Горе и скорбь в XXI веке. Медикализация, индивидуализация и феминизм

За свою долгую писательскую карьеру Лев Толстой рассказал о самых разных смертях, начиная с трагического самоубийства Анны Карениной и героической кончины князя Андрея Болконского и заканчивая мучительной смертью пожилого чиновника Ивана Ильича от неизвестной болезни. И если смерти молодых Карениной и Болконского меланхолично-романтичны и вызывают у читателей глубокое сострадание, то смерть старого чиновника провоцирует скорее отвращение и страх. При этом разница не только в сюжетном контексте или символическом значении этих смертей. Толстой фантастически точно описал принципиально разные формы смерти, характерные для разных эпох. Смерть молодых героев — то, чем живет общество весь XIX век. Героическому самопожертвованию сопутствует меланхоличное чувство утраты. Пожертвование воспевается в национальных балладах, стихах и картинах. Смерть же заурядного стареющего Ивана Ильича от непонятной боли в боку — то, чем общество XIX века восторгаться не может. Это смерть неинтересная и даже глупая. «Плохое умирание» Ивана Ильича выглядит как вызов «хорошей смерти», воспеваемой XIX веком. Я бы сказал, что кончина Ивана Ильича — это пролог к тому, как умирает человек современности [28].

 

 

Рис.4 Дафна Тодд. «Последний портрет моей матери» («Last Portrait of Mother», 2010)

Среднестатистическая смерть человека в XXI веке действительно чаще напоминает кончину старого провинциального бюрократа, чем гибель молодого князя. Всё чаще люди умирают в пожилом возрасте, страдая от деменции и других ментальных расстройств, — немощные, обмоченные, слабо отдающие себе отчет в том, что с ними происходит. Именно так изображает свою мать современная художница Дафна Тодд: с полотна «Последний портрет моей матери» (2010) на нас смотрит ссохшаяся старуха, изъеденная физической болью и ментальными страданиями, лежащая на больничной койке. Такой смертью тяжело восхищаться. Более того, тяжело скорбеть о таком покойном, искренне воспевая его жизнь и горько оплакивая кончину в эпитафиях. Смерть близкого становится не просто неконтролируемым медицинским явлением, но и крайне неэстетичным и довольно продолжительным действом: мы наблюдаем, как постепенно разрушается привычный образ любимого человека. Зачастую его кончина — ожидаемое событие, к которому готовятся и которое планируют. Растянутое во времени умирание позволяет легче адаптироваться к происходящему: даже жена Ивана Ильича в какой-то момент начинает желать смерти мужа, превратившегося в сварливого склочного старика, измученного болью в боку.

Главное изменение горя в XXI веке заключается в смещении акцента с коллективных ритуалов на индивидуальные практики скорби. Если в традиционном обществе функцией горевания было переориентировать коллектив под новую реальность, то сегодня в центре внимания — личностные механизмы и вопрос о том, что испытывает конкретный человек. За счет тренда на индивидуализм и позитивное отношение к жизни горе стало актуальной проблемой. «Вы что-то чувствуете в связи со смертью близкого? Давайте поговорим об этом!» — призывают психоаналитики. Следующий шаг в этой логике — осознать проблему. Ну а потом с этой проблемой — то есть с горем — предстоит работать, то есть бороться. Отказ от позитивной осознанности горя не рассматривается [29].

Многие исследователи, изучая успех персональной психотерапии в западной культуре, ссылаются на важную роль института исповеди в его формировании [30]. Исповедальный жанр не просто создал «индивида», но и обучил западного человека говорить о себе. Впоследствии этот процесс зашел еще дальше: горе из нарративного акта превратилось в публичную демонстрацию эмоций [31] и поиск способов их оптимизировать. Всё это сближает опыт переживания горя с жанром рефлексивной биографии с элементами игрового квеста, где от героя требуется смекалка, чтобы пережить происходящее. Тони Уолтер, социолог и профессор университета Бас, полагает, что современное переживание горя стало частью «культуры успешных людей», которые всегда делятся друг с другом советами, лайфхаками и счастливыми историями [32]. Горе — уже не болезнь, а своего рода челлендж, и в интернете можно найти тысячи списков с советами, как его выполнить [33], и личных историй людей, успешно с ним справившихся. Один из популярных роликов на TED, ресурсе с видеозаписями мотивирующих выступлений, посвящен истории эффективного преодоления горя от писательницы Норы Макинерни: она учит не стесняться своих эмоций и принимать себя [34].

Еще один характерный пример публичного переживания горя — история инстаграм-инфлюэнсера Екатерины Диденко, которая стала популярна благодаря обзорам на аптеки. В феврале 2020 года Екатерина праздновала свое 29-летие в сауне. Ее муж ради забавы засыпал в бассейн 25 килограммов сухого льда и вместе с гостями праздника прыгнул в воду. Из-за химической реакции Валентин и еще двое гостей получили отек легких и погибли. В последующие недели Диденко вела многочасовые прямые инстаграм-эфиры, рассказывая подписчикам о своем горе и процессе похорон, брала интервью у своей матери и свекрови, делала постановочные фотографии о своих чувствах: например, снималась у подоконника, взяв на руки своих детей, демонстрируя, что близка к суициду. Аккаунту молодой вдовы случившееся уже принесло 500 тысяч новых подписчиков.

Если раньше инфраструктура смерти была целиком сосредоточена на манипуляциях с мертвым телом, то сегодня всё большее значение приобретают процесс умирания с одной стороны и ритуалы памятования — с другой. Появляются всевозможные клубы единомышленников и группы поддержки, консультационные центры, блоги и порталы, где посетителям предлагаются сотни способов «работы с горем». Выпускаются учебные пособия, книги и даже детские передачи и игры о том, как переживать утрату [35]. Вот как описывают суть своего подхода авторы детской психологической программы Seasons of growth: «Грусть и скорбь — не болезнь, их не нужно лечить. Мы здесь не для того, чтобы жалеть друг друга. Здоровое общество — это когда любая утрата воспринимается его членами как естественная и нормальная часть жизни. Наша задача — научить наших детей справляться с трудностями, быть гибкими и быстро адаптироваться». В одном из игровых упражнений программы участникам предлагается создать собственный «куб эмоций». Каждая из сторон фигуры отражает какую-то эмоцию: грусть, радость, печаль, гордость. Дети кидают кубик, а потом рассказывают друг другу истории из жизни, с которыми у них ассоциируется выпавшее чувство. В паузах ведущий игры объясняет, как эмоции могут сменять друг друга, почему это нормально и что за грустью обязательно последует радость. Еще одно упражнение: каждый из участников клуба по очереди придумывает строчку для песни, которая начинается со слов «Я повелитель…» и продолжается названием одной из эмоций. Чувственность и эмоциональность, таким образом, становятся инструментами выражения собственной субъектности, индивидуальности.

Это позволяет превратить горе в товар. Одним из первых примеров, подсветивших этот тренд, стала смерть принцессы Дианы. Почти сразу после ее трагической гибели появилось множество предложений для горюющих: почтить память народной любимицы можно было, продемонстрировав куклу, тарелку, магнит, фотографию, футболку, открытку или кулон с изображением принцессы. Смерть и связанная с ней горечь утраты стали причинами всплеска интереса ко многим знаменитостям. После смерти Майкла Джексона, Эми Уайнхаус и целой плеяды рэперов (Лил Пипа, XXXTentacion) продажи их музыки выросли в несколько раз. Также после смерти кинозвезд и музыкантов выходят фильмы воспоминаний о них и ток-шоу на главных каналах. Рэпер Децл посмертно получил несколько музыкальных наград (премии Муз-ТВ и «ЖАРА Music Awards»), а через несколько месяцев после его кончины состоялась премьера двухчасового документального фильма «С закрытыми окнами. Честная биография Кирилла Толмацкого». Технологии позволяют даже устраивать памятные концерты с участием покойников: например, мертвый лидер панк-группы «Король и шут» Михаил Горшенев по кличке Горшок отправился вместе с командой в собственное траурное турне в качестве трехмерной голограммы.

Еще одна трансформация последних лет — профессионализация горя. На место традиционных плакальщиц пришли серьезные специалисты: причем не психологи широкого профиля, а узконаправленные консультанты в области горя и утраты. Большинство из этих профессионалов — женщины; более того, многие активно пропагандируют феминистские взгляды на эмоции. Эмоциям приписывается важная культурная и социальная роль, чувства провозглашаются значимым проявлением каждого человека, которого не следует стесняться и которое не нужно заключать в рамки общепризнанных ритуалов или религиозных практик. Более того, чувства следует культивировать, взращивать в себе, уделять им достаточное внимание. Феминистское отношение к горю противопоставляется сухому и черствому патриархальному взгляду на мир, в котором горе — это женская прерогатива. Феминистка и одна из активисток движения за осознанное отношение к смерти Сара Чавез полагает, что сегодня смерть и горе подчинены патриархальному устройству мира, лишены искренних и спонтанных эмоций, и поэтому горе должно вернуться в руки женщин. «Горя не нужно стесняться, заявляйте о нем громко!», — говорит она в одном из интервью [36].

Но публичность горевания оборачивается и новыми проблемами.