Глава VIII. Чаепитие с врагом

 

В тот день меня опять преследовало странное ощущение, как будто что‑то бегает по коже крохотными щекочущими ножками. Я проверил тайник с крысой и божком, пересадил клоуна Пашу и мишку в последний ряд игрушек. Невидимые лапки продолжали беготню. Бабка, вредина, заметила, что я чешу спину о дверной косяк, и за пять минут до выхода в школу погнала меня принимать душ. Еще и сунулась в ванную, чтобы дать полотенце, хотя знает, что я терпеть этого не могу. Не маленький уже.

Я здорово повзрослел с тех пор, как убил крысу и получил власть над жизнью Сала. Захочу – сломаю ему руку. На бабульку я смотрел уже как самостоятельный человек на старуху, которая не понимает, где живет и в каком веке. Может, оленеводы Крайнего Севера балдели от ее мудрых советов, но мне‑то что, я сам справляюсь со своими проблемами.

На большой перемене Сало занял мне очередь в буфете. Так между нами сложилось. Его по‑прежнему считали крутым, только как бы временно ушедшим в отпуск. Права на маленькие ништяки за ним сохранялись. В буфете Сало без разговоров пропускали даже восьмиклассники, а он пропускал меня.

И вот мы взяли по компоту и по два пирожка. Мой стакан был полон до краев, я потянулся, чтобы отпить, как вдруг что‑то словно толкнуло меня под локоть. Компот выплеснулся на рукав Салу. Тот посмотрел укоряющим взглядом, но смолчал и потянул к губам свой стакан. Раз! – компотная плюха с размякшими сухофруктами угодила мне на грудь.

– Я не нароч… – начал Сало и вдруг продолжил не своим голосом: – Добло пожаловать в гости.

Неодолимая сила, толкнувшая нас под руки, заставила меня поклониться и пропищать:

– Сколько лет сколько зим, уважаемый Михал Потапыч!

Нас потащило к столику и бросило на стулья. Сало неуклюжим движением робота смел тарелки каких‑то прыснувших в сторону младшеклассников и поставил свой стакан с такой нерассчитанной силой, что компот плеснулся на стол.

– Павлон, кончай! – шепнул он и снова закрякал голосом маленькой девчонки, пытающейся басить: – А как поживает ваша уважаемая суплуга?

– Лаботает, лаботает, – пропищал я, – все деньги хочет залаботать.

– А вы ходили в магазин? – сквозь стиснутые зубы прокрякал Сало и добавил своим голосом: – Завязывай, или врежу! Хоть убивай потом!

Его бесцветные глаза с карей крапинкой в левом смотрели с прежней безжалостностью. Сало не знал про куколок и был уверен, что дурацкую игру в гости разыгрываю я.

– Это не… – начал я и запищал: – Ходили, все ноги отходили! И в хозяйсном были, и в нивесаме!

– А что ж вы чай не пьете? – с ненавистью процедил Сало.

Повинуясь неодолимой силе, я вмазал стаканом себе в глаз. Липкий компот потек по щеке и нырнул за воротник. В тот же миг Сало лихим взмахом выплеснул остатки своего компота через плечо.

За соседними столиками притихли. Как лужа из опрокинутой бутылки, тишина затопляла буфет. Когда замолкали одни, оказывалось, что другие говорят слишком громко; они пугались собственных голосов и тоже замолкали.

Из‑за столика за спиной у Сала медленно вставал облитый старшеклассник. Когда он обернулся, у меня сердце ушло в пятки. Это был Марик!

– Марат, я… – вскочил потрясенный Сало. За километр от школы бестолковая пятилетняя девчонка швырнула его на стул и заставила прокрякать: – А я на лынок ходил, цены – ужасть!

– Вот такой ананасик сто лублей, – поддакнул я, не сводя глаз с нависшего над столом Марика.

Посторонние часто принимают его за учителя. У Марика синие от бритья щеки, яркие галстуки и отличные костюмы. На этот раз костюм был светло‑бежевый, Марик в нем казался похожим на итальянского кинорежиссера. Осмотрев себя, он щелчком сбил с плеча кляклую курагу из компота. Пятно осталось.

– Двести баксов. Через неделю, – ни к кому из нас специально не обращаясь, процедил Марик и сел на свое место.

Конечно, не ему разбираться, кто виноват – я или Сало. Марик не учитель, не итальянский режиссер и даже не сын богатых родителей, как можно подумать. Он торгует наркотой. Я узнал об этом от Сала и не верил, пока сам не увидел у школы вишневый «Форд Фокус» с затемненными стеклами. В нем сидел Марик и отсчитывал водиле деньги из толстой пачки – сдавал выручку.

– А кулубника! – пропищал я. – Кулубнику не укупишь!

Сало с отчаянием вцепился себе в волосы и промямлил:

– Я больше люблю киви.

 

Не сговариваясь, мы убежали из школы. Руки глупой девчонки то швыряли нас от стены к стене, то заставляли плюхаться на пол. Спускаясь с лестницы, Сало чуть не кувыркнулся через перила. Еще мгновение – и он разбился бы насмерть. Я повис на нем всем весом, повалил, и оставшиеся до площадки пять ступенек мы пересчитали собственными спинами.

Тем временем девчонка затеяла игру в магазин. Я давно понял, что это соседская Нинка, ее нам часто подбрасывают, а бабка возится, как будто нет других дел. Падая, хватаясь за ограду, а то вдруг подбирая с земли всякую дрянь и расплачиваясь друг с другом вместо денег, мы с Салом ползли к моему дому. Девчонка болтала не переставая, то за мишку, то за клоуна.

Сало понял, что мне так же туго, как и ему.

– Ты, значит, тоже? – сумел вставить он между писками и блеянием.

– У меня власть над тобой, у духа власть надо мной. Для равновесия, – выдал я часть своей тайны.

– Гад ты. – Сало вдруг приподнялся над тротуаром, повисел и отлетел метров на пять! Хрустнула сбитая с дерева ветка; Сало вниз лицом упал в потемневший ноздреватый сугроб.

Всего‑то навсего девчонка наигралась и отшвырнула мишку, но это могло стоить жизни моему врагу: чуть вправо – и он разбил бы голову о дерево, чуть влево – и попал бы на мостовую под колеса.

Сало не двигался. Я кинулся к нему, но в это время клоун пришел из магазина голодный и решил сварить суп. Руки мои задергались, что‑то нарезая или, может быть, моя посуду. Я вцепился в прутья ограды и был отшлепан за непослушание. А Сало зашевелился и сел. По исцарапанному о ледяную корку лицу врага растекалась блаженная улыбка.

– Отпустила? – спросил я, дергаясь под шлепками.

– Ага.

Девчонка лупила меня так, что екало в животе, но я не разжимал рук. Надо вытерпеть. Когда сопротивляешься, куколка хуже гнется. Может, девчонке надоест неподатливый клоун и она возьмет другую игрушку… Нет, эта поганка начала меня пеленать! Я упал в сугроб рядом с Салом. Ничего, в конце концов она оставит куколку в покое, и я смогу нормально двигаться.

– Что делать будем? – спросил Сало. – Твои дадут хотя бы сотню баксов?

– Смеешься?! Ты же знаешь бабку, она опять в ментовку попрется. Может, газеты разносить?

– За неделю по сто баксов не заработаем.

Я перестал дергаться и сел. Кружилась голова – кажется, девчонка меня укачивала.

– Можно спереть алюминиевый провод и сдать во вторсырье, – выдвинул идею Сало.

– Так он же под током!

– Ну и что. Минута риска – потом автомат все отключает.

– За минуту из нас шашлык будет.

Сало молчал, упрямо нагнув голову. Стать шашлыком ему казалось лучше, чем попасться в лапы Марику.

– Этот костюм не стоит двести баксов. Марик его при мне покупал в секонд‑хенде, – с непонятной значительностью сообщил он.

Я пожал плечами:

– А нам‑то что? Будем у него чек требовать? Нет, назначил двести, значит, придется отдать двести.

– Ты не понимаешь. Марик назначил двести, потому что мы не можем столько заплатить. Если заплатим, он скажет: «Гоните еще двести, на счетчик набежало». Ему нужны не деньги, ему нужны должники.

– Зачем?

– Чтоб мы наркотой торговали. Ты думаешь, в ментовке не знают, кто такой Марик? Или учителя не знают? Все знают и ничего не могут сделать, потому что Марик сам не торгует, а разведет лохов, как мы с тобой, и говорит: «Отрабатывайте долг, пацаны, ищите мне клиентов». В том году Тимофея выгнали из одиннадцатого класса за наркоту, не дали три месяца доучиться. А Тимофей работал на Марика.

Я зажмурился. Голова продолжала кружиться, казалось, что я лечу в бездонную пропасть. Лучше бы Сало меня мучил, как раньше.

– Не знаешь, когда у них физкультура? – спросил я.

– А что?

– Нужен кусочек стельки из ботинка Марика. А можно и волос.

Сало серьезно поглядел на меня и кивнул: «Сделаю».

 

– Павлик, ты почему так рано? – встретила меня бабка.

Все из‑за нее, все! Нинка‑то что, организм бессознательный. А кто запустил этот организм в мою комнату, кто ему куколок дал?

– Голова заболела, – с вызовом сказал я.

– Ты много работаешь! Надо померить давление, – забеспокоилась бабка. Учебу она считает работой не хуже других.

– Не надо ничего мерить. Дай поесть, а потом я гулять пойду, – отрезал я и заперся у себя.

Мишка валялся под кроватью. Я достал его и усадил к другим игрушкам, действуя осторожно, чтобы Сало ничего не почувствовал. Хорошо бы он еще сегодня достал стельку или волос… На каком трамвае надо ехать к Семенычу? В Старый Город идут одиннадцатый и третий, придется оба проверить, а то я не заметил номер маршрута… Опять кожу щекотали невидимые лапки. Я почесал спину линейкой, посмотрел на компанию игрушек с замаскированным позади всех медведем… А ГДЕ МОЙ КЛОУН? ГДЕ Я?!

 

Глава IX. В когтях

 

Все было понятно и без бабкиных объяснений, но я не удержался и устроил ей допрос:

– Объясни мне, бабулечка‑красотулечка. Вот приводят к тебе Нинку. Дети – наше будущее, для детей тебе ничего не жалко, это я понимаю. Ну и дала бы ей поиграть что‑нибудь свое – клык моржовый. Почему она играет моими игрушками?!

– Потому что это игрушки, – вяло сопротивлялась бабушка. Ее знаменитое чувство справедливости подсказывало, что да, неувязочка вышла. У меня тоже есть право личной собственности. Хочу – даю свои вещи, хочу – не даю.

– У тебя разве нет своих игрушек? – напомнил я.

У бабки целая полка фигурок из моржового клыка: смешные круглолицые эвенки в длинных шубах, белые медведи, оленьи упряжки.

– Это сувениры, – пробурчала бабка.

– И у меня сувениры. Я что, играл в этого клоуна? Нет, его подарили мне девочки на двадцать третье февраля, День защитника Отечества. Я, может, в армию его собирался взять, как талисман. А ты отдала мой талисман соплячке, которая его порвет сегодня же!

Не успел я это сказать, как мне сдавило бок. Хватаясь за стену, я пытался удержаться на ногах, но колени подкосились. Я сполз и улегся щекой на теплый паркет. Стало немного легче.

– Пашенька! – бросилась ко мне бабка.

– Клоуна, – хрипел я, но до нее, конечно, не доходило, при чем тут клоун, когда внуку плохо.

Бабка заметалась по комнате, плеснула мне в лицо водой из вазы с цветами и, решив, что первая помощь оказана, схватилась за телефон:

– Это аппендицит, Пашенька! Не зря ты раньше пришел из школы, ты чувствовал!

Тупая боль в боку отпустила, и сразу же в живот мне как будто вонзили несколько кинжалов. Кошка! У них же кошка! Если меня увезут в больницу, клоун со спрятанной куколкой останется у нее в когтях. Корчась от боли, я дополз до телефонной розетки и вырвал шнур:

– Клоуна!

– Пашенька, сейчас! – И бабка побежала не к соседям, а в комнату к родителям, там у них второй телефон.

Меня дергало во все стороны – девчонка, пакость безмозглая, отнимала клоуна у кошки. Бросаясь от стены к стене, я вывалился в коридор. Сколько себя помню, родители копят деньги на ремонт, а потом тратят на что‑нибудь другое. Это меня и спасло, потому что при хорошем ремонте провода убирают в стены, а у нас они где протянуты под потолком, где прибиты к плинтусу. Я нашел телефонный, срывая ногти, оторвал его от плинтуса, дернул… Провод не порвался, а только соскочил еще с нескольких гвоздиков. Тут девчонка сжала меня в кулаке, прижав руки к телу.

– Але, «Скорая»?! – голосила бабка.

Я дотянулся до провода зубами и стал грызть. Кошачьи когти впились в ногу. От невыносимой боли я стиснул зубы и перекусил этот чертов провод.

Как же меня затрясло! Казалось, что ток выжигает мозги. Руки и ноги часто‑часто забились, слетела с тумбочки лампа и, задев провод, вырвала его у меня изо рта. Кажется, мне помог Легба.

Бабка высунулась с замолчавшей трубкой в руке и уставилась на меня, глупо моргая.

– Клоуна верни! – прорычал я.

Не дав мне ни секунды на передышку, кошка опять пустила в ход когти. Я извивался, как осьминог.

– Клоуна!

– Сейчас‑сейчас, – залепетала бабка, перепрыгнула через меня и выскочила из квартиры.

Меня корчило. Каждую секунду этих мук я бы не задумываясь обменял на месяц пыток Сала. Иногда становилось легче, я переводил дух, зная, что девчонка всего‑навсего отняла клоуна у кошки, чтобы подразнить ее и снова отдать меня на растерзание. С лестницы в незакрытую дверь дул сквозняк. Я слышал, как бабка звонит в соседнюю квартиру, как ей открывают… У меня стали отниматься пальцы на руке, истерзанной кошачьими когтями.

Хлопнула соседская дверь – бабка возвращалась. Почему боль не слабеет?!

– Пашенька, смотри, кого я привела! – со счастливым видом вбежала бабка. За ней шла Нинкина мать, она медсестра в детском саду.

– Клоуна, дуры! – заорал я и пополз к выходу.

Меня приподняло и отшвырнуло назад. Паршивая девчонка бросила клоуна своей кисоньке.

 

С тех самых пор я очень люблю медсестер детских садов. Для меня они образцы кроткого нрава, ума и воспитанности. Особенно ума. Медицинская сестра несоизмеримо умнее директора школы на пенсии. Потому что ровно через пять секунд боль отпустила, а еще через пять клоун был у меня в руках.

Из распахнутой двери доносился Нинкин рев. Сквозь одежду клоуна я исподтишка гладил живот куколке, разравнивая следы когтей, и мне становилось легче.

Помимо куколки, я обогатился деревяшкой, которую медсестра зачем‑то сунула мне в зубы. Хотя и деревяшка помогла. Если изо всех сил стискивать ее зубами, боль как бы оттягивается из других мест. Я разровнял куколке пострадавшую руку, погладил бок, и стало совсем хорошо.

Повезло, мог и без головы остаться.

Чувствуя приятную истому, как после бани, я лежал на полу. Бабка и медсестра опустились передо мной на колени.

– Эпилепсия, – поставила диагноз медсестра. – Был припадок, теперь прошел. Деревяшечку держите под рукой, а то в следующий раз он может откусить себе язык.

– Паша вернулся из школы, потому что у него заболела голова, – вспомнила бабка.

Медсестра подтвердила, что да, именно с этого часто начинаются припадки. А про клоуна сказала, что надо было бежать за ним, как только я попросил, – мол, в моем состоянии нельзя нервничать, а то припадок будет дольше и сильнее.

Нет, что ни говорите, а приятнейшие люди – медсестры детских садов. Все знают, на все имеют научное объяснение. Даже то, что я перегрыз провод, соседку ни капельки не удивило: «А что вы хотите? Мальчик себя не помнил!»

Бабка уложила меня в постель и пошла печь мои любимые безе. Она чувствовала себя виноватой.

Я прижимал к себе клоуна. В продранных кошачьими когтями дырочках розовела кожица куколки. Если побаюкать клоуна, потолок начинал раскачиваться.

Может быть, уже сегодня Сало достанет волос Марика. Тогда скоро, очень скоро парень, которого боится вся школа, будет бояться меня.