Определение детского фольклора

 

Детский фольклор — специфическая область устного художе­ственного творчества, имеющая, в отличие от фольклора взрос­лых, свою поэтику, свои формы бытования и своих носителей. Общий, родовой признак детского фольклора — соотнесение художественного текста с игрой.

 

Впервые серьезное внимание на детский фольклор обратил известный педагог К. Д. Ушинский. В 60-х гг. XIX в. в журнале "Учитель" появились публикации произведений детского фольк­лора и их анализ с точки зрения физиологии и психологии ре­бенка. Тогда же началось систематическое собирание народных произведений для детей. Первый сборник детских произведе­ний — П. Бессонова "Детские песни" — был издан в 1868 г. и содержал 19 игр с песнями и 23 считалки. Затем вышли в свет сборники детского фольклора Е. А. Покровского и П. В. Шейна, составившие фундамент последующих теоретических работ.

 

В 1921 г. в Русском географическом обществе (РГО) была учреждена комиссия по детскому фольклору, быту и языку. В 1920-х гг. появились первые исследования детского фольклора и сам термин, предложенный Г. С. Виноградовым[231]. С 1960-х гг. русский детский фольклор Сибири изучал М. Н. Мельников. В современной науке о детском фольклоре обозначились два про­блемных аспекта: фольклор и внутренний мир развивающейся личности ребенка; фольклор как регулятор социального поведе­ния ребенка в детском коллективе. Исследователи стремятся рас­смотреть произведения в естественном контексте, в тех ситуа­циях в общении детей, в которых распространяется и функцио­нирует их фольклор.

 

Детский фольклор — это произведения самих детей, усвоен­ные традицией; произведения традиционного фольклора взрос­лых, перешедшие в детский репертуар; произведения, создан­ные взрослыми специально для детей и усвоенные традицией. Г. С. Виноградов подчеркивал, что "детский фольклор — не слу­чайное собрание бессвязных явлений и фактов, представляю­щее собою "маленькую провинцию" фольклористики, интерес­ную для психолога и представителя научной педагогической

 

мысли или преподавателя-практика и воспитателя; детский фоль­клор — полноправный член в ряду других, давно признанных отделов фольклористики"[232].

 

Детский фольклор — часть народной педагогики, его жанры интуитивно основаны на учете физических и психических осо­бенностей детей разных возрастных групп (младенцы, дети, под­ростки). Народная педагогика — древнее, сложное, развиваю­щееся и не теряющее своей актуальности явление. Она всегда учитывала роль слова в формировании личности. Детский фольк­лор сохранил следы мировоззрения разных эпох и выразил тен­денции нашего времени.

 

Художественная форма детского фольклора специфична: для него характерна своя образная система, тяготение к ритмизиро-ванной речи и к игре. Игра — элемент, психологически необхо­димый для детей.

 

Детский фольклор полифункционален. В нем сочетаются раз­ные функции: утилитарно-практическая, познавательная, воспи­тательная, мнемоническая[233], эстетическая. Он способствует при­витию ребенку навыков поведения в детском коллективе, а так­же естественно приобщает каждое новое поколение к нацио­нальной традиции. Известны разные способы и пути передачи традиционного детского фольклора: сознательная передача взрос­лыми детям; стихийное перенимание от взрослых, сверстников или старших детей.

 

Классификация произведений детского фольклора может про­изводиться по его функциональной роли, путям происхождения и бытования, художественной форме, способам исполнения. Следует отметить единство системы жанров детского фольк­лора, своеобразие которых определяется различием в мировос­приятии ребенка и взрослого.

 

Произведения детского фольклора исполняют взрослые для детей (материнский фольклор) и сами дети (собственно детский фольклор). Материнский фольклор включает произведения, соз­данные взрослыми для игры с совсем маленькими детьми (до 5— 6 лет). Они побуждают ребенка к бодрствованию и физическим действиям (определенным движениям), вызывают интерес к сло­ву. Фольклор, исполняемый самими детьми, отражает их соб­ственную творческую активность в слове, организует игровые действия детского коллектива. В него входят произведения взрос-чых, перешедшие к детям, и произведения, сочиненные самими

 

детьми. Границу между материнским и собственно детским фоль­клором провести не всегда возможно, так как с 4—5 лет дети начинают подражать взрослым, повторяя игровые тексты.

 

 

МАТЕРИНСКИЙ ФОЛЬКЛОР

 

Колыбельные песни, выражая нежность и любовь к ребенку, имели вполне определенную цель — усыпить его. Этому способ­ствовали спокойный, размеренный ритм и монотонный напев. Пение сопровождалось покачиванием зыбки (колыбели), и в песнях могли появиться звукоподражания:

 

Березонька скрыл- скрипит,

А мой сынок спит-поспит.

 

Корни колыбельных песен уходят в древность. В. П. Аникин считает, что их общая эволюция заключалась в утрате обрядо­вых и заговорно-заклинательных функций. Вероятно, рудимен­том таких древних представлений является небольшая группа песен, в которых мать желает ребенку умереть ("Баю, баю да люли!Хоть теперь умри... "). Смысл пожелания — обмануть болез­ни, которые мучают ребенка: если он мертв, то они его оставят.

 

В колыбельных песнях велика роль импровизации: они пе­лись до тех пор, пока ребенок не заснет. Вместе с тем большое значение имели традиционные, устойчивые тексты.

 

А. Н. Мартынова выделила среди них императивные и повествова­тельные. "Песни императивные представляют собой монолог, обращен­ный к ребенку, или к другим людям, или к существам (реальным или мифологическим). К ребенку обращаются с пожеланием ему сна, здоро­вья, роста или требованием послушания: не ложиться на край, не подни­мать головы, не капризничать. К птицам, животным, мифологическим персонажам обращаются с просьбой дать сон ребенку, не мешать ему спать, не пугать". Повествовательные песни "не несут ярко выраженной экспрессивной, эмоциональной нагрузки. В них сообщается о каких-то фактах, содержатся бытовые зарисовки или небольшой рассказ о живот­ных, что несколько сближает их со сказочками. Здесь нет непосредствен­ного обращения к ребенку, хотя образ его прямо или отраженно присут­ствует в песне: речь идет о его будущем, подарках ему, о животных и птицах, которые заботятся о нем"[234].

 

 

В образном мире колыбельных песен встречаются такие оли­цетворения, как Сон, Дрема, Угомон. Имеют место обращения к Иисусу Христу, Богородице и святым. Популярны песни с образами голубей ("Ай, люли, люленъки, Прилетели гуленьки... ") и особенно — кота. Кот должен укачать ребенка, за это он полу­чит кувшин молока И кусок пирога. Кроме того, благодарная мать обещает коту:

 

Ушки вызолочу,

 Лапки высеребрю.

 

Спящий, довольный кот выступает своеобразной параллелью к образу спящего ребенка.

В песнях появляется образ чудесной колыбели (колыбелька золота), что не только идеализировало обстановку крестьянско­го быта, но и, по мнению А. Н. Мартыновой, было связано с впечатлением от роскошных колыбелей в богатых домах и цар­ских покоях — ведь нянями и кормилицами были крестьянки.

 

Пестушки, потешки, поскакушки побуждали ребенка к бодр­ствованию, обучали его двигать ручками, ножками, головкой, пальчиками. Как и в колыбельных песнях, важную роль здесь играл ритм, однако характер его иной — бодрый, веселый:

 

Тра-та-та, тра-та-т,.

Вышла кошка за кота.. [235]

 

Пестушка забавляется ритмом, изменяя его:

 

Большие ноги

Шли по дороге:

Топ-топ-топ,

Топ-топ-топ.

Маленькие ножки

Бежали по дорожке: Топ-топ-топ-топ-топ,

Топ-топ-топ-топ-топ! [236]

 

Пестушки связаны с поглаживанием ребенка, с его первыми движениями; поскакушки — с подскакиванием на коленях у

 

 

взрослого; потешки — с элементами сюжета, игры ("Ладушки, ладушки... ", "Идет коза рогатая... "). В них появляются перечис­ления, диалоги.

 

Прибаутки — это песенки или стишки, увлекающие ребенка своим содержанием. Сюжеты прибауток очень простые (одно-мотивные или кумулятивные), напоминающие "маленькие ска­зочки в стихах" (В. П. Аникин). Прибаутками действительно иногда становились детские сказки (см. "Была себе курочка ря-бенька..."), и наоборот: как сказки могли рассказываться приба­утки ("Пошла коза за орехами... "). Содержание прибауток яркое и динамичное: все бегут заливать загоревшийся кошкин дом; при­водят в чувство запарившуюся в бане блоху (или мышку); горюют о разбившемся яичке, которое снесла курочка рябенька\ собира­ются на свадьбу совы с белым лунем... Весьма выразительны об­разы животных: Коза в синем сарафане, Во льняных штанах, В шерстяных чулках. Прибаутки содержат первые назидания: уп­рямый козел съеден волками; кысонька-мурысонька не оставила маслица, чтобы угостить другого... Однако главная роль прибау­ток — познавательная. Ребенок узнает о людях, животных, яв­лениях, предметах, об их типических свойствах. Часто этому служат кумулятивные сюжеты: огонь выжигает лес, вода гасит огонь, быки выпивают воду и т. д.

 

Среди прибауток особое место занимают небылицы-перевер­ тыши, известные также в развлекательном фольклоре взрослых. Их установка — создать комические ситуации путем нарочитого смешения реальных предметов и свойств. Если это вызывает у ребенка смех, значит, он правильно понимает соотношение ве­щей и явлений. Персонажи небылиц ведут себя несообразно дей­ствительности, на что может прямо указываться:

 

Где это видано.

Где это слыхано,

Чтоб курочка бычка родила.

Поросенок яичко снес... и т. д.[237]

 

 

СОБСТВЕННО ДЕТСКИЙ ФОЛЬКЛОР

 

Жанры собственно детского фольклора, в зависимости от сте­пени их использования или включенности в игру, можно разде-

 

 

лить на поэзию подвижных игр (связанных с сюжетно органи­зованными моторными действиями) и поэзию словесных игр (в них основную роль играет слово).

 

Поэзия подвижных игр

 

Жеребьевки (или "сговоры") определяют деление играющих на две команды, устанавливают порядок в игре. Это лаконич­ные произведения, иногда рифмованные, содержащие обраще­ние к маткам (представителям от каждой группы) и вопрос, или только один вопрос, в котором предлагается выбор. Создавая жеребьевки, дети часто импровизировали на основе сказок, пе­сен, пословиц, поговорок, загадок, небылиц (Коня вороного или казака удалого?; Наливное яблочко или золотое блюдечко?). Мно­гие жеребьевки имели юмористический характер (На печке за­ блудился или в корчаге утонул? Лисицу в цветах или медведя в штанах?).

 

Считалки применяются для распределения ролей в игре, при этом решающее значение имеет ритм. Ведущий произносит счи­талку ритмично, монотонно, последовательно прикасаясь рукой к каждому участнику игры. Считалки имеют короткий стих (от 1 до 4 слогов) и обычно хореический размер.

 

Корни считалок уходят в древность. Исследователи обнару­живают связь детских считалок со старинными формами гада­ний (выбор водящего посредством случая), с архаичной верой в число и с условной речью, возникшей на основании табуирова-ния чисел. Искаженные формы слов рождались в языке взрос­лых вследствие древнего запрета считать, что должно было обес­печить удачу в охоте, изобилие в крестьянском хозяйстве. В бо­лее позднее время особый смысл имел тайный счет представи­телей различных социальных групп: картежников, бродячих пор­тных и проч. Подхватив их непонятную лексику, дети создавали свои заумные считалки. Они и сами занимались словотворче­ством: меняли значение слов, вставляли не свойственные им суффиксы (первенчики, другенчики), употребляли непонятные ино­странные слова с искажением их звукового строя, придумывали словообразные сочетания звуков, добавляли ритмические час­тицы (Эни-бэни три катени...). Заумные считалки, смысл кото­рых неясен ни взрослым, ни детям, сохраняют главный художе­ственный признак жанра — отчетливый ритм.

 

Помимо заумных известны считалки-числовки и особенно по­пулярные среди детей сюжетные считалки. Числовки могут быть бессюжетными, кумулятивными и с зачатками сюжета ("Раз, два — кружева..."). Сюжетные считалки заимствуют отрывки из

колыбельных песен, песен и частушек взрослого репертуара, из детских игр, дразнилок, из популярных детских стихов (С. Ми­халкова, К. Чуковского и др.)- Некоторые тексты весьма устой­чивы. Например, и в XIX, и в XX вв. фольклористы записывали в разных местностях варианты считалки "Катилася торба С вы­ сокого горба...".

 

Игровые приговорки и припевки были включены в игровое дей­ствие и способствовали его организации. Содержание этих про­изведений определяла сама игра.

В играх дети изображали семейный быт и трудовые занятия деревни, что готовило их ко взрослой жизни. В детских играх сохранились отзвуки древних языческих игрищ ("Костромуш- ка "), следы почитания огня ("Курилка "), солнца ("Золотые воро­ та ") и других объектов. К детям иногда переходили хороводные игры взрослой молодежи. Некоторые игры младших детей воз­никали как инсценировки прибауток. Прибаутки вносили в игру кумулятивную композицию, а в сопровождающий ее словесный ряд — ритмичность, звукоподражания и проч.

 

Поэзия словесных игр

 

Заклички и приговорки — генетически наиболее древние фор­мы детских словесных игр. По происхождению они связаны с календарными обрядами взрослых, а также с древними загово­рами и заклинаниями.

Заклички — это песенки, обращенные к природе (солнцу, дождю, радуге) и выражающие призыв или просьбу. Содержа­ние закличек было близко заботам и чаяниям земледельцев: по­требность дождя или, напротив, солнышка. Дети обращались к силам природы как к мифологическим существам, старались их умилостивить, обещали жертву:

 

Дождик, дождик, пуще!

Я вынесу гущи.

Хлеба краюшку.

Пирога горбушку.

 

Заклички выкрикивались хором, нараспев. В отличие от них, приговорки произносились индивидуально и негромко. Они со­держали просьбу-заговор, обращенный к улитке, божьей коров­ке, мышке... Просьба состояла в том, чтобы показать рожки, взлететь, обменять выпавший зуб на новый... Приговорки про­износились также перед нырянием в реку; для того, чтобы изба­виться от воды, попавшей в ухо во время купания; при наживке

 

 

червей на крючок и проч. В своей приговорке дети могли обра­титься с просьбой к христианским святым. Так, идя за грибами, говорили:

 

Никола, Микола,

Наполни лукошко.

Стогом верхом,

Перевертышком [238].

 

Излюбленной словесной игрой детей старшего возраста были и остаются скороговорки — быстрое повторение труднопроизно­симых слов. Ошибки в произношении вызывают смех. Играя, дети одновременно развивают органы артикуляции.

 

Своеобразными словесными упражнениями были молчанки — стихотворный уговор молчать, а также голосянки (вариант: "во­лосянки") — соревнование в вытягивании на одном дыхании гласного звука в конце стишка.

К словесным играм детей можно отнести исполнявшиеся в их среде сказки, загадки (они были рассмотрены в соответству­ющих главах).

 

Детская сатира

 

Подобно взрослым, дети создали свой сатирический фольк­лор, в котором проявилось словесное игровое начало. Жанры детской сатиры — дразнилки и насмешки, а также уловки, мирил- ки, отговорки. Они представляют собой короткие, преимуще­ственно стихотворные тексты, рассчитанные на того слушателя, которому адресованы индивидуально.

 

Сатирические жанры регулируют социальное поведение ре­бенка, определяют его место в детском коллективе. Дразнилки высмеивают то, что воспринимается детьми как негативное. Их объекты — жирный, беззубый, косой, лысый, рыжий, жадный, ябе­ да, вор, плакса, воображуля, попрошайка, "жених и невеста", а также сам дразнила (Дразнила — собачье рыло). Насмешки, в от­личие от дразнилок, обычно немотивированы. Они возникают из прозвищ, т. е. рифмованных прибавлений к имени (Алешка- лепешка, Андрей-воробей...); из повторений разных форм имени ребенка (Ваня-Ваня-Ванерок, Васька-Васюк, Катя-Катя-Катери­ на...). Уловки учат быть начеку, рассчитаны на то, чтобы обма­нуть собеседника, поставить его впросак и потребовать распла­ты за глупость или оплошность:

 

 

— Таня, Саня, Лизаветпа

Ехали на лодке.

Таня, Саня утонули.

 Кто остался в лодке?

— Лизавета.

— Хлоп тебе за это!

 

Ребенок, ставший предметом насмешек, получает первый жизненный урок и пытается его усвоить. Если критика справед­лива — значит, ее нужно принять и постараться исправиться. В этом случае можно использовать мирилку ("Мирись, мирись, ми­рись... "). Иное — когда насмешка несправедлива, обидна. С обид­чиком расправляются его же "оружием" — отговоркой:

 

Обзывайся целый год,

Все равно ты бегемот.

 Обзывайся целый век.

Все равно я человек[239].

Отговорку можно использовать и против навязчивого попро­шайки:

 

— Мне это подаришь?

— Подаришь-то уехал в Париж,

А остался один купишь [240].

 

4. СОВРЕМЕННАЯ ДЕТСКАЯ МИФОЛОГИЯ ("СТРАШНЫЕ ИСТОРИИ")

 

На содержание и форму произведений детского фольклора оказывали влияние изменяющиеся общественные условия. Во второй половине XX в. большинство детей стало городскими жителями. Между тем в психическом развитии детей осталась неизменной потребность пройти через этап ярких переживаний необъяснимо-чудесного, которое порождает чувство страха, и преодолеть этот страх. В феодальной деревне такая потребность удовлетворялась общенародной фольклорной традицией (дети слушали и сами рассказывали былички, легенды, сказки). Со­временные дети имеют иной кругозор. Его формируют городс­кой быт, литература, кино, радио, телевидение. Однако форма устного слова сохраняет свое значение.

 

 

Некогда Г. С. Виноградов отметил у детей "единственный вид устной словесности, представленный прозой" — сказку. Сти­хийный поток современного детского повествовательного твор­чества — "страшные истории" (так их называют дети) или "стра­шилки" (так их стали называть исследователи) — сделался предметом изучения фольклористов, психологов и педагогов с 1960-х гг. По-видимому, к этому времени и относится начало массового бытования детских страшных историй. Страшилки функционируют по всем правилам фольклора: закрепляются тра­дицией, передаются "из уст в уста". Их рассказывают дети всех возрастов, от 5 до 15 лет, однако наиболее характерные возрас­тные границы — от 8 до 12 лет.

 

Известно, что ведущая творческая деятельность младших детей — рисование — постепенно сменяется словесным творчеством. В репертуа­ре детей первыми появляются стихотворные жанры (чему способствует их малый объем, ритмичность, связь с игрой). В 6—7 лет происходит важная перестройка принципов мышления: ребенок начинает осознавать причинно-следственные отношения, оказывается способным сохранить и передать сюжет рассказа как логическую структуру. Бессознательный эгоцентризм ребенка-рассказчика (уверенность, что слушателям изначально все известно) сменяется ориентацией на слушателя, потребностью пра­вильно передать содержание рассказа, добиться от слушателя понимания и реакции.

 

Пластические образы, порожденные детской фантазией, обла­дают "психической энергией", восходящей к коллективному бес­сознательному (по К. Юнгу). В детском повествовательном твор­честве проявляются фетишизм, анимизм, фигурируют такие уни­версальные знаки культуры, как пятно, занавес, рука, глаз, голос, взгляд, цвет, размер, хтонические персонажи, способность к пе­ревоплощению, идея смерти и проч. Это позволяет рассматри­вать страшные истории как современную детскую мифологию[241].

 

В жанровом отношении страшные истории — явление диф­фузное и неоднородное. В отличие от традиционной фольклор­ной прозы, в них существует не один, а два доминирующих цен­тра: повествовательный и игровой.

 

Оригинален жанр так называемых "страшных вызывалок". В нем ри­туально-игровое начало полностью вытеснило вербальную сторону. При­ведем пример:

 

"Как вызвать Бабу Ягу". Надо пойти в 12 часов ночи в туалет. Написать там круг черным мелом и сидеть ждать. Прийти утром пораньше. Если будет крест на круге — значит. Баба Яга прилета­ ла. (Емелина Вика, 11 лет, Московская обл.)[242].

 

Дети "вызывают" Пиковую даму, лунных человечиков и проч. Цель страшных вызывалок — испытать чувство страха и удовлетворение от победы над ним, что можно рассматривать как одну из форм самоутвер­ждения личности.

 

В страшных историях можно найти все типы фольклорных повествовательных структур, от кумулятивной до замкнутой це­почки мотивов разного содержания (аналогичной волшебным сказкам). Используются эпические утроения, сказочные компо­зиционные формулы (Жили-были...), традиция благополучного конца. Хороший конец своеобразно проявляется и в игровых историях с выкрикиваемой последней фразой: "Отдай мое серд­це!' (черный мертвец); "Мясо ела!" (женщина-вампир). Чем силь­нее испуг, тем веселее можно над ним посмеяться.

 

В страшных историях трансформированы или типологически проявились признаки мифа и многих фольклорных жанров: за­говора, волшебной сказки, животного эпоса, былички, анекдо­та. В них также обнаруживаются следы литературных жанров: фантастического и детективного рассказа, очерка.

 

Система образов детских страшилок распадается на три груп­пы: главный герой, его помощники и противники. Наиболее ти­пичный главный герой — девочка или мальчик; обычно он быва­ет младшим в семье. Встречаются и другие образы: один мужчи­ на, одна женщина, студент, шофер такси, старик и старуха, со­ бака Шарик, принц, один журналист... Помощники, в отличие от сказок, не фантастичны, а реальны: милиционер (милиция), Шер­ лок Холмс. Сюжет требует победить зло, восстановить сущность вещей, соответствующую их природе. Выслеживание зла выпол­няет главный герой (ребенок), а его физическое уничтожение осуществляет помощник (милиция).

 

В отличие от сказок, страшные истории обычно имеют толь­ко один полюс фантастического — злой. С ним связаны беско-

 

 

нечно разнообразные типы вредителей: либо просто фантастиче­ские образы, либо фантастические образы, коварно скрывающи­еся под личиной привычных людей и предметов (от пятна на стене до мамы). Вредитель может иметь настораживающий внеш­ний признак, чаще всего цвет: черный, красный, белый или ка­кой-нибудь другой. Цвет фигурирует и в названиях детских стра­шилок: "Черные шторы ", "Красное пятно ", "Синяя роза " и т. п. Действие вредителя выражено в одной из трех функций (или в их комбинации): похищение, убийство, желание съесть жертву. Образы вредителей усложняются в зависимости от возраста исполнителей. У самых младших детей неодушевленные пред­меты действуют как живые, в чем проявляется детский фети­шизм. Например, красный шнурок звонит в дверь, пытается заду­шить маму. Папа его разорвал и бросил в окно, но шнурок про­должает терроризировать семью. Его облили керосином, сожгли, а пыль выбросили в окно. Но в дверь снова звонят. Врывается столб красной пыли и всех ослепляет. (Смирнова Варя, 7 лет, Загорск). У более старших детей появляется связь предмета с живым вредителем, что может означать представления, аналогичные анимистическим. За шторами, пятном, картиной скрываются черные волосатые руки, белый (красный, черный) человек, скелет, карлик, Квазимода, черт, вампир... Часто предмет-вредитель яв­ляется оборотнем. Ленты, серьги, браслет, цепочка, вьющиеся растения превращаются в змей; ночью становятся людьми-вам­пирами красные (или черные) цветы; кукла (или статуя) превра­щается в женщину; становится человеком изображение на кар­тине ("Про черную даму с голубыми глазами"). Оборотничество распространяется на части человеческого тела, которые ведут себя как целый человек, на встающих из гроба мертвецов и т.п. Несомненно, оборотничество пришло в современный повество­вательный фольклор детей из общенародного традиционного фольклора.

 

Усложнение образа вредителя происходит как развитие, углубление его портретной характеристики. Покажем это на группе ведьм.

 

Первой портретной ступенью является цветовой сигнал, соединенный ^с женским началом: красная ведьма, красивая женщина в черном, жел- пая скорченная старуха, очень красивая девушка в длинном белом платье, очень красивая зеленоглазая женщина в бархатном зеленом "лаще. Затем возникают более сложные изображения, в которых про-сматривается трансформация ведьмы из быличек. Она предстает в своем Истинном облике поздно ночью, когда думает, что все уснули: Открыла девочка глаза и видит, что мачеха одела черное платье, распустила

 

длинные черные волосы, посадила на грудь лягушку и куда-то тихо пошла. (Головко Лена, 11 лет, Кокчетав); она посмотрела в щель и увидела, что цветок превратился в ту женщину, которая продавала цветы. и эта женщина идет к дочкиной кроватке, а когти у нее длинные-предлинные, глаза зеленые и клыки во рту. (Киселева Лена,9 лет, Горький).

 

Иная категория ведьм развивается на основе сказочного образа Бабы Яги. Такая трактовка появляется в сюжетах с похищением. Ведьма этого типа окружена характерным "интерьером": лес, дуб, одинокий дом или избушка. Может появиться и такая деталь: И по бокам на колах торча­ ли человеческие головы. Очень многих полицейский узнал — это были его товарищи. (Кондратов Алеша, 13 лет, Москва). Типично сказоч­ным оказывается портрет такой ведьмы: колдунья с крючковатым но­сом и костылем вместо ноги (Кондратов Сережа, 8 лет, Москва); а также цель, ради которой похищаются дети: Она заманивала к себе детей, откармливала их орехами и через десять дней съедала. (Каза­ков Дима, 8 лет, Новомосковск Тульской обл.).

 

Ведьмой "литературного происхождения" можно считать Пиковую даму (Цыганова Марина, 11 лет, Сыктывкар). Наконец, с образом ведьмы могли соотноситься бытовые впечатления ребенка: Как-то раз мама ку­ пила на Тишинском рынке тюльпаны у одной старухи, у которой, между прочим, не было зубов, а была вставная челюсть. (Исаев Саша,10 лет, Москва).

 

Усложняя образ вредителя, дети обращались к опыту тради­ционной народной прозы. Карлика-вампира смог уничтожить один старик старый-старый; для этого он использовал магичес­кий круг, огонь, осиновые колья. (Бунин Алеша, 12 лет, Моск­ва). Традиционны способы разоблачения вредителя: по отруб­ленной у него руке, по знакомому кольцу, по копытам, клыкам, вследствие проникновения в запретную комнату и т. п. Образ вредителя мог дополняться такими деталями, как хитрость, ко­варство, осторожность или, напротив, недогадливость (когда ему вместо ребенка подкладывают куклу).

 

Психология вредителя наивно преломляется через внутренний мир самих детей. Например: в темный зал театра во время спектакля входят страш­ ные кровопийцы, они убивают всех людей. Это замечают билетерши и задают вопрос, почему так много мертвых. Те начали врать. Им не поверили, потому что они покраснели (Вайман Наташа, 10 лет, Зеле­ноград). По-детски переживают чувство страха взрослые: Все люди ис­ пугались, бросились по домам и стали затыкать все щели. Потом

 

 

они забрались все под одеяла и детей взяли с собой. (Гаршина Оля, 10 лет, Ковров Владимирской обл.).

 

Последней стадией эволюции образа противника (по возрас­тным уровням исполнителей) является отсутствие предмета-вре­дителя и развитие художественных признаков живого (или че­ловекообразного) носителя зла — своего рода преодоление дет­ских анимистических представлений. Здесь особенно явно про­исходит сближение с традиционным фольклором: возрождают­ся фантастические персонажи сказок, своеобразно соединяясь с научными и техническими знаниями современного ребенка. В возрасте 13—15 лет у детей наступает кризис категории чудесно­го, они приходят к отрицанию немотивированных ужасов. Про­исходит разложение страшных историй. Дети начинают переда­вать рассказы о реальных преступлениях, подчеркивая их досто­верность ("История, которая на самом деле произошла в Моск­ ве"— Ртищева Лена, 14 лет, Москва). Они пытаются придумать материалистическую разгадку фантастической сущности вреди­теля: похищение с помощью гипноза, исчезновение кораблей в "черной дыре" океана... Вымысел может быть аналогичен неве­роятному стечению обстоятельств новеллистической сказки. К примеру, в одной истории рассказывается о том, что если в ком­нате выключают свет, то в стене появляются два страшных све­тящихся глаза. Но потом милиция выясняет, что до новых хозяев в доме жила старуха, и сын ее когда-то сильно облучился и умер. А старуха взяла его глаза, положила в банку и замуровала в стенку. И когда выключался свет, они светились. (Киселева Лена, 9 лет, Горький).

 

Особенно интенсивно разложение страшных историй проис­ходит путем создания многочисленных пародий, в которых выс­меиваются темы запрета, похищения и образы фантастических вредителей (предметов, мертвецов, вампиров, ведьм).

 

Например, образ ведьмы фигурирует в очень распространенной паро­дии на нарушение запрета: женщина въехала в новую квартиру, в которой торчал из пола гвоздь, но ей запретили его выдергивать. Однажды она порвала об этот гвоздь свое любимое платье, очень рассердилась и выд­ рала его. Через несколько минут к ней в дверь постучали. Женщина открыла и увидела страшную ведьму. Ведьма сказала: "И так спать не могу, а тут еще люстра на меня свалилась!" (Шенина Таня, 10 лет, Москва).

 

Ирония пародий фиксирует осознание старшими детьми сво­его интеллектуального превосходства над малышами.

 

 

Итак, в системе образов страшных историй центральное ме­сто занимают чудесные противники. Страшная история может обойтись без помощника и даже без главного героя, но образ вредителя в ней присутствует всегда. Он может быть единствен­ным. Например:

 

В черной комнате — черный стол,

на столе — черный гроб,

 в гробу — черная старуха,

у нее — черная рука.

"Отдай мою руки!"

  (рассказчик хватает ближайшего слушателя)

.

В структуре образа вредителя злое начало проявляется как чудесная сила. Дети могут принимать ее без обоснований; могут развивать разнообразные мотивировки, от самых примитивных до весьма обстоятельных; могут ее отрицать путем пародирова­ния — но в любом случае они выражают свое отношение к этой чудесной злой силе.

 

Сквозь все произведения современной детской мифологии проходит интуитивно выраженная идея двоемирия: в них есть мир действительный ("дом") и мир фантастический ("не-дом"). Действительный мир всегда осознается как несомненная реаль­ность, как сущее. Иным предстает отношение детей к миру фан­тастическому как сфере проявления чудесной силы. У младших детей (5—7 лет) реальный и ирреальный миры модально тожде­ственны: они оба выступают как объективная сущность. Отно­шение к ним рассказчика и слушателей равнозначно: здесь об­наруживается буквальная вера в чудесное, что типологически сближает эту группу с традиционным жанром несказочной про­зы — быличкой. Вторая группа, относящаяся к среднему возра­стному звену (дети 8—12 лет), обнаруживает более сложное со­отношение двух миров. Об их тождестве уже говорить нельзя, но вера в чудесное еще сохраняется. Возникает модальность, аналогичная сказочной: условная вера в чудесное. Вследствие этого развиваются две тенденции. С одной стороны, в страш­ных историях начинают прорисовываться жанровые признаки сказок, а с другой — усиливается игровой момент. Происходит разъединение рассказчика и слушателей: первый не верит в чу­десное содержание, но стремится скрыть это и заставить пове­рить слушателей, чтобы потом вместе с ними посмеяться. В этом можно усмотреть начальные признаки разложения страшных историй, подступ к их сатирическому осмыслению. В третьей

 

возрастной группе (дети 13—15 лет) вновь происходит объедине­ние рассказчика и слушателей, но уже на почве сознательного отрицания чудесного путем его пародирования или обнаруже­ния его иллюзорности через развитие материалистических мо­тивировок. Сюда вовлекаются особенности литературных жан­ров и анекдота. Интересно, что ряд пародий завершается фра­зой "Вы слушали русскую народную сказку ", что подчеркивает бес­почвенность веры в фантастические ужасы и выражает отноше­ние к сказке как к вымыслу.

 

Страшные истории — факт современного детского фолькло­ра и существенная психолого-педагогическая проблема. Они выявляют возрастные закономерности в развитии сознания. Изучение этого материала поможет открыть пути положитель­ного воздействия на становление личности ребенка.

 

ЛИТЕРАТУРА К ТЕМЕ

Тексты.

Покровский Е. А. Детские игры, преимущественно русские. — СПб., 1994. (Репринт. воспроизвел, изд. 1895 г.).

Шет П. В. Сборник народных детских песен, игр и загадок / Сост. А.Е.Грузинский по материалам Шейна. — М., 1898.

Капица О. И. Детский фольклор: Песни, потешки, дразнилки, сказ­ки, игры. — Л., 1928.

Капица О. И. Детский народный календарь. (Вступление и подгот. публикации Ф. С. Капицы) // Поэзия и обряд: Межвуз. сб. науч. тру­дов / Отв. ред. Б. П. Кирдан. - М., 1989. - С. 127-146. (Публикация архивных материалов).

Мудрость народная: Жизнь человека в русском фольклоре. — Вып. 1: Младенчество. Детство / Сост., подгот. текстов, вступ. ст. и коммент. В. П. Аникина. - М., 1991.

Русский детский фольклор Карелии / Сост., подгот. текстов, вступ. ст., предисл. С. М. Лойтер. — Петрозаводск, 1991.

Раз, два, три, четыре, пять, мы идем с тобой играть: Русский детс­кий игровой фольклор: Кн. для учителя и учащихся / Сост. М. Ю. Новицкая, Г. М. Науменко. — М., 1995.

Детский поэтический фольклор: Антология / Сост. А. Н. Мартыно­ва. - СПб., 1997.

Исследования.

Виноградов Г. С. Детский фольклор. (Публ. А. Н. Мартыновой) // Из истории русской фольклористики / Отв. ред. А. А. Горелов. — Л., 1978. -С. 158-188.

Аникин В. П. Русские народные пословицы, поговорки, загадки и Детский фольклор: Пособие для учителя. — М., 1957. — С. 87-125.

 

 

Мельников М. Н. Русский детский фольклор Сибири. — Новоси­бирск, 1970.

Зуева Т. В. Категория чудесного в современном повествовательном фольклоре детей // Проблемы интерпретации художественных произ­ведений: Межвуз. сб. науч. тр. / Отв. ред. Б. П. Кирдан. — М., 1985. — С. 131-149.

Мельников М. Н. Русский детский фольклор: Учеб. пособие для сту­дентов пед. ин-тов. — М., 1987.

Школьный быт и фольклор: Учеб. материал по русскому фолькло­ру: В 2-х ч.*/ Сост. А. Ф. Белоусов. — Таллинн, 1992.

Мир детства и традиционная культура: Сб. науч. трудов и материа­лов / Сост. С. Г. Айвазян. — М., 1994.

Чередникова М. П. Современная русская детская мифология в кон­тексте фактов традиционной культуры и детской психологии. — Улья­новс