Глава 8. Переход к воспитанию разума

 

Внимание участвует в любых делах человека. Но по мере взросления мы овладеваем основными приемами управления вниманием и сосредотачиваемся на том, что оказывается главным для человеческого существования,— а это достижение жизненных целей. В итоге работа над вниманием становится однообразной и как бы растворяется в том, как разум решает задачи.

Это означает, что внимание в общем освоено и стало управляемым, даже если лично вам кажется, что оно подобно бешеному коню. В детстве внимание, как и все у ребенка, начиная с тела, разболтано и словно бы живет своей жизнью. И мы учимся управлять им так же, как учимся ходить.

Основной переход в освоении внимания происходит приблизительно в том же возрасте, когда ребенок овладевает телом и начинает свободно бегать. У этого события нет точной даты — оно растянуто во времени, но время это отчетливо выделяется и родителями и народом.

Переход к человеческому управлению вниманием происходит тогда, когда тело больше не представляет главной угрозы здоровью своего хозяина, и за ребенка не надо постоянно бояться, что он упадет и разобьется. Ребенок в общем овладел движением, люди начинают учить его обращать внимание внутрь и работать с образами, именами, образом мира и вообще строить разум.

Для проверки готовности играли в игры вроде «коней», когда все дети стоят кругом или бегают, а им приговаривают, как еще недавно приговаривали, качая на коленке:

«А шли кони по улице,

Чем они попутаны?

Золотым путом под копытом.

Зайка идет, травку рвет —

что вырвет, то в пучок!

Спев эту песню, дети приседают, кто не поспеет сесть, тот “квач-бельмач, черные глаза”» (От прибаутки до былины, с. 36).

 

Одна из важнейших начальных задач разума — научив ребенка видеть внешний мир и выживать в нем, направить его внимание в мир внутренний, где уверенно связать образ с его именем, заключенным в слове. Отсюда рождаются скороговорки, в которых работа внимания бесспорна. Если его не удерживать, скороговорка не получается, хоть умри:

«На дворе — трава,

На траве — дрова.

В один, Клим,

Клин колоти!

Круг прорублю,

Мать проведу,

Сестру выведу!» (Там же. С. 513).

Но что, собственно, нарабатывают скороговорки? На простейшем уровне, который однозначно понимается всеми, скороговорки учат ребенка правильно произносить слова. Значит, вообще правильно говорить. Однако скороговорки никогда не занимаются именно теми словами, которые плохо получаются у ребенка. Они учат его в общем, как бы не сомневаясь, что говорить он уже умеет.

Очень похоже на то, что речь рассматривается в этом случае так же, как и умение ходить. В общем, ходить и говорить ты умеешь, мелкие недостатки исправишь сам, поэтому пойдем дальше и займемся тонкостями! И какими же тонкостями занимается скороговорка?

Например: сыворотка из-под простокваши? Или: стоит копна с подприкопеночком?

Они явно не учат просто каким-то словам: ребенку вовсе не обязательно знать сыворотку, пока он с ней не столкнется в жизни, подприкопеночков вообще не существует. Возможно они в какой-то мере учат чуять сам языковой строй, как это делал знаменитый пример, придуманный академиком Щербой: глокая куздра будланула бокра и штеко кудрячит бокренка.

Иначе говоря, скороговорка, которая обычно произносится быстро, заставляет понимать некий общий смысл высказывания, чтобы тем самым удержать в памяти образ каждого отдельного слова. Без этой общей осмысленности память не работает.

И получается, что, с точки зрения работы внимания, внимание тут двойное: с одной стороны оно, безусловно, должно очень плотно удерживаться на самом произносимом слове, постоянно сличая говорение с образом слова. С другой, чтобы образ слова не распался, его приходится помещать в дополнительную смысловую оболочку, гвор сознания, как называли его мазыки.

Такие дополнительные оболочки считались началами чародейства и назывались замками. Благодаря второму слою сознания, в данном случае общесмысловому пониманию, что должно получиться в итоге говорения, память сохраняется крепче, поскольку не может просто расплыться и сбежать обратно в хранилище слов, откуда была извлечена.

Очевидно, что такой двойной работе со вниманием должна была предшествовать более простая работа, во время которой ребенка учили словам и их правильному произношению. Затем его учили складывать слова в высказывания и привязывать их к определенным действиям. Правильно сказал — окружающие отозвались и либо откликнулись, либо сделали то, что нужно ребенку.

Это всем знакомо, и это предшествует тому уровню обучения, когда начинают применяться скороговорки. Но без него скороговорки невозможны. Как невозможны они и без умения удерживать внимание на образе произносимого слова и сличать слово, которое в твоем сознании, с тем, что из тебя прозвучало.

Причем, надо признать, обучение народное разнообразней, чем обучение родителей. Взрослые лишь поправляют ребенка, терпеливо дожидаясь, когда он начнет говорить верно. И лишь изредка посмеиваются над ним, что, безусловно, действенно. Дети могут не только смеяться, они еще и дразнятся, и часто весьма изощренно!

«Федя-бредя съел медведя,

Упал в яму, кричал маму!» (Русское народное, с. 513).

Всяческие жадины-говядины, показывания языка и даже простое передразнивание, когда ребенок неверно произносит слово или пытается ныть и жаловаться, очень действенные средства воспитания разума. И столь же действенные средства направления внимания на то, что общественно значимо. Все детское сообщество вкладывает усилие в то, чтобы малыш обратил внимание в себя и вложил усилие в освоение правильного способа действовать, говорить и вообще использовать образы.

Вот на эту подготовку и ложатся более изощренные способы воспитания, существующие в виде игр.

Все дети играют в прятки. Причем они начинают играть в них самостоятельно, даже если их не учат взрослые. Просто ребенок вдруг начинает прятаться и, выглядывая из укрытия, как бы предлагает взрослым его найти. Очевидно, что ребенок в этом случае вовсе не отрабатывает охотничьи навыки, он играет со вниманием. Он проверяет, видят ли его, направлено ли на него внимание.

Что происходит, когда играют в прятки по-настоящему, со считалкой?

«Раз, два, три, четыре, пять,

Я иду искать!

Кто не спрятался –

Я не виноват.

Кто за мной стоит,

Тот в огне говорит,

Кто по бокам,

Тому по щекам!» (Сказки, песни, с. 486).

Безусловно, эта игра отрабатывает несколько способностей. В ней нужно победить, то есть проявить ловкость, проявить выдержку, пересидеть противника, а потом обыграть его. Но при этом задача удержать внимание на себе не отменяется.

Только теперь ребенок хочет знать, что его не найдут, а будут долго и упорно искать. И даже если он потеряется, близкие и друзья не прекратят усилие и не бросят его. Их тела могут быть далеко, но их внимание будет с ним. Это очень похоже на то, как в сказках два брата или друга разъезжаются по разным дорожкам, но оба знают: когда серебро потемнеет или с платочка закапает кровь, друг вернется и будет искать, а, обнаружив мертвым, оживит…

То, что во время пряток внимание детей захвачено и собрано на полнейшем пределе, говорить не надо.

Развитием пряток являются жмурки. Тут тоже надо прятаться, но не телесно:

«— Где стоишь?

— На мосту.

— Что продаешь?

— Квас.

— Ищи три года нас!

Под эти слова водящего с завязанными глазами трижды переворачивают на месте и отпускают» (Там же).

Жмурки — это чистая игра со вниманием. Тела рядом, но они стараются двигаться бесшумно. И можно их найти по звукам, а можно и по более тонким ощущениям. Но в любом случае твое внимание должно быть предельно собрано на каждый шорох, и при этом предельно широко, чтобы охватывать все пространство.

На этом же принципе строилось обучение рукопашных бойцов и пластунов-разведчиков в темную, когда их учили раскрывать способность видеть противника с закрытыми глазами и в темноте.

Однако и жмурки, и прятки предшествуют обучению разума. Они в чистом виде обучение внимания и, вероятно, столь же успешно могли применяться при выборе идти не в современный мир, а в мир магии.

Однако в них есть то, что перетекает в игры, обучающие разум. Сходство жмурок и пряток с Молчанкой очевидно:

«Раз, два, три, четыре, пять —

с этих пор молчать!» (Русское народное, с.514).

«Крючки, замочки,

Замкните мои щечки!

По всем городам!

Не усмехиваться,

Не улыбаться,

Хлым!» (Сказки, песни, с.486).

«Шел молчан по всем городам;

Кто стукнет, брякнет —

за волосы драть, до слез добивать!

Последнее слов: тпру! Аминь!» «Русское народное, с.514).

С очевидностью, это разновидность жмурок или пряток, но внутри себя. И с не меньшей очевидностью, молчанки замыкают внутри и внимание.

Молчанки естественно перерастают в смешилки и сложные игры, в которых нужно перераспределять внимание изнутри наружу:

«Шла торговка мимо рынка,

Спотыкнулась о корзинку,

В этой маленькой корзинке

Есть помада и духи,

Ленты, кружева, ботинки –

Что угодно для души?

Что хотите, то берите,

Губки бантиком держите,

“Да” и “нет” не говорите,

Черно с белым не берите…

Вы поедете на бал?

Далее задаются вопросы. При этом нельзя говорить «да» и «нет», нельзя улыбаться, нельзя называть черный и белый цвет. Вопросы задаются, пока ведущий не поймает кого-нибудь на ошибке» (Сказки, песни, с. 490).

Поймать на ошибке — важнейшая задача обучения разума. Но на более сложных уровнях она становится настолько изощренной, что внимание как бы растворяется в ней. А в этих играх очевидно, что ошибка безусловно связана с умением управлять вниманием.

 

 

Глава 9. Семилетка

 

Вежа детства заканчивается по народным понятиям к семи годам, и ребенок вступает в отрочество. Далее вежи будут длиться по семь лет, и в течение следующей, то есть до четырнадцати лет девочка должна выйти в возраст и показать готовность к замужеству. После чего для нее начнется юность, и она будет невеститься, пока не найдет себе пару. Мальчик же должен пройти инициацию и быть признан взрослым мужчиной.

Инициации или молодежные посвящения давно забыты в русской народной культуре, хотя исследователи находят отчетливые следы этого культурного института в этнографии, а все наши волшебные сказки, что великолепно показано В. Я. Проппом, были записью обряда посвящения и, возможно, сказывались подросткам в лесу, куда их уводили во время инициаций.

Как бы там ни было, но семь лет — это рубеж, при переходе через который детей испытывали, и народ сохранил множество преданий об этом, живущих сейчас под именем сказок про мудрую деву или семилетку. Но испытания начинаются раньше. Собственно говоря, они начинаются тогда, когда ребенок готов.

И начинаются они как проверка того, насколько окрепла основа разума — образ мира. Вся предшествующая семилетию вежа ребенка проходит так или иначе под знаком этой проверки. Мудрые родители сами постоянно испытывают разум ребенка, давая ему неверные или бессмысленные ответы на его вопросы. Что-то вроде того:

— Куда положить игрушку?

— Да брось ее в мусорное ведро.

После такого ответа ребенок задумывается, а потом прячет свою игрушку где-то, где ей полагается быть.

Но был и целые жанры устных проверок. Это загадки и небылицы. Исследователями высказываются предположения, что они уходят корнями в индоевропейскую общность и родственны ведийским диалогам Брахмодья, во время которых два брахмана задают друг другу вопросы, ответы на которые нельзя найти раздумьем, их надо знать. Так проверялось знание Вед.

Народные загадки, что так же отмечается исследователями, очень часто не имеют ответа, до которого можно додуматься, либо имеют много ответов, поскольку строятся так, что могут говорить о самых разных вещах одними и теми же словами. Поэтому народное загадывание загадок — это лишь вначале проверка разума, чуть позже оно перерастает в проверку мышления, то есть в проверку того, насколько этот человечек растет своим и владеет культурой наших.

Тем не менее, вначале ребенку задаются вполне описательные загадки. Они, как и работа внимания, начинаются с тела и его окружения:

«Между двух светил я посередине один. (Нос).

У двух матерей по пяти сыновей, одно имя всем. (Пальцы).

Стоят два кола, на кольях бочка, на бочке кочка, а на кочке дремучий лес. (Человек)» (От прибаутки до былины, с. 42–44).

Очевидно, что при загадывании таких загадок, как и при сказывании «Сороки», можно прикасаться к телу пальцами, увязывая имя с вещью. При таком исполнении управление вниманием очевидно.

Однако, еще раз напомню, задача при этом связать части тела или вещи с именами, то есть с образами. И постепенно загадки уводятся вглубь сознания, в образ мира, где и надо искать ответ. Причем, поиск этот требует немалого усилия преобразования образов и соотнесения смыслов:

«Полон хлевец белых овец. (Зубы).

За стеной костяной соловейко спой! (Язык)» (Там же. С. 42).

Поскольку изначально понятно, что загадка — это иносказание, ребенок не должен попадаться на то, что говорят, то есть на образ стены или хлева, он сходу должен сделать допущение, что речь не о том. И задаться вопросом: а о чем она?

После этого потребуется следующее допущение: о чем-то, что очевидно, что рядом, что есть часть моего мира, быть может, обо мне, и начать поиск того, что можно увидеть костяной стеной или поющим соловушком. Значит, ему надо перейти от прямой образности, к образности смысловой. Это большой скачок в развитии разума и немалый труд. И проделать его без яростного усилия внимания, которое раскроет в сознании более широкое понятийное пространство, невозможно.

Совершенно очевидно, что в данном случае внимание используется именно для того, чтобы научить ребенка обобщать, и творить из образов обобщенные понятия. А затем придется сделать усилие и научиться творить еще и обобщающие понятия обобщенных понятий. Это действительный путь развития разума, и это то, что делает внимание, раздвигая сознание.

Так Пуруша когда-то раздвигал Землю и Небо, чтобы создать наш мир. Так, очевидно, в той мифологической древности, где славяне и германцы еще были едины, родился великан Имир, из которого боги творили Мир, в котором живут люди. Имя это до сих пор живет у славян, хотя миф уже забыт.

Так же творится и образ мира, в который, как к яичку Кощея бессмертного, добавляются слой за слоем мифологические сущности, когда-то считавшиеся нашими богами: утка, медведь… Все это, если вспомнить сказку, слои защиты жизни, но если вглядеться в разум, слои самого разума, задача которого как раз и есть обеспечение выживания человека.

Загадки в народной культуре естественно сочетаются с небылицами. Возможно, небылицы — это высшее развитие загадок, так сказать, загадка в степени. Что такое небылица? Это сказка, то есть нечто, во что ребенок долгое время безоговорочно верит. Почему?

Потому что его душа еще рядом и способна прямо отзываться на внешний мир. И душе его ничто в сказке не кажется невозможным — в ее мире это и происходит. Поэтому сказка так похожа на наши сны. И состояние при слушании сказки сходно со сном настолько, что детей постарше убаюкивают не колыбельными, а сказками.

Но сказка хороша для мира душ, а жить ребенку в этом мире, поэтому его лучше постепенно перевести в разум. Впрочем, жизнь сама безжалостно переведет его, поэтому родители рассказывают детям сказки, чтобы они оставались душевными.

Переход от сказки в разум ведется тонко. Сначала дети считают, что описанное в сказке действительно где-то существует и совсем не оценивают того, что слышат, как это происходит, к примеру, в считалках:

«Раз, два, три, четыре —

Жили мушки на квартире;

К ним повадился сам-друг –

Крестовик, большой паук;

Пять, шесть, семь, восемь —

Паука мы вон попросим;

К нам, обжора, не ходи…

Ну-ка, Мишенька, води!» (Русское народное, с. 509).

«— Заяц белый, куда бегал?

— В лес дубовый.

— А что там делал?

— Лыко драл.

— Куда клал?

— Под колоду.

— Кто украл?

— Минька-тур.

Кого берешь с собой?» (Сказки, песни, с. 490).

Но постепенно считалки начинают сами вселять сомнение:

«Плыл по морю чемодан,

В чемодане был диван,

А в диване спрятан слон,

Кто не верит — выйди вон» (Там же. С. 494).

Отсюда один шаг до полной небылицы, задача которой полностью обратная сказке — научить видеть несоответствия сказанного образу действительного мира. Причем, некоторые из детских небылиц откровенны, до навязчивости, хотя и заставляют думать, другие же утонченны и чаруют.

«Чепуха, чепуха, это просто враки:

Съел Петрушка петуха, а сказал — собаки.

На заборе чепуха жарила варенье.

Куры съели петуха в одно воскресенье.

Рано, утром, вечерком,

В полдень, на рассвете

Баба ехала верхом

В расписной карете.

А за нею во всю прыть,

Тихими шагами

Волк старался переплыть

Миску с пирогами» (Сказки, песни, с.500).

 

«Расскажу вам сказку новеньку,

Их диковинок диковинку!

Среди моря овин горит,

По чисту полю корабль бежит!

Ну уж это было все бы ничего,

Но увидел я смешнее и того:

По поднебесью медведь летит,

За медведем-то медведица катит,

Серым хвостиком помахивает,

По сторонушкам поглядывает!..» (Русское народное, с. 506).

 

Очевидна прямая связь небылицы со сказкою. Но, на мой взгляд, это уже обратное движение когда-то вышедшей из сказки небылицы обратно в сказку. Теперь она как бы притворяется сказкой, чтобы лучше восприниматься. То же самое делают сказки про мудрую деву-семилетку.

Суть такого рода сказок в том, как описывает это песня про семилетку, чтобы сгадать девке три загадки. И как поется в той же песне: отгадаешь — умной будешь, не сгадаешь — дура будешь. Но сказка, в отличие от песни, помнит и то, ради чего это делается: мудрая дева выходит замуж. Это и есть ее испытания перед свадьбой, в то время как испытания юноши — богатырские подвиги.

Как развивается повествование сказки «Семилетка» из сборника Худякова: два брата, бедный и богатый, заспорили о том, кому принадлежит телушка, несущая телят с золотыми копытцами, подаренная девочке-семилетке. За правдой они пришли к воеводе.

«Воевода и говорит им: «Вот отгадайте три загадки! Кто отгадает, того и телушка! Сперва отгадайте, что всего быстрее?» (Худяков, с.43).

Затем приходится отгадывать, что всего жирнее и что на свете всего милее. Ответы отцу подсказывает дочка. Очевидно, что здесь проверяется как раз разум, поскольку очевидные ответы не подходят, требуется выходить на понятийные обобщения. Очевидные ответы дает второй мужик: конь у него быстрый, его боров жирен, жена тоже у него хороша.

Ответы семилетки говорят о том, что ее образ мира поднялся до философского уровня: мысль, земля и сон.

Загадки и ответы могут разниться от сказки к сказке, но всегда сохраняется их суть — ко времени создания семьи разум человека должен развиться до такого состояния, которое народ называл мудростью. И сколь бы это ни было непривычным для нас, но творится это именно тем усилием, которое вниманием направляется внутрь сознания и раздвигает его, создавая пространства легких образов.

Легкие образы — понятия — это то, на чем ум человека может воспарять над привычной действительностью и обозревать свой мир с высоты птичьего полета. По народным понятиям, это состояние считалось божественным или, по крайней мере, доступным человеку способом уподобиться жителям горнего мира богам.

 

 

Заключение

 

Я написал самый краткий очерк того, как наш народ относился ко вниманию и воспитывал способность управлять им. Безусловно, его можно было сделать обширней и глубже.

Но, во-первых, мне не хочется просто плодить примеры, а чтобы разглядеть более тонкие вещи в народной психологии, нужно углубить свое понимание внимания как такового. Во-вторых, для перехода к прикладной работе мне достаточно уже сказанного.

Я описал некоторые очевидности народной культуры внимания и на этом хочу остановиться. В этом суть культурно-исторического подхода — идти в исследовании надо по слоям, достигая понимания того, что уложено в нашем сознании последовательно, как это заложено в культуре моего народа и было определено моей личной историей.

Прорываться сразу к окончательным ответам на самые трудные философские вопросы, значит, неизбежно искажать их смысл тем содержанием своего сознания, которое не сумел осознать и понять.

В каком-то смысле такой подход можно назвать гигиеной труда исследователя — хочешь быть уверен, что действительно говоришь о предмете своего исследования, устрани все помехи пониманию и причины, искажающие твое понимание.

Я прошел один из слоев культуры, так или иначе живущей в моем сознании, и теперь хочу его понять и осмыслить через прикладную работу.