Гегель и марксистская диалектика

 

Открывая 20 ноября 1931 г. торжественное заседание, посвященное столетнему юбилею со дня смерти Гегеля, тогдашний заведующий отделом ЦК по пропаганде А. Стецкий предупредил:

«Наши враги в своих комментариях будут говорить об этом заседании как о «новой декорации, новых выкрутасах, новом чудачестве большевиков» [289].

Чем был вызван такой прогноз, почему вдруг предвидел шеф пропаганды, что эта тема может вызвать со стороны философов западных стран, как он выразился, «ряд иронических замечаний»? Причины для этого были. Всего лишь несколько месяцев тому назад деборинцы потерпели жестокое поражение. И одним из основных обвинений, предъявленных им, было подчеркивание величия Гегеля, его значения для марксистской теории. По контрасту напрашивается вывод, что Гегель не в фаворе, раз он - одна из причин падения признанных авторитетов. А Гегель - слишком серьезная для марксизма фигура, чтобы сразу отказаться от его наследства. Надо было пустить в ход всю диалектическую изворотливость, чтобы создать видимость, что сохранена традиция. Подчеркнуто торжественное празднование столетия со дня смерти Гегеля служило именно этой политической цели. Вот почему вдруг речь зашла о декорации, выкрутасах, чудачествах большевиков: политическая, а не строго научная цель часто действительно содержит в себе всякого рода «выкрутасы». На сей раз их было тоже предостаточно.

Для диалектической изворотливости оценок философия Гегеля представляет необъятное поле деятельности: она противоречива в своей основе. С одной стороны, это источник марксизма, содержащий в себе признанное «рациональное зерно» - диалектику, учение о развитии. Маркс, Энгельс и Ленин часто отмечали это. О гегелевской философии не раз говорилось, вслед за Герценом, что это «алгебра революции». С другой стороны, это идеалистическая система, несовместимая с той же «алгеброй», с основами материалистического мировоззрения. Это как бы «евангелие реакции». Энгельс часто говорил о противоречии между методом и системой в гегелевской философии. Для адептов борьбы на два фронта противоречивость гегелевской философии - сущая находка: в зависимости от политических потребностей момента легко можно подчеркнуть то одну, то другую сторону. А в борьбе, которая развернулась в 1930-1931 гг., это оружие оказалось просто незаменимым: деборинцев можно было обвинить в «переоценке» Гегеля, а механистов - в «недооценке» его. От этого «оружия» не было защиты, ибо оно использовалось не для всестороннего анализа, а для достижения определенных целей. Анализ событий тех лет покажет, насколько оправдан этот вывод.

Начнем с освещения позиции деборинцев. Чтобы понять их отношение к Гегелю, следует помнить, что они опирались на те указания, которые получили от своих учителей. Подчеркивая, что необходимо высвободить из гегелевской логики «ядро», чтобы таким образом освободить диалектический метод от идеалистических оболочек, Маркс, Энгельс, Ленин высоко ценили Гегеля. В одном из писем к Конраду Шмидту Энгельс не только дает ему совет приступить к изучению Гегеля для понимания марксизма, но указывает, как это лучше сделать.

«Но никоим образом не следует читать Гегеля так, как читал его Барт, именно, для того, чтобы открывать в нем паралогизмы и передержки, которые ему служили рычагом для построений. Это работа школьника. Гораздо важнее отыскать под неправильной формой и в искусственной связи верное и гениальное» [290].

Не менее определенно говорил В.И. Ленин.

«Нельзя вполне понять «Капитала» Маркса и особенно его 1-ю главу, - писал он, - не проштудировав и не поняв всей логики Гегеля. Следовательно, никто из марксистов не понял Маркса полвека спустя!!» [291].

Можно вполне понять А. Деборина, который в одном из своих выступлений обратился к «молодым марксистам» - философам, экономистам, историкам, естественникам, политикам - с разъяснением, что поскольку изучение методологии марксизма имеет первостепенное значение, то нельзя быть марксистом без основательного знакомства с диалектикой.

«А раз это так, - заканчивает свою мысль Деборин, - то этим уже определяется значение для нас Гегеля» [292].

Он из этого исходил в своей научной и особенно педагогической деятельности, считая изучение Гегеля лучшей школой диалектики. Он смело ступил на этот путь, имея указание Ленина:

«Конечно, работа такого изучения, такого истолкования и такой пропаганды гегелевской диалектики чрезвычайно трудна и, несомненно, первые опыты в этом отношении будут связаны с ошибками. Но не ошибается только тот, кто ничего не делает» [293].

Деборинцы, однако, с самого начала имели оппозицию в лице механистов. Их позиция выражена во 2-ом сборнике «Диалектика в природе», в предисловии «От редакции».

«Мы не склонны думать, - сказано там, - что все вопросы мироздания решены уже в гегелевской «Науке логики». Мы твердо стоим на той позиции, что Гегель требует к себе сугубо критического отношения. Мы не склонны заменить действительный анализ объективного мира перефразированием произведений Гегеля» [294].

Дальше они пишут, что Маркс и Энгельс, Плеханов и Ленин

«извлекли из Гегеля почти все, что можно и нужно было извлечь» [295].

Изыскать реальную, конкретную диалектику в явлениях природы гораздо труднее, чем играть понятиями «качества», «количества», «узловой линии» и т.д. вместо их обнаруживания в самих явлениях, вместо их конкретного изучения и выявления их внутренней связи [296].

По мнению механистов, все это привело к игнорированию диалектики самой природы и превратило деборинцев в «чистых философов». Это критика с позиций естествоиспытателей. И в определенных пределах она оправдана, тем более, что уже при деборинцах претензии на ведущую роль философии означали ее «диктат», хотя нельзя сказать, что он тогда уже в полной мере осуществлялся. Механисты, однако, опасность почувствовали и протестовали. Логика борьбы привела их, правда, к некоторым передержкам, связанным с оценкой самой философии Гегеля. А философия эта весьма уязвима с точки зрения критики. Кто основное внимание уделяет диалектическому методу, легко подпадает под обаяние, говоря словами Энгельса, «гениального и верного». Но кто сосредоточивает свое внимание на идеалистической системе Гегеля, тот может в этой же диалектике увидеть, говоря словами Маркса, ее мистифицированную сторону. Механисты пошли именно по этому пути. Поскольку они выступали против Деборина, они острие своей критики направили и против его кумира - Гегеля.

На анализе, произведенном Л. Аксельрод, это можно видеть со всей наглядностью. В статье - ответе на «Наши разногласия» А. Деборина ее критика Гегеля весьма целенаправленна: кто следует за Гегелем, игнорируя анализ самой действительности, тот рано или поздно превращается в «абстрактного философа». Там, где Маркс и Энгельс, пишет Аксельрод, применяли некоторые основные принципы гегелевской диалектики, нет ни одного, решительно ни одного места, где бы они, подчеркивая свое заимствование диалектики у великого немецкого идеалиста, не подвергали в то же время его критике. Она вслед за Энгельсом отмечает, что для официальной школы Гегеля все наследие учителя ограничилось чистым шаблоном, с помощью которого строилась всякая тема, и списком слов и оборотов, годных только для того, чтобы вовремя их вставить там, где не хватает мыслей и положительных знаний. Благодаря универсальности законов диалектики является возможность говорить обо всем, ничего не зная, говорить в абстрактных терминах, придавая ученую видимость полной бессодержательности. Наблюдая этот процесс, можно сказать, что никто не может так хорошо и так тщательно скрыть свое невежество, как абстрактный философ. Л. Аксельрод целит не в бровь, а в глаз деборинцев, которых обвиняли как раз в том, что они гегелевские положения просто излагают, пересказывают, повторяют, а не применяют к конкретному анализу, изучению самой природы. Аксельрод заключает:

«У нас сейчас Гегеля сделали марксистом для того, чтобы в конце концов самим стать гегельянцами. Поэтому я еще и еще раз подчеркиваю: мы - ортодоксальные марксисты, а вас всех рассматриваем как неогегельянцев» [297].

И добавляет:

«Плеханов писал, что философия - это синтез идей, опирающихся на результаты естествознания и обществоведения данной эпохи. Такой синтез есть философия именно данной эпохи. Вот что должно быть положено в основу разработки марксистской философии. На место этого деборинцы идут назад к Гегелю».

Таковы основные мысли Л. Аксельрод.

Примерно такого же мнения придерживается С. Семковский, одно время солидаризировавшийся с механистами.

«Изучение Гегеля пошло у нас в значительной мере по схоластическому уклону, - писал он. - Стали раздаваться даже голоса о необходимости «дополнить» Маркса Гегелем, как будто бы Маркс не вобрал в свой диалектический материализм все то, что было ценного в диалектике Гегеля, и как будто бы такое «дополнение» не означало, следовательно, включения в марксизм именно того, что Маркс заведомо отбросил!».

«У нас стало развиваться какое-то младогегельянство, - писал он далее, -поэтому в порядок дня на «философском фронте» поставлена «борьба против подмены диалектики бесплодной схоластикой» [298].

Не менее ярко писали об этом механисты Ф. Перельман, Л. Рубановский, И. Великанов. Говоря об «уклоне» Деборина, они подчеркивали, что он и его школа превращают философию в самоцель. Задачи философии, по мнению Деборина, состоят исключительно в методологии - притом методологии Гегеля, которая навязывается наукам как вне их стоящая схема. Не учитывая состояния данной отрасли знания, ей преподносят гегелевские схемы и предлагают науке - хочет она этого или нет- по этим схемам равняться [299].

Таков первый и основной мотив Аксельрод и вообще механистов, критиковавших философию Гегеля и Деборина. В их критике много рационального. Со временем, однако, появился второй мотив, менее, на наш взгляд, убедительный, ибо он связан с настоятельным подчеркиванием «реакционности» системы Гегеля, а этот факт не требовал глубоких размышлений: он достаточно известен из произведений Маркса и Энгельса. Но если Марксу и Энгельсу все же удалось сбалансировать свет и тень при оценке философии Гегеля, то Аксельрод, сгущая краски, смогла дать только утрированный образ философа, ибо правильная мысль о противоположности метода Маркса методу Гегеля была гипертрофирована, а потому искажена.

Новое философское руководство взяло на вооружение именно этот, второй мотив: им можно было легко манипулировать, обвиняя деборинцев в недостаточном подчеркивании противоположности диалектики Маркса диалектике Гегеля. И так как никто в мире еще не определил, что можно здесь считать «достаточным», то поле деятельности для обвинений поистине было необозримым. О первом же мотиве критики механистами Гегеля новые философские руководители не вспоминали: они сами заимствовали у деборинцев манеру готовые философские принципы навязывать наукам и требовать от них следовать этой схеме, с той только разницей, что деборинцы почти не пытались внедрить этот стиль административными методами, в то время, когда новое философское руководство именно в этом видело основной смысл своей деятельности. Вот почему, игнорируя сильную сторону механистической критики деборинцев, они сосредоточили свое внимание на довольно слабом, но «крикливом» аргументе: метод Маркса противоположен методу Гегеля. «Слабым» мы этот аргумент называем не потому, что он не соответствует марксистской доктрине, а потому, что, чрезмерно раздутый, он в течение всего периода культа как бы тяготел над памятью Гегеля, о котором вспоминали почти исключительно под углом зрения «реакционности его системы».

Эта тенденция обнаружилась еще в ходе дискуссии группы Митина-Юдина против деборинцев. В статье П. Юдина «Некоторые итоги философской дискуссии», опубликованной 18 октября 1930 г. в «Правде», была подчеркнута противоположность идеалистической диалектики Гегеля материалистической диалектике Маркса-Ленина, а Деборин, по словам Юдина, «сделал это недостаточно». Здесь явно повторялась мысль Л. Аксельрод. В итоге от высокой оценки философии Гегеля, данной деборинцами, вскоре не осталось и следа. На щит была поднята оценка, данная Аксельрод, причем она все время усугублялась, обострялась, и отнюдь не в пользу Гегеля. Предпринималось все, чтобы дискредитировать «либеральную» позицию деборинцев.

«Они во многих вопросах, - писал Ф. Константинов, - стирали грань между идеалистической диалектикой Гегеля и материалистической диалектикой Маркса. В этом заключалось слабое место школы Деборина в борьбе с механистическим материализмом» [300].

Что на вооружение взяты мысли Аксельрод, тщательно скрывалось. Об этом свидетельствует реакция М. Митина на вышедшую в 1934 г. книгу Л. Аксельрод «Идеалистическая диалектика Гегеля и материалистическая диалектика Маркса». Как явствует из названия, весь пафос Аксельрод направлен на то, чтобы доказать противоположность материалистической диалектики Маркса идеалистической диалектике Гегеля. Эти мысли ее и даже точная формулировка вошли затем азбучной истиной во все учебники, написанные новым философским руководством. Но чтобы придать этому видимость законности, М. Митин в специальной рецензии доказывал, что Аксельрод сама не поняла этой «противоположности», ибо считала, что Маркс воспринял у Гегеля его формальные принципы [301]. Таким образом легче было «с чистой совестью» присвоить эту формулировку и эксплуатировать ее десятилетия, делая вид, что только в устах нового философского руководства она получила плоть и кровь. По мнению Митина, утверждение Аксельрод, что Маркс берет у Гегеля формальные принципы и наполняет их затем содержанием, свидетельствует, что она не понимает всего принципиального отличия, существующего между идеалистической теорией диалектики Гегеля и материалистической диалектикой Маркса. Категория материалистической логики отнюдь не суть формальные принципы, к которым прикладывается содержание или которые наполняются содержанием. Так может представлять себе дело только человек, не освободившийся от влияния кантианства. Категории логики суть, по Ленину, «итог, сумма, вывод истории познания мира» [302].

Так с настойчивостью, долженствующей свидетельствовать о внутренней уверенности, затемняется тот факт, что, хотя категории логики и суть итог, сумма, вывод истории познания мира, но сформулировал их Гегель. Маркс их не исправил и не дополнил - он их использовал. Но использовал как материалист. Говоря о противоположности своего метода методу Гегеля, Маркс отсылает к своей работе «К критике политической экономики», «где я изложил материалистическую основу моего метода» [303]. В чем же она состоит? В формулировании новых законов и категорий диалектики? Отнюдь нет, Маркс отсылает к известным словам о том, что в общественном производстве своей жизни люди вступают в определенные, необходимые, от их воли не зависящие отношения - производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития их материалистических производительных сил. И т.д. [304]. Вот что он называет материалистическими основами своего метода. Возражая немецким рецензентам, которые «кричат, конечно, о гегелевской софистике», Маркс приводит выдержки из статьи И.И. Кауфмана, опубликованной в петербургском журнале «Вестник Европы», поскольку автор, по мнению Маркса, удачно описал то,

«что он называет моим действительным методом - и отнесшись так благосклонно к моим личным приемам применения этого метода, тем самым описал не что иное, как диалектический метод» [305]

О чем же говорится в статье Кауфмана, в которой дается такое удачное изложение диалектического метода Маркса? О новых законах и категориях, о новых формальных принципах? Нет. О материалистическом подходе при анализе экономических явлений. Там указывается, что Маркс рассматривает общественное движение как естественноисторический процесс, которым управляют законы, не только не находящиеся в зависимости от воли, сознания и намерения человека, но и сами определяющие его волю, сознание и намерения. Если сознательный элемент в истории культуры играет такую подчиненную роль, то не идея, а внешнее явление одно только может ей служить исходным пунктом. Критика будет заключаться в сравнении, сопоставлении, сличении факта не с идеей, а с другим фактом [306]. Вот что Маркс нашел нужным противопоставить немецким рецензентам, говорившим о «гегелевской софистике», чтобы доказать, что его метод прямо противоположен методу Гегеля. Не новые формальные принципы, не новые законы и категории, а противоположный подход к анализу явлений.

А.В. Щеглов, обвиняя деборинцев в том, что по их вине диалектика Маркса сближалась и даже отождествлялась с диалектикой Гегеля, писал: получалось, что достаточно зачеркнуть у Гегеля слова «дух», «идея», написать вместо этого «материя», и получается материалистическая диалектика, ибо законы и категории диалектики, по их мнению, были Гегелем разработаны абсолютно верно и в пересмотре не нуждаются [307].

Но были ли потом, после падения деборинцев, переработаны законы и категории, сформулированные Гегелем? Новые формальные принципы, т.е. законы и категории диалектики, не были сформулированы не только Марксом, но и после него, в том числе и советскими философами. Вспомним некоторые из них и мы убедимся, что по сей день марксисты пользуются тем, что оставил Гегель. Случайность как бы форма проявления необходимости. Сущность является, явление существенно. Возможности формальные и реальные. Свобода как осознанная необходимость. Все это - гегелевские определения, То же можно сказать и об основных законах диалектики. Здесь «материалистическое чтение» Гегеля порою выливается в ряд незначительных поправок, изменений. Так, Гегель говорит, что качество - это существенная с бытием определенность, а в советской философской литературе оно определяется как существенная с предметом определенность. Количество, по Гегелю, несущественная с бытием определенность, а согласно определению советских философов - оно несущественная с предметом определенность. Гегель истину определял как соответствие наших мыслей идее, в советских же источниках о ней говорят как о соответствии предмету, действительности.

Почему же не сформулированы принципиально новые категории и законы? Почему оказалось достаточным то, что сделал Гегель, и не предпринята даже попытка создать отдельную от него материалистическую диалектику? Потому что философские категории - это самые общие понятия, и они уже у Гегеля имеют значение и для природы, и для общества, и для мышления. Поэтому Маркс и говорил, что Гегель раскрыл наиболее общие формы всякого движения, а Ленин, конспектируя «Науку логики» Гегеля, отмечал, что диалектика - наиболее общее учение о развитии. В философском плане - поскольку речь идет о. категориях - не может быть материалистической и идеалистической диалектики. Это разграничение имеет принципиальный смысл, когда диалектика, так сказать, применяется как метод познания действительности и особенно как метод ее преобразования. Здесь обнаруживается противоположность подходов, противоположность мировоззрений, ибо не идея, а действительность служит исходным пунктом анализа, который заключается в сравнении, сопоставлении, сличении факта не с идеей, а с другим фактом. Именно это имел в виду Деборин, когда писал, что диалектический материализм представляет собою синтез диалектического метода Гегеля с материалистическим пониманием природы и истории [308]. И когда новые философские руководители с такой настойчивостью критиковали это положение Деборина, то нельзя забывать, что именно они создали весьма парадоксальную ситуацию: на каждом шагу подчеркивая противоположность метода Маркса методу Гегеля, советские авторы, однако, пользовались законами и категориями, сформулированными немецким философом, без малейшей попытки коренным образом их изменить. Противоположность понимается в одном только смысле: по Марксу, развивается мир, по Гегелю - идея. Это повторяется при изложении каждого закона, каждой категории диалектики, и это поистине, говоря словами Гегеля, «скука повторения». Вот почему, когда в течение десятилетий подчеркиваются слова Л. Аксельрод о мистицизме, «реакционности» гегелевской философии (конечно, не ссылаясь на нее), то новому руководству должны быть адресованы слова А. Деборина:

«Кто имеет сказать о Гегеле только то, что он был мистиком и идеалистом, тот пусть лучше молчит» [309]

А именно так трактовали Гегеля весь период культа. Вначале осторожно, но потом эта тенденция стала настолько явственной, что мотив о реакционности гегелевской системы стал доминирующим, а о «рациональном зерне» вспоминали только вскользь. Вначале это воспринималось как реакция против деборинского «увлечения» Гегелем, но вскоре обнаружились более глубокие, политические причины, связанные с приходом немецкого фашизма к власти: гегелевские мысли о государстве, о сильной власти могли эксплуатироваться в самой Германии, что было достаточно для соответствующей реакции в Советском Союзе. Надо отдать должное новому философскому руководству: оно поняло тенденцию еще до прихода Гитлера к власти, когда фашисты только рвались к ней. В 1931 г. на торжественном собрании по случаю столетия со дня смерти Гегеля Митин говорил:

«Реакционная, консервативная, идеалистическо-мистическая система гегелевской философии, очень привлекательная для фашизма, может быть использована в качестве теоретической базы для него, может вызвать, и действительно вызывает к себе, с его стороны, особый интерес. Абсолютный идеализм Гегеля служит базой для самых диких современных мистических, идеалистическо-религиозных воззрений фашиствующего буржуа. Активная черта немецкого классического идеализма, действенность гегелевской философии, является очень привлекательной для активистического, наступательного, действенного характера современного фашистского движения. Освящение со стороны Гегеля абсолютным духом его философии современной ему прусской монархии, национализм и шовинизм, характерные для произведений Гегеля, - все это крайне симпатично уму и сердцу, империалистическо-захватническим, националистическо-фашистским настроениям буржуазии» [310].

Это было весьма последовательно. Еще в выступлении на заседании Президиума Комакадемии в октябре 1930 г. в качестве обвинения Митин выдвинул тезис о том, что одним из самых важных теоретических истоков формалистического уклона деборинцев «является недостаточное критическое отношение к гегелевской системе» [311]. Так воедино слились нужды антидеборинской и антифашистской пропаганды, что предопределило резко отрицательное отношение к Гегелю.

Эта тенденция все время усиливалась и достигла своего апогея во время войны, когда антифашистские и заодно антинемецкие настроения достигли наивысшего накала, а также сразу после войны, когда началась холодная война «двух систем, двух миров». Мы имеем в виду специальное постановление ЦК «О недостатках и ошибках в освещении истории немецкой философии конца XVIII и начала XIX вв.» (1944 г.) и философскую дискуссию по книге Г.В. Александрова «История западноевропейской философии» (1947 г.).

Постановление ЦК было принято в связи с присуждением Сталинской премии за книгу «История философии» под редакцией Г.В. Александрова, М.А. Дынника, М. Митина и др. В 3-м томе, посвященном немецкой классической философии, дана высокая оценка философии Гегеля. Автор раздела Б.С. Чернышев, признанный знаток гегелевской философии, дал глубокий, всесторонний ее анализ, но, видимо, не созвучный эпохе. По этому поводу в ЦК было созвано специальное совещание под руководством Маленкова, длившееся несколько дней. Его результатом явилось упомянутое решение, написанное якобы лично Сталиным. Ему, как потом утверждали, принадлежит крылатая фраза о том, что гегелевская философия была аристократической реакцией на французскую революцию и французский материализм, и это определило отнесение Гегеля к разряду «реакционных» философов. Все постановление ЦК выдержано в том духе, что Гегель - апологет прусско-юнкерской монархии, он третировал славянские народы, считал войну «освежающим ветром» и т.п. в этом духе.

«Настойчиво защищая реакционный тип государства, - сказано там, - Гегель подчеркивал божественный суверенитет монарха и бесправие народа» [312].

Было принято решение: оставить Сталинскую премию за 1-м и 2-м томами «Истории философии» и снять ее с 3-го. Таким образом, М. Митина, П. Юдина и других не коснулся гнев диктатора, они остались лауреатами. Весь огонь направлен был против одного из тех, кого не интересовали политические интриги, а только наука, - Б.С. Чернышева. Он и не выдержал, тяжело заболел (инсульт) и вскоре умер.

Тенденция третирования Гегеля еще больше усилилась на дискуссии по книге Г. Александрова. Последнего обвиняли в непартийном освещении вопросов истории философии, выразившемся в том, что он не вскрывал «классовых корней» философских систем. Это, в первую очередь, коснулось философии Гегеля, за которой прочно закрепилась оценка: «аристократическая реакция». Выступление Жданова на дискуссии должно было показать, что ЦК придает первостепенное значение «завинчиванию гаек» на идеологическом фронте. И в центре внимания дискуссии оказалась философия Гегеля. В течение нескольких лет после этого ее освещали в самых мрачных тонах, подчеркивая реакционность системы. О том, что Гегель когда-то, во времена французской революции, сажал «дерево свободы», окончательно забыли... Наоборот, усиленно подчеркивалось, что философия его, отобразив глубокие противоречия капиталистического развития Германии, выражала политическую ориентацию немецкого дворянства и части буржуазии, тяготевшей к прусскому пути развития. Гегеля превратили в настоящего «пруссака», и это символизировало и истинное отношение к нему.

«Прусские короли вероломно нарушали мирные договоры, нагло захватывали исконные польские и чешские земли, предавали своих союзников, торговали своей армией, - сказано в одной официальной статье. - Освящая эту практику реакционного пруссачества, Гегель доказывал необходимость и благодетельность войн...» [313]

У Гегеля обнаруживали «цинически-пренебрежительное отношение к международному праву и шовинистические нацистские взгляды» [314]. Изредка вспоминая о «рациональном зерне», его все больше и больше третировали, только не как дохлую собаку, против чего Маркс не раз возражал, а как аристократа, соответствующим образом реагировавшего на французскую революцию и французский материализм, против чего Маркс уже был бессилен: в этой формуле отражалась мудрость живого диктатора.

На фоне нигилистического отношения к Гегелю несомненный интерес представляют исследования сравнительно новых для советских философов вопросов в творчестве немецкого философа. Мы, в частности, имеем в виду вопрос о месте математики в его системе, поднятый двумя известными советскими философами Э. Кольманом и С. Яновской. Э. Кольман - человек сложной и интересной судьбы. Уроженец Чехословакии, он попадает в плен к русским во время первой мировой войны. Математик и философ, он после Октябрьской революции решает помочь советской власти, нуждавшейся в научных кадрах. Э. Кольман - активный участник философской жизни в Советском Союзе, а после окончания второй мировой войны вернулся в Прагу и возглавил институт философии. Был арестован после 1948 г. и содержался в одиночной камере в Москве. Работа, которая велась в Советском Союзе по философии естествознания, связана с его именем [6-55a].

С. Яновская - одна из немногих женщин-философов, оставившая значительный след в советской философской науке, особенно в области математической логики. В 1931 г. был издан сборник статей «Гегель и диалектический материализм», в который вошла интересная ее статья на эту тему. Особенно подробно исследуется этот вопрос в совместной статье Э. Кольмана и С. Яновской «Гегель и математика» («Под знаменем марксизма», 1931, №№ 11-12). Заслугу гегелевской философии в области математики авторы видят в том, что философ отгадал развитие категорий качества и количества и их единство - меру, и на этой основе преодолел характерный для кантианства и панматематизма фетишизм количества. По мнению авторов, Гегель подошел к правильному определению предмета математики, а поэтому и к ее роли в общей системе наук. Гегель понял, что своими собственными средствами, без обращения к теоретическому философскому мышлению, математика не в состоянии обосновать методы, употребляемые ею же самой. Они также ценят то, что гегелевское понимание математики дает возможность раскрыть ее связь с материальной действительностью и в то же время устанавливает границы математики, ее место и роль в системе наук.

Сказанное, однако, не означает, что для марксистов вообще не существует проблемы материалистической «переработки» гегелевской диалектики. Мы отмечали только, что поверхностное противопоставление марксизма Гегелю ведет к нигилизму по отношению к немецкому философу. По существу же самой проблемы деборинцы были далеки от того, в чем их обвиняли, будто они считали гегелевский метод составной частью марксизма [315].

Прежде всего отметим, что и это обвинение заимствовано у механистов. Ф. Перельман, Л. Рубановский, И. Великанов в своей статье «Два уклона в марксистской философии» возражали Деборину, который, по их мнению, считал, что марксизм взял гегелевскую диалектику в ее натуральном виде и «соединил» ее с материализмом. Они отмечали, что, по Деборину, марксизм - это как бы арифметическая сумма гегелевской диалектики с материализмом [316]. Не только П. Юдин, но и Митин повторял эту мысль механистов, когда писал, что важнейшей ошибкой деборинцев является отождествление материалистической диалектики с идеалистической [317]. Однако верно ли это обвинение, повторенное много раз? Предлагал ли, в самом деле, Деборин взять гегелевскую диалектику такой, какая она есть, без существенной переработки? Послушаем на этот счет самого Деборина. В одной из центральных своих статей, прямо посвященной интересующему нас вопросу, он вспоминает, что Маркс собирался написать работу, в которой хотел изложить то рациональное, что есть в методе, который Гегель открыл, но в то же время подверг мистификации.

«К сожалению, - отмечает А. Деборин, - Маркс не имел возможности выполнить свое намерение. Но если он не оставил нам теоретического руководства по диалектике, то всякий знает, что Маркс применял материалистически переработанную диалектику Гегеля во всех своих трудах (разрядка моя - И.Я.)» [318].

Указав далее, что Энгельс в своих работах, особенно в «Людвиге Фейербахе» и «Анти-Дюринге», дал общую характеристику материалистической диалектики и выяснил теоретическое значение некоторых категорий и законов развития, Деборин продолжает:

«Однако последователям Маркса остается еще выполнить, как нам кажется, чрезвычайно важную задачу по разработке, на основании трудов Маркса, Энгельса, Ленина, теории материалистической диалектики, используя при этом все рациональное и у Гегеля, который дал уже исчерпывающую картину общих форм движения на свой идеалистический манер» [319].

Это и есть программа создания материалистической диалектики, программа переработки идеалистической диалектики Гегеля. Нам трудно судить, что имел в виду Деборин: формулирование новых категорий или просто их материалистическое использование в качестве метода познания. Мы хотим только подчеркнуть, что Деборин не считал гегелевскую диалектику составной частью марксизма в большей мере, чем их оппоненты, по сей день использующие ее без существенной «переработки».

Мы отмечали выше, что механисты возражали против тезиса деборинцев, согласно которому задачи философии состоят в методологии, притом в методологии Гегеля. Эта критика содержала рациональное зерно, ибо была направлена против методологии, которая извне навязывается науке. Новое философское руководство, заимствовав этот тезис механистов, вложило в него иной смысл - они вообще выступили против методологии, поскольку, как писал П. Юдин, «это законченная система логических категорий». В частности, под обстрел берется и мнение Деборина, что

«диалектика представляет собой всеобщий метод познания природы, истории и человеческого мышления», что она

«представляет собой всеобщую методологию» [320].

Новые философские руководители явно проявили боязнь перед «абстрактной системой категорий», как будто философия имеет иные средства выражать свои цели, кроме абстрактных, общих понятий. Подрывом основ воспринимались слова Деборина о том, что

«научная логика имеет дело с категориями в их подлинной чистоте... Освобождение или отделение логических категорий от конкретного предметного содержания делает возможным превращение логики в самостоятельную науку» [321].

Именно это называлось формализмом, отрывом от действительности, уходом в философские абстракции, исключающим конкретный анализ проблем социалистического строительства.

Деборинцы действительно понимали философию как методологию науки. В статье «Материалистическая диалектика и естествознание» Деборин писал:

«Материалистическая диалектика как всеобщая методология должна пронизать собой все конкретные и эмпирические науки, ибо она является, так сказать, алгеброй наук, вносящей внутреннюю связь в конкретное содержание» [322].

Об этом писали также Я. Стэн и Н. Карев. Во второй статье, направленной против И. Степанова, Я. Стэн приходит к следующему выводу: философия, превратившись из гносеологии в методологию науки, сосредоточивала свое внимание на выработке диалектического метода. Вот эту работу, начатую Гегелем, продолжили Маркс и Энгельс. Они создали материалистическую диалектику, отказываясь вместе с тем от гегелевской идеи создания всеобъемлющей философской системы. И в этом, пишет Стэн, заключается дальнейший последовательный шаг превращения философии в методологию науки [323]. Более того, Стэн отрицает, что марксистская философия может быть особой наукой о мировоззрении, но как особая самостоятельная наука существует в виде учения о формальной логике и диалектике, т.е. в виде методологии, логики науки [324]. Согласно Стэну, мировоззрением можно назвать не марксистскую философию, а весь марксизм в его совокупности, стремящийся понять мир как единый реальный процесс диалектического развития.

Не менее определенно писал Н. Карев. В одной из своих статей, направленных против Степанова, он указывал:

«Место "самостоятельной философии" занимает научный, материалистический метод» [325].

И общий вывод гласит:

«Таким образом, мы пришли к заключению, что результатом и философского развития Маркса и Энгельса, и всего предшествующего философского развития человечества вообще был метод, метод диалектического материализма. Он - философия нашей эпохи, философия марксизма» [326].

Об этом же писал деборинец С. Васильев в своей книге «Философия и ее проблемы». Цель автора - доказать, что философия играет огромную роль как в деле научной, так и в деле политической практики человека, что к философии нужно относиться не со снисходительным презрением, а внимательно изучать ее [327]. Философия нужна потому, что положительные науки вынуждены пользоваться целым рядом философских категорий (причина, следствие, качество, количество, необходимость и пр.), они не могут обойтись без абстракции и анализа, они не только не способны выработать сами себе общей и устойчивой методологии, но неспособны даже вскрыть реальный смысл той или иной частной проблемы.

Так деборинцы понимали в середине двадцатых годов слова Энгельса о том, что от философии останется лишь чистое учение о мышлении. Официальная, так сказать, точка зрения, которую выражал Деборин и его школа, в основном близка к позициям, которые и в настоящее время являются доминирующими. «Чистое учение о мышлении» - это общая методология и теория научного знания, а общая методология означает учение о формах связи, об основных законах развития природы, и<