Происхожденіе израильскаго единобожія.

Великое событіе, извѣотное подъ названіемь «Вавилонскаго Плѣненія» (587-536), справедливо считается какъ бы межевым знакомъ, отмечающимъ радикальный кризисъ, сообщившій опрсдѣлённое направленіе религіозной мысли израильскагаго народа, или, по крайней мѣрѣ, той его части, которая съ этихъ поръ одна представляетъ его въ мірѣ. Это плѣненіе дѣлитъ его исторію на двѣ совершенно различныя части. Изъ этой катастрофы, отъ которой менѣе закалённая раса, безъ сомнѣнія, погибла бы, вышелъ не совершенно новый, но сильно обновлённый народъ. Это не значитъ, что мы принимаемъ теоріи нѣкоторыхъ современныхъ авторовъ, которые пытались отрицать или свести къ неощутимому минимуму этническую и религіозную связь древняго Израиля съ народомъ, который образовался въ Іудеѣ послѣ освободительнаго эдикта Кира (536-535[7]). Это мнѣніе въ значительной степени обязано своимъ существованіемъ реакціи противъ закоренѣлой привычки придавать слишкомъ мало значенія тѣмъ различіямъ, которыя отдѣляють два великіе народа до и послѣ Плѣненія. Но разсматриваемая сама по себѣ, эта теорія представляетъ, по нашему мнѣнію; monstrum historicum, такъ какъ предполагаетъ фактъ первостепенной важности висящимъ въ воздухѣ, безъ всякой поддержки. Вѣра, суевѣрная или осмысленная, это безразлично для нашего разсужденія, но во всякомъ случаѣ глубокая вѣра въ обѣщанія прошлаго, считавшіяся неотдѣлимыми отъ извѣстной страны и извѣстныхъ поколѣній, — одна только вѣра, торжествующая надъ всѣми затрудненіями, невѣроятностями, разочарованіями, могла заставить изгнанниковъ вернуться въ страну ихъ отцовъ. Ничто, кромѣ воспоминаній и надеждъ, происхожденіе которыхъ можетъ быть разъяснено только предшествующей исторіей Израиля, ничто не влекло обитателей обильной Вавилоніи къ землѣ, которая никогда не отличалась благопріятными условіями, и природная бѣдность которой ещё усилилась вслѣдствіе войнъ, послѣдовательныхъ опустошеній, систематическаго выселенія. Чтобы понять рѣшеніе, побудившее часть іудеевъ, водворившихся въ бассейнѣ Евфрата, вернуться на развалины Іерусалима, нужно — иначе придётся остановиться передъ необъяснимымъ — признать, подвергнувъ ихъ раціональному толкованію, укоренившіяся традиціи, бѣглый очеркъ которыхъ мы имѣемъ возможность составить по священнымъ книгамъ Израиля.

Когда, въ 586 или 587 г. до нашей эры, халдейскій завоеватель Набукаднесаръ (Навуходоносоръ) довершилъ разрушеніемъ Іерусалима и Храма и вторичной ссылкой, ещё болѣе суровой, чѣмъ первая[8], закончилъ уничтоженіе неисправимаго маленькаго царства Іуды, народъ, превращённый этими грозными мѣрами въ слабую кучку земледѣльцевъ, утратилъ всякую нціональную устойчивость. Многіе изъ тѣхъ, которые были оставлены въ странѣ, даже бѣжали немного спустя въ Египетъ вслѣдствіе необдуманнаго акта безполезной мести[9]. Не стало «народа Іуды».

Но этотъ самый народъ Іуды, ещё до своего полнаго уничтоженія, представлялъ уже только остатокъ древняго Израиля, совокупности двѣнадцати колѣнъ, владѣвшихъ землею Ханаана, объединившихся на короткое время подъ властью Саула, Давида и Соломона, потомъ расколовшихся на два царства, Евфраима на сѣверѣ, Іуды на югѣ. Больше чѣмъ за столѣтіе до паденія Іуды, сѣверное царство погибло подъ ударами ассирійскаго побѣдителя. Тамъ система ссылки также примѣнялась въ большомъ масштабѣ. Царство Іуды, которому грозила та же участь, устояло. Это показалось чудомъ, какъ будто это маленькое царство было предметомъ совершенно особаго божественнаго попеченія и чрезвычайно усилило именно тѣ особенности, которыя отличали царство Іуды отъ его брата-близнеца. Іуда былъ гораздо крѣпче привязанъ къ общей религіозной традиціи. Онъ превратилъ её въ своё дѣло, въ свою привилегію, какъ будто былъ ея единственнымъ обладателемъ но праву. Вотъ что нужно попытаться объяснить.

Эта общая традиція, наряду съ очень грубыми понятіями, представляла элементы крайне замѣчательные. На первый взглядъ она близко походила на традиціи, которыми вдохновлялись сосѣдніе народы, въ томъ смыслѣ, что, подобно имъ, провозглашала превосходство Бога національнаго, благодѣтеля, непобѣдимаго покровителя націи, для которой онъ былъ спеціальнымъ и оффиціальнымъ божествомъ[10]. Но нетрудно замѣтить, что спеціальный богъ Израиля былъ не таковъ, какъ другіе боги. Кочующіе предки израильтянъ признали его и прниняли въ качествѣ, нѣкоторымъ образомъ, союзнаго бога[11] въ тѣ времена, когда блуждали вокругъ Синайскаго массива, у подошвы крутыхъ, ужасающе пустынныхъ, обнажённыхъ частыми и грозными бурями горъ[12]. Этотъ громовержущій и огненный Богъ былъ неприступнымъ властелиномъ этихъ безотрадныхъ высотъ. Онъ не любилъ, чтобы къ нему приближались или видѣли его. Дѣйствительно, острыя вершины, на которыхъ онъ находился были недоступны для восхожденія. Обыкновенно онъ окутывался грозовой тучей и оставался въ ней скрытымъ. Но присутствіе его обнаруживалось въ блескѣ молній, исходившихъ отъ его невидимаго существа, и раскатахъ грома. Это не былъ богь плодородной, смѣющейся, обильной природы, щедрой на наслажденія для чувственности человѣческой, какъ Гадъ или Ваалъ-Пеоръ. Имѣлъ ли онъ когда-нибудь подругу, спутницу? Какъ бы далеко мы ни углублялись въ древность, мы не найдёмъ и слѣдовъ ея. Характеръ его былъ такъ же суровъ, какъ и характеръ области, въ которой онъ царствовалъ. Такъ какъ природа его была лучезарной, пламенной, абсолютно чистой, отвращавшейся отъ всего, что могло назваться оскверненіемъ, то онъ требовалъ чистоты физической и нравственной. Очень рано идея Закона, которымъ онъ сурово каралъ отступниковъ, соединилась съ обожаніемъ этого синайскаго бога молніи[13]. Зато его несравненное могущество обезпечивало безопасность и благополучіе тѣмъ, которые угождали ему строгімъ соблюденіемъ его воли. Онъ не водился съ другіми богами. На голыхъ скалахъ Синая не было элементовъ для сколько-нибудь богатой миѳологіи. Но если онъ держался, такимъ образомъ, въ одиночествѣ, то, значитъ, такова была его воля; поэтому не слѣдовало ей противорѣчить, навязывая ему общество другихъ божествъ. Не слѣдовало также и обожать другихъ одновременно съ нимъ. Отсюда вытекало, что онъ не любилъ, чтобы пользовавшіеся его покровительствомъ раздѣляли свое обожаніе между нимъ и другими богами; онъ былъ ревнивый богъ. Что касается культа, который слѣдовало ему воздавать, то на этотъ счётъ среди его поклонниковъ долго существовало два очень различныхъ мнѣнія. Всѣ признавали, что обыкновенно онъ скрывался въ облакѣ; но раскаты грома, его сокрушающая сила, великолѣпіе молніи, прорѣзывающей тёмную тучу, внушали многимъ мысль, что его можно представлять въ видѣ золотого тельца[14]. Другіе. наоборотъ, считали оскорбительнымъ для его природы, для его величія, для его желанія оставаться невидимымъ, всякое изображеніе его грознаго божества, сдѣланное рукою человѣка.

Таковъ былъ всемогущій, суровый, грозный, но справедливый богъ, который, по Израильскому преданію, руководилъ вторженіемъ въ землю Ханаанскую и при помощи котораго Бене-Ишраэль (сыны Израиля) сдѣлались, наконецъ, хозяевами страны, завоёванной у древнихъ ея обладателей послѣ долгой и тягостной борьбы. Въ теченіе этой продолжительной борьбы за существованіе они не разъ теряли свою независимость. Это происходило потому, что вслѣдствіе пренебреженія къ своему богу, вслѣдствіе своей «невѣрности», они становились недостойными его покровительства. Таково было, по краней мѣрѣ, ходячее объясненіе въ средѣ тѣхъ, которые упорствовали въ своей вѣрѣ въ его могущество и благоволеніе къ избранному имъ народу. Найдя наказаніе достаточнымъ, синайскій богъ вмѣшивался своей непобѣдимой рукой. Онъ являлся съ той стороны Идумейскихъ горъ; то есть, всегда съ синайскаго массива, всегда облечённый облакомъ[15]; или въ виду важности случая, удостоивалъ до нѣкоторой степени отрѣшиться отъ своей обычной незримости, принималъ человѣческую форму, и въ видѣ странника являлся къ тому, или къ родителямъ того, кого хотѣлъ сдѣлать освободителемъ своего народа[16]. Эта черта относящихся къ нему древнихъ преданій показываетъ, какъ долго держалось сознаніе, что этотъ богъ не туземецъ въ ханаанской землѣ, что онъ приходитъ изъ другого мѣста и издалека.

Въ теченіе вѣковъ культъ Яхве былъ разнообразенъ и жертвенники его разсѣяны. Имѣлись только мѣстами святилища, пользовавшіяся болѣе высокой репутаціей. Безъ сомнѣнія, каждый могъ предлагать ему самъ и непосредственно приношенія, не прибѣгая къ посредничеству признанныхъ жрецовъ. Однако, можно замѣтить, что одно колѣно, именно Левія, изъ рода Моисея, которое, вѣроятно, первое признало синайскаго бога, съ самаго начала пользовалось извѣстнымъ религіознымъ преобладаніемъ, какъ по существу жреческое поколѣніе, семья священниковъ, лучше, чѣмъ другіе, знавшихъ, какимъ пріёмамъ нужно слѣдовать, чтобы поклоленіе Яхве было правильнымъ и, слѣдовательно, дѣйствительнымъ[17]. Въ одномъ изъ обслуживавшихся имъ святилищъ находилась священная вещь, относившаяся, вѣроятно, къ далёкому прошлому, такъ какъ она предполагаеть неосѣдлое состояніе народа, ещё кочующаго. Мы говоримъ о ковчегѣ, въ которомъ, какъ думали, охотно пребывалъ Яхве, когда спускался на землю. Быть можетъ, въ началѣ этотъ ковчегъ заключалъ въ себѣ священный камень, упавшій съ неба, полный его молніеносной силы. Фактъ тотъ, что до него рѣшались дотрагиваться лишь съ безконечными предосторожностями, такъ какъ прикосновеніе его убивало[18]. Думали, что онъ существуетъ съ того дня, когда былъ заключёнъ союзъ между народомъ и его богомъ. Онъ былъ принесёнъ въ Ханаанъ однимъ изъ колѣнъ Израилевыхь и, очевидно, сдѣлался мало по малу предметомъ очень распространённаго поколѣнія, такъ какъ цари-централизаторы, Давидъ и Соломонъ, рѣшались на большія жертвы, чтобы утвердить его пребываніе въ городѣ, который они сдѣлали столицею Израиля[19].

Это предполагаетъ въ то же время, что вокругь ковчега уже не могло быть рѣчи о богѣ, пребывающемъ вдали, принуждённомъ передвигаться въ видѣ странника, чтобы придти на помощь покровительствуемому народу. Съ этихъ поръ Яхве обитаеть на небѣ и на землѣ въ Израилѣ, въ особенности подъ шатромъ, а позднѣе въ глубинѣ храма, предназначеннаго хранить священное вмѣстилище невидимаго бога.

Кажется также, что традиція, связанная съ этимъ ковчегомъ, запрещала воздвигать на нёмъ, или рядомъ съ нимъ, рѣзныя изображенія его таинственнаго обитателя[20] или помѣщать другихъ боговъ «передъ его лицомъ». Назначеніе Іерусалима мѣстопребываніемъ священнаго ковчега было исходнымъ пунктомь претензій Іуды на религіозное преобладаніе, и культъ Яхве, какъ его традиціонно отпрапляли передъ ковчегомъ, сдѣлался вслѣдствіе этого ортодоксальнымъ, единственно законнымъ культомъ. Но потребовалось много событій, прежде чѣмъ эта претензія стала соотвѣтствовать дѣйствительности.

Въ самомъ дѣлѣ, переворотъ, создавшій послѣ Соломона изъ сѣверныхъ колѣнъ царство, независимое отъ Іерусалима, имѣлъ религіознымъ послѣдствіемъ возстановленіе популярности древняго культа золотого тельца, не лишённое политической стороны. Властители новаго царства охотно покровительствовали этому идолопоклонническому культу, такъ какъ видѣли въ нёмъ средство отвратить своихъ подданныхъ отъ остававшагося въ Іерусалимѣ ковчега, возростающее значеніе котораго бросало отблескъ славы на домъ Давидовъ. Не слѣдуетъ, однако, смѣшивать этихъ поклонниковъ золотого быка или тельца съ врагами бога Израилева. Этотъ культъ просто былъ одной изъ формъ яхвизма, предпочитаемой въ сѣверномъ Израилѣ. Доказательствомъ можетъ служить то, что когда женскія вліянія, имѣвшія огромную силу надъ многими сѣверными царями и, безъ сомнѣнія, подкрѣпляемыя также привлекательностью религіи, болѣе драматической, болѣе чувственной, которую рекомендовало ослѣпительное благосостояніе финикійскихъ городовъ, — когда эти вліянія чуть было не отвратили массу сѣверныхъ израильтянъ отъ исключительнаго культа Яхве къ ногамъ Ваалъ-Мелькарта, то со стороны лояльныхъ израильтянъ, желавшихъ остаться вѣрными своему ревнивому богу, послѣдовалъ сильный протестъ, органами котораго явились пророки Илія и Елисей. Произошла даже династическая революція, вслѣдствіе которой яхвизмъ былъ возстановленъ во всѣхъ своихъ правахъ. Но и вопроса не было объ уничтоженіи золочёнаго идола. Нѣтъ даже никакого основанія подозрѣвать, чтобы Илія и Елисей сдѣлали хоть малѣйшее усиліе въ этомъ направленіи.

Но вскорѣ послѣ того сѣверное царство было уничтожено сирійскимъ завоеваніемъ. Подобная катастрофа, конечно, не могла поколебать вѣру Іуды въ свой спеціальный яхвизмъ. Но самому яхвизму также грозила гибель отъ грозной державы, разсылавшей свои непобѣдимыя войска по всей передней Азіи. Когда всё казалось погибшимъ, Іерусалимъ спасся отъ разрушенія такъ неожиданно, что легенда овладѣла этимъ чудеснымъ спасеніемъ и создала изъ него одно изъ самыхъ трагіческихъ чудесъ исторіи Израиля[21].

Было бы противорѣчіемъ доказанной дѣйствительности изображать это маленькое царство Іуды преданнымъ безъ исключенія культу Яхве, какъ онъ отправлялся традиціонно передъ ковчегомъ и внутри хранившаго его Храма. Если даже Яхве почти всегда почитался внутри своей священной ограды, то, несомнѣнно, большинство народа не принімало рѣшенія, соблюдать только традиціи ковчега. Суевѣрный утилитаризмъ, лежавшій въ основѣ его религіозныхъ вѣрованій, постоянно побуждалъ его присоединяться внѣ Храма къ культу другихъ боговъ, болѣе допустимыхъ въ его глазахъ, громче говорившихъ егогрубымъ инстинктамъ, или считавшихся болѣе склонными оказывать покровительство, на менѣе суровыхъ условіяхъ, тѣмъ, кто обращался къ нимъ за помощью. Засвидѣтельствовано, впрочем, что соотвѣтственно древней точкѣ зрѣнія, они считали необходимымъ поклоняться также мѣстнымъ богамъ, то есть богамъ хананейскимъ (Судей, ІІ, 11-12). Мы видимъ даже, что то, что уже было гуманнаго въ яхвизмѣ, враждебномъ принесенію въ жертву людей и дѣтей, отталкивало этихъ чудовищныхъ эгоистовъ, готовыхъ поклонится какому-нибудь Молоху, обѣщая ему невинныхъ созданій. То и дѣло находились цари, которые, по личной склонности или по политическимъ мотивамъ подавали примѣръ не отрицанія Яхве — замѣтьте это — а широкаго участія въ побочныхъ культахъ, любимыхъ толпою. Весьма возможно, что благочестивые разсказчики, которымъ мы обязаны тѣмъ немногимъ, что намъ извѣстно объ этой продолжительной исторіи, но разъ преувеличивали или смягчали дѣйствительность въ пользу своего излюбленнаго основного положенія, а именно, что благополучіе Іуды всецѣло зависитъ оть вѣрности царей и народа требованіямъ исключительнаго яхвизма. Неоспоримо то, что чистый яхвизмъ, со всѣми его послѣдствіями, сдѣлался государственнымъ Закономъ. Послѣ ряда неудачныхъ опытовъ, партія строгаго яхвизма попыталась найти практическое средство наложить свою власть, установивь подробный Законъ, опредѣлившій религіозные принципы, которыми была проникнута эта партія, какъ основу самого государственнаго строя. Только при царѣ Іосіи (639-609), очень незадолго до полнаго разрушенія самого царства, она могла похвалиться тѣмъ, что достигла цѣли.

Яхвизмъ въ то время былъ уже не тѣмъ, что въ началѣ. Онъ возвысился и очистился на своей первоначальной основѣ.

Обратившись къ набросанному нами очерку его первыхъ формъ, читатель безъ труда замѣтитъ, что каждое изъ понятій, составлявшихся о природѣ и характерѣ синайскаго бога, содержало въ себѣ зародышъ дальнѣйшаго развитія въ смыслѣ очень спиритуалистической религіи. Суровость природного характера Яхве всё болѣе приближалась къ категорическому императиву моральнаго закона. Его лучезарная, пламенная природа — это всё, что осмѣливались о ней говорить[22] — дѣлала изъ него бога святости, питающаго отвращеніе ко всему нечистому, каково бы оно ни было. Ибо свѣтъ есть сама чистота, и боги свѣта всегда враждебны тому, что оскверняетъ. Не знающая соперніковъ, сила его молніи возвышала его на степень самаго могущественнаго изъ боговъ. Итакъ, счастливы были тѣ, которые жили подъ его покровительствомъ и своею безупречною жизнью доказывали, что они достойны этого покровительства. Какой привилегіей для Израиля было заключить съ нимъ союзъ, или, что въ сущности то же самое, быть избраннымъ имъ преимущественно передъ столькими другими народами, въ силу стараго предпочтенія, которое онъ оказалъ, много вѣковъ тому назадъ, почитаемымъ предкамъ этого племені, Аврааму, Исааку и Іакову! Изъ того, что онъ систематически держался въ сторонѣ отъ другихъ боговъ, заключили, что Яхве не любилъ, чтобы ему навязывали ихъ общество. Итакъ, если непроницательные умы, соблазнившіеся менѣе суровымъ идеаломъ, довольствовались тѣмъ, что не поклонялись другимъ богамъ «предъ лицемъ его», то есть, въ то же время, въ тѣхъ же мѣстахъ, въ смѣшеніи, которое ему не нравилось, то другіе, болѣе логичные, говорили, что Израиль всегда и вездѣ долженъ поклоняться только ему, ему одному. Изъ-за этого не отрицали существованія другихъ боговъ, но поклоняться имъ гдѣ бы то ни было, когда бы то ни было, зиачило бы оскорблять Яхве. Словомъ, добросовѣстному почитателю Израильскаго бога предписывалась монолатрія.

Эта монолатрія ещё вовсе не была сознательнымъ, обдуманнымъ, безусловнымъ единобожіемъ позднѣйшихъ времёнъ, но должна была привести къ нему. Если, въ теченіе цѣлаго ряда поколѣній, люди возвели для себя въ законъ поклоненіе единому богу, то они неизбѣжно должны придти, въ концѣ концовъ, къ признанію его единственнымъ реальнымъ богомъ. Иначе почему бы не воздавать другимъ богамъ извѣстной доли поклоненія и приношеній? Такимъ образомъ, монолатрія должна была породить единобожіе, не какъ метафизическій постулатъ, а какъ конечный пунктъ направленія, принятаго съ самаго начала спеціальной приверженностью къ богу Яхве. Само это имя Яхве (Іегова), первоначальное происхожденіе котораго, можетъ быть, навсегда останется невыясненнымъ, подходило къ идеѣ, что онъ есть Бытіе по преимуществу, Бытіе въ собственномъ смыслѣ слова, или абсолютный творецъ всякаго бытія[23]. Такимъ-то образом Синайскій богъ долженъ былъ нечувствительно отождествиться съ Богом, какъ началомъ, творцомъ и господином всѣхъ вещей.

Съ другой стороны, его систематическая невидимость и невозможность сдѣлать его изображеніе, которое бы не было оскорбительнымъ для его величія, должны были внушать понятіе о его духовности.

Такимъ образомъ, самые возвышенные элементы послѣдовательнаго и строгаго единобожія уже находились, въ скрытомъ состояніи, въ понятіяхъ, которыя народъ ещё варварскій сумѣлъ составить себѣ о спеціальномъ богѣ, обрѣтённомъ въ Синайской области.

Тѣ, кому было бы жаль замѣнить этимъ происхожденіемъ Израильскаго единобожія традицію, объясняющую его рядомъ сверхъестественныхъ откровеній, должны спросить себя, не является ли, напротивъ, естественное развитіе истиннымъ божественнымъ началомъ развитія вещей и человѣчества? Съ другой стороны, нужно сознаться, что мы не въ состояніи объяснить, почему эта эволюція совершилась въ древности только въ нѣдрахъ одного единственнаго народа[24].

Есть причины, коренящіяся въ вліяніяхъ расы, національнаго генія, спеціальныхъ обстоятельствъ, которыя, вѣроятно, окажутся навсегда недоступными какому-либо общему опредѣленію[25]. Можно только констатировать факты.

Мы увидимъ дальше, какъ разразится скрытый конфликтъ, назрѣвавшій въ тѣни этой монотеистической эволюціи. Наступитъ день, когда израильскій богъ станетъ рѣшительно тождественнымъ съ Богомъ вселенной и человѣчества, — и тогда можно ли будетъ Израилю по-прежнему видѣть въ нёмъ спеціальнаго бога привилегированнаго народа, имѣющаго исключительныя права на его милость? Единобожіе логически не можетъ быть партикуляристскимъ. Но въ періодъ, которымъ мы занимаемся, объ этой антиноміи нѣтъ ещё и рѣчи.

 

ГЛАВА III.

 

Пророки.

Эволюція въ родѣ той, очеркъ которой мы дали, есть, безъ сомнѣнія, коллективный фактъ, и никто не можетъ считаться ея подлиннымъ индивидуальнымъ авторомъ. Но она осуществляется не безъ участія иниціаторовъ, зачинщиковъ, которые оказываютъ на ея развитіе вліяніе болѣе могущественное, чѣмъ остальные, — исключительныхъ людей, опредѣляющихъ ея направленіе. Она была въ полномъ расцвѣтѣ наканунѣ Плѣненія, и главными агентами ея были люди, наиболѣе преданные національному богу, тѣ, которые сдѣлали суровый яхвизмъ главнымъ интересомъ, господствующею страстью своей жизни. Сказать это значитъ уже назвать пророковъ.

Появленіе пророковъ въ Израилѣ имѣло ту же судьбу, что и единобожіе. Профетизмъ, по своему происхожденію, очень мало отличается (еслн только отличается) отъ совершенно подобныхъ явленій, которыя мы встрѣчаемъ у самыхъ разннобразныхъ и очень далёкихъ отъ Ханаана народовъ. Релнгія всюду имѣетъ экзальтированныхъ проповѣдниковъ, и всюду, гдѣ привычка къ размышленію ещё очень ограничена, гдѣ впечатлѣние минуты имѣетъ неограниченную власть надъ воображеніемъ и размышленіемъ, религіозная восторженность порождаетъ дѣйствія одинаковаго рода. Она легко вызываетъ особенное состояніе умственнаго спазма или опьяненія, и потребность передать словами тѣ смутныя чувства восторга и ужаса, мистическаго наслажденія и нравственнаго страданія, которыя бродятъ, кипятъ внутри субъекта. Экстатическое видѣніе, въ которомъ идеи, опасенія, надежды, восторгь, отвращеніе рисуются какъ въ фокусѣ камеръ-обскуры, въ цвѣтныхъ, символическнхъ формахъ, имѣющихъ для визіонера всю дѣйствительность конкретныхъ внѣшнихъ вещей, часто соединяется съ этимъ состояніемъ духа. Татарскій шаманъ, краснокожій или негритянскій колдунъ исиптонга у кафровъ, ангековъ у эскимосовъ, и проч., въ различныхъ степеняхъ искусственнаго или самопроизвольнаго возбужденія братья по духу manteis греческой древности и «пророков Ваала»[26], принадлежащихъ къ хананейской религіи. Эти явленія, въ которыхъ такъ легко бы видѣть дѣйствіе сверхчеловѣческаго духа, вселившагося въ вдохновлённаго человѣка, такъ же легко порождали мысль, что въ своихъ экстазахъ пророкъ могъ различать то, что ускользало отъ обыкновенныхъ людей, напримѣръ, мѣсто, въ которомъ находились спрятанныя или потерянныя вещи, — или тайны будущаго[27].

Не трудно показать, что вначалѣ профетизмъ въ Израилѣ не отличался сколько-нибудь замѣтно отъ спазмодическихъ кризисовъ, обычныхъ у экзальтированныхъ послѣдователей сосѣднихъ религій[28].

Какъ израильское понятіе о Божествѣ, такъ и израильскій профетизмъ, начавшись такъ низко, постоянно возвышался и очищался до того момента, когда общественное и умственное развитіе народа доставили ему болѣе благопріятную среду. То, что было спазмодическаго и бредового въ его первыхъ проявленіяхъ, смягчилось до мистической и поэтической экзальтаціи, придававшей выпуклость и мощный колоритъ возвышеннымъ религіознымъ идеямъ. Нравственныя начала яхвизма были, источникомъ этого преобразованія. Наступилъ даже день, когда тотъ родъ неистовства, которыми профетизмъ отличался въ началѣ, измѣнился въ простой энтузіазмъ къ истинамъ, которыми полно было сердце пророка.

Почти такимъ же порядкомъ furor poeticus варварскихъ пѣвцовъ превратился, въ болѣе утончённыя эпохи, въ тотъ пылъ воображенія, даръ пластической интуиціи, безъ котораго нѣтъ истлиной поэзіи. Вдохновеніе поэтическое и вдохновеніе пророческое — родныя сёстры, очень сходныя между собою. Разумѣется, эта интересная эволюція совершается въ средѣ избранныхъ nabi, у тѣхъ въ особенности, которые, опережая своё время, были наиболѣе оцѣнены потомствомъ. Этимъ объясняется, почему ихъ произведенія отчасти сохранились до нашего времени въ книгахъ Ветхаго Завѣта. Наряду съ ними были и другіе пророки, безъ сомнѣнія, низшіе, слова которыхъ подверглись полному забвенію.

Великая эпоха профетизма въ Израилѣ продолжается отъ ѴІІІ вѣка до Пѣненія (586-535) и отмѣчена именами Амоса, Осіи, Михея, Исаіи, Іереміи, а также нѣкоторыхъ другихъ. Въ теченіе самого плѣненія Іезекіиль, въ образахъ котораго прояляется нѣчто массивное и вавилонское, и въ особенности второй Исаія, ещё озаряютъ этотъ національный жанръ очень яркимъ блескомъ. Послѣ нихъ начинается упадокъ. Въ послѣднихъ пророческихъ произведеніяхъ чувствуются уже литературные пріёмы. Видѣнія, предсказанія, заклинанія, угрозы отливаются въ форму, ставшую традиціонной, которая уже не является самопроизвольной формой мышленія. Въ особенности легко убѣдиться, что пророчество всё болѣе смѣшивается съ предсказаніемъ. Книга Даніила (168-164) — самый разительный указатель этого перерожденія, которое начинается уже съ послѣднимь Захаріей. Пророчество сдѣлалось апокалипсисомъ или откровеніемъ, въ формѣ символическихъ видѣній окончательнаго и близкаго торжества праваго дѣла, и нѣтъ ничего искусственнѣе апокалиптическихъ композицій.

Однако, въ глубокихъ слояхъ іудейскаго народа осталась тайная симпатія къ пророчеству былыхъ времёнъ. Время отъ времени какъ будто слышится подземный гулъ древняго вулкана, который дремлетъ, но ещё не угасъ.

Съ Іоанномъ Крестителемъ и Іисусомъ наступаетъ послѣдній мощный взрыв духа, вздохновлявшаго старыхь пророковъ.

Пророки, по крайней мѣрѣ — тѣ изъ нихъ, которыхъ мы знаемъ по Ветхому Завѣту, были по преимуществу иниціаторами очищенія примитивнаго яхвизма[29]. Не связанные съ какимъ-либо общественнымъ классомъ, съ какою-либо кастою, они питали только одну общую страсть — къ монолатріи, бысто двигавшейся къ единобожію, и были проповѣдниками строгаго повиновенія богу, который только одинъ достоинъ поклоненія. Они были убѣждены, что независимость и счастіе ихъ народа неразрывно связаны съ его вѣрностью Яхве, а слѣдовательно — и закону, выражавшему его волю. Этотъ законъ, однако, въ теченіе долгаго времени оставался не записаннымъ. Священники, обслуживавшіе различныя святилища Яхве, считались его хранителями, передавали его устно, и, слѣдовательно, онъ долженъ былъ представлять довольно запутанную смѣсь обрядности и морали, не говоря объ измѣненіяхъ, которымъ онъ подвергался въ различныхъ святилищахъ. Въ конгломератѣ малыхъ и большихъ кодексовъ, соединеніе которыхъ въ одно цѣлое составляетъ такъ называемый «Законъ Моисея», замѣтны попытки писанной кодификаціи, изъ которыхъ иныя относятся ко времени за одіно-два столѣтія до Плѣненія. Десять заповѣдей, безспорно, самый замѣчательный ихъ образчикъ, въ особенности потому, что онѣ наименѣе отмѣчены обрядностью. Въ самомъ дѣлѣ, великой заслугой пророковъ было то, что они придавали лишь очень малое зпаченіе обрядовому элементу, и даже ставили его гораздо ниже правоучительныхъ правилъ умѣренности, цѣломудрія, справедливости, дѣятельнаго состраданія къ слабому и бѣдному. Въ этихъ прекрасныхъ обязанностяхъ, главнымъ образомъ, заключался для нихъ истинный и постоянный законъ Яхве. Отсюда не разъ происходили довольно рѣзкія столкновенія съ священствомъ, которое, по самому назначенію своему, всегда приписываетъ крайнюю важность церемоніямъ и соблюденію обрядовъ. Пророки не придавали никакого значенія этому ритуализму, прикрывавшему пороки несправедливости, даже преступленія, отвратительныя для Яхве, чистаго и святого бога. Они не только считали глупостью принесеніе въ жертву людей и дѣтей, столь частое у поклонниковъ другихъ боговъ, которому не былъ вполнѣ чуждъ и примитивный яхвизмъ[30], но самая жертва, этотъ центръ всѣхъ древнихъ культовъ, безъ котораго древность даже не представляла себѣ возможности какого бы то ни было культа, не имѣла значенія съ точки зрѣнія ихъ поніманія истиннаго служенія Яхве[31]. Мы говоримъ здѣсь, разумѣется, о тенденціи, о направленіи благочестія, очень замѣтномъ у каноническихъ пророковъ, а не о системѣ или доктринѣ, выработанной со всѣми послѣдствіями. Не слѣдуетъ принимать это освобожденіе отъ священнической обрядности за существенную цѣль, достичь которой думали пророки. Въ ихъ рѣзкихъ осужденіяхъ, въ обвиненіяхъ, которыя они бросали своимъ противникамь, нельзя не заподозрить иногда нѣкоторыхъ преувеличеній и предвзятости. Ихъ образный языкъ не отступалъ передъ гиперболой. Безусловно покорные своей религіозной идеѣ, они нс всегда ясно понимали политическую и общественную необходимость. Они слишкомъ легко вѣрили въ возможность истребить въ одинъ день укоренившіеся обычаи. Притомъ, національный партикуляризмъ, присущій основной идеѣ яхвизма, по необходимости суживалъ ихъ перспективы и не позволяла имъ возвыситься до концепціи истинно всемірной религіи. Они возвѣщали, что послѣ дней испытанія и кары, народъ, обратившійся наконецъ къ исключительному культу Яхве, къ точному исполненію его велѣній, увидить лучезарное наступленіе неопредѣлённо долгаго періода мира, благополучія, обилія земныхъ благъ. Многіе охотно связывали эту благословенную эру съ царствованіемъ одного изъ потомковъ, тоже вѣрнаго династіи Давида. Но въ этихъ описаніяхъ будущаго всегда было что-то узкое. Пророки очень плохо знали міръ, и всегда выходило такъ, что, собственно говоря, ихъ народъ долженъ воспользоваться этимъ окончательнымъ вмѣшательствомъ всемогущей руки, сосѣднія же націи должны будутъ, по меньшей мѣрѣ, преклонитъся передъ превосходствомъ Израиля и посылать свои приношенія и своё поклоненіе богу, царствующему въ Іерусалимѣ.

Но національное обращеніе не осуществлялось. Народная рутина, поощряемая всего чаще покровительствомъ царской власти, противопоставляла требованіямъ пророковъ неодолимую силу инерціи. Не смотря на нѣкоторые успѣхи въ смыслѣ монолатріи, которыми, вѣроятно, были отмѣчены царствованія Асы, Іосафата, Іоса и въ особенности Езекіи, идолопоклонничество и даже полилатрическія привычки всегда брали верхъ. При нѣкоторыхъ царяхъ, напримѣръ, при Манассіи, Іерусалимскій Храмъ былъ, повидимому, открытъ вторженію рѣшительно многобожныхъ символовъ и привычекъ. Яхве, невидимый и одинокій въ глубинѣ дебира — нѣчто въ родѣ замкнутой абсиды, которой заканчивался Храмъ — долженъ былъ выносить близость жертвенниковъ и изображеній, возбуждавшихъ его «ревность»[32].

Исчезновеніе сѣвернаго царства, уменьшивъ остатки Израиля до маленькаго царства Іуды, сдѣлало возможнымъ при царѣ Іосіи смѣлую попытку, состоявшую въ обнародованіи Закона, одновременно гражданскаго и религіознаго, который воспроизведёнъ для насъ въ самыхъ древнихъ частяхъ Второзаконія. Его выработка предполагаетъ соглашеніе между пророческой партіей и священниками Іерусалимскаго Храма, и вотъ почему новое законодательство присоединило значительное количество обрядовыхъ предписаній къ принципамъ, наиболѣе дорогимъ для профетизма: строгая монолатрія; никакихъ идоловъ; всякій другой культъ, кромѣ культа Яхве, запрещается во всёмъ царствѣ; затѣмъ, какъ главное сродство осуществленія этихъ принциповъ, — централизація культа въ единственномъ Іерусалимскомъ Храмѣ, строгое запрещеніе приносить жертвы въ другихъ мѣстахъ, уничтоженіе другихъ святилищъ («высотъ»), окончательное возвышеніе левитовъ въ привилегированный рангъ священнической касты, но сосредоточеніе ихъ вокругъ Храма и подчиненіе непосредственной власти начальниковъ священнаго дома; изгнаніе вызывателей духовъ и гадателей; обязательство царя строго слѣдить за исполненіемъ всѣхъ этихъ предпісаній, — таковы были постановленія новаго кодекса[33]. Всё было разсчитано, чтобы не упустить ничего, необходимаго для осуществленія пророческаго идеала, и въ теченіе двадцати лѣтъ можно было думать, что, вѣрный своимъ обѣщаніямъ, Яхве не замедлитъ возжечь зарю «своего дня», эры благоденствія и славы, которая должна была вознаградить за такую вѣрность.

Поэтому убійственной катастрофой было пораженіе и смерть Іосіи въ 609 г. при Мегиддо, гдѣ онъ имѣлъ безразсудство напасть на египетскую армію Нехао, воевавшаго съ халдейскимъ царством. Іосія принялъ сторону Халдеи противъ Египта и не подождалъ, пока его могущественный союзникъ будетъ въ состояніи помочь ему. Вѣроятно, онъ льстилъ себя надеждой на покровительство непобѣдимаго Яхве. Какое кровавое опроверженіе пророческихъ надеждъ! Іудейскіе исторіографы никогда не могли дать этому событію другого объясненія, кромѣ слѣдующаго: дѣдъ Іосіи, Манассія, своимъ систематическимъ отстуничествомъ переполнилъ чашу гнѣва Яхве до такой степени, что заслуги внука не могли отвратить гибельныхъ послѣдствій. Неудивительно, что это трагическое событіе нанесло іудейской ортодоксіи ударъ, отъ котораго ей трудно было оправиться. Реформа, или, лучше сказать, очистка національной религіи, осуществлённая въ царствовапіе Іосіи, только слабо защищалась его четырьмя преемниками. Многія злоупотребленія, считавшіяся искоренёнными, возобновилнсь. Злополучное царство, покорённое оружіемъ халдейскаго владыки, само рыло пропасть, которая должна была его поглотить, такъ какъ вожди его упорно разсчитывали на союзъ съ Египтомъ, и оно нѣсколько разъ возставало противъ халдейской власти. Паденіе его завершилось при Седекіи разрушеніемъ Храма, стѣнъ Іерусалима. всѣхъ сколько-нибудь значительныхъ домовъ и массовой ссылкой всего виднаго населенія. Іеремія, свидѣтель этихъ ужасныхъ бѣдствій, которыя его ясновидящій патріотизмъ тщетно старался предотвратить, самъ долженъ былъ, немного спустя, бѣжатъ въ Египетъ съ жалкими остатками, пощажёнными или, вѣрнѣе, пренебрежёнными побѣдителемъ. Было основаніе думать, что всё кончено, и что, подобно столькимъ другимъ народамъ, уничтоженнымъ Ассиріей и Вавилономъ, народъ Іуды уже вычеркнутъ изъ книги исторіи. Напротивъ, всё должно было начатъся сызнова.

 

ГЛАВА IѴ.

 

Вавилонское плѣненіе.

Ссылка побѣждённыхъ народовъ, разсчитанная на уничтоженіе маленькихъ живучихъ націоальпостей, считалась въ Ниневіи и Вавилонѣ превосходнымъ средствомъ для укрѣпленія царствъ. Это былъ пріёмъ жестоко тираническій, но всё же лучше массоваго истребленія. Водворённые въ назначенной для нихъ области, ссыльные обыкновенно не подвергались жестокому обращенію. Имъ разрѣшали жить вмѣстѣ, по своимъ обычаямъ, заниматься своими ремёслами; или давали имъ землю для воздѣлыванія. По всему, что намъ извѣстно, нельзя предположить, что масса іудеевъ, водворённая въ Халдейскомъ царствѣ, въ Вавилонѣ или на берегахъ Шабора, могла жаловаться на установленный для нея режимъ.

Но они сильно страдали нравственно. Они упали съ высоты. Неукротимой гордости, которую они почерпали въ самой основѣ яхвизма, въ признаніи особаго союза съ Яхве, была нанесена самая болѣзненная рана. Это было не только наказаніемъ, суровымъ испытаніемъ: это было уничтоженіемъ. Имѣлось основаніе спросить себя, стоитъ ли продолжать поклоняться Яхве. Или онъ не былъ тѣмъ всемогущимъ покровителемъ, какимъ его считали, или онъ совершенно оставилъ свой народъ. Неудивительно, что значительное число сосланныхъ отреклось, по крайн