Родители как психотерапевтические агенты

 

Было время, когда считалось, что родители являются причиной всех бед ребенка, делают по отношению к нему всякие гадости, и что самое лучшее, что могут сделать профессионалы для ребенка — это позволить родителям оплатить счет, а в остальном держать их подальше от терапии. В настоящее время это понятие уходит, особенно после работ Бернарда и Луизы Гуэрни, которые в шестидесятых годах разработали принципы родительской терапии. Родительская терапия, как ее понимают Гуэрни, основывается на предположении, что родителей можно научить методам игровой терапии, центрированной на ребенке, подобно тому, как им обучаются специалисты по психотерапии, и, используя эти методы, родители смогут улучшить отношения с детьми до такой степени, что станут психотерапевтическими агентами в жизни собственных детей, даже если у детей есть эмоциональные нарушения. Исследования подтвердили правильность этой посылки.

Существует огромное преимущество в том, что родитель становится психотерапевтическим агентом собственного ребенка. Если профессиональный психотерапевт проводит удачное занятие с ребенком, это происходит только в течение часа в неделю. Если такое занятие проводят отец или мать, то последствия этого занятия будут сказываться в течение всей недели. В конце концов, происходит так, что, хотя родитель сосредотачивает свое внимание на игровом занятии, генерализация и перенос нового поведения и понимания на остальные дни недели становится, мы надеемся, стилем жизни.

 

ПРИНЦИПЫ ИГРОВОГО ЗАНЯТИЯ

 

Вседозволенность

 

Как же проводится занятие?

Нужно постараться позабыть недоброе имя, которое снискал термин «вседозволенность» (несправедливо, как мы полагаем) в педагогических теориях двадцатых и тридцатых годов нашего века. В нашем контексте вседозволенность означает, что на игровом занятии ребенку разрешается делать все, что он захочет; нельзя только причинять вред людям или вещам. Родители просто могут сказать ребенку: «В течение этого получаса ты можешь делать все, что захочешь»; эти полчаса будут «личным временем», или это будут «особые полчаса»; или так: «Знаешь, что? На эти тридцать минут ты — командир».

Это не так просто выполнить. Для этого от родителя требуется большая сдержанность и внимание. Сдержанность нужна родителю для того, чтобы не лидировать, не выдвигать идеи, ничего не предлагать и ни на что не намекать. Совершенно очевидно, что если родитель предлагает собственные идеи, ребенок не чувствует себя свободным для того, чтобы делать, что ему хочется. Ребенок должен быть свободен от предложений и давления извне, чтобы решить, что он на самом деле хочет делать.

Приведем пример того, как ребенок больше беспокоится о том, что от нее хочет психотерапевт, чем о том, чтобы сделать собственный выбор. Ребенок — шестилетняя девочка.

Психотерапевт: Здесь ты можешь делать все, что захочешь.

Девочка: А что мне делать?

Психотерапевт: Ты сама можешь решить.

Девочка: Я не знаю, что делать.

Психотерапевт воздерживается от комментариев. У него подбадривающее выражение лица, он не заставляет девочку делать что-то или чего-то не делать. Девочка робко смотрит на игрушки, не решаясь дотронуться до них. Кажется, ей хочется взять игрушки из кукольного театра, но она не может решиться. Наконец, она видит принадлежности для рисования, вытаскивает лист бумаги и цветные карандаши и кладет их на стол. Рисование «безопасно», потому что это нечто, что делают в школе; это считается «подходящим» занятием для детей.

Она готова начать, но все еще колеблется.

Девочка: Я нарисую дом?

Психотерапевт: Если хочешь.

Девочка: Я нарисую дом. Его сделать желтым или синим?

Психотерапевт: Любым — каким захочешь.

Девочка: Я нарисую желтым. Это мой любимый цвет.

Она продолжает рисовать и когда замечает, что психотерапевт кивает и слегка улыбается, она рисует с большей уверенностью. Она вступила на путь к тому, чтобы рисовать все больше оригинальных вещей, играть с глиной, с кукольным театром, с другими игрушками — путь, по которому она позволит себе идти, выпуская на свободу свое «я», которое закупорено внутри.

Такая последовательность событий случается с меньшей вероятностью между родителем и ребенком, чем между психотерапевтом (посторонним человеком) и ребенком, но этот принцип не следует забывать. Родитель должен воздерживаться от того, чтобы предлагать идеи и занятия.

Это не означает, что родитель должен воздерживаться от действий или отстраняться от того, что происходит. Если родитель сосредоточен на ребенке, а ребенок рисует и ничего родителю не говорит, родитель может продемонстрировать свое участие и интерес, комментируя рисунок или описывая его. «Ты положил синюю краску здесь, и весь низ разрисовал зеленым» (указывая на то, о чем идет речь). Здесь не место для оценок вроде: «Бог мой, что за дивная картина!» Такая оценка тормозит творческое начало в ребенке и порождает зависимость. Если родитель чувствует, что его оставили в стороне, это просто предмет для осознания. Однако ребенок может сказать: «Ты тоже что-нибудь нарисуй». Это не повод для родителя сказать что-то вроде: «Это занятие только для тебя». У родителя появляется возможность позволить ребенку лидировать, сказав: «Что бы ты хотел, чтобы я нарисовал?» или «Что мне нарисовать?» И затем нарисовать то, что велит ребенок. Другими словами, нужно следовать указаниям ребенка. На тридцать минут ответственность переходит к ребенку.

Удивительно, сколько энергии требуется от мамы, чтобы в течение тридцати минут сосредоточиться на ребенке, не лидировать, быстро реагировать. Не имеет значения, что родитель находится возле ребенка ежедневно. Тридцать минут безраздельного внимания — это совсем другое дело, и они существенно повлияют на обоих. Одна мама рассказывала, что после первого занятия ее сын выскочил на улицу и рассказал друзьям, как будто произошло что-то невероятное: «Знаете, что? Моя мама собирается играть со мной тридцать минут каждую неделю!»

Что ж, если мама разрешает ребенку делать то, что он хочет, что ему захочется делать, что он на самом деле будет делать? Ребенок будет играть. Игра — это язык ребенка. Это его способ самовыражения. Это то, что он привык делать и что он умеет делать лучше всего.

Поэтому мы готовим материалы, с которым ребенок может играть. Должны ли у нас быть настольные игры или комок глины? Должна ли это быть игра, правила которой четко сформулированы, или куклы для кукольного представления? Поскольку мы хотим, чтобы ребенок был свободным в выборе того, что ему хочется делать, мы воздержимся от игр с четко предписанными действиями. Чем более строго определены действия, тем меньше свободы для самовыражения ребенка. Мы приготовим неструктурированные материалы.

Ребенок может делать с такими материалами практически все, что он хочет. (В конечном счете, когда происходит генерализация в «реальную жизнь», нет надобности чего-либо избегать. Что будет, то будет. Даже структурированная игра, хотя и ограничивает самовыражение ребенка, позволяет увидеть многое — если родитель смотрит внимательно: фрустрацию при проигрыше, например.)

Ни один из перечисленных в списке предметов не является святыней. Родители могут добавить другие предметы, которые покажутся им необходимыми, возможно, предварительно проконсультировавшись с психотерапевтом. Они могут купить кукол для кукольного театра или сделать их сами — это не имеет значения. Однако хорошо, чтобы все было готово уже к первому занятию, чтобы не добавлять игрушки каждую неделю, поскольку это незаметно будет направлять ребенка — привлекать его внимание к новой игрушке, усложняя структуру.

В действительности дети будут структурировать ситуацию по-своему — что совершенно иное дело. Они могут играть с кукольным театром все полчаса, и ни к чему другому не прикоснуться. Они могут скакать от одной игрушки к другой и ни на чем не остановиться.

Что бы они ни делали — все правильно. Им разрешается делать все, что придет в голову, а не то, что удобно родителям, и не то, что родители от них ожидают.

Понятно, что любое вмешательство в ход занятия может принести вред, прерывая ход мысли, поэтому лучше всего выбрать такое время и место, где никто не будет мешать или будет делать это как можно меньше. Родители не должны даже отвечать на телефон — непривычная и неприятная ситуация. (Одна из матерей, не отвечавшая на телефонные звонки во время занятий с пятилетним сыном, обнаружила, что ребенок от этого совершенно расстроился. Это стало пищей для игрового занятия.)

Игровое занятие не следует проводить в детской, потому что собственные вещи и игрушки ребенка будут его отвлекать. Любая другая комната в доме, в которой можно уединиться, вполне подойдет. Если это возможно, лучше всего всегда использовать одну и ту же комнату — тогда можно чувствовать себя уверенно и не думать всякий раз о месте занятия. Время занятий лучше выбирать так, чтобы другие дети в этот момент ужинали или уже были уложены — это позволит избежать вмешательства. Некоторые родители в группе договаривались с друзьями или соседями, которые брались посидеть с другими детьми на время занятия.

Короче говоря, это занятие ребенка. Эти полчаса принадлежат ему. Эти полчаса — особенные. (Именно по этой причине рекомендуется в конце занятия убрать игрушки и не прикасаться к ним до следующего занятия на будущей неделе.) В такой атмосфере ребенок учится чувствовать себя все свободнее и свободнее, и глубоко спрятанные мысли, чувства и желания, о существовании которых родитель не подозревал, — а возможно, не подозревал и сам ребенок — становятся очевидными. (Вспомним главу о школьной фобии в пятой главе, где предметом волнения родителей были страхи девочки, а предметом волнения девочки — внимание со стороны родителей.)

Это дорога к более ясному пониманию ребенка.

 

Принятие

 

Когда родитель позволил ребенку делать все, что он хочет, и ребенок почувствовал себя достаточно свободным, чтобы делать то, что ему хочется, и когда то, что он делает, выглядит враждебным, или странным, или бессмысленным, или скучным — неважно, что это, если только при этом не нарушаются установленные границы — родитель должен принимать то, что ребенок делает.

Это означает, что, если ребенок в течение тридцати минут перескакивает от одного предмета к другому, родитель улыбается и смотрит заинтересованно, и говорит себе: это его потребность к исследованию, и я могу его понять.

Это означает, что, если ребенок в течение тридцати минут играет с одной куклой или с одним куском глины, или в течение тридцати минут затачивает один карандаш, родитель улыбается и смотрит заинтересованно, и говорит себе: я думаю, ей нравится играть с этой куклой или с куском глины, или затачивать карандаш.

Это означает, что, если ребенок заставляет мальчика-куклу ударить маму-куклу, и потом украдкой бросает взгляд на мать, потому что смысл действия так понятен, она постарается не упасть немедленно в обморок, не подаст виду, что она шокирована, и не скажет медовым голосом: «О, мальчик ведь не сделал бы этого, правда?». Она улыбается и смотрит заинтересованно.

Собственно, родитель может пойти дальше и расставить акценты в действиях ребенка. Когда ребенок изображает, как одна кукла бьет другую, а потом быстро бросает обеих, родитель может сказать: «Во время наших занятий это нормально, если они бьют друг друга». Таким образом, ребенку сообщают, что это нормально — вымещать агрессию на игровых занятиях. Родитель следует за ребенком, поскольку идея затеять драку между куклами изначально принадлежала ему. Родитель принимает то, что хочет сделать ребенок, давая ему на это разрешение. Аналогичным образом, матери, сказавшей своему ребенку: «О, мальчик ведь не сделал бы этого, правда?» — когда кукла-мальчик побила куклу-маму, мы посоветовали в следующий раз сказать: «Ух ты, он все-таки отлупил ее».

Именно принятие, и только оно, позволяет ребенку понять, что вседозволенность — настоящая. Родитель говорит ребенку: «В эти полчаса ты можешь говорить, что захочешь, и делать почти все, что захочешь», — но как ребенок может знать, что родитель действительно имеет в виду именно это? Единственный способ выяснить это — сделать и посмотреть, как на это отреагирует родитель. Если родитель принимает его — значит, вседозволенность существует на самом деле.