Глава IV . Дороги, кои мы выбираем

 

Секрет героизма: никогда не позволять

страху смерти руководить нашей жизнью.

Бернард Шоу

 

О том, как ведут себя отдельные индивидуумы перед лицом смерти сказано достаточно много. Но не все. Так как сцена эта для каждого глубоко индивидуальна, как и неиссякаема. Пока существует бытие. И само наше Светило еще дарует всем прожиточный мини-максимум в его лучах. Тема сия, таким образом, не будет еще долго избита, как и неисчерпаема, ей посвящают даже анекдоты. К примеру, такого плана: как ведут себя представители отдельных наций, когда безносая старуха в белом капюшоне, прежде чем замахнуться косой, спрашивает у обреченного о его самом сокровенном желании перед отходом в вечность. Как правило, еврей страстно хочет насладиться вожделенной ножкой курицы, украинец – покомандовать взводом, Иван-русак – выпить стакан водки. А на закусь успеть утереть рукавом губы, пока голова не слетела с плеч. Но если рассматривать этот момент, посещающий каждого из нас, всерьез, очевидно, его национальное восприятие все-таки присутствует в наших действиях. У японца-самурая, готовящегося совершить сеппуку, это был, безусловно, священнейший ритуал перед отходом в Великую Пустоту, оттуда еще никто не позвонил с сообщением как там уютно обустроился. В национальном плане англосаксов присутствуют гордые слова: Правь Британия морями! То есть, могила каждому из них уготована на дне океана. Под пение струй Гольфстрима и других течений. Это для внешнего эффекта. На внутреннюю же потребу, изнутри, эта проблема на водах смотрится гораздо прозаичнее. В войну, назначенный Представителем ВМС СССР во флоте Метрополии Объединенного Королевства советский коммодор Николай П. Египко, когда в море для представления взошел на мостик флаг-корабля «Кинг Георг V», увидел командующего сэра Джона Тови, в окружении свиты. У всех адмиралов поверх мундиров, их не украшали, обычные примитивные спасательные пояса. Смотревшиеся, словно на корове седло. Ему тоже предложили водрузиться в такую, с точки зрения русского моряка, сбрую. Но он отшутился, прямо глядя в глаза сэру Джону:

– Мне не страшны германские субмарины, верю в мощь флота Его Величества!

На следующее утро, в том же составе, весь блестящий британский адмиралитет, мужественно направив бинокли к морскому горизонту, уверенно стоял на мостике, в ослепительном сиянии шевронов и в спасательных поясах, спрятанных под мундиры! А коммодор Н. П. Египко скромно демонстрировал свою веру в мощь флота Метрополии UK без оного.

Немцы по статистике показателей в лагерях уничтожения, отмечали, что рус-Иван уходит окончательно всегда с вызовом. По-русски гимнастерку рванув на груди, мальцом мне пришлось наблюдать, как обреченно массово гибли итальянцы после Россошанско–Острогожской операции советских войск на Дону, не под гусеницами танков Кантемировской дивизии, а от русского климата. И мы, пацанами, оставив санки, спешили им на помощь с коркой хлеба и глотком воды, дабы как-то облегчить участь.

Всему миру известно, что русский Иван никогда не поддается панике. Его невозможно застать врасплох, как отмечают часто воевавшие с нами немцы. Это стратегическое качество русского народа, в пример и подражание для всех членов интернационального экипажа линкора «Новороссийск», в полной мере проявилось на его гибели. К тому я располагаю рядом свидетельств, как от участников, так и согласно документальным источникам. Тоже не всегда в полной мере дублирующих друг друга. Так нам уже знакомый Виталий Говоров с крейсера «Молотов», к примеру боевой тревоги на корабле не слышал. А штурман линкора капитан 3 ранга М. Р. Никитенко, правивший обязанности дежурного по кораблю, утверждает обратное. И ему нельзя не поверить, так как он находился сам при исполнении. Без брешешь. К тому же по специальности своей обреченный быть буквоедом. Другое дело, что средства связи тогда синхронно с событием вышли из строя. И команды проходили не иначе как голосом и в рынду. На глазах у безштанно приходящего в себя со сна и непривычной побудки личного состава.

И вот что он поведал узкой аудитории, спустя треть века в общении с Б. А. Каржавиным, когда все факты отстоялись в уме и стали достояниями истории. Нарисованное им полотно событий все равно смотрелось не для слабонервных. Даже в таком вот устоявшемся, трезво обдуманном виде. Сама его военно-морская планида также по своему любопытна.

Сразу после трагедии уже «безлошадного» штурмана Михаила Романовича Никитенко, без особых оргвыводов и сентиментов, назначили командиром боевой части № 1 учебного линкора «Севастополь», на котором базировалась экспедиция особого назначения ЭОН-35, занимавшаяся подъемом останков «Новороссийска». Может, чтобы «не дразнить гусей»! Спустя год кадровые органы одумались и сослались, с глаз долой, в Потийскую Военно-Морскую базу во флаг-штурманы дивизиона ремонтирующихся кораблей. Теперь, зная определенно, что большого плавания у него ожидаться не будет, он решил несколько поменять амплуа и податься в Гидрографическую службу ВМФ. В нем теперь особо не нуждались. Поэтому прорыв на учебу в слушатели гидрографического факультета Военно-Морской Академии имени А. Н. Крылова, при возрастном цензе на выданье, в 35 лет, он посчитал для себя чудом. И подарком судьбы. А в 1960 году, бывший фронтовик, командовавший взводом морпехов 81-ой отдельной морской бригады на Северном Кавказе, в возрасте 38 лет, когда иные с несложившейся репутацией, задумываются не пора ли укладывать чемоданы, обретает второе дыхание. Диплом штурмана-гидрографа высшей квалификации дает ему законное право испытать себя в новой ипостаси. И служит надежным поплавком, обещавшим продолжение плавания в несколько ином качестве. Системы навигационного ограждения, вместе с погодой и своеобразной романтикой для фанатов маячных работ, обогатили его опытом. В 1969 году он выпускает в свет известную среди моряков редкую книгу «Навигационная метеорология». И уходит на преподавательскую работу в военно-морские учебные заведения. Обретает степень доцента.

Но ничто из кошмарного прошлого, доставшегося ему давнего испытания, оказалось им не забыто. Едва прозвучали на всю страну первые выступления в центральной прессе о принципиально замалчиваемом факте отечественной истории, он посчитал уместным на них откликнуться. Больше того, сам проявил инициативу и решил представиться смелому аналитику случая всего лишь капитану 3 ранга Борису Александровичу Каржавину, взявшего на себя трудный гуж доискаться до истины в столь закрытой теме. Сигнальная публикация, как известно, прошла в «Правде». В середине мая 1988 года. А в августе, спустя квартал, до раскрытия архивных источников и признаний сверху из ведомства, капитан 1 ранга в отставке М.Р. Никитенко признательно назвался малоизвестному исследователю участником событий. Согласился на публикацию состоявшейся беседы в номере № 4 дайджеста «Ленинградская панорама» за 1989 год. Сомнений нет, такое свидетельство, с заявленным мужественным признанием, официально опубликованным, явилось настоящим взломом склепа умолчания. Сравнимым по резонансу с подъемом писателем-трибуном С.С. Смирновым не менее закрытой недавно истории обороны Брестской крепости. Ее отдельных участников, оставшихся в живых после пленения и отсидки на казенных хлебах в ГУЛАГе, общественности крупно повезло реабилитировать, отмыв от скверны. Как бы там ни было, но при откровенном оглашении своей роли и места в историческом событии, кричащем о справедливости к именам погибших, несправедливо обойденных признанием в подвиге во имя Родины, тут даже Генпрокурор страны бы призадумался надо ли затыкать говорящему рот. Власть предержащие особы потому моменту, провалив натурально горбачевскую перестройку, приступали к присвоению общенародной собственности. В закрытой номенклатурной революции. Мудро названной в народе «прихватизацией» по-чубайсовски. Им было просто недосуг одергивать аппарат надзора за юстицией. Могший пригодиться. Только по этому откровению истца случился «зеленый свет» с прорывом в эфир.

В дайджесте советской прессы журнале «Спутник» № 10 за 1990 году вся беседа была опубликована полностью. Без купюр. Из необходимости экономии места в книжной площади я привожу здесь ее по тексту выступления самого Михаила Романовича о его действиях в гуще событий. Без реплик Б.А. Каржавина. Его мнение по существу дела изложено в комментарии к акту Правительственной комиссии.

Итак, излагаю все как было и есть, сказано им от первого лица:

«В пятницу 28 октября в 08:00 корабль вышел в море для выполнения артстрельбы, определения маневренных элементов и выверки дальномеров. В 18:15 ч после выполнения плана, встали на бочки № 3 в Северной бухте Севастополя. Отдали левый якорь. На клюзе 70 метров. Глубина по карте 18 метров. Грунт - ил. Завели концы на бочки. И я заступил дежурить по кораблю. В 19:10 с оркестром произвели развод суточного наряда. Вахтенным офицером заступил заместитель командира дивизиона движения по политчасти Герой Советского Союза старший лейтенант В.П. Лаптев. Дежурным по БЧ-5 – инженер-капитан-лейтенант Ю.Д. Городецкий. Тогда я еще не знал, что многих из них вижу в последний раз.

После развода суточного наряда произвел увольнение личного состава. На берегу были около 400 матросов и старшин. За несколько дней до этого на корабль пришло пополнение около 200 человек. Часть из них разместили в шпилевом помещении, располагавшемся в носовой части корабля. В 00:30 последние уволенные возвратились с берега. О чем срочно доложил оперативному дежурному штаба части. От него узнал, что в гавань вскоре прибудет эсминец из дальнего похода. На этот момент на корабле было более 1600 человек. Из 50 офицеров на борту присутствовали 20. Несколько проходили переподготовку. В штурманской боевой части находились четыре мичмана-стажера мореходного училища.

В 1:30 я почувствовал сильный глухой толчок с содроганием корпуса. Погас свет. Первое, что подумал: входящий в гавань эсминец ударил в борт корабля. Выскочил к вахтенному офицеру. Он доложил, что в носовой части произошел взрыв. Появился дифферент и крен 2-3 градуса на правый борт. Первым делом решил поднять матросов. Трансляция не работала. На юте появились матросы. Кто в трусах. Кто в робе. Некоторые в сплошном иле. Прибыл дежурный по низам старший лейтенант Жилин.

Собрал человек 20. Приказал пробежать по всем кубрикам и объявить «Аварийную тревогу». Жилина обязал бить в рынду. На ют начали приходить раненые, некоторых даже приносили на руках. Подошел командир артдивизиона главного калибра капитан-лейтенант Марченко. Поручил ему срочно доложить о произошедшем оперативному дежурному штаба флота и аварийно-спасательной службы. Поручение он выполнил. Минуты через 3-4 после взрыва появилось питание на трансляции. Объявил «Боевую тревогу», вызвал баркас к левому трапу для своза раненых, дал команду «Кормовой аварийной группе с инструментом прибыть в нос». Далее последовала команда «Задраить иллюминаторы на броневом корпусе. Исполнение доложить». Из поста энергетики и живучести прошел мне доклад от инженер-капитана 3 ранга Матусевича, что аварийные партии осматривают поврежденные помещения, корабль принял около тысячи тонн воды и некоторые каюты закрыты на замок. В 01:39 баркас к левому трапу. Начали свозить раненых. Поместили около сотни матросов. Старшим назначил начальника клуба капитан-лейтенанта В.И. Басина. Сдав тяжелых в госпиталь, он, не умея плавать, возвратился на борт. Его потом, когда корабль перевернется, опознают среди всплывших на третьи сутки.

После отправки барказа в 01:43 сам прошел на бак в район взрыва. Крен уже был выровнен перекачкой топлива. Чем ближе подходил к баку, тем больше было ила.

Почти на диаметральной плоскости зияла огромная дыра с рваными краями. Правый штиль был развернут почти на 90 градусов в сторону стволов правой башни. Нос значительно осел. И вода почти заполнила штилевое помещение, где размещалось новое пополнение. Я услышал крики с мольбами о спасении. Вскоре они затихли. Выйти из помещения они не могли, так как выход был заблокирован. Они были похоронены заживо. И хотя сам участвовал во многих боях и атаках, видел смерть товарищей, увиденным и услышанным был потрясен.

После бака спустился в 15-й кубрик, расположенный на жилой палубе. Было полутемно. Мерцала одиночная лампочка переноски. Вода через щели двери поступала из 14-го кубрика, который был почти полностью затоплен. Матросы новой аварийной партии конопатили дверь и укрепляли брусьями переборку, расположенную на 51-м шпангоуте. Работали спокойно. Без паники. Отдаваемые старшиной команды звучали уверенно.

Что можно было сделать, еще по кругу ведения отдав необходимые команды на исполнение? Свезти хотя бы лишних матросов на берег? Нет, не могу. В уставе сказано: «Спасать личный состав, когда невозможно спасти корабль». А что с кораблем? Большой опасности, чем взрыв, уже не будет. Боезапас цел. Дифферент? Ну и что. Высота борта 16 метров, глубина 18 метров. Ила метров 5-7. Нос опустился под воду на толщину слоя ила. Корма осядет на 2-3. Над водой останется достаточно. А что если развернуть корабль перпендикулярно берегу? Сейчас этот угол менее 30 градусов. Тогда корма приблизится к берегу на половину длинны, т.е. метров на 90. И окажется на мели. Чем развернуть корабль? Машинами? Они горячие и скоро будут готовы к даче хода.

А что если корабль развернуть буксирами, а затем завести концы на берег и подтянуть шпилями? Эта мысль возникла у меня за 15-20 минут до прихода Командующего флотом. В тот момент (около 01:50) к левому борту ошвартовался буксир. Его закрепили на барбет первой башни. Меня это устроило. Марченко выполнил очередную мою вводную. Аварийно-спасательная служба тоже сработала отменно. Немного позже к борту прибыли другие и спасательные суда, которым было приказано ошвартоваться с правого борта в районе пробоины.

Суда пользовались для откачки воды из затопленных помещений, мы же знали, что через пробоину размером около 150 квадратных метров воды поступило значительно больше, чем успевали откачивать.

Позже подошли суда-спасатели «Карабах» и «Бештау». С ними прибыл начальник АСС флота капитан 1 ранга Кулагин. На юте ко мне подошёл руководитель аварийной партии одного из крейсеров и спросил что делать. Я ему сказал: «отдать концы с кормовой бочки и завести на буксир, чтобы развернуть корабль перпендикулярно берегу» Вскоре концы были заведены и буксир начал разворачивать и, насколько позволял бридель, подтягивать корму перпендикулярно берегу.

Возможно, моё решение было неоптимальным. Уверен, что при решительной настойчивости в его выполнении, это привело бы к успеху.

Задуманный мною план я не успел осуществить.

(Прибывший на корабль Комфлот отменил буксировку кормы к берегу. – Б.К.)

Позже, принимая участие в подготовительных работах по подъему линкора, я увидел геологический разрез Северной бухты с расположением корпуса корабля. Если бы его удалось подтянуть ещё на 3-5 метров ближе к берегу, корма осела бы на твердом материковом грунте.

Минут через 30 после взрыва, где-то около 2 часов ночи, на борт прибыли командующий флотом Пархоменко, член Военного Совета Кулаков и начальник штаба флота Чурсин. Доложим им обстановку. Командующий приказал мне быть при нём и отправился на место взрыва. Там приказал мне определить продолжает ли оседать нос. Вызвал командира отделения рулевых, передал ему приказание и объяснил, как это сделать. Вскоре Командующему доложили, что нос медленно продолжал оседать.

Минут за 20 до опрокидывания около 3:55, находясь рядом с Командующим на юте правого борта, заметил медленное и непрерывное движение мачты к левому борту относительно звезд. Немедленно доложил Командующему об этом. Он мне приказал подозвать к корме спасательные суда, стоявшие в районе пробоины, для снятия личного состава и дал команду «Покинуть корабль!» (Борис Каржавин не подтверждает такое указание со ссылкой на Никольского. Тот на правительственной комиссии официально заявил следующее: Минут за 15 у меня появилась мысль, что корабль может погибнуть и я попросил разрешения эвакуировать личный состав, который находился на верхней палубе. В своем рапорте от 31.10.55 в комиссию он уточнил: «Командующий дал приказание пересадить свободный личный состав от борьбы за живучесть на буксир. Я отдал приказание на тральщик, стоявший в метрах 30 от левого борта, подойти к трапу…» Команда покинуть корабль: «В воду!» была КЕМ-ТО дана непосредственно перед опрокидыванием.)

Я отправился на бак вдоль правого борта, за которые держались четыре, а в некоторых местах шесть рядов матросов. Так я вышел на нос корабля до воды. На кнехтах правого борта с мегафоном в руках стоял начальник АСС флота капитан 1 ранга Кулагин. Передал ему приказ Командующего для передачи на спасательные суда. На левом борту находился буксир МБ-131, он мог при перевороте быть накрыт. На это я обратил внимание начальника АСС. Он приказал: «МБ-131 перейти в нос!»

Медленное, непрерывное движение мачты на левый борт началось около 4:00. В 04.15 начался быстрый переворот. Через 2-3 секунды вся палуба была в воде. Затем поворот задержался, наверное, из-за надстроек, возвышавшихся над верхней палубой, и мачт. Матросы, что были у лееров правого борта, взбирались, на почти горизонтально лёгший правый борт и бежали по нему на обнажившееся днище. Напомню высота борта от днища 16 метров. Секунд через 15-20 они были уже там. Всего человек 15-20. Матросы, которые были босые, сильно порезали подошвы ног ракушками. Вскоре линкор опрокинулся.

Правительственная комиссия при расследовании причин гибели не определила точной. Наиболее вероятным считался взрыв мины. Не исключалась возможность диверсии.

Подобное разрушение – пробить палубы общей толщиной более 15 см, авторитетно считаю, мог сделать только заряд весом более 1000 кг. В течение 3-х лет я был штурманом тральщика. Вытралил около 600 мин различных видов: донных и якорных, магнитных и акустических. Видел их взрывы: в частности четыре в бухте порта Одессы. Они подобных разрушений вызвать не могли. Не думаю, что в Северной бухте немцы установили специальную мину для линкора «Новороссийск». Почему тогда не взорвался линкор «Севастополь», встававший на те же бочки, за мою трехлетнюю службу сотню раз? В том же районе. Если мину, задел якорь, почему она оказалась на расстоянии 70 метров дальше от якоря? Обнаруженная воронка находилась у линкора по 39-40 шпангоуту, т.е на расстоянии даже 104 м от якоря. Да ещё и по правому борту.

Далее, если причиной взрыва были всё-таки мины, то вес её, судя по нанесённому ущербу, должен был составить однозначно более 1000 кг. На какой глубине та располагалась? В иле общей толщиной 42 метра? Расчетов не производил. Думаю она должна была находиться в самом низу слоя ила. От днища корабля в месте взрыва до поверхности ила было 7 метра. Таким образом, от днища до самой мины должно было быть 40-50 метров. Нельзя забыть, не учесть ещё саму высоту борта в 16 м. При таком раскладе вряд ли мина, располагалась на таком расстоянии от днища, палуб и шпилей, смогла бы произвести подобные разрушения. Корабль получил бы просто контузию.

Не исключена возможность внешней диверсии.

Нам ещё предстоит скрупулезнейшим порядком анализировать динамику сдвоенного взрыва под днищем, что подтверждается наличием двух воронок. Вторую из пары комиссия почему-то «не заметила». Но не прислушаться к мнению фронтовика с трехлетним стажем траления, утверждающего, что взрыв мины с глубины способен нанести только контузию по днищу, даже бывало сплющить его с палубой, не имеем права. Днище линкора, кроме прорана до разворота палубы, имело ещё и вмятину снизу общей площадью под 340 квадратных метров. Со стрелкой прогиба от 2 до 3 метров. Букет из пары таких улик, до сей поры мало кого заинтересовал. А пора бы…

Каждая человеческая личность уникальна. И самый красивый роман о любом из нас выглядел бы примитивно по сравнению с прожитой любым из нас жизнью. У меня тоже сохранился свой взгляд на трагедию. В изложении старшины 1 статьи Перелыгина Александра Ивановича, командира отделения хим. службы. Побывавшего в той переделке и оставшегося в живых. Он воронежец. Мне земляк. Нас вместе свела и познакомила работа на Воронежском авиазаводе. Он трудился в цехе. Я после ухода в запас был представителем Смоленского аналогичного предприятия у них по теме “Буран”. Знал о драме на водах со скамьи училища. В синхроне. Поэтому, когда мне этот атлетически скроенный кряж протянул руку и представился при знакомстве, у нас состоялся предметный разговор за полночь у него на квартире. Сколько было принято на грудь, признаться, не считал. Ушел от него совершенно трезвым, со мной уже был такой случай на лодке. Провалились на глубину, близкую к критической. При отработке рулевых в море. Корпус трещал, однако выгребли, механик разлил всем офицерам по половинке стакана спирта. Для снятии стресса. Разошлись ни в одном глазу. Продукт сгорел. И вот что поведал мне в тот вечер Александр свет Иваныч, как говорится из первых уст. Это было за 5 лет, учтите до публикации и эха взрыва в газете “Правда”. Впечатление оказалось примерно таким же, как мы выгребались из грозящей бездны. Дома не стал добавлять, так как услышанное требовалось, с разрешения разумеется, по жуткой журналистской привычке только записать без права разглашения. Сподобился и теперь, прежде всего для профессиональной аудитории, готов говорить открытым текстом. Тем более А.И. Перелыгин, мой сосед по авиационному городку.

Он не против:

– Утро и распорядок того рокового дня не предполагали трагедии. Его световую часть линкор провел в море. Выполнили артстрельбу и замерили маневренные элементы в полигоне, а вечером встали на якорь в бухте. Ближе к выходу. На рейде у бочки № 3. Взамен побратиму линкору «Севастополь», отправившемуся в ремонт. Небольшая часть личного состава, меньше установленного процента, сошла на берег в увольнение. Флот стоял в повышенной готовности, так как 29 октября наша соседка Турция отмечала свой национальный праздник. Со всеми флагами в гости от стран НАТО и США. Представленными целой эскадрой боевых кораблей, под вымпелами, на Босфоре. К борту на плавсредствах пришло пополнение с Балтики. В составе 200 штыков. Это были рядовые солдаты. Переодетые во флотские робы. Но не поменявшие сапоги на ботинки, которые через считанные часы отяготят их спасение. И без того трудное. Без опыта корабельной службы. До того они должны были охранять отданную Хрущевым финской стороне ВМБ Порккала-Удд. В Севастополь мальчишки прибыли на встречу с собственной судьбой. С палубы исполина прекрасно виделся город, зажигавший огни. Новичков до утра, перед расписанием по боевым частям, отправили в носовые кубрики. Свободные от вахты моряки собрались на палубе у первой башни главного калибра. Две пары братьев-близнецов, на восемь рук, лихо отыгрывали морские мелодии. И под их музыку весело отбивали такт каблуками чечёточники. Среди них плясал, на загляденье мастерски наш воронежец старший матрос Алексей Лагунов, готовившийся через недельку убыть подчистую в родную Буравлянку. С отметкой демобилизации для учета в Березовском РВК. С ним подлежали так же к уходу в запас еще 539 сверстников, выслуживших установленный срок. Палуба линкоровская в носу на полубаке широка, как Невский проспект в Питере. Кого тут только не встретишь из тех, кто не занят по вахте. Но в броуновском движении общей массы среди всех собравшихся существует свой неписанный закон. Все тут собираются по артелям. По специальностям, срокам и местам призыва, званиям. Могучей группой выделяются от всех артиллеристы. В основном воронежские ребята. Им подстать смотрятся трюмные и котельные машинисты. Эти сплошь из соседей курян. Хозяйственные баталеры подобраны из украинцев. Корабельные аристократы-метристы, дальномерщики, электрики сформированы из горожан. А вообще-то командование поступало, очевидно, мудро, что земляки обслуживают одну технику. Так что, наверное, понадежнее и интереснее служится. Перед отбоем Александр Перелыгин (о себе в третьем лице) и Алексей Лагунов встретились накоротке. Постояли у борта. Перекинулись парой дежурных фраз. На прощанье. И как оказалось навсегда. Лагунов ушел к себе в люк. В прачечную, находившуюся на второй палубе в носу. За сдвигающимися и защелкивающимися в замок жалюзи. Менее чем через час они отрежут его от братвы. Он окажется в ловушке в результате взрыва. Сразу по плечи в воде. Не найдет выпавший из гнезда ключ при сотрясении корпуса. И отдаст жизнь морю одним из самых первых в рядах обреченных на смерть. Оставшийся за старшего в подразделении Александр Перелыгин взглянул на часы. Было где-то 0 часов 45 минут новых суток. До трагедии оставалось столько же.

В темноте, за сполохами света от прожектора с мостика, осветившего высоченный борт, слышались голоса. Подходили баркасы с матросами, возвращавшимися из увольнения. Стояла чудная, но уже не бархатная ночь. Мачты исполина упирались в звездное небо. Дежуривший по кораблю штурман Никитенко принял рапорты об отходе людей ко сну, отсутствие нетчиков, опоздавших из увольнения. Доложил оперативному дежурному штаба эскадры. Пошел к себе в кубрик старшина 1 статьи Перелыгин. А когда покой спящих осталась охранять только дежурно-вахтенная служба, над бухтой громыхнул чудовищный по мощности, глухой, со встряской земной тверди и кораблей, взрыв. Объявили аварийную тревогу. Затем боевую. Сигналы, крики и стоны раненых и умирающих смешались в один клич, взметнувшийся к небу. Готовые к бою артустановки ощетинились в темноту. Супостат не появился. Тогда на постах начали осматриваться по заведыванию. И живым стало хуже, чем тем, кто погиб сразу. Помощник командира капитан 2 ранга Сербулов приказал сигнальной вахте дать семафор на корабли эскадры:

– Нуждаюсь в помощи!

С крейсеров «Фрунзе», «Кутузов» и «Молотов» на плавсредствах пришли аварийные партии. В воздухе витал щекочущий ноздри запах сгоревшего тротила и крови. Вся палуба в носу по щиколотку плавала в липком иле. Правый шпиль смотрелся необычно вывернутым набекрень, какой то неведомой силой. По 35-му шпангоуту от борта к борту в настиле палубы зиял вспученный проран. Оттуда слышались стоны и призывы о помощи. Раненых начали пытаться поднимать на веревках, так как трапы на поверку оказались сорванными. Главный боцман Федор Степаненко организовал сбор погибших. Их тела сносились и укладывались за второй башней. В кубрике в носовой части остались задраенными заживо 28 моряков за вставшими клином дверями. Их душераздирающие крики рвали сердца спасателям. Взрыв накрыл в кубрике № 30 всех тридцать там спавших рулевых одним ударом. Рядом в № 29 по всему помещению, вперемешку с подвесными койками были разбросаны головы, конечности и тела еще 50 человек. Вертикальным столбом, прорвавшимся вслед за продуктами горения в корпус вода начала прокладывать себе пути по платформам, фонтанируя и фильтруясь через негерметичные переборки и систему вентиляции. Обозначились крен и дифферент. Одному матросу, как свидетельствует сигнальщик старший матрос Александр Кумпан, металлом зажало руку. Подступиться к ней не представлялось возможным. Потерпевшему надели аппарат от легководолазного снаряжения с запасом кислорода в баллонах на пару часов. Свободной рукой он помахал на прощанье помогавшим и исчез с поверхности. При этом никто не удивился, так как смерть стояла с ними рядом в смене. И заглядывала в лицо каждому, кто действовал ей наперекор.

В два часа ночи на линкор прибыл Комфлот вице-адмирал Пархоменко со внушительной свитой из работников следственного аппарата, сразу же приступивших к поиску изменников Родины в наших рядах. Сам выслушал с непроницаемым лицом доклад, выдернутого из ПЭЖа врио командира электромеханической боевой части № 5. Перебивая его междометиями из нецензурной брани. Сказал: «Действуйте!» и отправился степенно осматривать надстройки в режиме старпома, обходящего посты после завершения большой приборки. Обычно, при таких визитах, на крейсерах раздается, примерно, год-полтора суток гауптвахты. Правда, тут был не тот случай. Член Военного Совета вице-адмирал Кулаков вообще остался на юте, в гуще масс, чтобы воодушевить личный состав, побеседовать с отдельными матросами о доме, за жизнь, видах на собранный урожай и, главное, узнать о настрое решительно действовать с готовностью на совершение подвига. Как отметила потом Правительственная комиссия, опрашивавшая чуть ли не каждого, что часть непрошенных гостей толкалась на палубе совершенно бесцельно, создавала суету и вела себя как толпа, наблюдавшая с любопытством гладиаторское ристалище. Набравшиеся смелости старпом Хуршудов и помощник Сербулов подступили к Комфлоту с предложением отбуксировать израненный корабль на мель к Черной речке у Инкермана. Но тот затопал на них ногами:

– Паникеры. Вы предлагаете погнуть винты, за которые потом придется рассчитываться миллионами.

Глух тот, кто не желает слышать. К Комфлоту, по обстановке, напрямую, обратился старшина команды трюмных машинистов старшина 1 статьи Вячеслав Касилов. За пять лет службы никто не познал лучше его систему магистралей в утробе гиганта. С ним считался штатный командир боевой части № 5 кавторанг Резников, к сожалении, тоже находившийся в отпуске.

– Товарищ Командующий, я готов назвать специалистов, с которыми мы перераспределим балласт и спрямим линкор – смело заявил старшина.

Комфлот ничего не ответил. Отвернулся. Не стал слушать. Не матросское это дело судить старших. За Родину нам вполне можно погибнуть, если прикажут. Мне потом в госпитале, не по злобе, а с сочувствием, очевидцы рассказывали. Когда зашаталась мачта перед опрокидыванием, Вячеслав получил приказ спуститься в трюм и открыть кингстоны. Градус на крен был критическим, как доложил Комфлоту начальник Техупра капраз Иванов. Пархоменко только поинтересовался:

– А какой крен аварийно критический?

Тот ответил:

– Через 2 градуса, когда станет 20 градусов.

И отправился вниз в ПЭЖ к Матусевичу и Городецкому на верную погибель. Касилов успел попрощаться с друзьями-одногодками. Снял с себя бушлат, протянул первогодку со словами:

– Возьми на память!

И также нырнул в люк, чтобы как можно быстрее вмешаться, если удастся, в судьбу линкора. Он не вернулся и его потом не нашли ни среди живых, ни среди мертвых. Отмечу только, в те последние минуты, когда тысяча матросов, стоявшая на вздыбленной палубе, цепляясь гроздями друг за друга и леера, в ожидании добро на сход, Комфлот на виду у всех потерял самообладание. Из жерла люка кубрика № 28 на палубу высыпались где-то с десяток молодых.

– Все вниз! – рявкнул Комфлот. Те послушно ушли в люк. И остались там навсегда. Закон его пожалеет и простит, но простит ли совесть за попытку прикрыться статьей Корабельного устава!?

Александр Перелыгин все-таки успел спуститься к себе на пост, чтобы забрать из рундука бумажник, доставшийся ему в наследство как память об отце-минере, служившего на крейсере «Очаков» в империалистическую. Успел встать у адмиральского трапа, когда корабль на мгновение задержался на левом боку. Сверху на него сыпались с мачт люди. Сорвалась вслед, сметая всех на пути 60-тонная орудийная артустановка. Рухнула на барказ от крейсера «Фрунзе». На головы отработавшей аварийной партии. Над черной водой не появились даже матросские бескозырки… Сигнальщик матрос Петр Сигачев тоже воронежский из села Липовка Бобровского района, по пути на сигнальную вахту отдал сослуживцу Сашке Кумпану письмо для матери:

– Санек, передай маме привет и расскажи близким, как мы погибли.

В последнюю минуту сигнальщики Таранов, Прутко, Сигачев дробью морзянки просигналили на корабли эскадры:

– Прощайте, боевые товарищи!

Без пафоса и ложной скромности. Крайний показатель крена, зафиксированный восприятием на выпуклый матросский взгляд, был 45° от левого борта. Далее последовал уже неуправляемый процесс самого опрокидывания. Без инерции. Всей громадой. В расступающуюся бездну. С подминанием под себя за тысячу людей ссыпающихся сверху. С высоты пятиэтажки. Молча и вслух. С исходящим из их груди многоголосым кликом-реквием себе и линкору. На прощанье тоже.

И под занавес, глаза в глаза, Александр Иванович тяжко произнес:

– На войне там было все просто и ясно, очередник приходил на смену парню, что ушел за предыдущего. Нас где-то за тысячу чуть, что остались в живых. И до деревянного бушлата будем поминать всех погибших. А особо тех, кто был похоронен заживо. После переворота стучавших снизу через обшивку, но так и не достучавшихся до черствых чиновничьих душ.

Святая боль. Без скупой мужской слезы. Выплаканной ранее. С солью на рану. От себя добавлю. В индивидуальном гласе каждого, из оставшихся участниками и свидетелями, присутствует горький привкус истины. И приказами и никакими «специями» от Правительственной комиссии его не сбить.