Глава VI. Куда спрятать себя?

 

Бабуля со своим педсоветом из старика и двух старух гоняла чаи на кухне. Мое отсутствие она поняла по‑своему:

– Ну, сбросил пар? Иди‑ка, поешь.

Я сказал:

– Сбросил. Сейчас, только переоденусь и душ приму.

– Очень аккуратный ребенок, – сообщила бабуся.

Педсовет закивал, мол, конечно, при вашем воспитании другого и быть не может! А бабуленция, раскланявшись во все стороны, преподала наглядный урок своего воспитания:

– Надеюсь, Пашенька, все наши вопросы решены. У нас в отделении новый детский инспектор – капитан Кузько. Очень понимающий педагог! Мы почти час проговорили по телефону!

– Ну, тогда конечно. Если новый, – сказал я и пошел к себе. Внутренне я корчился от смеха. Вопросы у нее решены… Решены, да не тобой!

Вошел я в комнату, по привычке швырнул в угол сумку… И в тот же миг неодолимая сила сбила меня с ног и кинула на пол.

Интересно! Куколка Сала управляет Салом, а моя, значит, мною. Раньше я об этом просто не подумал.

Я доставал ее из сумки нежнее, чем новорожденного котеночка. Ощущение было сумасшедшее: держать в руках самого себя! Я чувствовал баюкающие меня огромные руки. Масенький… По правде говоря, меня слеза прошибла от умиления – такой я был нежный, голенький, беззащитный.

На пробу я согнул куколке руку, и сразу же моя рука взлетела неумолимо, как стальной рычаг. Оттопыренный палец угодил мне в подбитый в глаз. Я покатился по полу, грызя кулак, чтобы не заорать от боли. А за стеной бабка засмеялась, что‑то смешное ей рассказали. Я подумал, что никто никогда не почувствует мою боль как свою. Вот я умру здесь, а они так же будут смеяться. Ну, погорюют потом, когда найдут мое бездыханное тело. Мне от этого ни жарко ни холодно. Стало быть, грош цена всему, что они зовут любовью. Каждый сам за себя, и я неплохо с этим справляюсь. Взять хотя бы Сало…

Я взял Сало и щелкнул его по ягодицам. Хорошо так вмазал, аж ноготь заныл. Настоящему Салу это должно было показаться могучим пенделем, прилетевшим с небес. Не одному же мне терпеть.

Когда боль утихла, я сообразил, что все это довольно странно. Куколкины‑то пальцы были сжаты в кулак, и ей в глаз не попало! К тому же я довольно бережно согнул куколке руку, а она мне врезала, как боксер. Я понял, что это шуточки Легбы, и решил с ним поговорить. Достал божка, начал: «Легба!» – и сразу почувствовал, что говорю не то. Нельзя фамильярничать с тем, кому ты сам отдал власть над собой.

– О Легба, Владыка Перекрестков! – сказал я, встав перед божком на колени. Глаз еще ныл, подтверждая, что лучше переборщить с почтительностью, чем разозлить Легбу. – По‑моему, в заклинании ясно говорилось: «Возьми власть надо мной, но не используй ее мне во вред». Ты принял в жертву крысу, значит, согласился. А сам что делаешь?.. О Легба, Владыка Перекрестков! – добавил я, боясь, что был все же грубоват с божком.

Не скажу, что я чувствовал себя умным, обращаясь к деревянной голове. Но больше Легба так не шутил.

 

Семеныч не сказал, что делать с крысой после того, как жертва принесена, но я откуда‑то знал: выбрасывать ее нельзя. Все две недели жертва должна быть рядом с божком. Конечно, я не собирался держать ее в комнате. На балконе, среди банок, дожидавшихся осенних варений и консервов, было подходящее место для тайника.

Крыса еле поместилась в двухлитровую банку; головы – ее и божка – пришлось вталкивать. Легбе это должно было понравиться: в тесноте, да не в обиде. Пластмассовая крышка задубела на холоде. Я не смог закрыть ее как следует, но это было не важно: тот же холод не даст крысе протухнуть.

Сложнее было найти тайник для куколок. Прикиньте: у вас два человечка из материала чуть прочнее сдобного теста, и ваша жизнь зависит от того, как вы сохраните одного из них… Балкон отпадал: я не хотел оставлять ни себя, ни даже Сало голышом на ночном морозе. Укромное местечко за батареей не годилось из‑за жары. Под кроватью или под шкафом нас могло убить щеткой пылесоса, в секретере – изуродовать упавшей книгой…

На первое время я сунул меня и Сало в карман старой куртки, висевшей в стенном шкафу. Там было душно, и меня преследовал запах нафталина, окружавший мою куколку.

Уничтожая последние следы колдовства, я отмыл от крови сумку, а испачканные джинсы отправил в стиральную машину.

Кажется, все. Завтра я впервые за полгода без страха пойду в школу.

 

Я проснулся от странного ощущения, будто что‑то ползло по моей руке.

В окно заглядывал уличный фонарь. Света хватало, чтобы разглядеть даже прозрачные волоски на коже. Никто там не полз. Показалось.

Во рту стоял мылкий привкус нафталина. Это куколка нанюхалась в шкафу, надо ее перепрятать. Вечером я ломал голову, где устроить тайник, а теперь огляделся и охнул: да вот же тайники, готовые, у меня их пруд пруди!

В остановке от нашего дома есть цех мягкой игрушки. Шьют в нем здорово, продают дешево, да еще и могут по твоему желанию вышить на игрушке надпись. У меня не было дня рождения или двадцать третьего февраля, чтобы кто‑нибудь не подарил медвежонка, тигра, да хоть крокодила. Конечно, я в них не играю, игрушки просто стоят.

Я надпорол клоуна с вышитой надписью «Паша» и выковырял из него вату. Пускай будет Паша, раз написано. Кто бы спорил!

Паша точно подходил под мою куколку: пиджак, штаны, пластмассовые ботиночки – все по размеру. Я несильно его надпорол, чтобы меньше потом зашивать. И вот, когда я начал вталкивать куколку в узкую щель на спине, пошло веселье. Я ее пихаю, и меня словно кто‑то пихает – то в шею, то в бок, то в спину. Пихаю дальше, уже голова прошла, и чувствую, что по носу мне скребет как будто мешковина. Это куколка елозит лицом по Пашиному пиджаку, и ей, маленькой, ткань кажется грубой.

Исцарапав себе нос и чуть не вывихнув руку, я приноровился обращаться с кукольным собой. Оказалось, что если пихать куколку очень медленно, то ничего особенного не чувствуешь. Только двигаться тяжеловато, как будто на тебе толстое пальто. Но чем резче управляешь куколкой, тем неодолимее сила, заставляющая тебя повторять ее движения.

Клоуна с засунутой куколкой я аккуратно зашил, подложив на живот ватную толщинку. Внешне он совсем не изменился, но теперь хранил мою душу.

Куколку Сала я хотел зашить в осла, но у них не совпадали размеры. Ручки и ножки еще поместились бы в копыта, а вот шею пришлось бы сильно вытягивать. Может, я так и сделал бы, если бы твердо знал, что у настоящего Сала ничего не порвется внутри. Забавно было бы: приходит он завтра в школу, а шея – как у жирафьего подростка. Я долго смаковал эту мысль, но так и не отважился попробовать и зашил куколку в обычного медвежонка.

Поставил я медвежонка и клоуна к другим игрушкам, полюбовался со стороны, и тут меня осенило. Зря, что ли, я на себе тренировался?! Я же теперь знаю, как управлять куколкой. Захочу – и Сало у себя в квартире перевернется на другой бок, захочу – на уши встанет!

Для начала я так и сделал: перевернул медвежонка вверх ногами. Просыпайся, урод! Начинаем ночную гимнастику. Поставьте ноги шире плеч… Еще шире, я сказал! Будем считать это первым упражнением: стойка на раздвинутых ногах до выпадения на пол… Упал? Хорошо, теперь упражнение второе: прыжки на стену с прилипанием и сползанием… С прилипанием, была команда, а не с отталкиванием! Больно? А мне как было?!

Скоро я заметил, что медвежонок со спрятанной в нем куколкой выполняет одни и те же движения по‑разному. Иногда только тронешь его за локоть – и лапка взлетает как на пружине. В другой раз тесто, из которого сделана куколка, словно затвердевает, и тянешь, тянешь эту лапку, а она не слушается. Сало сопротивлялся! Я стал нарочно делать движения, которые ему не нравились. Пускай помается. Я только восстанавливаю справедливость.

Новые упражнения для Сала рождались одно за другим. Кувырок назад со шлепком на зад. Плавание брассом на полу. Обход комнаты, не отрывая носа от стенки. Я словно доказывал Салу, какое он ничтожество даже в своих садистских развлечениях. Он пытал меня подло, больно и неизобретательно. Я его – весело и с выдумкой. Он выламывал мне пальцы, смакуя момент, когда от боли у меня начинали расширяться зрачки. А я заставлял его прыгать на корточках и кричать петухом. Он крутил мне руку в разные стороны, как выжимают белье, пока слезы сами не брызнут из глаз. А я заставлял его ходить, держась правой рукой за левую щиколотку, а левой – за правую, и блеять козлом.

В управлении куколкой были тонкости, которые я не мог проверить на себе. Когда я говорю, что заставлял Сало блеять или кукарекать, это значит, что блеял и кукарекал я сам, причем безо всякой уверенности в том, что Сало повторяет за мной. Я только надеялся, что Легба поймет, чего я добиваюсь от куколки, и поможет. Позже оказалось, что я все делал правильно. Убедиться в этом мне пришлось на собственной шкуре.

 

От дрессировки меня оторвал звонок будильника за стеной. Отец вставал на работу. Он мастер смены, ездит на завод к семи. На сон мне оставалось меньше трех часов, а я еще не придумал, как обезвредить Сало.

Бабулька умеет добиваться своего. После ее звонка в полицию можно было не сомневаться, что инспектор Кузька с утра заявится в школу воспитывать Сало. Может, он умный и не назовет моего имени, но и Сало в таких делах не дурак. Сам поймет, чья бабка ему всю малину оборвала. Меня ждала скорая и жестокая расправа.

И я изобрел способ, который тогда показался мне гениальным: взял иголку и одним стежком сшил передние лапки медвежонку, в которого была спрятана куколка. Сало оказался как будто в смирительной рубашке. Вот и пускай попробует меня ударить!

Я лег в постель и заснул, не успев накрыться одеялом. Может быть, меня грел надетый на куколку костюм клоуна?