Чрезмерно контролирующая мать

Одна из матерей знала, что она «любит покомандовать», как она выразилась, но только рассказывая на семинаре о своем первом игровом занятии, она увидела, что никогда не прекращает контролировать сына. Ниже приводится отрывок из протокола.

Хелен: Фред казался очень взволнованным при виде игрушечного городка, который я купила. (Родители иногда добавляют игрушки к рекомендованному списку. В связи с этим могут возникнуть трудности, как у Фреда, который, как мы увидим ниже, не знал, как пользоваться некоторыми игрушками. Рекомендуемые предметы являются простыми и неструктурированными и предназначены для того, чтобы стимулировать творческое воображение и спонтанную деятельность ребенка.) Он был счастлив и много фантазировал, когда строил город. Я ничего не делала. Я не знала, что делать, поэтому я просто смотрела. Я думала, может, он пригласит меня в игру, но он был занят. Он не знал, что делать с некоторыми деталями, и я сказала, что, может, он построит из нескольких блоков дом, и он увидел, как это можно сделать, и построил несколько домиков.

Предлогом для вмешательства, по ее разумению было то, что Фред не знал, что делать с некоторыми деталями. Я решил, не откладывая, указать на то, что она делала. (Не знаю, почему я включился так быстро. Обычно я немного выжидаю, и, наверное, здесь тоже следовало бы подождать, потому что она стала защищаться).

Д-р Крафт: Почему вы это предложили?

Хелен: Потому что мне надоело не участвовать. Я просто там сидела.

Хотя это и было правдой, это была только часть истории. Мне же хотелось докопаться до ее желания взять верх над ребенком.

Д-р Крафт: Вы хотите сказать, что вам кажется, будто вы реагировали на собственное беспокойство, не на его?

Хелен: Ну, он-то был вполне доволен. Он был занят и счастлив, а я смотрела, и — да, я хотела участвовать в игре.

Д-р Крафт: Вы хотели участвовать в игре?

Хелен: Да, действительно. И я думала, что мое предложение было очень хорошим — делать домики. (Вот она, разгадка: она просто хотела использовать собственные идеи.) Знаете, эти полчаса я очень старалась сидеть тихо, что не в моем характере — я очень старалась следить за собой. (То есть она знала, что склонна к чрезмерному контролю и старалась сдерживаться, потому что, согласно указаниям, на игровом занятии ведущая роль должна была принадлежать ребенку — но она не могла сдержаться, как сильно она ни старалась.) И еще у нас было несколько пластмассовых поездов, которые еще не были собраны. (Еще одна вещь, которой не было в списке. Кроме того, все игрушки должны были быть распакованы и собраны, если требовалась сборка.) Я велела ему взять колеса из коробки и надеть их. И он это сделал, поиграл с ними какое-то время, а потом играл с марионетками. У нас была кукла-лупоглазка и кукла-пират. И я ему вовсе не говорила, во что играть.

В этом последнем заявлении и было стремление себя защитить, о котором упоминалось выше. По-видимому, я уже открыл ей глаза на то, что она стремится управлять действием.

Хелен: Он сказал, что поставит кукольный спектакль. Я думала, что мы должны будем взаимодействовать, ну, не то, чтобы должны, но я сказала, что я буду Лупоглазка, а он будет пират, и таким образом мне удастся увидеть что-то новое.

«Я сказала, что я буду Лупоглазка» и т. д. Снова она взяла на себя инициативу. Матери рассмеялись.

Хелен: Нет, он сказал, что поставит спектакль для меня. И он перешел на другую сторону стола и уселся на пол, и сказал: «Привет!» — и я сказала: «Привет! Как тебя зовут?» (Этим вопросом — незаметно — она опять перехватила инициативу.) И мы ходили туда-сюда. И я сказала: «У тебя есть братья или сестры?» (И опять! Я больше не мог сдерживаться.)

Д-р Крафт: Вы перехватили инициативу.

Хелен: Нет, нет, нет! Он сказал: «Привет!» И как вы говорили про телефон, так я и сделала. (Я сказал однажды, когда рассказывал о правилах ведения занятия, что не надо удивляться, если ребенок возьмет игрушечный телефон и скажет: «Алло!» — родитель может ответить: «Алло!», и больше ничего не говорить, просто подождать несколько секунд и повесить трубку. Мать все больше переходила в оборону по мере того, как я делал ее лидерство предметом обсуждения.) Так я должна была что-то сказать, и мне не хотелось говорить что-то существенное, поэтому я просто спросила: «У тебя есть братья и сестры?» — и еще: «Сколько тебе лет?» — и все в таком духе, чтобы посмотреть, что он предложит, и потом, я старалась вслушиваться в то, что он на самом деле говорит, но не могу сейчас вспомнить ничего оглушительного. Просто он много хихикал.

Д-р Крафт: Почему?

Хелен: Ну, он был очень счастлив и получал удовольствие, и он ничего не пытался вложить в этот спектакль — такое у меня впечатление.

Д-р Крафт: Это было довольное хихиканье — в отличие от хихиканья взволнованного.

Хелен: Он думал, что стал немножко другим, когда изображал этот большой спектакль там, на полу. Потом, как мне показалось, ему не хватило материала, тогда я хлопнула в ладоши, давая понять, что теперь моя очередь. (И еще раз она сделала это! Она думала, что он испытывает неловкость, не зная, что делать дальше, поэтому взяла инициативу в свои руки.)

Смех в группе.

Хелен: Я много узнаю о себе... (Смех в группе помог ей понять, что она снова перехватила инициативу. Она начинала понимать, до какой степени она управляет Фредом.) Я знаю, что у меня есть эта проблема. Меня переполняют идеи.

На следующем занятии мать заметила, что муж сказал ей, что она все время командует.

Итак, что же произошло? Мать поняла, до какой степени она контролировала сына — помогло ли ей это овладеть собой и дать Фреду шанс? К исходу десяти недель — немножко. Совсем немножко. Вот чем кончилось мое давление. И еще я получил только одно письмо- отклик в свою коллекцию, в котором говорилось, что вся программа в целом была пустой тратой времени.

 

ПОНИМАНИЕ РЕБЕНКА

 

Секс на поверхности

Дениз, мама семилетнего мальчика, рассказывает следующее.

Дениз: Ну, ничего особенного не произошло. Энтони совсем не был в восторге от игрового занятия. Он поиграл с глиной и некоторое время просто делал кирпичи. Наконец, я спросила его: «Что ты делаешь?» — и он ответил: «Так, одну вещь». Подумаешь, большое дело!

Смех в группе.

Дениз: Затем он сделал пещеру с маленькой дырочкой. Потом он сделал реактивный самолет, и самолет врезался в пещеру. Потом он делал это снова и снова. То есть он все время производил это действие. Аэроплан врезался в пещеру, потом он подправлял и самолет и пещеру, и все повторялось сначала.

Д-р Крафт: Что вы об этом думаете?

Дениз: Я не вижу в этом никакого смысла, если вы это имеете в виду.

Д-р Крафт: Я думаю, что Энтони просто изображал секс.

Дениз выглядела озадаченной.

Д-р Крафт: Можно усмотреть параллель между половым актом и тем, что самолет врезается в пещеру?

Матери захихикали. Сейчас это было так ясно.

Я спросил, что, как ей кажется, Энтони знает о сексе. Она сказала, что он, видимо, знает все. Я предложил, чтобы она поговорила с ним открыто, если он сам затронет эту тему. Она согласилась. Я знал, что без этой беседы, если бы Энтони, как неизбежно делают дети, начал говорить об этом иносказательно, она бы спустила ее на тормозах или даже не распознала бы ее. Осознание ведет к коммуникации, которая, в свою очередь, ведет к осознанию.

В иной ситуации оказались Фелиция и ее восьмилетняя дочь Нэнси. Дочь задала матери несколько прямых вопросов о сексе. Мать постаралась оттянуть обсуждение до тех пор, пока не посмотрит соответствующие термины в словаре. Я спросил, стала ли бы она оттягивать обсуждение и смотреть слова в словаре, если бы дочка спросила ее, как приготовить омлет. Фелиция ухватила суть. Неловкость матери, связанная с данной темой, заблокировала простую, честную коммуникацию. Она вернулась домой, с нетерпением ожидая, что дочь опять задаст ей тот же вопрос, и тогда она сможет все обсудить с ней напрямик.

 

Оборотная сторона медали

На игровом занятии Нора и ее пятилетний сын Эрик играли с глиной.

Нора: Мы сделали по зверюшке и передвигали их по столу, и они нечаянно столкнулись. Зверюшка Эрика разлетелась на несколько кусков. «Не беспокойся», — сказал он. — «Бог снова составит все кусочки вместе».

Д-р Крафт: Что, как вы думаете, скрывалось за этими словами?

Нора: Насколько я знаю, мне кажется, что он считает себя Богом, который может все исправить, все на свете. Вы знаете, управляться с ним — сущий кошмар, он чудовищно своевольный и упрямый. Меня не удивило бы, если бы он почувствовал себя Богом.

Остальные матери фыркнули со смеху в ответ на это замечание, а я задумался. В тот момент, когда Нора процитировала замечание мальчика, особенно слова: «Не беспокойся», — я вдруг подумал, что речь идет именно о тревоге, а не о всемогуществе.

Д-р Крафт: Здесь есть еще одна возможность, Может быть, Эрик очень боязлив, он опасается причинить вред, разрушить что-нибудь, боится смерти. Сказав, что Бог все может исправить, он, возможно, пытался сам себя успокоить.

Нора выглядела ошеломленной. Спустя мгновение она сказала:

Нора: Я думаю, что вы правы. Как раз сейчас моя сестра в больнице, ей предстоит серьезная операция Мы не посвящали Эрика в подробности, но он знает, что чтo-тo происходит.

Д-р Крафт: Он привязан к вашей сестре?

НоРа: Да, он очень ее любит. Собственно, он называв ее «моя тетя», как будто она его и только его. А что касается нанесения вреда — он падал и расшибался столько раз, что и не сосчитать; еще бы, он так носился - Четырежды приходилось класть его в больницу из-за переломов и порезов. Я понимаю, что он, наверное действительно всего боится.

И она действительно понимала. Она понимала, что, хотя по большей части Эрик был шумным, энергичным и требовательным ребенком, был в нем и элемент боязни, беспокойства. Еще одна мама, которая стала лучше понимать своего сына.

 

Честность рождает честность

Джин, мама девятилетней Эмбер, в разговорах с дочер`ю любила ходить вокруг да около, хотя я и старался поощрять откровенность. Однажды девочка спросила: «Почему у нас занятие должно быть непременно до понедельника?» — Мать ответила, что в понедельник она ходит на занятия родительского семинара. Тогда Эмбер? спросила: «Ты рассказываешь им, что я говорю?» Многие матери залепетали бы что-нибудь или просто солгали, но Джин сказала просто и честно: «Да». Это, всей видимости, породило ответную честность Эмбер и она сказала: «Хотелось бы мне не бояться». Джин Удивилась и спросила у Эмбер, чего та боится. Эмбер сказала, что она боится за отца, который водит машину по горным дорогам. Джин успокоила ее; это, конечно, было не так эффективно, как «чувствовать вместе» с девочкой, но в любом случае честное взаимодействие их сблизило.

 

ПЕРЕМЕНЫ

 

Первой шаг

Хотя я и не любитель приклеивать ярлыки, особенно когда речь идет о психическом нездоровье, Глория подпадала под определение «лицо с психическим расстройством». В возрасте четырех лет стали обращать на себя внимание некоторые странности ее поведения; в частности, стремление к физической близости с матерью, Рэчел, появление бессмысленных высказываний; иногда она бросалась на пол без видимой причины. Иногда она откладывала игрушки и возвращалась в дом проверить, там ли мама, убеждалась, что она еще там, и возвращалась к своим делам.

Родители удочерили Глорию, когда ей было два года; при этом было известно, что даже в таком возрасте из-за странностей поведения от нее отказались две опекунские семьи. (Можно себе представить, что это была за девочка.) Рэчел и ее муж хотели, чтобы у их сына была компания, и, кроме того, хотели совершить доброе дело, взяв на воспитание трудного ребенка.

Однако в течение двух лет, что прошли с тех пор, они не сделали для Глории ничего особенного: ни хорошего, ни плохого. Напротив, Глория сделала для них много: практически свела их с ума.

Поскольку у Глории имеются серьезные нарушения, должен ли я действовать по отношению к Рэчел иначе, чем по отношению к другим матерям? Нет, нет, и еще раз нет! «Симптом» был более драматичным, чем в большинстве случаев, но процесс роста остается все тем же.

В сообщениях Рэчел содержалось множество моментов, которые ее огорчали. В первые недели Глория кидалась от одной игрушки к другой все 30 минут. Она ни перед чем не задерживалась, чтобы посмотреть повнимательнее, а еще меньше, чтобы поиграть. Как может ребенок вести себя так целых тридцать минут? На одном из следующих занятий Глория соскользнула с кровати, где они играли, и упала на пол — и не один раз. Она расспрашивала о звуках, которые едва были слышны: движения брата в другой комнате, потрескивание дров в печи. Один раз Глория спросила, куда ушел отец. Рэчел ответила ей просто: «Удить рыбу».— Глория спросила: «И купаться тоже?» — вопрос показался Рэчел бессмысленным, поскольку еще было слишком холодно для плаванья.

Как я мог помочь этой девочке и ее матери начать взрослеть вместе?

Прежде всего, приняв тревогу матери и посоветовав ей принять поведение Глории — неважно, какое: ее «потребность порхать», ее «потребность реагировать на слабые шумы», ее «потребность падать на пол», ее «по требность делать бессмысленные заявления».

Это немного помогло — мама стала спокойнее, когда это происходило снова. Но нужна была дальнейшая помощь.

Я пытался помочь Рэчел отделиться эмоционально от Глории. Она была непрерывно включена в поведение девочки и, таким образом, неосознанно провоцировала его. Рэчел удалось взять более легкий тон — и оказалось, что и у Глории это получилось.

Это помогло Рэчел еще больше расслабиться, меньше вмешиваться, но этого все еще было недостаточно

Рэчел должна была понять. В чем был смысл, на первый взгляд, бессмысленного поведения Глории? Если мать сможет ухватить это, то ей действительно удастся испытать облегчение.

Смыслом поведения Глории, если его обозначить одним словом, был страх, и именно на него она постоянно реагировала.

Это был всепоглощающий страх, и он заставлял Глорию искать зловещие признаки в самых невинных ситуациях. Переход от одной игрушки к другой, не останавливаясь, чтобы поиграть с ними, возникал из страха в новой ситуации, страха, не позволявшего ей расслабиться настолько, чтобы заняться чем-то одним. Слабые звуки за пределами комнаты предвещали беду. На первый взгляд, казавшиеся бессмысленными упоминания о «купании» и «рыбалке» возникли, возможно, из страха — даже четырехлетний ребенок знает, что купанье может быть опасным. Разумеется, прибегать, бросив игру, чтобы повидать маму, на самом деле означало потребность удостовериться в том, что мама просто-напросто жива, что она существует. В конце концов, прежние приемные родители исчезали — в том смысле, что Глорию от них отрывали. Смерть, крушение, исчезновения, тотальное отвержение — все они в глазах Глории были связаны вместе и означали нечто, чего следует бояться.

А что означали падения Глории на пол? Да то же самое, только в более сложной форме. Глория так расстраивалась от малейших событий, которые она не в силах была понять и которые казались ей зловеще опасными, что она чувствовала необходимость сделать что-то просто для того, чтобы что-то сделать, другими словами, вместо того, чтобы пассивно сидеть, дожидаясь, когда случится воображаемая катастрофа, она, по крайней мере, действовала, контролируя ситуацию и ныводя ум из состояния страха. Это чрезвычайно тонкий момент, и его проще понять интуитивно, чем рационально.

Теперь, если бы Рэчел поняла, что Глория на самом деле хочет сказать своими действиями: «Ты бросишь меня, или отошлешь, или исчезнешь?» — то она сможет ответить на этот реальный, жизненно важный вопрос, а не на тот, что звучит в действительности. Например, на вопрос: «И купаться тоже?» — Рэчел могла бы сказать: «Мы всегда будем рядом, когда бы мы тебе ни понадобились, и ты всегда будешь нашим ребенком».

Понимание и в самом деле помогло. Рэчел сумела расслабиться и стала искренне принимать девочку. Ее отчаянье и тревога постепенно сменялись спокойствием и доверчивостью. Она стала — возможно, впервые — матерью для Глории. Она больше не реагировала, когда Глория бросалась на пол — разве что отвечала на это понимающим взглядом. Во время игровых занятий девочка перестала бросаться на пол — это был внезапный, полный драматизма поворот событий.

Это придало Рэчел уверенности и с этого момента она начала продвигаться. Когда Глория довольно невразумительно спросила, куда в пазле положить кусочек бумаги, который она вырезала, мать осталась спокойной и просто ответила: «Я не знаю точно».

Когда Глория две недели подряд просилась в туалет, хотя знала, что до конца занятий осталось всего несколько минут, Рэчел просто сказала: «Нет». Когда Глория спросила, можно ли рисовать на покрывале, Рэчел ответила «нет». Окончание занятия ровно через полчаса почти перестало быть проблемой. Рэчел чувствовала себя свободнее; соответственно, изменилось и поведение Глории.

Тем не менее, хотя игровые занятия проходили гладко, в остальные дни недели перемен не было видно. Глория все время втыкала во что-нибудь карандаш; однажды она скатилась вниз по ступеням лестницы. (Можно размышлять на тему о том, являлись ли довольно небольшие изменения в течение недели следствием серьезности проблем девочки — иными словами, можно ли ожидать чудесного выздоровления в течение нескольких недель — или они происходят вследствие неспособности Рэчел сохранить изменения, происшедшие на занятии, на всю неделю.) Отрывки из магнитофонной записи звучат следующим образом.

Рэчел: Потом она начала с удовольствием точить цветные карандаши маленькой точилкой, и это продол жалось двадцать минут.

Смех в группе.

Рэчел: Она кое-что делала во время эпизода цветными карандашами, но он был самым продолжи тельным действием, которое она когда-либо предпринимала. Сначала она выбрала розовый и несколько раз его затачивала, пока он совсем не исчез, и все время приговаривала, какой он острый. Она слышала, как снаружи лаяла собака, и спросила, почему Джинджер выпустили на улицу в темноте, и на других занятиях несколько раз упоминала темноту и вылядывала на улицу. Потом она услышала, как сосед опорожняет мусорные баки, и хотела посмотреть, кто подберет мусор и куда его отправят. Ее занимает вопрос о том, куда девается мусор, но она точно не знает; да и я тоже не знаю. Потом она снова стала точить карандаши, такие острые, и отточенные, и красивые! А покрытие карандаша было грязным, а когда его заточишь, оно становится чистым, и она отметила, что он выглядит необычно; впрочем, она понимала, что происходит. А потом: «Как получается, что снаружи никто не играет в темноте?» — И я ответила: «Потому что в это время есть дела дома»

В этом занятии можно отметить несколько моментов. Во-первых, перемена к лучшему была в том, что Глория теперь придерживалась одного занятия и сосредоточилась на нем. Она демонстрировала процессы познания и обучения, характерные для четырехлетнего ребенка. Двадцать минут затачивать карандаши — это, возможно, слишком долго, но не в том случае, когда впервые Глория действительно отмечает все, что происходит, когда нечто заостряется — обычный для ребенка способ наблюдать и впитывать все, что он видит.

Беспокойство Глории по поводу темноты, конечно же было связано со страхом. Но, несмотря на то, что Рэчел была предупреждена о том, что это основная проблема Глории и именно это знание повлекло за собой последующее взросление, Рэчел не понимала, до какой степени эта проблема была главной и в последнем эпизоде упустила ее из виду. Ее ответ о том, что на улице никого нет, «потому что в это время есть дела дома», бил мимо цели. Полезнее было бы признать и принять страх Глории.

Ее вопрос о мусоре мог быть просто любопытством, но в нем мог быть и страх: если мусор может исчезнуть, то и ее тоже можно взять и выкинуть.

Не все получалось гладко, но Рэчел потихоньку продвигалась. Я старался помочь ей чувствовать себя свободнее (теперь я больше думал об «остальных днях недели», чем просто о игровом занятии) — учил ее реагировать на чувства Глории, когда она ушибалась. Когда Глория бросалась на пол, она говорила: «Ух ты, как здорово! Давай еще попробуем!» После того как Рэчел рассказала, что Глория целый день била себя по носу и назвала это «восторженной паникой», я понял, что она действительно отделяется от дочери и больше не станет неумышленно способствовать истерике.

На последнем из десяти семинаров Рэчел сказала, что она очень нервничает, потому что ее муж должен уехать в командировку, и она в ужасе от того, что три иедели ей придется управляться с детьми без его поддержки. Я посоветовал ей встать утром, немедленно выпороть детей и сказать — как в старой прибаутке: «Это — на за что. Просто чтобы быть уверенной, что никогда не будет — за что». Она улыбнулась — она поняла меня: действуй свободно; действуй естественно; делай то, что ты считаешь правильным. Она, конечно же, волновалась в преддверии разлуки, как мама Гарриет из предыдущей главы, и ее волнение усугублялось тем, что и мужа некоторое время тоже не будет дома.

Когда мы подводили итоги, каждая мать могла легко увидеть, где находится ее ребенок по отношению к другим детям. Рэчел знала, что ее девочке еще предстоит долгий путь. Я заметил, что это действительно так, но ее дочь начинала путь из гораздо более дальней точки — иными словами, ее исходные эмоциональные проблемы были гораздо более серьезными. К сожалению, я должен был переезжать; иначе я пригласил бы Рэчел на еще одну серию семинаров. Работа не была доведена до конца. Хотя я и верю в краткосрочную психотерапию, для этой конкретной ситуации в нашем распоряжении был слишком короткий срок.

 

Все течет, все изменяется

В отличие от Глории, шестилетняя Анджела была слишком спокойна. Ее проблема была, что называется, ситуативной и довольно распространенной: семья переехала в новый район. Анджела отреагировала на это внезапной застенчивостью и скрытностью. Она была сдержана дома, она не заводила подруг и в школе говорила очень мало.

На первом игровом занятии Анджела сказала, что ей не нравится сама идея игрового занятия и куклы марионетки (ее мать сказала ей, что это была идея доктора Крафта, поскольку ее направили ко мне в школе в связи с ее крайней застенчивостью — и Анджела сказала, что и д-р Крафт ей не нравится). Тем не менее, Анджела играла с куклами. Ее игра была довольно невнятной вплоть до последнего момента, когда она швырнула одну из кукол на стол. На втором занятии Анджела выбежала из комнаты, чтобы взять пустышку (на самом деле она давно от нее отучилась, но видимо, знала, где она лежит), вернулась, молча забралась к маме на колени и просидела так последние пятнадцать минут. Когда ее спросили, хочет ли она, чтобы на следующей неделе было игровое занятие, она ответила: «Ладно». Я предложил, что, если на следующей неделе Анджела опять захочет ударить куклу и высвободить сдерживаемую доселе агрессию, мать может отметить это и сказать, что это нормально.

На следующей неделе Анджела дала понять, что она хочет ударить куклу, но не посмела этого сделать — тогда мама побила кукол сама. После того как она ударила их несколько раз, к ней присоединилась Анджела. Еще через неделю Анджела действительно была очень агрессивной по отношению к куклам. Гнев изливался свободно, пока не исчерпался; и Анджела успокоилась. Позже мать сообщила, что Анджела снова стала такой, как была прежде — а может быть и более того — и что она гораздо свободнее общается как дома, так и во дворе. Учительница отметила аналогичные изменения в школе. Серьезной проблемы у девочки не было; поэтому и раскрепощение произошло довольно легко.

 

Конец гиперопеке

Гиперопека. Камень преткновения на пути взросления ребенка. Родитель, слишком много делающий для ребенка. Мать, говорящая дочери-подростку, что идет дождь и поэтому надо надеть плащ. Дочь вежливо, но твердо отказывается, или говорит, что она знает про дождь и как раз собиралась надеть плащ, или заявляет, что плащ ей не нужен и вступает с матерью в перепалку...

Что приводит к гиперопеке? Существуют разные причины ее возникновения. Возможно, родитель подражает своему гиперопекающему родителю. Гиперопека может быть частью семейного треугольника, когда мать опекает сына, чтобы укрепить эмоциональную связь с ним и отдалить его от отца. Она может возникнуть в результате того, что родителю не удается взрослеть вместе с ребенком, и он относится к нему, как к маленькому, который будто бы все еще нуждается в родителе больше, чем на самом деле — другими словами, речь идет о потребности родителя быть нужным. Родитель может прятать раздражение против ребенка и его неприятие за видимостью совершенно противоположного «заботливого» отношения. Можно назвать еще добрую дюжину других причин.

Вопрос: как это прекратить? В ситуации, описанной ниже, я действовал кузнечным молотом.

Маме Квентина, Дорис, я указывал на каждый случай, когда она без нужды опекала своего сына. Иногда мне казалось, что я захожу слишком далеко, как в тот раз, когда я трижды во время одного сообщения восклицал: «Вы опять это сделали!», но Дорис пришла на семинар с искренним желанием помочь Квентину повзрослеть, и она продолжала упорно посещать занятия.

По определению, гиперопека включает представление помощи по собственной инициативе, когда в ней нет нужды. В случае с Квентином, на игровых занятиях он занялся работой по дереву. Гиперопека обычно заключалась в том, что, когда у него что-то не получалось, на лице мальчика появлялось огорченное выражение и он тяжело вздыхал, не произнося ни слова — и Дорис немедленно приходила ему на помощь. Далее, вместо того, чтобы в самом начале сказать ему, какие игровые материалы есть в комнате, она спросила: «Как ты думаешь, тебе понравится глина?» Именно после того, как он отказался от глины и других игрушек, он занялся деревом. Кроме того, гиперопека Дорис проявлялась и самым традиционным для игровых занятий образом: она не умела ограничить время тридцатью минутами.

Что ж, Квентина не огорчало такое положение дел Он был доволен, что мама всегда готова прийти ему на помощь, хотя он не очень-то и просит об этом. Кто огорчался— так это Дорис. Она знала, что Квентин недостаточно зрелый — например, он таскал за собой одеяло и часто сосал палец, не умел настоять на своем и но ладил со старшими братом и сестрой — только кричал на них, а потом рыдал. А ведь Квентину было восемь лет.

Гиперопека пронизывала все действия Дорис. Забавным, хотя и незаметным, примером была ее фраза: «Молоток все время ударял ему по пальцам». Она даже не помышляла возложить на Квентина ответственность за то, что он промахнулся!

Квентин бормотал вслух: «Не выходит!» — и Дорис говорила, что именно поэтому она ему помогает. Я предложил, чтобы в следующий раз она ничего не делала и подождала, пока он попросит о помощи. Попросить прямо — это по крайней мере, более зрелый поступок, чем, бормоча, намекать на это косвенно. Это стало бы шагом на пути к более самостоятельным поступкам

Постепенно Дорис стала «освобождаться» от Квентина. Она перестала реагировать на невысказанные просьбы. Она начинала верить в возможности Квентина и показывать ему это. Окольные просьбы о помощи продолжались, но Дорис не обращала на них внимания Квентин вздыхал, когда возился с деревяшкой. Он потратил пятнадцать минут, переделывая одно место, которое никак не получалось. Дорис сидела и смотрела! Когда ему было сказано, что время истекает через пять минут, он пожаловался, что «еще ничего не успел». Дорис отметила, что он выглядел расстроенным, но она не продлила занятие. Она, однако, сделала еще одно предупреждение за минуту до окончания занятий. Когда она сказала, наконец, что время истекло, он попытался взять над ней верх, сказав: «Я все равно уже закончил». Для него это был хороший поступок.

Через шесть недель произошел критический случай. На игровом занятии Квентин строил корабль из куска дерева. Поскольку он занимался этим только на игровых занятиях, и поскольку это был грандиозный проект, это длилось уже четыре недели. Он строгал стамеской какую-то самую главную деталь. Когда он поворачивал доску, стамеска все глубже и глубже вонзалась и в дерево. Дорис знала, что через пару минут доска треснет. Четыре недели работы пропадут даром.

Что ей было делать? Все ее гиперзащитные привычки подсказывали, что надо предупредить его. Однако в голове у нее, как она сказала, эхом отдавался голос доктора Крафта, говорившего: вы опять это сделали; оставьте его в покое. Как же она поступила?

Она выбрала компромиссный вариант. Она откашлялась и сказала: «Квентин, ты видишь, что происходит?» — Он ответил просто: «Да, вижу» — и продолжал работать. Собрав все силы, она удержалась от дальнейших намеков, действий и указаний. Еще через минуту доска треснула.

Дорис: Он рассвирепел, но не впал в истерику. Собственно, я удивилась, что он не расстроился сильнее. Он ведь работал над этим четыре недели.

Гигантский шаг в развитии Квентина!

Позже он пытался добиться от мамы прежней опеки и спрашивал, можно ли на этой неделе продлить занятие, чтобы у него было время подумать! Дорис спокойно ответила: нет. Он принял ее ответ так же спокойно. Это означало, что он взял на себя ответственность за последствия собственных действий. Еще один шаг.

На следующей неделе Квентин открыто попросил о помощи в каком-то вопросе, и Дорис помогла ему. Он поблагодарил. Это было зрелое, открытое взаимодействие.

Однажды им пришлось пропустить занятие, потому что Дорис чувствовала себя слишком усталой и не в состоянии была устанавливать деревяшки в комнате, а сделать это сам Квентин отказался. Он стал злить мать, предлагая рисовать красками на полу и запускать змея в доме. Он даже предложил порвать книжку пополам. Дорис вполне аккуратно отразила его чувства: сказала, Что он, видимо, сердится. Все это было к лучшему. Возможно, в какой-то момент, в будущем, он сможет просто сказать, что он сердится, что мама отказывается сделать то-то и то-то, вместо того, чтобы высказывать это окольными путями.

Еще один деликатный момент состоял в том, что Дорис опасалась, что у Квентина будет такой же ужасный характер, как у его старшей сестры. Обсуждая этот вопрос, Дорис неожиданно поняла, что ее страх но имеет реальных оснований, потому что Квентину это просто было несвойственно. Другими словами, она поняла, что он существует отдельно от сестры. А ведь изначально она жаловалась, что Квентин был слишком близок к сестре, слишком тесно связан с нею и зависим от нее. Часть проблемы состояла в том, что в ее вое приятии он еще не существовал отдельно от сестры. Теперь он отделился. На одном из последующих занятии Квентин спросил мать: «Что ты делаешь?» — на что она ответила: «Пишу». На самом деле он не хотел, чтобы она делала записи, но не решался высказать просьбу открыто. Десять минут спустя он попросил: «Прекрати писать!» — и она уступила. Еще один шаг в правильном направлении.

Несмотря на продвижение, даже в последнюю неделю на занятиях возникали ситуации, свидетельствующие о том, что Квентин и Дорис продолжали играть друг с другом в кошки-мышки.

Квентин: Ты знаешь, что я делаю?

Дорис: Мост?

Квентин: Теплее.

Дорис: Ты хочешь держать это в секрете?

Квентин: Да.

Этот краткий обмен репликами содержит все элементы вербального искушения. Заметьте, что именно Дорис предложила держать все в секрете. При обсуждении она поняла, что она сделала.

Результаты? Хорошие. К концу серии семинаров Дорис казалось, что Квентин в безопасности. Он все еще таскал за собой одеяло, но уже гораздо реже, чем прежде. Он реже сосал палец. (Заметим, что ни об одеяле, ни о пальце Дорис с ним не говорила.) Квентин стал откровеннее с братом и сестрой и редко ссорился с ними. Однажды, когда его сестра развоевалась, Квентин, как ни странно, не стал вмешиваться в последующую за этим свалку, а просто сказал, что хотелось бы развестись с сестрой — реакция гораздо более зрелая. Кроме того, Квентин стал более агрессивно играть в настольные игры со своими родителями.

Почему же произошло взросление? Потому что Дорис сумела увидеть, что нет необходимости так много делать для сына. Она продолжала интересоваться сыном, но поскольку она перестала без надобности помогать ему, мальчику пришлось повзрослеть и самому стать личностью. Здесь не было отвержения, как случается, когда родитель просто решает, что его ребенок слишком инфантилен и дает ему словесного пинка: «Оставь меня в покое! Если ты хочешь чего-то, сделай это сам». Не отвергая ребенка, мать решила, что помогать ему больше нет необходимости — и помощь перестала быть необходимой.

 

 

РЕБЕНОК ИЩЕТ СБЛИЖЕНИЯ