло? А вот что: Мелани сказала, что никто не обращает на нее внимания. Анита возразила, что это не так, что в действительности она уделяет девочке внимание, фактически в последние месяцы она мало о чем думала, кроме девочки. Я подчеркнул, что Мелани чувствовала, что никто не обращает на нее внимания, и Анита поняла.

Фактически Анита совершила поворот на 180° и стала соглашаться с этой мыслью, говоря, что, возможно, она была так занята решением проблем, что действительно сосредотачивалась на Мелани только тогда, когда надо было заставить ее поесть или приготовиться к школе или еще что-нибудь сделать: и не получалось обращать на нее внимание ради нее самой. (Таким образом, с точки зрения того, что психологи называют подкреплением или вознаграждением, если внимание — это то, что требовалось Мелани, Анита неосознанно провоцировала школьную фобию, потому что уделяла усиленное внимание дочке только тогда, когда та отказывалась идти в школу.)

Сообщение отца звучало следующим образом.

Майк: Ну, ничего особенного не произошло. Она просто играла с мебелью из кукольного домика, и ни к чему другому не прикоснулась. (Я спросил, где были фигурки и что они делали.) Она поставила «папу» ни кровать и он вообще не вставал. О, да, она сказала в какой-то момент: «Не звони по телефону, а то мой брат услышит».

Майк не согласился с тем, что девочка описывает его как человека, который много времени проводит в постели. Я знаю его достаточно хорошо и знаю, что он далеко не ленив. На самом деле он очень активный человек и работает на полторы ставки. Но дело было з том, что так его видела Мелани, не участвует в жизни семьи. Я напомнил ему, что делал «папа», когда она занималась с матерью (на обсуждении занятия присутствовали оба родителя). Он понял, что я имел в виду.

А что насчет телефона или того, что брат услышит? На самом деле это объясняет две вещи. Одна — это сдержанность Мелани во время занятий. Она играла с каждым из родителей в гостиной в то время, как другой родитель присматривал за младшим братом в другой комнате, чтобы он не вошел в гостиную, но, возможно, он все же находился для Мелани слишком близко.

Вот почему она почти ничего не говорила, практически совсем ничего, кроме ответов на замечания родителей — она просто боялась, что любой разговор привлечет внимание брата и занятие будет испорчено его появлением.

Если мы верно истолковали ее слова, следовательно,— хотя это не отразилось ни в словах, ни на лице Мелани — занятия ей нравились. Они, должно быть, нравились ей, если она не хотела, чтобы брат прервал их. И значит, ее действия говорили, что ей хотелось побыть с родителями, а изображала она, что родители не обращают на нее внимания. Все сходилось.

Родители, разумеется, хотели знать, что им делать дальше. Я сказал, что совершенно ясно, что им следует проводить больше времени с одной Мелани, что фактически каждый родитель в отдельности должен проводить не менее пятнадцати минут в день наедине с нею. В эти минуты они могут провести игровое занятие или заняться еще чем-то приятным, но, что бы они ни делали, они должны следовать указаниям Мелани, учитывать ее потребности и идти с ней в ногу.

Они спросили меня, считаю ли я, что это поможет с проблемой школы. К тому времени, когда начнутся занятия в школе, я уже должен был уехать. Я сказал, что не уверен, но это было единственное, что я мог в тот момент им предложить. Одна из потребностей, которую выражала Мелани, была потребность в большем внимании со стороны родителей. Она не выказывала каких-то особенных страхов или еще чего-то, над чем можно работать. Мы должны были соблюдать интересы Мелани, а не наши. Они согласились следовать моим советам и все мы надеялись, что произойдут какие-то изменения к лучшему. Мы надеялись, что время от времени мы сможем разговаривать по междугороднему телефону — но этого не случилось.

Что произошло, описывается в письме Аниты, написанном шесть недель спустя. Оно начинается так:

Несколько строк, Арт, чтобы известить Вас, что все проблемы Мелани потихоньку выровнялись. Она занимается сейчас полный день. С тех пор, как Вы посмотрели ее, она хорошо ходит в школу, кушает завтрак и даже время от времени покупает что-нибудь к ланчу. Ни прошлой неделе учительница записала в ее дневнике, что Мелани преодолела все неприятные чувства по отношению к школе и теперь легко заводит друзей. Она любит также играть во дворе и немного волнуется, если погода не очень хорошая и она должна оставаться дома. Мне кажется, мы никогда не узнаем, почему она так не любила этого вначале, но мы действительно благодарны за то, что сейчас все в порядке. Мы время от времени проводим игровые занятия, но в основном для того, чтобы оно укрепило чувство доверия, связывающее нас. Это, тем не менее, открыло нам глаза, и теперь мы стараемся уделять ей больше внимания.

Мне хотелось бы уметь объяснить более тонкие моменты в ситуации — но я ничего больше не знаю. Это описание того, что произошло. Единственная вещь, в которой я был уверен, — это то, что, если бы я только посмотрел Мелани или провел с ней несколько тестов, а потом сказал ее родителям, что они должны проводить с ней больше времени, это не оказало бы того же воздействия, как то, даже единственное, занятие, которое они провели, и последующее его обсуждение. На игровом занятии они смогли увидеть из первоисточника желание, потребность, исходящую от их дочери, а не от меня.

Свершилось ли чудо после двух игровых занятий? Я мог бы произвести такое впечатление, если бы не включил сюда еще одно письмо от матери, присланное мне спустя два года.

Оглядываясь назад, я понимаю, что самое большое открытие, которое мы сделали, — это то, что она остро нуждалась в дополнительном внимании, которое она получила и которому очень радовалась. Я думаю, что мы никогда, в сущности, не знали, что ее беспокоило. Тем не менее, она продолжает расстраиваться в начале каждого нового учебного года. Во всяком случае, так было в первом и во втором классе. Например, она кидается на пол, не хочет ни завтрака, ни ланча, и плачет. Я разговаривала с учителями, объясняла, как она себя вела в первом классе. Тогда учителя становились к ней более внимательными и давали ей разные поручения, просили помочь им, и через неделю проблема исчезала сама по себе. Но несмотря ни на что, все сводится к одному: она очень тонко чувствующий ребенок, который однажды, когда родился брат, почувствовал себя отверженным, — и мы должны, быть осторожны и относиться к ней чутко.

Готовы ли вы поверить в половину чуда?

 

Мольба о похвале

Рени было семь лет, она была умной, общительной девочкой — однако и мама, и учительница о ней беспокоились. Ее мать, Кейт, боялась, что она ревнует ее к младшей сестре. Учительница беспокоилась, потому что Рени так командовала другими детьми, что они не хотели играть с ней и у нее буквально не было ни одной подруги.

Тем не менее, поскольку игровые занятия принадлежали Рени и Рени знала, что она из себя представляет, она немедленно перешла прямо к реально существующей проблеме: к огромной потребности в похвале. Когда она чувствовала одобрение и ее вера в себя возвращалась, зависть к малышке и стремление командовать другими детьми — на самом деле это была генерализованная зависть к сестре — прошли сами собой. Чье же одобрение было ей нужно? Мамино.

На первом занятии состоялся следующий обмен репликами (у Кейт был настоящий дар точного воспроизведения, поэтому ее сообщение передавало диалог между ней и Рени):

Рени: У тебя мозги лучше, чем у меня, потому что ты такая хорошенькая.

Кейт: Какое отношение мозги имеют к красоте?

Рени: Просто ты хорошенькая... У меня тоже довольно-таки хорошие мозги.

Здесь Рени пыталась конкурировать с матерью и, чувствуя, что проигрывает, подкрепила свое положение последней репликой.

Позже на том же занятии:

Рени: Давай побережем этих глиняных зверюшек, которых я сделала.

Кейт: Тогда у нас не будет достаточно глины для следующего занятия.

Рени: Ну, тогда мы можем положить жирафа и свинку обратно с остальной глиной. Правда, это мило с моей стороны?

Совершенно ясная просьба о похвале. Минуту спустя:

Рени: Это наше личное время, и никто больше не может в этом участвовать — ни моя сестра, ни папа.

Очевидно, Рени получила нечто позитивное из занятий с мамой. Потом, по поводу конфеты:

Рени: Если ты съешь ее, то улыбнешься.

Рассказав об этом. Кейт задумчиво добавила: «В конце концов, я действительно не слишком часто улыбаюсь, а все больше критикую ее». В этом и содержалось объяснение того, почему Рени так нуждалась в поощрении».

Тот факт, что Рени прямо просила об одобрении, был здоровым знаком. Никаких манипуляций, никаких околичностей. Она говорила: пожалуйста, любите меня.

На следующей неделе, вырезая из бумаги корзиночку для Пасхи:

Рени: Разве я не молодец? (Через некоторое время.) Как ты думаешь, я гений? Ты думаешь, я лучше, чем ты?

Кейт: Ты становишься лучше.

Мать ответила так, потому что ей в голову не пришло ничего другого.

Я попросил, чтобы в будущем она попыталась сосредоточиться на том, что для Рени очень важно, кто «лучше».

Позже, на том же семинаре:

Рени: Я рассказала своему другу о наших игровых занятиях и пригласила его прийти, но потом передумала.

Кейт: Ты его не пригласила?

Рени: Я ему сказала, что ты больна, поэтому ему не надо приходить... Это здорово, что у нас есть наше личное время. Ты думаешь, мне повезло, что у нас есть эти занятия?

Кейт: Да.

Рени: Я тоже так думаю. Очень мило с твоей стороны позволять мне делать все, что мне хочется.

Кейт: Но только тридцать минут.

Последнее замечание Кейт помешало тому, что можно было бы назвать расцветом чувств ее дочери. Возможно, она сделала это потому, что ее задевало, что дочка берет над ней верх, а ей, как правило, удавалось это делать.

В следующий раз:

Рени: Какой мне цвет использовать? И не говори, пожалуйста: любой, какой хочешь!

Кейт последовательно исполняла инструкцию не лидировать. Родителям рекомендуется не давать указаний, даже если ребенок об этом просит. Такое поведение со стороны родителей дает большинству детей понять, что то, что они делают, как правило, допустимо. Тем не менее, отсутствие указаний привело Рени в состояние фрустрации. Если мама не говорит ей, что делать, она не может этого сделать и тем самым доставить матери удовольствие.

Позже:

Рени: Я тебе помогу приклеить эти концы. Твое время стоит дорого. Сделаешь это когда-нибудь в другой раз, когда сестричка не будет отнимать у тебя времени.

Это, разумеется, причина для соперничества детей — малышка отнимает у мамы время.

Рени: Ты раскрашивай. Я буду клеить. Это разделение труда.

В трех коротких предложениях мы видим, что Рени — умница и контролирует положение вещей. Она достаточно умна, чтобы постараться показать матери, что разделение труда — это хорошая мысль. А кроме того, ей хочется быть ближе к матери.

Кейт пропустила одно занятие, потому что очень рассердилась на Рени за то, что после школы не нашла ее на детской площадке, где она должна была быть. Я порекомендовал, чтобы в будущем она не использовала отмену игровых занятий в качестве наказания.

На следующей неделе:

Рени: Ты собираешься записывать?

Кейт: Это нормально — если я буду записывать?

Рени: Это твое занятие.

Кейт: Нет это твое занятие.

Рени: Ладно, записывай.

Здесь мы можем уловить нотки, свидетельствующие о нежелании слишком давить на мать.

Рени: Как я буду выглядеть в платье в церкви на празднике? Я тебе понравилась в хоре?

Кейт: Да.

Рени: Ты всегда со мной соглашаешься. Именно поэтому я тебя так люблю.

Затем последовало интересное продолжение, когда Рени попыталась взять верх над матерью. Заявив, что она собирается что-то сделать для мамы, она чуть-чуть порвала бумагу и извинилась. Извинение — редкое событие для Рени, оно означало, что ее задумка была для нее очень важна. Время от времени, работая, она делала следующие замечания:

Рени: Я хорошо делаю?.. Я делаю что-то особенное. Не могу тебе сказать, что... Это будет нехорошо, но может быть хорошо, а может быть ужасно... Все о чем я сейчас думаю — это ты... Иногда я плохо себя веду с этим человеком... Я люблю этого человека.

Когда игровое занятие закончилось, Рени сказала, что она должна послать письмо. Спустя несколько минут она сказала, что почтальон только что принес письмо (это происходило в воскресенье). Угадай-ка? Это был проект Рени и подарок для мамы.

Тем, что она «была милой», Кейт способствовала тому, что у дочери возникли по отношению к ней положительные чувства. Рени действительно чувствовала себя виноватой за все плохие поступки, которые она совершила на предыдущей неделе, и хотела вновь завоевать расположение матери.

После той недели Рени стала много играть с мебелью из кукольного домика. (Разнообразие оборудования позволяет ребенку использовать все, что может наилучшим образом выразить то, что ему хочется в данную минуту выразить.) Сначал Рени поставила стулья только для себя и для отца. Потом она затолкала свою маленькую сестричку в ванночку, где та почти что утонула. Она поместила девочку на пол возле стола, на котором были разложены игрушки. Она заставила маму-куклу бросить малышке веревку, но та все равно не могла выкарабкаться. Кукла-дочка (которая олицетворяла собой Рени) сбросила вниз собаку, и собака спасла малышку. Тогда каждый дал собачке печенье — награду за доброе дело. Рени не только выразила свои чувства по отношению к малышке (она была беспомощна и раздражала Рени), но и оказалась достаточно умна, чтобы понять, что в опасной ситуации малышке могут оказывать много внимания. Поэтому она и переключила внимание на спасительницу-собаку!

Кейт отметила, что в своем сочинении Рени упоминала о нескольких своих друзьях, и подумала, что это было любопытно, поскольку учительница говорила ей, как Рени чуралась своих одноклассников. Могло ли быть, что Рени постепенно начинала чувствовать, что мама ее принимает в достаточной мере и поэтому она может расслабиться и оглядеться вокруг в поисках друзей среди других ребят?

На предпоследнем занятии Кейт начала так: «Я превратилась в комок нервов с тех пор, как перестала ее шлепать». Я не мог припомнить, чтобы мы когда-нибудь обсуждали телесные наказания и я определенно понятия не имел, что она их применяет. Но, по-видимому, возрастающее понимание со стороны Кейт по отношению к дочери, возникшее на игровых занятиях, привело к тому, что она перестала употреблять физические наказания. Очевидно, такой перенос с игровых занятий в «реальную жизнь» помог Рени почувствовать, что ее принимают и одобряют.

На игровом занятии Рени снова играла со всеми предметами мебели из кукольного домика. Собачка у нее разбила телевизор — с животного взятки гладки, не то, что с человека. Она сказала, что в дом вломился великан (bashed)—и потом быстро все расставил по местам — пока кукольная семейка не проснулась — нейтрализовав, таким образом, свой деструктивный поступок. Рени, хотя и была в повседневной жизни довольно агрессивной, не слишком охотно давала гневу излиться наружу.

Примечателен следующий отрывок.

Рени (в роли мамы): Пожалуйста, накрой на стол?

Рени (в роли Рени): Почему бы тебе не накрыть на стол?

Таким образом, Рени продемонстрировала, что, если нет борьбы за власть и ей не дают указаний, она с удовольствием включается в совместную деятельность.

Кейт также отметила, что иногда ей приходится говорить: «Ты не приготовишь местечко для сестры». Я предложил, чтобы она позволяла Рени «забыть» о сестренке, если она именно этого хотела.

Так и продолжались занятия. На одном из них Рении продемонстрировала, как она усваивала взрослые нормы — в очень раннем возрасте. Я дал маме некоторые рекомендации насчет того, как помочь Рени снова стать беззаботной, непосредственной семилетней девочкой.

На следующем занятии без всякой связи с происходящим Рени вдруг выпалила: «Мама, я люблю тебя».

Для меня это означало, что Рени удалось сблизиться с матерью и получить одобрение, в котором она так нуждалась. Результаты? Мать получила отзыв от учительницы, который я впоследствии проверил: Рени существенно смягчилась в классе (так же, как в сцене сервировки стола, описанной выше) и, соответственно, у нее теперь появилось много друзей.

На заключительной встрече родителей Кейт отметила, что Рени стала более нежно относиться к своей маленькой сестричке, что в доме стало больше гармонии и что Рени перестала так упрямо спорить — а раньше это было для родителей настоящей занозой. Похвалы принесли свои плоды.

А тут и семинар закончился.

 

Мольба о близости

Одно из самых невинных кратких и очень трогательных событий описывала Вера, мать чрезвычайно замкнутой, хранящей почти абсолютное молчание второклассницы Николь. В школе девочка неизменно была напряженной и неловкой. На родительских семинарах мать тоже казалась напряженной. Она сидела с краю, никогда не снимала темных очков и редко говорила — только в тех случаях, когда описывала собственные занятия.

В одном из своих сообщений Вера рассказала об инциденте, приключившемся вне игрового занятия. Николь попросила, чтобы мать довела ее до перехода по дороге в школу. Вера сказала: да, разумеется — и не придала этому особого значения. Реакция девочки была из ряда вон выходящей. Она испытывала облегчение и радость. Она стала менее напряженной дома, стала больше говорить с Верой. Мать была потрясена тем, что такой пустяк может привести к таким колоссальным изменениям. Позже она заметила, что дама, живущая по соседству, всегда провожает своего сына до перекрестка, и решила, что именно там ее дочка почерпнула идею. Возможно, совместная прогулка до перекрестка каким-то образом ассоциировалась в сознании девочки с любовью.

Вопрос в том, почему Николь не попросила об этом раньше, если это было так важно для нее? Очевидно, потому, что она не чувствовала себя для этого достаточно свободной. Та же сила, что удерживала ее от разговоров в школе, удерживала ее от разговоров дома. Вероятно, игровые занятия помогли ей достаточно расслабиться для того, чтобы осмелиться обратиться к матери с такой смелой просьбой. Результаты были замечательными!

Такое «переливание» с игрового занятия в повседневную жизнь случается часто, и это здорово. Задача состоит в том, чтобы изменить поведение ребенка в целом, а не только его поведение в течение получаса в неделю. Взросление — работа на полную ставку.

Глава 6
НЕУДАЧИ

 

До сих пор могло показаться, что каждый родитель, участвовавший в наших семинарах, немедленно извлекает из них пользу. Это далеко не так. Примерно половина участников делает мощный шаг вперед — и это было так в тех случаях, на материал из которых я ссылался в первых пяти главах. Возможно, еще треть продвинулась очень хорошо — эти родители стали лучше понимать своих детей, уменьшились напряжение и трения, улучшились какие-то моменты во взаимодействии. Тем не менее, почти всегда один родитель из десяти получает от занятий очень мало или не получает ничего.

Разумеется, многие из тех, кто приглашен на занятия семинара, вообще не появляются. Я не включаю эти случаи в число неудач, как и тех, кто появился всего один раз и больше не вернулся. Я, как правило, не знаю, что было причиной их исчезновения, хотя могу предположить, что они чувствовали себя в группе неловко, не ухватили сути дела или сказали себе, что они в такой помощи не нуждаются. Когда я пишу о неудачах, я думаю о родителях, которые присутствовали более, чем на одном занятии, иногда прошли весь курс, но с таким же успехом могли бы не появляться на наших занятиях.

Эта глава содержит наброски о пяти матерях, которые ничего не достигли: одна не умела четко мыслить и была совершенно беспомощна; другая во всех своих трудностях винила других; еще одна получала удовольствие от безграничной власти над ребенком; следующая была слишком робкой, а ее ребенок был непредсказуем; и последняя всю свою энергию направляла на то, чтобы вовлечь меня в спор — некоторую словесную ловушку.

Поскольку неудача — это всегда результат взаимодействия двоих — в данном случае меня и матери, или, точнее, того, что происходит между мною и матерью — читатель не должен впадать в заблуждение от того, что в моих описаниях основная вина возлагается на родителей. Существует весьма вероятная возможность, что я закрывал глаза, да и сейчас не хочу замечать, что я сам виноват в том, что мне не удалось установить контакт с этими матерями. Однако, коль скоро я не могу отвечать за собственные «слепые пятна», все, о чем я могу написать, — это проблемы, которые я видел у этих родителей.