Быть или не быть игровому занятию.

Надин сообщила, что ее сын, Джон, пригрозил, что он не пойдет на игровое занятие, когда она стала настаивать на перемене места. Дело в том, что занятия обычно проходили в комнате, которую Джон занимал вместе с братом. В тот день братишка заболел и лежал в постели. Джон сказал: «Ну и что, мы все равно будем здесь играть». — Надин сказала: «Нет, он должен оставаться в постели. В этот раз мы будем заниматься в моей комнате». (Это был правильный шаг, гораздо лучше, чем допускать на занятия третьего человека.) Джон сказал: «Нет, мы сделаем так, как я хочу», — что было частью его проблемы: он хотел, чтобы все делалось так, как он хочет. Надин сказала: «Нет, мы будем заниматься в моей комнате». — На это Джон сказал: «Тогда я не буду заниматься». И Надин сказала: «Хорошо»,— и вышла. Ей было нелегко, но она сумела это сделать.

• Конечно, Джону до смерти хотелось поиграть, и он не хотел упускать такую возможность. Но и уступать ему не хотелось. Что он мог сделать? Будучи мальчиком смышленным, он попытался шантажировать мать: «А что же ты расскажешь руководителю на следующей неделе?» Совсем малыш — и пяти лет еще нет!

Однако Надин была упряма и смекалиста не меньше сына. Она ответила: «Я скажу ему, что ты не захотел играть». (Когда она рассказывала об этом на семинаре, все участницы рассмеялись.) Джон был повержен, но сделал еще одну изящную попытку: «А что ты собираешься делать в четверг утром?» — Она ответила: «Ну, если я не пойду на родительский семинар в четверг утром, то смогу прибраться дома. У меня ведь никогда нет времени, чтобы прибраться». Это подействовало. Джон капитулировал. «Ладно, — сказал он. — Давай будем заниматься в твоей комнате».

Это был, безусловно, конфликт, и вместе с тем, в нем было что-то здоровое, поскольку каждый понимал, что происходит.

Не так было дело в случае, описываемом ниже. Мать и сын, мальчик восьми лет, не понимали, что они на самом деле чувствуют, и старались взять верх один над другим. Предмет спора был почти такой же, как в предыдущей ситуации: быть или не быть игровому занятию — но результат был разрушительным, нездоровым.

Бетти: Итак, Джек очень рассердился, потому что его друг болел два дня подряд и сказал ему, что он не может прийти играть. Я сказала, что так или иначе, пора начинать наше занятие. То есть, я сказала: «Мы сможем поиграть, но не раньше чем я закончу натирать пол». Он сказал: «Я не хочу заниматься», — и пошел вниз. Я знала, что он вне себя, потому что друг уже два дня пренебрегал им — именно так он это понимал, хотя мальчик действительно был болен. А потом он вернулся и сказал: «А я нашел классное место в подвале, где можно спрятаться». Он должен был прийти и сказать мне об этом, потому что никто его не искал.

Смех в группе.

Бетти: Потом он сказал: «Ну, когда мы будем играть?»— а я сказала: «Мне показалось, что ты сказал, что не хочешь этим заниматься». Я специально так сказала, потому что он старается заставить меня сделать что-то исподволь, вместо того, чтобы просто прийти и сказать. Раз уж он сказал: «Я не хочу заниматься», — я хотела, чтобы он сказал: «Ну, ладно, я и вправду хочу заниматься». Я сказала: «Мне показалось, что ты сказал, что не хочешь этим заниматься». А он сказал: «Нет, это ты не хочешь этим заниматься». Мы смотрели друг на друга; это был тупик.

Дальше Джек обратился к тактике, описанной в предыдущем эпизоде.

Бетти: Потом он сказал: «Ну, и что ты собираешься сказать руководителю семинара на следующей неделе?»

Смех.

Бетти: Я сказала: «Я ему скажу, что ты ушел: ты не хотел играть». Тогда он сказал: «Ну, хорошо, я хочу играть» — этого-то я и ждала, но к этому времени я уже начала второй раз покрывать пол мастикой.

Смех.

Бетти: Я сказала: «Хорошо, как только я это закончу», — и он опять разозлился.

Раньше Бетти говорила, что у нее все время уходит на то, чтобы прибираться в доме, и что, честно говоря, она предпочитает убираться, чем играть с детьми. Таким образом, хотя она и думала, что она говорит Джеку, что ей хочется с ним играть, он на самом деле слышал, что уборка в доме важнее. В этот момент он был особенно чувствителен к отвержению, поскольку его друг был болен и не мог играть с ним, поэтому быть поставленным на второе место вслед за натиркой полов — это оказалось слишком, и он вышел.

Когда Бетти сказала, что она хотела, чтобы Джек попросил о занятии, потому что она не хотела, чтобы он добивался от нее чего-то исподволь, не попросив об этом, она опять неверно истолковала мои указания. Обычно я стою за то, чтобы дети просили о том, чего они хотят, а не манипулировали (см. «Конец гиперопеке» ниже в этой главе), но в этом случае Джек уже попросил, и Бетти, собственно, заставляла его покориться.

И когда он сделал это, удача все равно от него отвернулась, потому что Бетти как раз в этот момент покрывала пол вторым слоем мастики.

Моя задача состояла в том, чтобы помочь матери увидеть, как сын истолковал ее действия — как отвержение, и помочь ей осознать ее собственную потребность— доминировать над ним посредством отвержения.

 

Ребенок-тиран

 

Конни сначала описывала свою семилетнюю дочь Джессику как чрезмерно напряженную и излишне чувствительную, приходящую в панику от всего нового. Конни боялась, что Джессику взволнует новизна игровых занятий — и действительно, на первом занятии Джессика была чрезвычайно взволнована. Должно быть, дозволенность и принятие, тем не менее, сыграли свою роль, поскольку часом позже она написала маме записку, которая гласила: «Я тебя люблю!» После этого все остальные игровые занятия значительно отличались от первого.

Начиная со второго занятия, Джессика резко превратилась в ужасного педанта, по-видимому, отыгрывая таким образом в преувеличенном виде то, что она чувствовала по отношению к себе в школе. Жертвой же ее тирании была мама!

Джессика велела матери рисовать в точности то же, что она сама рисовала, и неважно, что делала Конни — Джессика резко критиковала ее рисунок, даже за мельчайшие недостатки; например, лепестки на цветке были недостаточно большими. Она требовала, чтобы Конни рисовала все в точности так же, как рисовала она сама — но не срисовывала у нее. Она говорила взрослым голосом: «Я не могу этого за тебя сделать!» На одном из занятий Конни должна была нарисовать то, что рисует Джессика, но посмотреть, что рисует девочка, ей не разрешалось! Один раз Джессика даже вытащила рисунки предыдущей недели, чтобы «исправить» их. Она часто говорила матери с взрослой интонацией: «Теперь послушайте меня внимательно, барышня!»

Конни относилась ко всему чрезвычайно терпимо и не выказывала девочке ни намека на неудовольствие. (В течение тридцати минут в неделю человек может вынести много такого, что он не вынес бы, если бы приходилось сталкиваться с этим все время.) Я спросил Конни, как она чувствует себя, подвергаясь постоянной критике, и она ответила, что чувствует себя практически парализованной (в точности так, как Джессика чувствовала себя в школе), боится прикоснуться карандашом к бумаге, когда знает, что ее будут критиковать, что бы она ни сделала. Таким образом, эта деятельность помогла Конни понять, что чувствовала Джессика, и, кроме того, помочь девочке выпустить одолевавшие ее сильные чувства. (В качестве побочного эффекта, это помогло маме лучше рисовать! По ее словам, дочка научила ее рисовать эмоционально, а не рационально.)

Результат? Тирания Джессики сошла на нет после семи-восьми занятий, очевидно, в тот момент, когда она «отработала» потребность быть диктатором, или, возможно, сравнять счет за собственные раны. Она чувствовала себя более свободно в школе и дома. И, в конце-концов, она наградила маму золотой звездой за успехи в рисовании!

 

Ребенок-манипулятор

 

Джойс попросила меня, как школьного психолога, посмотреть ее дочь — первоклассницу Эстель, хотя проблема ее не имела отношения к школе. Она заключалась в том, что Эстель плохо обращалась с четырехлетней сестрой. На встрече с родителями я дал им самый общий совет: попытаться хвалить и бранить наедине, постараться уделять время каждому ребенку в отдельности. Джойс пришла на следующую серию родительских семинаров, и ее первый доклад звучал примерно так:

Джойс: Когда я сделала так, как вы посоветовали и сказала Эстель, что она во время игрового занятия может делать все, что хочет, она стала прыгать на кровати, что обычно запрещено. Я не знала, что делать. Я дала ей немножко попрыгать, а потом попросила прекратить. Тогда она сказала: «Я и в самом деле могу делать, что хочу?» — и когда я сказала: да, — она сказала: «Я хочу курить!»

Остальные мамы рассмеялись, глядя на выражение лица Джойс. Ей хотелось на этом остановиться, но я настаивал, чтобы она продолжала.

Д-р Крафт: Что же вы сделали?

Джойс: Ну, это меня просто убило, но я позволила ей закурить сигарету. Я просто до смерти хотела посмотреть на нее. Ей шесть лет.

Д-р Крафт: И что потом?

Джойс: Когда она докурила, она захотела выкурить еще одну!

Смех.

Д-р Крафт: Что же вы сделали?

Джойс: Я сказала: нет, ни в коем случае.

Остальные матери к этому времени смеялись почти истерически.

Джойс: И знаете, что еще? Она сказала, что она прославится. Я спросила, что она имеет в виду. Она сказала, что она собирается рассказать всем в школе, что мама дала ей сигарету и позволила выкурить ее!

Урок был налицо. Эстель была чрезвычайно умным манипулятором. Она держалась на шаг впереди матери. Она приняла указания, которые дала мама — о которых у мамы было время подумать, а для Эстель они были совершенно новыми — и заставила ее вкусить их плоды. Ключевой вопрос здесь: почему Джойс не прореагировала естественным образом в первый раз, не сказала: «Ну, нет»?

Джойс не могла объяснить, почему она этого не сделала; сказала только, ей казалось, что такой ответ нарушит мои указания о предоставлении ребенку свободы. Но это просто не тот случай. Я специально отмечал требование не причинять вреда людям и вещам. Прыгание на кровати — это причинение ущерба вещам, а курение могло нанести вред самой Эстель. Дело было в том, что Эстель действовала интуитивно и свободно, в то время, как мать действовала рассудительно и по инструкции. Таким образом девочке и удавалось оказаться на шаг впереди матери.

Джойс поняла, в чем дело. Никакая диагностика с моей стороны и никакая встреча с родителями не могли бы продемонстрировать это так ярко. Последующие занятия ясно показали, что Эстель остро нуждалась в том, чтобы «переиграть» мать. Постепенно Джойс научилась настаивать на своем, не вступая при этом в состязание с дочерью, но расслабляясь и делая то, что приходило естественно. Отношения между матерью и дочерью стали менее напряженными. «Заявленная проблема»: плохое отношение к младшей сестре — даже не возникала на игровых занятиях, но на следующий год мне позвонила Джойс, чтобы сказать, что дела в школе обстоят лучше и что Эстель лучше ладит со своей сестренкой. Почему? Я могу предположить, что когда Эстель больше не приходилось быть на шаг впереди матери, мама действительно стала мамой. Эстель теперь могла снова стать ребенком и поступать, как ребенок, вместо того, чтобы играть роль родителя по отношению к сестре.

 

Неуправляемый ребенок

 

Был случай, когда я предложил матери, работавшей с шестилетней дочерью, позволить участвовать в игровом занятии и младшему брату. Причиной тому было то, что, казалось, Клару переполняют недобрые чувства к брату, Крейгу. Мать Клары, Рамона, рассказала, что девочке нравится, когда Крейг участвует в занятии, потому что тогда она командует им и ощущает себя самой главной. На занятии она сообщила брату правила и сказала, что он не должен делать то-то и пользоваться тем-то. Рамона возразила Кларе и сказала, что Крейг может делать то, что хочет. Тогда Клара — несомненно, поняв, что придется быть более гибкой — взяла на себя роль учительницы, а маме и брату отвела роль учеников. Потом она устроила представление и сказала, что оно должно называться: «Мальчик, который ненавидел папу и маму»! В представлении мальчик убежал из дома. Клара спросила, будет ли братишка участвовать в занятии на следующей неделе, и когда мама ответила утвердительно, Клара сказала: «Хорошо».

Разница между Кларой, у которой кукла-девочка колотит куклу-мальчика, и Кларой, которая третирует младшего брата, — это самая большая разница на свете. На этом занятии враждебность к брату вышла наружу. Когда на занятии присутствует больше одного ребенка, оно приобретает свободу — и сложность — групповой игровой терапии. На следующем занятии (к сожалению, последнем, так что не было возможности для дальнейшего исследования) Клара изображала строгую учительницу и сыпала замечаниями в адрес Крейга по любому поводу, а потом направила всю агрессию на мать. И именно на такое поведение Клары жаловалась Района в самом начале, вовсе не на неприязнь к брату! Один из приемов, которыми пользовалась Клара в игре — это грубые слова. Хотя на игровом занятии это разрешалось, она таким образом проверяла, как далеко ей можно зайти с матерью, и это могло быть предвестником реальных проступков на последующих занятиях.

Мораль этой истории: игровые занятия в группе являются гораздо более жизненными (то есть дети в большей степени остаются сами собой), более сложными, более благодарными и более изнуряющими, чем игровые занятия с одним ребенком. Их нужно приберечь к концу цикла или даже посвятить им еще один десятинедельный курс — «курс усовершенствования». Родителям редко рекомендуют попробовать игровые занятия в группе, потому что они требуют большого напряжения и часто становятся испытанием даже для очень опытных психотерапевтов.

 

 

САМОПОНИМАНИЕ