Плиній. — Световій. — Тацитъ. — Іосифъ Флавій.

Напрасно было бы думать, что у историковъ не-христіанъ можно найти сколько-нибудь обстоятельныя свѣдѣнія о жизни Іисуса. Христіанство въ теченіе долгаго времени вызывало въ высшемъ греко-римскомъ обществѣ одно только глубокое презрѣніе или сильнѣйшую антипатію. Въ нёмъ видѣли не болѣе, какъ уродливое порожденіе іудейства, которое и само-то было очень плохо извѣстно и вызывало лишь весьма неблагопріятные отзывы. Это отвращеніе обусловливалось вовсе не различіемъ религіозныхъ вѣрованій. Въ отношеніи своёмъ къ различнымъ вѣрованіямъ языческій міръ совсѣмъ не былъ ревнивъ. Здѣсь играла роль противоположность нравовъ, обычаевъ, стремленій, всѣхъ сторонъ быта. Глубокій антагонизмъ чувствовался въ самомъ способѣ разумѣнія и устроенія жизни. Различія въ вѣрованіяхъ и религіозныхъ обрядахъ были въ языческомъ обществѣ весьма многочисленны, но въ нихъ всегда была извѣстная гибкость и подвижность, благодаря которой всѣ острые углы сглаживались подъ вліяніемъ совмѣстной жизни. Въ высшихъ кругахъ общества преобладала точка зрѣнія политическая; здѣсь было очень мало вѣрующихъ людей, но всѣ были убѣждены въ необходимости охранять традиціонныя формы религіи, какъ неотъемлемую составную часть всего общественнаго строя. Выше всѣхъ мѣстныхъ или временныхъ вѣроученій стояла офиціальная государственная религія, — римская религія императора, сената, правительства и войска. Эта религія съ полною терпимостью относилась ко всевозможнымъ частнымъ культамъ, если только они не противились ея господствующему положенію въ государствѣ. Христіане же являлись врагами общества, потому что они съ ужасомъ отвергали эту государственную религію, считая её порожденіемъ лжи и заблужденій. Кромѣ того, наиболѣе серьёзные люди относились съ весьма справедливымъ скептицизмомъ ко всѣмъ религіознымъ вѣрованіямъ, идущимъ съ Востока, — къ ученіямъ поклонниковъ Изиды, Миѳры и т. н. страннымъ и нелѣпымъ проявленіямъ религіознаго чувства, отличавшимся шарлатанскими обрядами и имѣвшимъ успѣхъ только среди людей слабоумныхъ, въ кругу истеричныхъ женщинъ и фантастическихъ мечтателей. Іудейство, также пришедшее съ Востока и вызывавшее на Западѣ смѣхъ, нѣкоторыми своими осбенностями, какъ напр., обрѣзаніемъ, требованіемъ субботняго покоя, предписаніями касательно пищи и пр., много теряло въ общественномъ мнѣніи вслѣдствіе этихъ внѣшнихъ признаковъ суевѣрія, которое казалось просто глупымъ и за которымъ трудно было разсмотрѣть серьёзныя стороны этой религіи. Но больше всего вредила іудейству въ глазахъ общества его неподатливость, простиравшаяся на очень многія стороны общественной и частной жизни. Казалось, будто оно стремится образовать среди человѣчества какое-то совершенно обособленное общество, будто оно «ненавидитъ родъ человѣческій» и отказывается отъ совмѣстной съ нимъ жизни. Римская гордость не могла съ этимъ мириться. Эта антипатія къ іудейству ещё болѣе усилилась послѣ того, какъ кровавое возстаніе 66 года, подавленное съ такими усиліями, обнаружило всю неуступчивость іудейскаго народа и неизмѣняемость его религіозныхъ вѣрованій. Тѣ немногіе люди, которые желали уяснить, въ чёмъ, собственно, заключается его сущность, могли черпать свѣдѣнія о нёмъ только изъ александрійскихъ памфлетовъ, написанныхъ въ самомъ враждебномъ и оскорбительномъ для него духѣ[256]. Здѣсь-то и надо искать источника тѣхъ странныхъ идей, которыя мы съ удивленіемъ находимъ принятыми на вѣру такими писателями, какъ Ювеналъ, Тацитъ и Плутархъ[257]. Христіанство, считавшееся только разновидностью іудейства, но ещё болѣе странною и не менѣе неуступчивою, не имѣло на себѣ даже и того отпечатка глубокой древности, который, съ языческой точки зрѣнія, до извѣстной степени свидѣтельствовалъ въ пользу странной религіи, отъ которой христіанство лишь недавно отдѣлилось: поэтому христіанство и презирали ещё болѣе, нежели іудейство[258].

Въ этомъ отношеніи чрезвычайно поучительно письмо Виѳинскаго проконсула Плипія Младшаго къ, Траяну, писанное около 110 года[259]. Оно свидѣтельствуетъ о замѣчательныхъ успѣхахъ, уже достигнутыхъ христіанствомъ въ названной провинціи, и о томъ, насколько эти успѣхи тревожили римскаго адмінистратора, который, не будучи ни человѣкомъ увлекающимся, ни кровожаднымъ, тѣмъ не менѣе полагалъ, что достаточно открыто заявить себя христіаниномъ для того, чтобы заслужить самое строгое наказаніе, а въ то же время откровенно признавался, что онъ вовсе не знаетъ, какъ именно слѣдуетъ понимать это подозрительное вѣроученіе. Отвѣтъ Траяна на это письмо показываетъ, что и самъ императоръ былъ освѣдомлёнъ объ этомъ предметѣ едва ли больше своего проконсула. Онъ совѣтуетъ соблюдать извѣстную сдержанность въ преслѣдованіи людей, уличаемыхъ въ исповѣданіи христіанства, но въ то же время совершенно умалчиваетъ о тѣхъ соображеніяхъ, въ силу которыхъ открытое исповѣданіе новой религіи не можетъ быть терпимо. Христіане осуждаются заранѣе только по своему наименованію. А между тѣмъ, вѣдь Траянъ считался однимъ изъ самыхъ мудрыхъ правителей, а Плиній былъ добросовѣстнымъ администраторомъ. Мы узнаемъ отъ него, что Виѳинскіе христіане сообща читали какую-то молитву, въ которой обращались къ Христу, какъ къ Богу[260], и что они обязывали другъ друга соблюдать величайшую нравственную чистоту. Мы почти готовы видѣть въ этихъ словахъ иронію, сопоставляя указанный результатъ разслѣдованій Плинія съ тѣми строгими мѣрами съ помощью которыхъ онъ считалъ себя обязаннымъ приводить упорствующихъ сектантовъ къ повиновенію. Это обстоятельство указываетъ на всю силу предразсудка, подъ вліяніемъ котораго находился этотъ честный чиновникъ, желавшій добросовѣстно исполнять свои административныя обязанности.

Этимъ объясняются также и двѣ очень коротенькія замѣтки о христіанахъ Светонія. Въ первой онъ не отличаетъ ихъ отъ іудеевъ, а во второй говоритъ о нихъ отдѣльно. Но въ обѣихъ этихъ замѣткахъ выражается всё то же презрѣніе и отвращеніе. Въ числѣ мудрыхъ мѣропріятій императора Клавдія Светоній отмѣчаетъ массовое изгнаніе изъ Рима іудеевъ, постоянно волновавшихся подъ вліяніемъ Xреста [261].

Эта фраза можетъ имѣть только одинъ смыслъ: при Клавдіи среди римскихъ іудеевъ происходили безпорядки, вызванные распространеніемъ въ этой средѣ христіанскаго ученія. По мнѣнію Светонія, виновникомъ этихъ безпорядковъ былъ какой-то Xрестъ, т. е. Христосъ. Императоръ рѣшилъ положить конецъ этимъ волненіямъ, временно удаливъ изъ Рима всѣхъ іудеевъ. Въ другомъ мѣстѣ Светоній среди похвальныхъ дѣяній Нерона упоминаетъ о казняхъ, которымъ онъ подвергаетъ христіанъ, — «людей, предавшихся новому и злокозненному суевѣрію». Но историкъ не говоритъ ни слова о происхожденіи и сущности этого христіанскаго движенія, дважды навлекшаго на себя гнѣвъ верховной власти.

Тацитъ знаетъ нѣсколько больше. Говоря о большомъ римскомъ пожарѣ, уничтожившемъ въ 64 году двѣ трети города, онъ разсказываетъ, что Неронъ, котораго молва обвиняла въ поджогахъ стараясь опровергнуть эти неблагопріятные ему слухи, обратилъ вниманіе на людей, которые уже и безъ того сдѣлались ненавистными народу изъ-за своего нечестія. Этихъ людей въ народѣ звали христіанами. «Это имя, продолжаетъ историкъ, идётъ отъ нѣкоего Христа, который при Тиверіи былъ осуждёнъ на смерть прокураторомъ Понтіемъ Пилатомъ. Это отвратительное суевѣріе одно время было подавлено, но потомъ снова распространилось не только въ Іудеѣ, гдѣ оно и возникло, но и въ самомъ Римѣ, куда со всѣхъ сторонъ стекаются всякіе чудовищные и гнусные пороки, находящіе здѣсь приверженцевъ. Первые захваченные сознались въ своей принадлежности къ этой сектѣ, а по ихъ показаніямъ уже и множество людей было уличено не столько въ поджогахъ, сколько въ человѣконенавистничествѣ. Казнь ихъ была соединена съ издѣвательствомъ. Однихъ зашивали въ шкуры дикихъ звѣрей и отдавали на растерзаніе собакамъ; иные были распяты; другіе обвязаны горючими веществами и съ наступленіемъ ночи зажжены въ видѣ свѣтильниковъ. Неронъ открылъ народу свои сады, чтобы показать это зрѣлище, прибавивъ къ нему ещё бѣгъ колесницъ, въ которомъ и самъ принялъ участіе въ костюмѣ возницы. Въ концѣ-концовъ народъ проникся жалостью къ этимъ несчастнымъ людямъ, видя ихъ приносимыми въ жертву не общему благу, а жестокости одного лишь человѣка, — хотя и было извѣстно, что они преступны и заслуживаютъ самаго строгаго наказанія»[262].

Мы привели цѣликомъ всё это мѣсто изъ сочиненія великаго историка, какъ очень характерное для того отвращенія, какое даже самые выдающіеся римляне того времени питали къ имени христіанъ, бывшему въ ихъ глазахъ синонимомъ нечестія и разврата. Изъ другихъ источниковъ намъ извѣстно, въ какихъ преступленіяхъ общее предубѣжденіе винило христіанъ. Тацитъ видитъ въ нихъ какую-то разновидность іудеевъ или іудействующихъ, доводящихъ до крайности то, что въ его глазахъ является первороднымъ грѣхомъ іудейства, — «человѣконенавистничество»[263]. Очевидно, онъ не далъ себѣ ни малѣйшаго труда выяснить происхожденіе столь чудовищнаго суевѣрія, которое граничитъ съ безуміемь и представляется такъ же необъяснимымъ, какъ и повальное сумасшествіе. Впрочемъ, его слѣдуетъ и похвалить — за то, что его добросовѣстность, а можетъ быть, и его ненависть къ Нерону, побудила его подвергнуть сильному сомнѣнію, если не совершенно отвергнуть, обвиненіе, взведённое императоромъ на христіанъ въ цѣляхъ самооправданія, а также и за то, что онъ знаетъ фактъ, оставшійся, повидимому, неизвѣстнымъ Светонію, — что главнымъ проповѣдникомъ этого «ужаснаго суевѣрія» былъ нѣкій Христосъ, осуждённый на смерть въ Іудеѣ прокураторомъ Понтіемъ Пилатомъ, въ царствованіе Тиверія. Вотъ первый положительный историческій фактъ, сообщаемый намъ нехристіанскою исторіею относительно личности Іисуса. Этот фактъ въ теченіе долгаго времени оставался одинокимъ. Такъ, напримѣръ, непонятно, отчего Плутархъ — философъ и краснобай, очень любопытный и словоохотливый, ровно ничего не говоритъ ни о христіанствѣ, ни о христіанахъ. Позволительно, впрочемъ, сомнѣваться, оказался ли бы онъ въ этомъ отношеніи болѣе проницательнымъ, чѣмъ въ своихъ сужденіяхъ объ іудеяхъ.

Но, можетъ быть, мы найдёмъ свѣдѣнія болѣе точныя въ исторіи іудеевъ, подробно разсказанной однимъ изъ нихъ? На это можно было бы надѣяться въ виду того, что въ послѣдней четверти І-го вѣка еврей Флавій Іосифъ написалъ два большихъ сочиненія: одно — объ Іудейской войнѣ и предшествовавшихъ ей событіяхъ, а другое — объ Іудейскихъ древностяхъ, причёмъ въ обоихъ этихъ сочиненіяхъ онъ касается эпохи, современной Іисусу. Но наша надежда не вполнѣ оправдывается. Іосифъ во время войны, въ царствованіе Веснасіана и Тита, игралъ некрасивую роль измѣнника національному дѣлу, но, тѣмъ не менѣе, по-своему любилъ свою страну. Онъ задался цѣлью возстановить репутацію своего народа въ глазахъ своихъ греко-римскихъ читателей и вмѣсто независимости, въ достиженіи которой онъ, принявъ активное участіе въ возстаніи, отчаялся прежде другихъ, пріобрѣсти для своихъ соплеменниковъ, по крайней мѣрѣ, уваженіе просвѣщённыхъ людей, а слѣдовательно — и терпимость. Въ этихъ видахъ онъ всячески старался но только выставить на первый планъ древность, историческія заслуги, славу и прочія возвышенныя качества израильскаго племени и его религіи, но и подчеркнулъ тождество іудейскаго народа съ другими. Этимъ путёмъ онъ надѣялся разсѣять тяготѣвшіе надъ іудействомъ нелѣпые и ненавистные предразсудки. Такъ, напримѣръ, онъ старался провести тѣсную аналогію между греческими философскими школами и тѣми партіями, которыя боролись между собою за преобладаніе въ средѣ іудеевъ. Саддукеи, по его мнѣнію, соотвѣтствовали эпикурейцамъ; фарисеи представлялись соперниками стоиковъ; бывшіе въ ту пору въ модѣ пиѳагорейцы уподоблялись ессеямъ. Всѣ эти сопоставленія были, конечно, очень натянуты, но придуманы съ тонкимъ разсчётомъ. При этомъ Іосифа стѣсняло только одно обстоятельство, именно — тѣ мессіаническія мечтанія, которыя уже въ продолженіе одного или двухъ столѣтій играли столь значительную роль во внутренней исторіи іудейскаго народа и которыхъ онъ не могъ коснуться, не возбуждая, въ то же время, крайне непріятныхъ для іудеевъ подозрѣній и антипатій. Какъ избѣжать этого подводнаго камня, говоря о тѣхъ надеждахь, которыя съ такимъ упорствомъ поддерживались большинствомъ іудейскаго народа? Какъ разсказать о томъ, что народъ ожидаетъ наступленія того великаго Божьяго дня, когда ниспосланный Предвѣчнымъ Мессія отомститъ всѣмъ угнетателямъ невинныхъ, дастъ Іерусалиму господство надъ всѣми народами и воздвигнетъ всеобщее іудейское царство? Іосифъ рѣшилъ устранить изъ своего повѣствованія всё то, что имѣло отношеніе къ этого рода идеямъ. Читая его сочіненія, вы и не подозрѣваете о томъ, что іудейскій народъ когда-либо увлекался подобными грандіозными мечтаніями. Мало того, Іосифъ пошёлъ ещё дальше и сдѣлалъ то, чего никогда не могли простить его единоплеменники: для того, чтобы доставить удовольствіе Флавіямъ, родовое имя которыхъ онъ себѣ присвоилъ, онъ не задумался отнести къ личности Веспасіана всѣ тѣ предсказанія и пророческіе тексты, которые, по истолкованію іудеевъ, относились къ грядущему Мессіи[264].

Такимъ образомъ, глубокое молчаніе Іосифа относительно христіанства и его основателя находитъ себѣ извѣстное объясненіе въ логическомъ построеніи самой его системы. Съ другой стороны, трудно повѣрить, чтобы онъ въ самомъ дѣлѣ рѣшительно ничего не сказалъ о новомъ ученіи, которое начало рости у него на глазахъ, объ ученіи, котораго онъ не могъ не знать, тѣмъ болѣе, что оно отождествлялось съ іудействомъ и ещё болѣе усиливало тяжкія для послѣдняго недоразумѣнія. Всего проще казалось бы говорить объ этомъ предметѣ въ неопредѣленныхъ выраженіяхъ, тономъ наполовину безразличнымъ, стараясь только о томъ, чтобы избавить іудейство отъ роковыхъ для него подозрѣній. Іосифъ подробно говоритъ объ Іоаннѣ-Крестителѣ[265], но ни словомъ не упоминая объ его мессіанической проповѣди и изображая его только проповѣдникомъ религіозной морали. Онъ разсказываетъ также и о смерти Іакова, брата Іисусова, осужденіе котораго, вызванное интригами саддукейскаго первосвященника, привело въ негодованіе наиболѣе ревностныхъ исполнителей Закона[266], но при этомъ опять-таки совсѣмъ не касается его связей съ іерусалимскою христіанскою общиною. Онъ говоритъ о нёмъ только, — по крайней мѣрѣ, въ томъ текстѣ, который до насъ дошёлъ, — что онъ былъ братомъ «Іисуса, называемаго Христомъ». Здѣсь мы должны коснуться одного вопроса исторической критики, различныя истолкованія котораго вызвали цѣлое море чернилъ и который мы постараемся по возможности упростить.

Въ дошедшемъ до насъ текстѣ Іосифъ посвящаетъ Іисусу краткую замѣтку, въ которой каждое слово подвергалось такимъ разнообразнымъ комментаріямъ, что мы считаемъ необходимымъ её воспроизвести.

Разсказавъ о нѣкоторыхъ важныхъ событіяхъ, имѣвшихъ мѣсто во времена прокуратуры Пилата, Іосифъ (Antiq., ХѴІІІ, ІІІ, 3) продолжаетъ:

„Γίνεται δέ ϰατὰ τοῦτον τὀν χρὀνον Ἰησοῦς, σοφὸς αοφὀς ἀνὴρ εἴ γε ἄνδρα αὺτὀν λέγειν χρή. Ἤν γὰρ παραδόξων ἔργων ποιητὴς, διδάσϰαλος ἀνϑρώπων τῶν ήδονῇ τἀληϑῇ δεχομένων ϰαὶ πολλούς δὲ ϰαὶ τοῦ Ελληνιϰοῦ ἐπηγἀγετο. Ὀ Χριστὸς οὖτος ἦν. Καὶ αὐτὸν ὲνδείξει τῶν πρῶτων ἀνδρῶν παρ᾽ ἠμἴν σταὐρῷ ὲπιτετιμηϰότος Πιλάτου, οὐϰ ἐπαὐσαντο οἰ τὸ πρῶτον αὐτὸν ἀγαπήσαντες᾽ ὲφάνη γὰρ αὐτοἴς τρίτην ἔχὠν ἠμέραν πάλιν ζῶν, τῶν ϑείων προφητῶν ταῦτα τε ϰαὶ ἄλλα μυρία ϑαυμἀσια περὶ αὐτοῦ εἰρηϰοτῶν. Εἰσέτι τε νῦν τῶν χριστιανῶν ἀπὸ τοῦδε ὼνομασμένων οὐϰ ἐπέλιπε τὸ φῦλον“.

«Въ это время появился Іисусъ, человѣкъ мудрый, — если только подобаетъ называть его человѣкомъ, ибо онъ творилъ удивительныя дѣла и былъ учителемъ людей, съ радостью пріемлющихъ истину, привлекая къ себѣ многихъ изъ іудеевъ, а также многихъ изъ эллиновъ. Онъ-то и былъ Христосъ. По доносу нашихъ старѣйшинъ Пилатъ предалъ его распятію. Но тѣ, которые ранѣе любили его, не отступились отъ него, ибо онъ на третій день снова явился имъ живымъ, какъ это и было предсказано боговдохновенными пророками, которые также предвозвѣстили о нёмъ множество чудесныхъ вещей. И въ настоящее время ещё существуютъ люди, называющіеся, по имени его, христианами».

Этотъ отрывокъ въ продолженіе двѣнадцати столѣтій, съ IѴ по XѴI, считался несомнѣнно подлиннымъ. Евсевій читалъ и воспроизвёлъ его[267]. Но уже въ XѴII вѣкѣ новѣйшая критика стала приводить рѣшительныя доказательства, не позволявшія допустить, что Іосифъ Флавій дѣйствительно написалъ эти строки. Правда, онѣ содержатся во всѣхъ рукописяхъ, которыми мы располагаемъ; но всѣ эти рукописи не восходятъ къ очень отдалённой древности, да и по существу дѣла представляется совершенно невозможнымъ, чтобы такъ могъ выражаться еврей, не имѣвшій ни малѣйшаго желанія присоединиться къ христіанамъ. Сказать объ Іисусѣ, что неизвѣстно, подобаетъ ли его называть человѣкомъ, что его ученики были радостными приверженцами истины, что онъ былъ Христосъ, т. е. Мессія, что онъ явился живымъ своимъ ученикамъ на третій день послѣ смерти, согласно съ предсказаніями пророковъ, — сказать всё это могъ, очевидно, только христіанинъ. Кромѣ того, критика обратила также вниманіе и на тотъ фактъ, что Оригенъ, читавшій сочиненія Іосифа, повидимому, не нашёлъ этого мѣста въ бывшемъ у него спискѣ, такъ какъ иначе непремѣнно воспользовался бы имъ. Къ этому послѣднему замѣчанію мы сейчасъ вернёмся.

Признавая, что изложенные доводы лишаютъ приведённый отрывокъ всякаго значенія, многіе учёные пришли къ заключенію, что отрывокъ этотъ — не болѣе, какъ произвольная вставка, сдѣланная въ сочиненіи іудейскаго историка христіанскою рукою[268].

Съ своей стороны, мы не считаемъ возможнымъ, чтобы христіанинъ, интерполировавшій сочиненіе Іосифа, цѣликомъ сочинилъ весь этотъ отрывокъ въ томъ видѣ, въ какомъ онъ теперь читается. Конечно, приписанное Іосифу заявленіе о томъ, что Іисусъ былъ Христосъ и что онъ воскресъ на третій день послѣ смерти, обличаетъ руку христіанина; но не менѣе вѣроятно также и то, что если бы христіанинъ сочинилъ весь этоть отрывокъ цѣликомъ, то онъ не постѣснялся бы придать своимъ словамъ совсѣмъ иной характеръ. Можно ли допустить, чтобы христіанинъ, способный сочинить такую вставку, началъ съ названія Іисуса только «мудрымъ человѣкомъ» и удовольствовался только сомнѣніемъ, можно ли вообще называтъ его такъ? Могъ ли онъ, далѣе, воздержаться отъ желанія поговорить о чудесахъ, свидѣтельствующихъ о божественной природѣ Христа, и ограничиться однимъ только двусмысленымъ выраженіемъ: «творилъ удивительныя дѣла»? Затѣмъ, могъ ли бы христіанинъ въ объясненіе привязанности учениковъ къ Іисусу ограничиться только указаніемъ на ихъ непоколебимую любовь къ своему учителю и не сказать ни слова о той несокрушимой вѣрѣ, съ какою они къ нему относились? Наконецъ, могъ ли бы христіанинъ, говоря о церкви христіанской, употребить выраженіе: «существуютъ люди, называющіе себя христіанами»? Думать, что всё это — не болѣе, какъ ловкіе пріёмы, допущенные только для того, чтобы лучше скрыть поддѣлку, — значитъ допускать предположеніе, опровергаемое находящимся тутъ же утвержденіемъ, что Іисусъ былъ Мессія и что онъ воскресъ. Всѣ эти соображенія приводятъ къ заключенію, что мы имѣемъ дѣло съ текстомъ нѣсколько переработаннымъ, искажённымъ, отчасти интерполированнымъ, но не всецѣло сочинённымъ постороннею рукою.

Итакъ, мы раздѣляемъ мнѣніе тѣхъ, которые полагаютъ, что въ данномъ мѣстѣ своего сочиненія Іосифъ дѣйствительно говорилъ объ Іисусѣ, но не особенно распространнясь, потому что это былъ предметъ щекотливый. Онъ представилъ Іисуса, какъ и Іоанна-Крестителя, мудрецомъ, докторомъ философіи, и могъ даже прибавить, что онъ «творилъ удивительныя дѣла». Въ ту пору, въ которую онъ писалъ, эти выраженія ровно ни къ чему не обязывали. Сколько, напримѣръ, бывало поэтовъ, о которыхъ можно было бы сказать то же самое. Но, конечно, это было сказано вовсе не для того, чтобы прибавить, что онъ былъ Христосъ. Наоборотъ, это могло быть сказано именно для того, чтобы объяснить, почему его приверженцы, какъ изъ эллиновъ, такъ и изъ іудеевъ, придали ему это подозрительное наименованіе, и тутъ же прибавить, что старѣйшины іудейскаго народа донесли на него Пилату, который и предалъ его на распятіе.

Дѣйствительно, въ этомъ мѣстѣ, въ первоначальной его формѣ, должно было упоминаться имя Христа для того, чтобы объяснить заключительныя слова, гдѣ говорится о происхожденіи наименованія христіанъ. Это имя, взятое само по себѣ, отвергаемое оффиціальными представителями іудейской націи, большинствомъ самихъ іудеевъ и ихъ историковъ, не могло имѣть никакого значенія въ глазахъ читателей, совершенно неосвѣдомлённыхъ объ ожиданіи іудеями Мессіи. Наоборотъ, замыслу Іосифа вполнѣ соответствовало желаніе показать людямъ, которые могли бы придти въ раздраженіе отъ этого намёка на Мессію, — что вся іудейская нація отвергла его. А съ другой стороны, христіанство и іудейство такъ тѣсно связаны были между собою въ общемъ мнѣніи, что Іосифу необходимо было сказать хотя бы нѣсколько словъ о «людяхъ, называющихъ себя христіанами» и о происхожденіи этого названія.

Приведенный нами отрывокъ можно было бы безъ особыхъ затрудненій возстановить слѣдующимъ образомъ:

«Въ это время появился Іисусъ, человѣкъ мудрый, который творилъ удивительныя дѣла. Поэтому многіе изъ іудеевъ, а также и изъ эллиновъ, присоединились къ нему». Далѣе должна была слѣдовать искажённая теперь фраза, вѣроятно, такого содержанія, что эти приверженцы, въ своёмъ заблужденіи, провозгласили его Христомъ, вслѣдствіе чего «по доносу нашихъ старѣйшинъ, Пилатъ предалъ его распятію. Но тѣ, которые ранѣе любили его, не отступились отъ него, и ещё въ настоящее время существуютъ люди, называющіеся, по его имени, христіанами». Здѣсь Іосифъ долженъ былъ, мысленно, прибавить: «вы видите, читатели, что іудейство, и какъ нація, и какъ религія, не имѣетъ съ этими людьми ничего общаго!»

Если дѣйствительно таковъ былъ первоначальный тексть, то становится вполнѣ понятнымъ, что христіанинъ, оскорблённый этими строками, измѣнилъ ихъ, съ цѣлью сдѣлать ихъ менѣе непріятными, а также и то, что Оригенъ, писавшій ранѣе этой передѣлки, не воспользовался этимъ текстомъ въ своихь сочиненіяхъ. Вѣдь Оригену было очень хорошо извѣстно, что Іосифъ — не христіанинъ[269]. Въ своёмъ объясненіи къ евангелію отъ Матѳея, ХІІІ, 55, Оригенъ указываетъ, что Іосифъ хотя и отказывался признать Іисуса Христомъ, однако, самъ засвидѣтельствовалъ праведность, т. е. святость, его брата Іакова[270], говоря, что его смерть привела въ негодованіе наиболѣе ревностныхъ исполнителей Закона. Слѣдовательно, вполнѣ вѣроятно, что Оригенъ читалъ, такъ же, какъ и мы, то мѣсто, гдѣ указывается на родство Іакова съ Іисусомъ. Въ нынѣшней своей редакціи это мѣсто гласитъ, что первосвященникъ Ананъ представилъ въ синедріонъ «брата Іисуса, называемаго Христомъ, которому имя было Іаковъ», съ нѣсколькими другими лицами[271]. Это мѣсто также вызывало сомнѣнія въ своей подлинности и приписывалось христіанскому интерполятору. Но это заначитъ уже слишкомъ далеко заходить въ поискахъ интерполяцій. Скажите, пожалуйста, какъ бы посмѣлъ христіанскій поддѣлыватель въ ІІІ вѣкѣ употребить выраженіе: «Іисусъ, называемый Христомъ»? Очевидно, такое выраженіе могло быть употреблено только не-христіаниномъ, и если его употребилъ Іосифъ, то, очевидно, потому, что раньше онъ самъ же говорилъ о нѣкоемъ Іисусѣ, которому его приверженцы, въ своёмъ заблужденіи, придавали наименованіе Христа. Такимъ образомъ, этотъ второй текстъ съ несомнѣнностью подтверждаетъ наше объясненіе знаменитаго спорнаго мѣста.

Итакь, мы видимъ, что извѣстія о жизни Іисуса, находящіяся у писателей не-христіанскихъ, крайне скудны[272]. Изъ нихъ можно узнать только, что въ концѣ 1-го и въ первой половинѣ ІІ-го вѣка немногіе писатели, удостоившіе сказать объ этомъ предметѣ нѣсколько словъ, знали, что первоисточникомъ христіанскаго движенія было ученіе одного человѣка, прозваннаго Христомъ; что онъ проповѣдывалъ своё ученіе въ Іудеѣ; что онъ былъ распятъ при прокураторѣ Понтіи Пилатѣ. Для насъ, знающихъ, что означаетъ это наименованіе Христа, приведённыхъ показаній вполнѣ достаточно для того, чтобы не считать лицо его получившее отъ своихъ учениковъ, вовсе не существовавшимъ или не имѣющимъ личной физіономіи. Іосифъ, подходя нѣсколько ближе къ евангельскому преданію, сообщаетъ, что имя этого Христа, собственно, было Іисусъ, что обнаруженная имъ мудрость и какія-то удивительныя дѣла, которыхъ писатель ближайшимъ образомъ не опредѣляетъ, привлекли къ нему многихъ послѣдователей какъ изъ среды іудеевъ, такъ и изъ эллиновъ, и что онъ былъ осуждёнъ Пилатомъ на смерть по доносу іудейскихь старѣйшинъ.

Какъ бы ни былъ ничтоженъ этотъ результатъ, онъ всё-таки даётъ историку право раскрыть книги, написанныя учениками этого Іисуса, называемаго Христомъ, въ надеждѣ, пользуясь пріёмами совершенно независимой критики, получить болѣе обстоятельныя свѣдѣнія объ этой личности, ещё облечённой въ полумракъ, изъ котораго виденъ только неопредѣлённый обликъ. Итакъ, займёмся евангеліями, ихъ историческою цѣнностью и тѣми вопросами, какіе ихъ изученіе ставитъ нашей проницательности.

 

ГЛАВА ІІІ.