Понятие, не поддающееся определению

 

Сущность понятия «идеология» привлекала внимание советских философов с самого начала их деятельности. Как обычно в первые годы, это проявилось в форме дискуссии, которая началась в 1922 г. статьей В. Адоратского «Об идеологии», опубликованной в журнале «Под знаменем марксизма». Поняв внутреннюю противоречивость идеологии, он обосновывал мысль, ссылаясь на Маркса и Энгельса, что под идеологией следует понимать только узкий круг мышления - именно те мысли, которые оторвались от связи с материальной действительностью, утеряли сознание этих связей, отражают эту действительность неправильно и не отдают себе отчета в этой неправильности.

«Для того, чтобы окончательно освободиться от идеологического извращения, - писал он, - надо идеологию преодолеть и на место нее поставить трезвое, научное изучение фактов действительности, изучение материального бытия человеческого общества» [427].

Он исходил из того, что любая идеология вредна, ибо мешает видеть действительность. Высшая идеология - философия - подготовила все для своего собственного отрицания, для уничтожения вообще идеологичности в мышлении. На настоящей ступени развития общественных отношений и развития мышления - то мышление, которое заражено идеологизмом, не может быть научным.

«Одно дело, - по мнению Адоратского, - наука, другое дело – идеология» [428].

Он в следующих словах выразил основное credo своей позиции:

«Метод диалектического материализма, открытый и так блестяще примененный Марксом, ликвидирует идеологическое воззрение, идеологичность мышления, окончательно и без остатка. Он означает радикальнейшую революцию в области мышления» [429].

Это мнение, высказанное Адоратским, стало предметом оживленной дискуссии. В том же номере журнала напечатана статья В. Румия «Аз - Буки – Веди», в которой критикуются его воззрения. Однако Адоратского поддержал один из видных советских философов тех лет И. Разумовский. В статье, опубликованной в «Вестнике Социалистической Академии», он писал:

«В N 11-12 журнала "Под знаменем марксизма" тов. В. Адоратский смело и весьма кстати поставил вопрос о том особом значении, который имел ныне заезженный и опрощенный термин "идеология" у Маркса и Энгельса» [430].

Весь пафос статьи Разумовского направлен на то, чтобы доказать: Маркс и Энгельс отвергали самое понятие «идеология», Разумовский берет под сомнение самое главное в понимании идеологии: утверждение, что она отражает интересы определенных классов, - положение, ставшее затем азбучной истиной в советской философии. «Идеология, - писал он, - не непосредственно классовое мышление, но скорее искусственный продукт его, отдаленное отражение» [431].

И. Разумовскому ответил И. Румий статьей, которая называлась «Ответ одному из талмудистов» [432]. Он оспаривает основные его положения и отстаивает мнение, что само понятие «идеология» должно занять важное место в системе марксизма. Особенно резко он выступал против Разумовского за то, что тот поставил под сомнение классовый смысл идеологии - этой сердцевины марксистского ее понимания.

В последовавшей за этим статье И. Разумовского, которая называлась «Наши "Замвридплехановы" (К дискуссии об идеологиях)» и направленная против И. Румия, повторяются основные аргументы, высказанные автором ранее [433].

Таков внешний фон дискуссии. Хотя она не получила особого распространения, но вопросы, поднятые в ней, оказались центральными, и фактически весь дальнейший ход развития советской философии шел под знаком решения проблемы: нужна ли марксизму идеология, в чем ее сущность и какую роль она должна играть. Как же решился этот вопрос?

Далеко не в пользу Адоратского и Разумовского. Советские философы пошли по иному пути - по сути неимоверного преувеличения роли и значения идеологии, которая в сталинский период стала чем-то вроде новой религии, Но они столкнулись с непреодолимыми трудностями, возникающими уже при определении самой сущности понятия «идеология».

Советские философы при определении сущности идеологии опираются на известные слова Маркса из его предисловия «К критике политической экономии» о том, что необходимо строго различать материальную перемену в условиях производства и перемену в юридических, политических, религиозных, художественных и философских, словом - идеологических формах. Отсюда обычно делается вывод, наиболее полно сформулированный в БСЭ (2-е издание), что идеология - это система политических, правовых, нравственных, художественных, философских и других взглядов. Но раз так, то идеология не имеет своего предмета: идеи, «стремления» выражаются не отдельной какой-то «идеологией», а основными формами общественного сознания. Идеология оказывается просто излишней.

Каждая попытка дать определение идеологии, указать на основные ее признаки неизбежно наталкивается на непреодолимые противоречия: обнаруживается, что другие философские категории полностью исчерпывают ее содержание, «Философская энциклопедия», например, пишет:

«Идеология - совокупность идей и взглядов, отражающих в теоретической, более или менее систематизированной форме отношение людей к окружающей действительности и друг к другу и служащих закреплению или изменению, развитию общественных отношений... В классовом обществе идеология всегда носит классовый характер, отражая положение данного класса общества, отношения между классами, классовые интересы» [434].

В этом определении - ни одного слова, которое говорило бы о специфике идеологии. Оно как две капли воды похоже на определение «мировоззрения», которое тоже есть совокупность идей и взглядов, в теоретической форме отражающих отношение людей к действительности и друг к другу. Что же касается, классовости идеологии как специфической черты, то здесь просто иными словами выражен принцип партийности. Таким образом, такое с виду важное понятие, как идеология, просто не вписывается в марксистскую систему.

Аргументом, что идеология не имеет своего предмета и в силу этого невозможно дать ее точное определение, марксисты обычно пренебрегают: их как раз устраивает употреблять это понятие как нечто расплывчатое, аморфное, трудноуловимое. Много хлопот приносит другой аргумент, на который они чутко реагируют. Он связан с проблемой соотношения классовости, партийности идеологии и ее объективности, которая решается с двух противоположных точек зрения. Первая отмечает, что поскольку идеология отражает классовые интересы, то она субъективна и по самому своему существу не способна быть научной, выражать объективную истину. Вторая доктрина - марксистская - исходит из того, что надо различать научную и ненаучную идеологию. Авторы и редакторы «Истории философии» М.Т. Иовчук, М.Б. Митин и др., молчаливо полемизируя с Адоратским и вообще с теми советскими философами, которые отрицательно относятся к самому понятию «идеология», как к чему-то несовместимому с наукой, объективной истиной, писали, что корень такой ошибочной трактовки состоит

«в стирании принципиального различия между научной социалистической идеологией и ненаучной идеологией реакционных или консервативных сил общества» [435].

Разделение идеологии на «научную» и «ненаучную» стало исходным пунктом в усилиях советских философов «спасти» эту категорию. Имеется своеобразный стереотип доказательств: если Маркс и Энгельс говорят об идеологии «плохо», то это о «плохой» идеологии. Именно так, по мнению Т. Ойзермана, необходимо понимать следующие слова Энгельса из его письма к Мерингу от 14 июля 1893 г.:

«Идеология - это процесс, который совершает так называемый мыслитель, хотя и с сознанием, но с сознанием ложным. Истинные побудительные силы, которые приводят его в движение, остаются ему неизвестными, в противном случае это не было бы идеологическом процессом» [436].

Так настоящий приговор всякой идеологии, вынесенный Энгельсом, превращается в приговор только «плохой» идеологии [437]. Обратимся поэтому к подлинникам, и мы не только убедимся, насколько более объективно решали Адоратский и Разумовский вопрос об отношении Маркса и Энгельса к идеологии, но и в том, какую эволюцию претерпело это понятие в советском марксизме.