Предісловіе къ изданію 1897.

 

Тѣ, кто оказали автору настоящаго сочиненія честь прочитать опубликованныя имъ въ теченіе послѣднихъ пятнадцати лѣтъ изслѣдованія по исторіи религій[1], быть можетъ, ожидали отъ него новой работы, представляющей продолженіе начатой серіи. Логично было бы, послѣ изложенія китайской религіи, перейти къ одной изъ тѣхъ великихъ системъ политеизма, которыя оставили слѣдъ въ исторіи, причёмъ нѣкоторыя изъ нихъ ещё живутъ, какъ браминизмъ, маздаизмъ, религія эллиновъ, древнихъ римлянъ и пр. Что касается двухъ послѣднихъ религій, то ихъ разслѣдованіе подвигается изо дня въ день трудами европейскихъ учёныхъ, и невозможно считать настоящій моментъ однимъ изъ тѣхъ этапныхъ пунктовъ, которые даютъ возможность резюмировать пройденный путь, сказавъ себѣ, что пройдётъ ещё нѣкоторое время, прежде чѣмъ можно будетъ двинуться дальше. Браминизмъ и маздаизмъ, съ тѣхъ поръ, какъ были предложены новыя и очень спорныя рѣшенія возбуждаемыхъ ими вопросовъ, также не даютъ возможности въ настоящее время набросать общую картину, которую можно было бы считать окончательно установленной. Приходится ждать, а жизнь человѣческая коротка. И вотъ, автор предпочёлъ представить читателямъ результаты продолжительныхъ изслѣдованій въ области, безспорно наиболѣе интересной для насъ въ этой богатой исторіи.

Читатель, конечно, безъ труда повѣритъ заявленію автора, что, публикуя два тома, главнымъ предметомъ которыхъ является евангельская исторія, онъ не имѣетъ ни малѣйшей претензіи соперничать съ Ренановской Жизнью Іисуса въ отношеніи литературнаго обаянія. Онъ думаетъ однако, что это капитальное твореніе знаменитаго писателя могло бы быть переработано съ большей строгостью въ отношеніи метода и съ большей твёрдостью въ критической оцѣнкѣ источниковъ. Спеціалисты въ этого рода изслѣдованіяхъ въ большинствѣ случаевъ согласны, что Ренанъ отличался удивительною смѣлостью въ философскихъ концепціяхъ, такой смѣлостью, что самъ испытывалъ потребность умѣрять её своего рода предумышленнымъ колебаніемъ между самыми противоположными тезисами; что, во всяком случаѣ, онъ былъ вполнѣ искрененъ, но слишкомъ робокъ въ критикѣ текстовъ. Всѣ признаютъ, что историкъ соединялся въ нёмъ съ первокласснымъ художникомъ, и было бы ошибкой считать это сужденіе порицаніемъ, ибо исторія есть искусство въ такой же мѣре, какъ и наука. Человѣкъ можетъ обладать громадной эрудиціей и не быть въ состояніи написать исторію. Но можно опасаться, что въ Ренанѣ художникъ увлекалъ иногда историка, заставляя его представлять вещи въ свѣтѣ, противъ котораго протестуетъ дѣйствительность; а вѣдь первый долгъ историка держаться возможно ближе дѣйствительности. Компетентные читатели должны рѣшить, удачно ли настоящій трудъ исправляетъ изложеніе евангельской исторіи, представленное въ произведеніи, надѣлавшемъ столько шума и остающемся понынѣ единственнымъ на нашемъ языкѣ, гдѣ эта великая тема трактуется съ требуемыми ею широтой, знаніемъ и независимостью.

Быть можетъ, найдутъ, что авторъ удѣляетъ чрезмѣрное вниманіе антецедентамъ евангельской исторіи въ національномъ и религіозномъ прошломъ Израиля. Я считаю это необходимымъ. Въ теологіи серьёзное изученіе Новаго Завѣта невозможно безъ отчётливаго знанія Ветхаго. То же и въ евангельской исторіи, если она не опирается на точное знаніе политическаго, религіознаго и моральнаго состоянія іудейскаго народа во времена Іисуса. Самое это состояніе является результатомъ эволюцій и событій, уходящихъ очень далеко въ глубь вѣковъ, и народъ этотъ соединялъ тогда съ пылкими мечтами о будущемъ страстную любовь къ своимъ старымъ традиціямъ. Благодаря постоянному чтенію, неутомимому размышленію надъ его Священной Книгой, школамъ и синагогамъ, это прошлое оживало въ его сердцѣ, какъ будто происходило только вчера. Итакъ, необходимо было резюмировать предшествующую исторію Израиля, ограничиваясь главными чертами, по крайней мѣрѣ, тѣми, которыя рисуютъ его религіозное развитіе, и удѣляя подробностямъ всё больше и больше мѣста по мѣрѣ приближенія къ тому моменту, когда начинается евангельская исторія.

Ещё одно слово, чтобы предупредить всякія недоразумѣнія. Я не слишкомъ вѣрю въ безусловное безпристрастіе въ исторіи, если только дѣло идётъ не о такихъ событіяхъ и личностяхъ, которыя оставляютъ насъ совершенно индиферентными. Исторія, даже разсказанная свидѣтелемъ-очевидцемъ, который желаетъ быть правдивымъ, всегда только переводъ дѣйствителъности, сдѣланный расказчикомъ. Слѣдовательно, она всегда зависитъ болѣе или менѣе отъ его ума, его симпатій и антипатій. Но можно легко отличить тѣхъ, которые въ своей манерѣ изложенія и обсужденія фактовъ находятся подъ властью внушеній, быть можетъ безсознательныхъ, пристрастія и отвращенія, отъ тѣхъ, которые стараются бороться со своими личными пристрастіями, чтобы какъ можно меньше удаляться отъ истины. Смѣю думать, что въ этомъ произведеніи читатель найдётъ не одно доказательство моего стремленія добросовѣстно дѣлать надъ собой это усиліе. Не вижу, почему мнѣ не сказатъ, что я очень люблю Іисуса изъ Назарета. Я обязанъ ему тѣмъ, что есть лучшаго въ моей личной религіи. Но я узналъ въ его школѣ, что мужественная любовь къ истинѣ есть одинъ изъ составныхъ элементовъ любви къ Богу, и было бы искаженіемъ его мысли примѣнять къ нему другое мѣрило, другіе критеріи истины, кромѣ тѣхъ, законность которыхъ всюду обнаружена опытомъ.

Быть можетъ, автора упрекнутъ также въ томъ, что онъ не разъ прибѣгалъ къ догадкамъ тамъ, гдѣ не хватало документовъ. Но онъ утверждаетъ, что въ исторіи, которую онъ взялся разсказатъ, это неизбѣжная необходимость. Эта исторія слагается изъ хорошо извѣстныхъ фактовъ, раздѣлеяныхъ пробѣлами, которые нужно заполнить логически. Весь вопросъ въ томъ, устанавливается ли предполагаемая связь естественно между исходнымъ и конечнымъ пунктами. Въ концѣ-концовъ, исторія становится невозможной, если отвергатъ право такого способа дѣйствія.

Въ настоящее время, заразительная горячка отрицательнаго отношенія къ религіи, заразившая столько умовъ вслѣдствіе легко объяснимой реакціи, повидимому, достигла уже своего максимума. По многимъ признакамъ можно думать, что готовится новый періодъ мистицизма. Если исходить изъ той идеи, что религія, въ какой бы то ни было формѣ, составляетъ часть человѣческаго ума, и что человѣческая природа, а слѣдовательно и общество, платится рано или поздно страданіями за ея исключеніе, то можно этому радоваться. Нѣтъ религіи безъ извѣстной доли мистицизма. Бѣда въ томъ, что мистики слишкомъ часто склонны отождествлять религію, какъ таковую, съ той спеціальной формой, къ которой они сами питаютъ предпочтеніе. И во всякомъ случаѣ, мистицизмъ не долженъ являться поглощающимъ и смертоноснымъ, какъ это случалось съ нимъ не одинъ разъ. А онъ становится такимъ, когда желаетъ повиноваться только своимъ фантазіямъ и грёзамъ, когда притупляетъ нравственную энергію и убиваетъ чувство истины. Тогда онъ въ свою очередь ослабляетъ, калѣчитъ человѣческій умъ. Онъ разслабляетъ его своими причудами, прививаетъ ему вкусъ къ нелѣпостямъ, развращаетъ его эгоизмомъ, который скрываетъ подъ обманчивой внѣшностью. Чтобы остаться здоровымъ и укрѣпляющимъ, онъ долженъ сдерживаться моральнымъ чувствомъ, практикой добра и въ особенности любовью къ истинѣ. Съ этой точки зрѣнія мы думаемъ, что сочувственное и свободное изученіе такой личности, какъ Іисусъ Назарянинъ, обладаетъ въ высшей степени способностью исправлятъ религіозное чувство, когда оно рискуетъ заблудиться. Ибо Іисусъ Назарянинъ великій мистикъ, однако, никто не подчинялъ такъ энергично религіознаго наслажденія требованіямъ моральнаго обязательства. Тѣсное сліяніе, взаимное проникновеніе интенсивной религіи и возвышенной морали составляетъ существенную черту его Евангелія. Если онъ вкушалъ наслажденіе сыновняго общенія съ совершеннымъ Существомъ, которое изъ всѣхъ реальностей было для него самымъ возвышеннымъ и самымъ живымъ, то никогда онъ не допускалъ ослабѣвать въ себѣ любви къ истинѣ и не переставалъ добиваться блага. Итакъ, его личность и его жизнь — постоянное служеніе тому верховному закону, который господствуетъ надъ всѣмъ, что предшествуетъ ему во вселенной и главенство котораго, запечатлѣнное въ нашемъ сознаніи, есть откровеніе таинственнаго порядка вещей, едва доступнаго человѣку, высшаго, чѣмъ всё, намъ извѣстное.

Часть первая.

 

ГЛАВА I.

Колыбель христіанства.

 

Откуда явилось христіанство? Гдѣ нужно искать его подлиннаго происхожденія? Съ тѣхъ поръ, какъ, отказавшись отъ гипотезы чудеснаго откровенія, которое должно было замѣнить собою объясненіе, наука о религіяхъ ищетъ рѣшенія этого вопроса, предлагались отвѣты разнаго рода. Естественно пытались выяснить явную или скрытую связь, которая могла оказаться между христіанствомъ и предшествующими эволюціями человѣческаго духа на религіозной почвѣ. Однако, на этомъ пути было много опасности, не разобравъ коренного и движущаго принципа, не достаточно отличая его отъ его формъ и позднѣйшихъ приложеній, принять поверхностныя и случайныя аналогіи за тождество по существу. Такимъ образомъ, христіанство было сведено къ видоизмѣненію іудейства подъ вліяніемъ греческой философіи, — это было тѣмъ легче, что по той же гипотезѣ само іудейство въ евантельскую эпоху было насыщено идеями, заимствованными отъ этой философіи. Другіе утверждали, что христіанство было только западнымъ переложеніемъ браминской мудрости, — если не отголоскомъ буддизма, сообщённаго нѣкоторымъ избраннымъ умамъ въ Іудеѣ и смежныхъ странахъ неизвѣстными посредниками[2]. Эти теоріи, подкрѣпляемыя обыкновенно правдоподобными, но скользящими по поверхности вещей, доказательствами, уже предали заслуженному забвенію ту, которая пользовалась минутной славой въ началѣ XIX столѣтія и согласно которой христіанство было первоначально одной изъ формъ древней солнечной и астральной религіи, причёмъ самъ Іисусъ олицетворялъ солнце, а днѣнадцать апостоловъ — двѣнадцать знаковъ зодіака.

Ближайшее ознакомленіе съ исторіей не подтвердило ни одного изъ этихъ болѣе или менѣе фантастическихъ объясненій. Они были обязаны своимъ существованіемъ той поспеѣшности, съ какою нѣкогда, послѣ того, какъ началось сравненіе и логическое связываніе историческихъ религій, формалыя или даже существенныя черты сходства между двумя или нѣсколькими религіями принимались за признаки общности происхожденія, филіаціи или копированія. Среди элементовъ подлежавшаго рѣшенію вопроса упускалось изъ вида то единство человѣческаго духа, въ силу котораго одинаковые начатки, порождёнпые въ очень разлічныхъ мѣстахъ и послужившіе параллельными исходными пунктами, могутъ въ своихъ логическихъ послѣдствіяхъ приводить къ самымъ удивительнымъ совпаденіямъ, хотя между соотвѣтствующими народностями никогда не существовало никакихъ сношеній. Изученіе религій народовъ, оставшихся чуждыми цивилизаціи, обнаружило въ полномъ свѣтѣ эту истину. Какія странныя сходства обрядовъ и суевѣрій наблюдаются у такихъ, ничего не знающихъ другъ о другѣ, народностей, какъ эскимосы и готтентоты, негры центральной Африки и древніе мексиканцы, полинезійцы и народы сѣверной Азіи![3] То же наблюдается и на высшихъ ступеняхъ цивилизаціи и религіи. Идея троичности божества далеко не исключительно христіанская. Нѣчто подобное мы паходимъ въ браманизмѣ, иъ буддизмѣ, въ нео-платонизмѣ, который былъ религіей по меньшей мѣрѣ въ такой же мѣрѣ, какъ и философіей. Католическое пресуществленіе имѣетъ аналогіи въ древней Мексикѣ, въ древнемъ Египтѣ и въ таинствахъ греко-римской древности.

Изъ-за этихъ сходствъ, во всѣхъ подобныхъ случаяхь, не слѣдовало бы оставлять въ тѣни различій, обусловленныхъ крайне расходящимися идеями, которыя могутъ сочетаться съ очень близкими, иногда даже тождественными, интеллектуальными или обрядовыми формами. Формальнымъ сходствомъ часто прикрываются исходные или конечные пункты, чувствованія и мысли, между которыми нѣтъ ничего общаго, кромѣ извѣстныхъ стремленій, присущихъ всюду каждой спеціальной фазѣ религіознаго развитія. Чтобы опредѣлить истинный характеръ религіи, нужно проникнуть глубже этихъ поверхностныхъ сходствъ, проникнуть, насколько возможно, до ея начальнаго и жизненнаго принципа. Въ особенности, если дѣло идётъ о христіанствѣ, нужно изслѣдовать его антецеденты, чтобы дать себѣ отчётъ какъ въ его происхожденіи, такъ и въ явленіяхъ сродства, обнаруживаемаго имъ, въ его вѣковомъ международномъ развитіи, съ другими религіями, порождёнными принципомъ, очень отличнымъ отъ основныхъ его началъ.

Одно обстоятельство объясняеть заблужденіе тѣхъ, которые, не смотря на іудейскую колыбель христіанской религіи, превратили её въ дочь эллинизма, н выгодно отличаетъ ихъ отъ другихъ теоретиковъ. Исторія христіанства показываетъ, что оно очень рано вступило въ длинный рядъ враждебныхъ столкновеній, а въ то же время и отношеній сродства, всё рѣзче и рѣзче обозначающихся, съ греческой мыслью, особливо съ той іудейско-греческой философіей, очагомъ которой была Александрія, и которая возникла немного раньше Евангелія. Смѣсь іудейства, платонизма, стопцизма и пиѳагорейскаго ученія, — александрійская метафизика сообщила первоначальному христіанскому богословію его главныя направленія. Она доставила ему формы мысли, понятія, складъ ума, который мы находимъ въ ортодоксіи послѣдующихъ времёнъ. Прежде даже, чѣмъ могъ возникнуть вопросъ о христіанскомъ богословіи, Александрія уже создала совершенно особенный видъ іудейства, послужившій переходной ступенью. Дохристіанское ученіе о Словѣ, — по существу, есть ученіе александрійское, а со второго христіанскаго столѣтія вокругъ этой теоріи, прилагаемой къ Евангелію, долго вращалась доктрина Церкви. Такъ было до того момента, когда, послѣ долгихъ, тонкихъ и бурныхъ споровъ, церковная доктрина получила на великихъ соборахъ свою стереотипную форму, изъ которой, какъ утверждаетъ ортодоксія, она уже не можетъ выйти. Итакъ, до извѣстной степени правильно утвержденіе, что развитіе христіанства первыхъ вѣковъ имѣло греческій характеръ. Но было бы большой ошибкой не признавать изъ-за этого оригинальныхъ элементовъ, отнюдь не греческихъ, которые, отлившись въ эту форму, сдѣлали нѣчто совершенно новое изъ этого эллинизма послѣдней формаціи. Уже александрійское іудейство, хотя и проникнутое всецѣло греческими идеями и преподаваніемъ, представляло совокупность взглядовъ и примѣненій очень далёкихъ отъ подлиннаго эллинизма. Можно сказать, что у Филона, его знаменітѣйшаго представителя, Моисей и Пророки говорятъ на платоновскомъ и стоическомъ языкѣ, но такъ же правильно будетъ прибавить, что у него Платонъ и Зенонъ говорятъ по-іудейски и подвергаются странному превращенію вслѣдствіе этого непредвидѣннаго ими продолжительнаго общенія съ традиціей сыновъ Іакова.

То же было и съ христіанствомь. Если оно отлилось въ греческія формы, то внесло въ нихъ содержаніе, принесенное изъ Палестины и собственно ему принадлежавшее. А это содержаніе, хотя и отдѣлённое отъ іудейства, было безусловно іудейскаго происхожденія. Только выйдя изъ своей первоначальной іудейской среды для того, чтобы распространиться въ мірѣ, оно встрѣтилось съ греческой мыслью и усвоило значительную долю ея воззрѣній на міръ и Божество. Но оно никогда пе отрицало вполнѣ своего первоначальнаго принципа, который былъ и остался скрытой пружиной его развитія, который впослѣдствіи поддавался и другимъ смѣшепіямъ[4]; чтобы опредѣлить этотъ принципъ, чтобы измѣрить энергію этой силы, исходившей изъ-Іерусалима, нужно оставить совершенно въ сторонѣ эллинизмъ, не нужно покидать ІІалестины.

Сторонники отвергаемой нами гипотезы утверждаютъ, правда, что іудейство, въ нѣдрахъ котораго зародилось Евангеліе, само было проникнуто греческими идеями, и что эти идеи, болѣе широкія, болѣе гуманитарныя, чуждыя старому іудейству эпохи, слѣдовавшей за Плѣненіемъ, выразились въ правилахъ первоначальнаго христіанства.

Исторія не болѣе благопріятна этой предпосылкѣ, чѣмъ тому положенію, которое желаютъ на ней обосноватъ. Безъ сомнѣния, въ исторіи іудейскаго народа былъ моментъ, когда эллинизмъ представлялъ могущественную притягательную силу для правящего класса въ Іерусалимѣ. Это было вь послѣднія времена владычества египетскихъ Птолемеевъ, въ особенности же — въ ту эпоху, когда эллинизированная Сирія сдѣлалась сюзереномъ. Іудеи, то есть съ конца третьяго до первой трети второго вѣка раньше нашей эры. Но именно это вторженіе эллинизма, сначала мирное и принимаемое безъ открытаго сопротивленія, а позднѣе насильственное и нетерпимое, вызвало крайне энергичную реакцію, которая вымела, какъ нѣчто гнусное, всѣ новшества, введенныя сирійской политикой въ религіозную жизнь іудейскаго народа. Очевидно, систематически прилагаемая эллинизація коснулась только поверхности. Она могла распространить новыя моды, неизвѣстныя ранѣе игры и удовольствія, но задѣла наслѣдственный пуританизмъ своими безпутными новшествами и въ концѣ концовъ возмутила совѣсть, предписывая идолопоклонническій культъ Зевса Олимпійскаго; въ сущности, она ничего не измѣнила. Душа народа осталась той же, что и раньше. За исключеніемъ нѣкоторыхъ, да и то очень спорныхъ, родственныхъ чертъ у автора Экклезіаста — книги, авторитетъ которой былъ, очевидно, однимъ изъ самыхъ слабыхъ — съ эпикурейскими теоріями, нельзя указать въ самой Палестинѣ, у чистокровныхъ іудеевъ, никакого положительнаго слѣда греческаго вліянія на іудейство и дальнѣйшее развнтіе іудейскихъ идей. Раввинскія школы и мечтатели въ апокалиптическомъ духѣ не переставали руководить движеніемъ религіозной мысли, и было бы нелѣпымъ смѣшеніемъ Александріи съ Іерусалимомъ воображать, что въ теченіе двухъ вѣковъ, предшествовавшихъ нашей эрѣ, іудеийкіе ученые Палестины хоть сколько-нибудь занимались тѣмъ, что могли преподавать мудрецы языческаго міра, къ которому они питали только величественное презрѣніе. Религіозныя правила и тенденціи, которыя отличаютъ Евангеліе отъ окружающаго его іудейства и содержатъ въ себѣ зародышъ неизбѣжнаго раскола, уходятъ своими корнями въ традицію, въ прошлое писаній и пророковъ іудейскаго народа, и для своего историческаго объясненія не нуждаются ни въ какомъ обращеніи къ иностранцамъ. Палестинскія книги, относящіяся къ эпохѣ, непосредственно предшествующей христіанству[5], не проявляютъ никакой открытой или тайной симпатіи къ эллинизму. Наконецъ, достаточно прочестъ три первыя евангелія, вѣрный отголосокъ споровъ и возраженій, предметомъ которыхъ было ученіе Іисуса, чтобы убѣ-диться, что Евангеліе выросло изъ почвы существенно, исключительно іудейской, гдѣ эллинизмъ и его способы мышленія не ставились ни во что[6].

Стало быть, для того, чтобы разъяснить, но мѣрѣ возможности, подлинное происхожденіе христіанства, нужно изучать прежде всего іудейство и его исторію. Мы повторяемъ, что иначе будетъ обстоять дѣло, когда дойдётъ до разсказа о распространеніи христіанства въ греко-римскомъ мірѣ. Но исторія іудейства до начал нашей эры, это исторія народа и религіи, неразрывно между собою связанныхъ. Не имѣя претензіи изложить подробно ихъ общую исторію, необходимо напомнить главныя черты ея развитія, указать людей и событія, которыми опредѣлилось ихъ направленіе и, такимъ образомъ, достигнуть яснаго пониманія дѣйствительнаго положенія іудейскаго народа въ тотъ моментъ, когда Іисусъ началъ проповѣдывать своё Евангеліе. Безъ этого предварительнаго изслѣдованія нельзя обойтись.

Главныя пособія: Ewald, Geschichte des Volkes Israël, 3 изд., 1864 — 68, 7 том., въ особенности т. ІѴ. — Hitzig, Geschichte des Volkes Israël, 1869. — lost, Geschichte des Judenthums und seiner Secten, 3 т., 1857-1859. — Herzfeld, Geschichte des Volkes Israël — bis zur Einsetzung des Maccab. Schimon, 3 т., 1847-1857. — Graetz, Geschichte des Juden, 11 том., два первые появились, послѣ другихъ, 1864-1871, въ особ. Томъ 3-7. Derenbourg, Essai sur lʼhistoire et la géographie de la Palestine, драгоцѣнный сборникъ, съ комментаріями, раввинскихъ преданій, Парижъ, 1867. — Milman, The History of the Jews, 3 т., 3 изд., 1863. — De Saulcy, Histoire des Macchabées, Paris 1880. — Looman (голланд.), Geschiedenis der Israeliten van de babilonische Ballingschaf tot op de Komst van I. Ch, Амстердамъ, 1867. — A. Kuenen (голленд.), De Godsdienst van Israёl tot den ondergang der joodschen staat, 2 т., особ. 2-й. Авторъ настоящей книги напечаталъ по поводу этого произведенія Кюнена въ Revue des deux Mondes 15 марта 1892 статью, озаглавленную Іудаизмъ послѣ Вавилонскаго Плѣненія. — Ernest Renan. Histoire du peuple dʼIsraёl, 5 том., 1887-1893. — E. Schurer, Geschichte des Volkes im Zeitalter Jesu Christi; 2 т., 1890. Указываемъ спеціально на это сочиненіе, считая его лучшимъ и наиболѣе полнымъ критическимъ обзоромъ всѣхъ документовъ, относящихся къ эпохѣ, которою мы спеціально имѣемъ въ виду заняться. — H. Schultz, Alttestamentische Theologie, 5 изд., Геттингенъ, 1896.

Древніе источники: Двѣ первыя книги Маккавейскія (для періода 175-155 до Р. X.). — Іудейскій историкъ Іосифъ Флавій, De bello judaico въ 7 книгахъ, Antiquitates judaicae, въ 20 книгахъ, двѣ его книги Противъ Апіона и собственная Біографія, составленная имъ самимъ, Vita Josephi. Всѣ эти книги написаны на греческомъ языкѣ. — Можно найти также кое-какія добавочныя свѣдѣнія у классическихъ авторовъ и въ фрагментахъ сочиненій, не дошедшихъ до насъ, какъ напр. сочиненія Николая Дамасскаго, друга и совѣтника Ирода Великаго, см. Fragmenta historicorum graecorum, собр. Дидо, томъ III, Юста Тиверіадскаго (тамъ же), Аристона изъ Пеллы, та же колл., томъ IѴ, etc. Г. Теодоръ Рейнакъ оказалъ важную услугу изслѣдованію іудейства, издавъ сборникъ, съ примѣчаніями, Textes dʼauteurs grecs et romains relatifs au Judaisme, Парижъ, 1895.

 

ГЛАВА ІІ.