Вечна ли сотворенная истина?

 

Относительно седьмого вопроса следует рассмотреть такое положение: кажется, что сотворенная истина – вечна. Ведь говорит Августин в книге «О свободном произволении» (II, 8), что нет ничего более вечного, чем понятие круга и того, что два и три – пять. Но их истина – сотворенная. Следовательно, сотворенная истина – вечна.

2. Кроме того, все, что есть всегда, – вечно. Но универсалии суть везде и всегда. Следовательно, они вечны. Следовательно, и истинное, как наиболее универсальное.

3. Кроме того, то, что истинно в настоящем, всегда было в прошлом истинным относительно своего будущего. Но как истина положений о настоящем – сотворенная истина, так и истина положений о будущем. Следовательно, некоторая сотворенная истина – вечна.

4. Кроме того, все, что не имеет начала и конца, – вечно. Но истина высказываемого не имеет начала и конца. Ведь если истина началась, а ранее не была, то было бы истинным, что истины нет, и некоторая истина была бы истинной, и так истина была бы раньше своего начала. И, сходным образом, если полагается, что истина имеет конец, следует, что если бы она исчезла, то было бы истинным, что истины – нет. Следовательно, истина вечна.

Но против: только Бог вечен, как сказано выше (q. 10, a. 3).

Отвечаю: следует сказать, что истина высказываемого есть не что иное, как истина интеллекта. Ведь высказываемое находится и в интеллекте, и в слове. Согласно же тому, что оно в интеллекте, оно имеет истину само по себе, но согласно тому, что оно в слове, оно называется истинным, поскольку обозначает некоторую истину интеллекта, а не поскольку существует некая истина в высказываемом как в субъекте. Подобно тому как моча называется здоровой не от здоровья, которое было бы в ней, а от здоровья живого существа, которое она обозначает, так и выше сказано (q. 16, a. 1), что вещь называется истинной от истины интеллекта. Поэтому если бы не было никакого вечного интеллекта, то никакая бы истина не была бы вечной. Но поскольку только божественный интеллект вечен, то истина имеет вечность только в нем. И из этого не следует, что вечно нечто другое, помимо Бога, поскольку истина божественного интеллекта есть сам Бог, как сказано выше (q. 16, a. 5).

1. Относительно первого следует сказать, что понятие круга и то, что два и три – пять, имеет истину в божественном уме.

2. Относительно второго следует сказать: то, что нечто может быть всегда и везде, можно понимать двояко. Во‑первых, поскольку оно обладает в себе тем, что оно распространяется на все времена и места – так Богу подобает бытие везде и всегда. Во‑вторых, поскольку оно не имеет в себе того, чем бы оно определялось к некоторому месту или времени – так первая материя называется единой не оттого, что имеет единую форму, как человек един единством единой формы, но посредством отделения всех отличающих форм. И, таким образом, о какой‑либо универсалии говорится, что она везде и всегда, поскольку универсалия абстрагируется от «здесь и теперь». Но из этого не следует, что ее бытие вечно, иначе как в интеллекте, если есть некий вечный интеллект.

3. Относительно третьего следует сказать: то, что есть теперь, было будущим, прежде чем оно стало в настоящем, поскольку то, что оно будет, было в его причине. Поэтому, если бы причина была устранена, оно не было бы будущим. Но только первая причина – вечна. Поэтому из того, что нечто есть, не следует, что всегда было истинным его бытие в будущем, иначе как если есть вечная причина того, чтобы оно было в будущем. Таковая же причина – только Бог.

4. Относительно четвертого следует сказать: поскольку наш интеллект не вечен, то и истина высказываемого, которое формируется нашим интеллектом, не вечна, но некогда началась. И, прежде чем такого рода истина появилась, не истинно было бы говорить, что такая истина есть, кроме как об истине божественного интеллекта, в котором одном истина – вечна. Но теперь истинно говорить, что истина не существует, и это истинно той истиной, которая теперь в нашем интеллекте, а не истиной в сфере вещей. Ведь эта истина о не‑сущем; не‑сущее же получает то, что оно истинно, не от себя, но только от интеллекта, постигающего его. Поэтому настолько истинно говорить, что истины не было, насколько мы схватываем ее небытие как предшествующее ее бытию.

 

Глава 8

Неизменна ли истина?

 

Относительно восьмого вопроса следует рассмотреть такое положение: кажется, что истина неизменна. Ведь говорит Августин в книге «О свободном произволении» (II, 12), что истина не равна уму, поскольку была бы изменяемой, как и ум.

2. Кроме того, то, что остается после всякого изменения, – неизменно, подобно тому как первая материя не порождена и неразрушаема, поскольку остается после любого порождения и разрушения. Но истина остается после всякого изменения, поскольку после всякого изменения истинно говорить, что нечто «есть» или «не есть». Следовательно, истина – неизменна.

3. Кроме того, если истина высказывания изменялась бы, то более всего она изменялась, следуя изменению вещи. Но оно не меняется таким образом. Ведь истина, согласно Ансельму (Об истине, 7), есть некая правильность, коль скоро нечто осуществляет то, что оно восприняло в божественном уме. Такое положение: «Сократ сидит» – приняло от божественного ума такое свойство, чтобы оно обозначало, что Сократ сидит. Но оно это обозначает, даже когда он не сидит. Следовательно, истина положения никоим образом не изменяется.

4. Кроме того, где та же самая причина, там то же самое следствие. Но та же самая вещь есть причина истины таких трех положений: «Сократ сидит», «Сократ будет сидеть» и «Сократ сидел». Следовательно, их истина та же самая. Но надлежит, чтобы одно из них было истинным. Следовательно, остается неизменной истина этих положений и, на том же основании, любого другого положения.

Но против то, что сказано в Псалме (Пс. 11, 2): «Истины раздроблены среди сынов человеческих».

Отвечаю: следует сказать, что, как выше сказано (q. 16, a. 1), истина в собственном смысле есть только в интеллекте, вещь же называется истинной от истины, которая есть в каком‑либо интеллекте. Поэтому изменяемость истины надлежит рассматривать относительно интеллекта. Его же истина состоит в том, что он имеет сообразность с познанными вещами. Эта же сообразность может изменяться двояко, как и любое другое подобие, из‑за изменения разных терминов отношения. Поэтому одним образом истина изменяется из части интеллекта, из‑за того, что он принимает некое другое мнение о вещи, обстоящей одним и тем же образом. Другим образом, если при сохранении того же мнения изменяется вещь. И того и другого достаточно для изменения из истинного в ложное. Следовательно если есть некий интеллект, в котором не может изменяться мнение или из восприятия которого не может ускользнуть некая вещь, то в нем истина неизменна. Таков божественный интеллект, как ясно из вышесказанного (q. 14, a. 15). Поэтому истина божественного интеллекта неизменна. Истина же нашего интеллекта – изменяема, но не так, чтобы она сама была субъектом изменения, а коль скоро наш интеллект меняется от истины ко лжи, в этом смысле и формы могут называться изменяемыми. Истина же божественного интеллекта, согласно которой природные вещи зовутся истинными, всецело неизменна.

1. Таким образом, относительно первого следует сказать, что Августин говорил о божественной истине.

2. Относительно второго следует сказать, что истинное и сущее – обращаемы. Поэтому как сущее порождается и разрушается не само по себе, но акцидентально, коль скоро то или это сущее разрушается или порождается, как говорится в первой книге «Физики», так и истина изменяется не потому, что не остается никакой истины, но потому, что не остается истина, которая была прежде.

3. Относительно третьего следует сказать, что положение не только имеет истину подобно тому, как о других вещах говорится, что они имеют истину, – коль скоро они осуществляют то, что они восприняли в божественном уме. Но говорится, что положение имеет истину неким особым образом, коль скоро оно обозначает истину интеллекта, которая состоит в сообразности интеллекта и вещи. Когда же она устранена, изменяется истина мнения и, следовательно, истина положения. Так и это положение, «Сократ сидит», когда он сидит, истинно и истиной вещи, коль скоро она есть некий означающий звук, и истиной обозначения, коль скоро оно обозначает истинное мнение. Когда же Сократ встает, остается первая истина, но изменяется вторая.

4. Относительно четвертого следует сказать, что с сидением Сократа, которое есть причина истины этого положения – «Сократ сидит», не тем же самым образом обстоит дело и когда Сократ сидит, и после того, как он сидел, и до того, как сел бы. Поэтому и истина, причиненная этим, обстоит различным образом; и различным образом означаются положения о настоящем, прошедшем и будущем. Поэтому, хотя одно из трех положений истинно, не следует, что остается неизменной одна и та же истина.

 

 

Вопрос 17

О ложности

 

Далее речь пойдет о ложности, и относительно этого ставятся четыре вопроса:

1. Есть ли ложность в вещах?

2. Есть ли ложность в чувстве?

3. Есть ли ложность в интеллекте?

4. О контрарности истинного и ложного.

 

Глава 1

Есть ли ложность в вещах?

 

Относительно первого рассмотрим следующее положение: считается, что в вещах ложности нет. Ведь говорит Августин во второй книге «Монологов» (II, 8), что если истинное – то, что существует, то из этого следует, что ложного нет нигде; но это противоречиво с любой точки зрения.

2. Кроме того, «ложь» говорится от «лгать»; но вещи не лгут; поскольку, как говорит Августин в книге «Об истинной религии» (33), они не показывают ничего иного, кроме собственного вида. Следовательно, ложное не находится в вещах.

3. Кроме того, об истинном в вещах говорят согласно их соотношению с божественным интеллектом, как сказано выше (q. 16). Но всякая вещь, коль скоро она есть, подражает Богу. Следовательно, всякая вещь истинна без ложности; и, таким образом, никакая вещь не ложна.

Но этому противоречит то, что говорит Августин в книге «Об истинной религии» (34): «Всякое тело есть истинное тело и ложное единство, поскольку оно подражает единству, не будучи единством». Но всякая вещь подражает божественному единству, однако ей его недостает. Следовательно, во всех вещах есть ложность.

Отвечаю: следует сказать, что, поскольку истинное и ложное противоположны, а противоположности относятся к тому же самому, необходимо прежде искать ложность там, где изначально находится истина, то есть в интеллекте. Ведь в вещах истина и ложность суть только в их отношении к интеллекту. И так как нечто называется просто на основании того, что подобает ему сущностным образом, но в некотором отношении называется на основании того, что подобает ему акцидентально, то вещь, со своей стороны, может быть названа ложной просто, когда она относится к интеллекту, от которого зависит и с которым соотносится сущностным образом, но относительно направленности к другому интеллекту, с которым она соотносится акцидентальным образом, она может быть названа ложной только в некотором отношении. Но природные вещи зависят от божественного интеллекта так, как искусственные вещи от человеческого. Следовательно, об искусственных вещах просто и сущностным образом говорится, что они – ложны, если они утрачивают форму, приданную им искусством; поэтому говорят, что некий мастер производит ложное творение, если ему недостает от действия искусства.

 

Слово «искусство» в Средние века (как и в Античности) имело более широкое значение, обозначая любое ремесло.

 

Таким образом, в вещах, зависящих от Бога, нельзя обнаружить ложность в их соотношении с божественным интеллектом; поскольку все, что бы то ни оказывалось в вещах, происходит от установления божественного интеллекта, за исключением, возможно, только действия тех, кто действует по своей воле, во власти которых отклониться от установления божественного интеллекта, в чем и состоит зло провинности; согласно этому сами грехи называются в Писании неправдами и ложью, по такому Псалму (Пс. 4, 3): «Почему вы любите суету и ищете лжи?»; так же, как, напротив, добродетельное деяние названо «истиной жизни», поскольку оно подчиняется установлению божественного интеллекта; так, например, говорится у Иоанна (Ин. 3, 21): «Поступающий по правде идет к свету».

Но по отношению к нашему интеллекту, с которым природные вещи соотносятся акцидентально, они могут быть названы ложными (но не просто, а в некотором отношении) двояко. Во‑первых – на основании обозначения, как, например, говорится, что ложно в вещах то, что обозначается или представляется речью или интеллектом, которые ложны. В соответствии с этим способом о любой вещи можно сказать, что она ложна в отношении того, что ей не присуще; как если бы мы сказали, что диаметр – ложное соизмеримое, как говорит Философ в пятой книге «Метафизики» (1024 b 19). И так же говорит Августин во второй книге «Монологов» (II, 10): «Истинный трагик – ложный Гектор»; так же как, напротив, что‑нибудь может быть названо истинным в отношении того, что ему соответствует. Во‑вторых, вещь может быть названа ложной по модусу причины – и, таким образом, говорится, что та вещь ложна, которая по природе способна производить ложное мнение. И поскольку нам присуще судить о вещах по внешним проявлениям, так как наше знание возникает из чувства, которое первично и сущностным образом имеет дело с внешними проявлениями, поэтому о том, что во внешних проявлениях имеет подобие других вещей, говорится, что оно – ложно относительно тех вещей; например, желчь есть ложный мед; и олово – ложное серебро. Относительно этого Августин говорит во второй книге «Монологов» (II, 6), что ложными мы называем те вещи, которые принимаем за истинноподобные, и Философ говорит в «Метафизике» (1024 b 21): «Ложным» называется то, что по природе склонно казаться не таким, каково оно есть, или тем, что оно не есть. И таким же образом о человеке говорят «фальшивый», поскольку он восхищается ложными мнениями или речами, а не потому, что он может измышлять их; иначе в этом смысле мудрые и ученые люди назывались бы «фальшивыми», как сказано в третьей книге «Метафизики» (Аристотеля, 1025a 2).

1. Относительно первого следует сказать, что вещь, соотносящуюся с интеллектом, называют истинной относительно того, что она есть; и ложной относительно того, что она не есть. Поэтому «истинный трагик – ложный Гектор», как сказано во второй книге «Монологов» (II, 10). Таким образом, подобно тому как в том, что есть, находится некоторое не‑бытие, так в том, что есть, находится и некоторый смысл ложности.

2. Относительно второго следует сказать, что вещи обманывают не по их сущности, но акцидентально. Ведь они предоставляют случай для лжи потому, что они представляют подобие того, существованием чего они не обладают.

3. Относительно третьего следует сказать, что о вещах говорится, что они – ложны не в соотношении с божественным интеллектом, потому что это означало бы, что они просто ложны, но в соотношении с нашим интеллектом, а значит, они ложны лишь в некотором отношении.

4. Относительно четвертого аргумента, поскольку он выставляется как противоположный, следует сказать, что подобие или неподходящее представление вводит смысл ложности, только если предоставляет случай для ложного мнения. Следовательно, не обо всем, что есть подобие, говорится, что это – ложные вещи; но только когда есть такое подобие, что ему по природе присуще производить ложное мнение, и не в любом случае, но в большинстве.

 

Глава 2

Есть ли ложность в чувстве?

 

Относительно второго следует рассмотреть следующее положение: считается, что в чувстве ложности нет. Ведь говорит Августин в книге «Об истинной религии» (33): «Если все телесные чувства свидетельствуют так, как они ощущают, то я не знаю, чего же больше мы можем требовать от них». Таким образом, кажется, что мы не обманываемся чувствами; и, следовательно, ложности в чувстве нет.

2. Кроме того, Философ говорит в четвертой книге «Метафизики» (1010b 2), что ложность надлежит не чувству, а воображению.

3. Кроме того, в не‑сложном нет ни истинного, ни ложного, но только в сложном. Но соединение и отделение не принадлежит чувству. Следовательно, в чувстве нет ложности.

Но этому противоречит то, что говорит Августин во второй книге «Монологов» (II, 6): «Очевидно, что мы обманываемся во всех чувствах, обольщаясь сходством».

Отвечаю: следует сказать, что ложность следует разыскивать в чувстве только там, где в нем есть истина. Но истина находится в чувстве не так, чтобы чувство познавало истину, а поскольку от чувственно воспринимаемого оно получает истинное восприятие, как сказано выше (q. 16, a. 2), и это случается благодаря тому, что чувство воспринимает вещи такими, каковы они суть. Поэтому случается, что ложность есть в чувстве из‑за того, что оно воспринимает вещи или судит о них иначе, чем они суть.

Но вещь может быть познана, поскольку в чувстве есть подобия вещей, а подобие некоей вещи есть в чувстве трояко. Во‑первых, первично и сущностным образом – так в зрении есть подобие цветов и другого собственного чувственно воспринимаемого. Во‑вторых, сущностным образом, но не первично – так в зрении есть подобие формы, величины, и другого чувственно воспринимаемого, общего для всех чувств. В‑третьих, не первично и не сущностным образом, но акцидентально; так, в зрении есть подобие человека, но не поскольку он есть человек, а поскольку иметь такой цвет случается человеку.

Таким образом, чувство не имеет никакого ложного знания относительно свойственного ему чувственно воспринимаемого, кроме как акцидентально и в немногих случаях, тогда, когда из‑за расстроенности органа оно получает ощущаемую форму неверно; так же как другое, пассивно воспринимающее из‑за его расстроенности получает неверно впечатления от активно воздействующего. И так, например, случается, что больным, по причине нездорового языка, приятное кажется горьким. Но относительно чувственно воспринимаемого, общего чувствам, и акцидентального, даже в правильно расположенном чувстве может быть ложное суждение, потому что чувство относится к ним не прямо, но акцидентально или как последствие того, что оно обращено к чему‑то другому.

1. Относительно первого следует сказать, что аффицирование чувства есть его самовосприятие. Поэтому из того, что чувства возвещают, что они аффицированы, следует, что мы не обманываемся в суждении, в соответствии с которым мы судим, что мы нечто чувствуем. Но из‑за того, что чувство аффицируется иначе, чем вещь есть на самом деле, следует, что оно порой возвещает нам о вещи иначе, чем та есть; и таким образом мы обмануты чувством относительно вещи, но не относительно самого ощущения.

2. Относительно второго следует сказать, что о ложности говорится, что она не свойственна чувству, так как чувство не обманывается относительно собственного объекта. Поэтому в другом переводе более ясно говорится, что «чувство свойственного ему чувственно воспринимаемого никогда не ложно». Ложность приписывается фантазии, поскольку она представляет подобие вещи даже в ее отсутствие. Поэтому когда кто‑либо обращается к подобию вещи, как будто бы к самой вещи, то из такого восприятия следует ложность. И по этой причине Философ говорит в пятой книге «Метафизики» (1024b 23), что о тенях, картинах, и снах говорится, что они ложны, поскольку они обладают подобиями вещей, которые не существуют в наличии.

 

Фантазия – это слово, имеющее греческое происхождение, Фома Аквинский заимствует у Аристотеля, выделявшего в душе особую способность, фантазию, отличающуюся от продуктивной способности (то есть того, что мы сейчас называем фантазией или воображением). Фантазия у Аристотеля – это способность, которая сохраняет запечатленные в душе образы предметов (фантазмы), даже когда они не воспринимаются нами, благодаря чему мы способны их помнить.

 

3. Относительно третьего следует сказать, что из этого рассуждения следует, что ложность не находится в чувстве, поскольку оно не знает истинного и ложного.

 

Глава 3