Годами когда-нибудь в зале концертной

 

 

Годами когда-нибудь в зале концертной

Мне Брамса сыграют тоской изойду.

Я вздрогну, я вспомню союз шестисердый,

Прогулки, купанье и клумбу в саду.

 

Художницы робкой, как сон, крутолобость,

С беззлобной улыбкой, улыбкой взахлеб,

Улыбкой, огромной и светлой, как глобус,

Художницы облик, улыбку и лоб.

 

Мне Брамса сыграют, я вздрогну, я сдамся,

Я вспомню покупку припасов и круп,

Ступеньки террасы и комнат убранство,

И брата, и сына, и клумбу, и дуб.

 

Художница пачкала красками траву,

Роняла палитру, совала в халат

Набор рисовальный и пачки отравы,

Что "басмой" зовутся и астму сулят.

Мне Брамса сыграют, я сдамся, я вспомню

Упрямую заросль, и кровлю, и вход,

Балкон полутемный и комнат питомник,

Улыбку, и облик, и брови, и рот.

И вдруг, как в открывшемся в сказке сезаме,

Предстанут соседи, друзья и семья,

И вспомню я всех, и зальюсь я слезами,

И вымокну раньше, чем выплачусь, я.

И станут кружком на лужке интермеццо,

Руками, как дерево, песнь охватив,

Как тени, вертеться четыре семейства

Под чистый, как детство, немецкий мотив.

 

 

Не волнуйся, не плачь, не труди

 

 

Не волнуйся, не плачь, не труди

Сил иссякших, и сердца не мучай.

Ты жива, ты во мне, ты в груди,

Как опора, как друг и как случай.

Верой в будущее не боюсь

Показаться тебе краснобаем.

Мы не жизнь, не душевный союз,

Обоюдный обман обрубаем.

Из тифозной тоски тюфяков

Вон на воздух широт образцовый!

Он мне брат и рука. Он таков,

Что тебе, как письмо, адресован.

Надорви ж его вширь, как письмо,

С горизонтом вступи в переписку,

Победи изнуренья измор,

Заведи разговор по-альпийски.

И над блюдом баварских озер

С мозгом гор, точно кости мослатых,

Убедишься, что я не фразер

С заготовленной к месту подсласткой.

Добрый путь. Добрый путь. Наша связь,

Наша честь не под кровлею дома.

Как росток на снегу распрямясь,

Ты посмотришь на все по-другому.

 

 

Окно, пюпитр и, как овраги эхом

 

 

Окно, пюпитр и, как овраги эхом,

Полны ковры всем игранным. В них есть

Невысказанность. Здесь могло с успехом

Сквозь исполненье авторство процвесть.

 

Окно не на две створки alla Вree,[9]

Но шире, на три: в ритме трех вторых.

Окно, и двор, и белые деревья,

И снег, и ветки, свечи пятерик.

 

Окно, и ночь, и пульсом бьющий иней

В ветвях, в узлах височных жил. Окно,

И синий лес висячих нотных линий,

И двор. Здесь жил мой друг. Давным-давно

 

Смотрел отсюда я за круг Сибири,

Но друг и сам был городом, как Омск

И Томск, был кругом войн и перемирий

И кругом свойств, занятий и знакомств.

 

И часто-часто, ночь о нем продумав,

Я утра ждал у трех оконных створ.

И муторным концертом мертвых шумов

Копался в мерзлых внутренностях двор.

 

И мерил я полуторною мерой

Судьбы и жизни нашей недомер,

В душе ж, как в детстве, снова шел премьерой

Большого неба ветреный пример.

 

 

Любить иных тяжелый крест

 

 

Любить иных тяжелый крест,

А ты прекрасна без извилин,

И прелести твоей секрет

Разгадке жизни равносилен.

 

Весною слышен шорох снов

И шелест новостей и истин.

Ты из семьи таких основ.

Твой смысл, как воздух, бескорыстен.

 

Легко проснуться и прозреть,

Словесный сор из сердца вытрясть

И жить, не засоряясь впредь,

Все это не большая хитрость.

 

 

Все снег да снег, терпи и точка

 

 

Все снег да снег, терпи и точка.

Скорей уж, право б, дождь прошел

И горькой тополевой почкой

Подруги сдобрил скромный стол.

Зубровкой сумрак бы закапал,

Укропу к супу б накрошил,

Бокалы, грохотом вокабул,

Латынью ливня оглушил.

Тупицу б двинул по затылку,

Мы в ту пору б оглохли, но

Откупорили б, как бутылку,

Заплесневелое окно,

И гам ворвался б: "Ливень заслан

К чертям, куда Макар телят

Не ганивал..." И солнце маслом

Асфальта б залило салат.

А вскачь за громом, за четверкой

Ильи пророка, под струи

Мои телячьи бы восторги,

Телячьи нежности твои.

 

 

Мертвецкая мгла

 

 

Мертвецкая мгла,

И с тумбами вровень

В канавах тела

Утопленниц-кровель.

Оконницы служб

И охра покоев

В покойницкой луж,

И лужи рекою.

И в них извозцы,

И дрожек разводы,

И взят под уздцы

Битюг небосвода.

И капли в кустах,

И улица в тучах,

И щебеты птах,

И почки на сучьях.

И все они, все

Выходят со мною

Пустынным шоссе

На поле ямское.

 

Где спят фонари

И даль, как чужая:

Ее снегири

Зарей оглушают.

 

Опять на гроши

Грунтами несмело

Творится в тиши

Великое дело.

 

 

Платки, подборы, жгучий взгляд

 

 

Платки, подборы, жгучий взгляд

Подснежников не оторваться.

И грязи рыжий шоколад

Не выровнен по ватерпасу.

 

Но слякоть месит из лучей

Весну и сонный стук каменьев,

И птичьи крики мнет ручей,

Как лепят пальцами пельмени.

 

Платки, оборки благодать!

Проталин черная лакрица...

Сторицей дай тебе воздать

И, как реке, вздохнуть и вскрыться.

 

Дай мне, превысив нивелир,

Благодарить тебя до сипу

И сверху окуни свой мир,

Как в зеркало, в мое спасибо.

 

Толпу и тумбы опрокинь,

И желоба в слюне и пене,

И неба роговую синь,

И облаков пустые тени.

 

Слепого полдня желатин,

И желтые очки промоин,

И тонкие слюдинки льдин,

И кочки с черной бахромою.

* * *

 

Любимая, молвы слащавой,

Как угля, вездесуща гарь.

А ты подспудной тайной славы

Засасывающий словарь.

 

А слава почвенная тяга.

О, если б я прямей возник!

Но пусть и так, не как бродяга,

Родным войду в родной язык.

 

Теперь не сверстники поэтов,

Вся ширь проселков, меж и лех

Рифмует с Лермонтовым лето

И с Пушкиным гусей и снег.

И я б хотел, чтоб после смерти,

Как мы замкнемся и уйдем,

Тесней, чем сердце и предсердье,

Зарифмовали нас вдвоем.

Чтоб мы согласья сочетаньем

Застлали слух кому-нибудь

Всем тем, что сами пьем и тянем

И будем ртами трав тянуть.

 

 

Красавица моя, вся стать

 

 

Красавица моя, вся стать,

Вся суть твоя мне по сердцу,

Вся рвется музыкою стать,

И вся на рифму просится.

А в рифмах умирает рок,

И правдой входит в наш мирок

Миров разноголосица.

И рифма не вторенье строк,

А гардеробный номерок,

Талон на место у колонн

В загробный гул корней и лон.

И в рифмах дышит та любовь,

Что тут с трудом выносится,

Перед которой хмурят бровь

И морщат переносицу.

И рифма не вторенье строк,

Но вход и пропуск за порог,

Чтоб сдать, как плащ за бляшкою

Болезни тягость тяжкую,

Боязнь огласки и греха

За громкой бляшкою стиха.

Красавица моя, вся суть,

Вся стать твоя, красавица,

Спирает грудь и тянет в путь,

И тянет петь и нравится.

Тебе молился поликлет.

Твои законы изданы.

Твои законы в далях лет.

Ты мне знакома издавна.

 

 

Кругом семенящейся ватой

 

 

Кругом семенящейся ватой,

Подхваченной ветром с аллей,

Гуляет, как призрак разврата,

Пушистый ватин тополей.

 

А в комнате пахнет, как ночью

Болотной фиалкой. Бока

Опущенной шторы морочат

Доверье ночного цветка.

 

В квартире прохлада усадьбы.

Не жертвуя ей для бесед,

В разлуке с тобой и писать бы,

Внося пополненья в бюджет.

 

Но грусть одиноких мелодий

Как участь бульварных семян,

Как спущенной шторы бесплодье,

Вводящей фиалку в обман.

 

Ты стала настолько мне жизнью,

Что все, что не к делу, долой,

И вымыслов пить головизну

Тошнит, как от рыбы гнилой.

 

И вот я вникаю на ощупь

В доподлинной повести тьму.

Зимой мы расширим жилплощадь,

Я комнату брата займу.

 

В ней шум уплотнителей глуше,

И слушаться будет жадней,

Как битыми днями баклуши

Бьют зимние тучи над ней.

 

 

Никого не будет в доме

 

 

Никого не будет в доме,

Кроме сумерек. Один

Зимний день в сквозном проеме

Незадернутых гардин.

 

Только белых мокрых комьев

Быстрый промельк маховой.

Только крыши, снег и, кроме

Крыш и снега, никого.

 

И опять зачертит иней,

И опять завертит мной

Прошлогоднее унынье

И дела зимы иной,

И опять кольнут доныне

Неотпущенной виной,

И окно по крестовине

Сдавит голод дровяной.

Но нежданно по портьере

Пробежит вторженья дрожь.

Тишину шагами меря,

Ты, как будущность, войдешь.

Ты появишься у двери

В чем-то белом, без причуд,

В чем-то впрямь из тех материй,

Из которых хлопья шьют.

 

 

Ты здесь, мы в воздухе одном

 

 

Ты здесь, мы в воздухе одном.

Твое присутствие, как город,

Как тихий киев за окном,

Который в зной лучей обернут,

Который спит, не опочив,

И сном борим, но не поборот,

Срывает с шеи кирпичи,

Как потный чесучевый ворот,

В котором, пропотев листвой

От взятых только что препятствий,

На побежденной мостовой

Устало тополя толпятся.

Ты вся, как мысль, что этот Днепр

В зеленой коже рвов и стежек,

Как жалобная книга недр

Для наших записей расхожих.

Твое присутствие, как зов

За полдень поскорей усесться

И, перечтя его с азов,

Вписать в него твое соседство.

 

 

Опять Шопен не ищет выгод

 

 

Опять Шопен не ищет выгод,

Но, окрыляясь на лету,

Один прокладывает выход

Из вероятья в правоту.

 

Задворки с выломанным лазом,

Хибарки с паклей по бортам.

Два клена в ряд, за третьим, разом

Соседней рейтарской квартал.

 

Весь день внимают клены детям,

Когда ж мы ночью лампу жжем

И листья, как салфетки, метим,

Крошатся огненным дождем.

 

Тогда, насквозь проколобродив

Штыками белых пирамид,

В шатрах каштановых напротив

Из окон музыка гремит.

 

Гремит Шопен, из окон грянув,

А снизу, под его эффект

Прямя подсвечники каштанов,

На звезды смотрит прошлый век.

 

Как бьют тогда в его сонате,

Качая маятник громад,

Часы разъездов и занятий,

И снов без смерти, и фермат!

 

Итак, опять из-под акаций

Под экипажи парижан?

Опять бежать и спотыкаться,

Как жизни тряский дилижанс?

 

Опять трубить, и гнать, и звякать,

И, мякоть в кровь поря, опять

Рождать рыданье, но не плакать,

Не умирать, не умирать?

 

Опять в сырую ночь в мальпосте

Проездом в гости из гостей

Подслушать пенье на погосте

Колес, и листьев, и костей?

 

В конце ж, как женщина, отпрянув

И чудом сдерживая прыть

Впотьмах приставших горлопанов,

Распятьем фортепьян застыть?

 

А век спустя, в самозащите

Задев за белые цветы,

Разбить о плиты общежитий

Плиту крылатой правоты.

 

Опять? И, посвятив соцветьям

Рояля гулкий ритуал,

Всем девятнадцатым столетьем

Упасть на старый тротуар.

 

 

Вечерело. Повсюду ретиво

 

 

Вечерело. Повсюду ретиво

Рос орешник. Мы вышли на скат.

Нам открылась картина на диво.

Отдышась, мы взглянули назад.

По краям пропастей куролеся,

Там, как прежде, при нас, напролом

Совершало подъем мелколесье,

Попирая гнилой бурелом.

Там, как прежде, в фарфоровых гнездах

Колченого хромал телеграф,

И дышал и карабкался воздух,

Грабов головы кверху задрав.

Под прорешливой сенью орехов

Там, как прежде, в петлистой красе

По заре вечеревшей проехав,

Колесило и рдело шоссе.

Каждый спуск и подъем что-то чуял,

Каждый столб вспоминал про разбой,

И все тулово вытянув, буйвол

Голым дьяволом плыл под арбой.

А вдали, где как змеи на яйцах,

Тучи в кольца свивались, грозней,

Чем былые набеги ногайцев,

Стлались цепи китайских теней.

То был ряд усыпальниц, в завесе

Заметенных снегами путей

За кулисы того поднебесья,

Где томился и мерк Прометей.

Как усопших представшие души,

Были все ледники налицо.

Солнце тут же японскою тушью

Переписывало мертвецов.

И тогда, вчетвером на отвесе,

Как один, заглянули мы вниз.

Мельтеша, точно чернь на эфесе,

В глубине шевелился Тифлис.

Он так полно осмеивал сферу

Глазомера и все естество,

Что возник и остался химерой,

Точно град не от мира сего.

 

Точно там, откупаяся данью,

Длился век, когда жизнь замерла

И горячие серные бани

Из-за гор воевал Тамерлан.

 

Будто вечер, как встарь, его вывел

На равнину под персов обстрел,

Он малиною кровель червивел

И, как древнее войско, пестрел.

 

 

Пока мы по Кавказу лазаем

 

 

Пока мы по Кавказу лазаем,

И в задыхающейся раме

Кура ползет атакой газовою

К арагве, сдавленной горами,

И в августовский свод из мрамора,

Как обезглавленных гортани,

Заносят яблоки адамовы

Казненных замков очертанья.

 

Пока я голову заламываю,

Следя, как шеи укреплений

Плывут по синеве сиреневой

И тонут в бездне поколений,

Пока, сменяя рощи вязовые,

Курчавится лесная мелочь,

Что шепчешь ты, что мне подсказываешь,

Кавказ, Кавказ, о что мне делать!

 

Объятье в тысячу охватов,

Чем обеспечен твой успех?

Здоровый глаз за веко спрятав,

Над чем смеешься ты, Казбек?

Когда от высей сердце екает

И гор колышутся кадила,

Ты думаешь, моя далекая,

Что чем-то мне не угодила.

И там, у Альп в дали германии,

Где так же чокаются скалы,

Но отклики еще туманнее,

Ты думаешь, ты оплошала?

 

Я брошен в жизнь, в потоке дней

Катящую потоки рода,

И мне кроить свою трудней,

Чем резать ножницами воду.

Не бойся снов, не мучься, брось.

Люблю и думаю и знаю.

Смотри: и рек не мыслит врозь

Существованья ткань сквозная.