Когда смертельный треск сосны скрипучей

 

 

Когда смертельный треск сосны скрипучей

Всей рощей погребает перегной,

История, нерубленою пущей

Иных дерев встаешь ты предо мной.

 

Веками спит плетенье мелких нервов,

Но раз в столетье или два и тут

Стреляют дичь и ловят браконьеров

И с топором порубщика ведут.

 

Тогда, возней лозин глуша окрестность,

Над чащей начинает возникать

Служилая и страшная телесность,

Медаль и деревяшка лесника.

Трещат шаги комплекции солидной,

И озаренный лес встает от дрем,

Над ним плывет улыбка инвалида

Мясистых щек китайским фонарем.

Не радоваться нам, кричать бы на крик

Мы заревом любуемся, а он,

Он просто краской хвачен, как подагрик,

И ярок тем, что мертв, как лампион.

 

 

Мгновенный снег, когда булыжник узрен

 

 

Мгновенный снег, когда булыжник узрен,

Апрельский снег, оплошливый снежок!

Резвись и тай,- земля как пончик в пудре,

И рой огней - как лакомки ожог.

Несись с небес, лишай деревья весу,

Ерошь березы, швабрами шурша.

Ценители не смыслят ни бельмеса,

Враги уйдут, не взявши ни шиша.

Ежеминутно можно глупость ляпнуть,

Тогда прощай охулка и хвала!

А ты, а ты, бессмертная внезапность,

Еще какого выхода ждала?

Ведь вот и в этом диком снеге летом

Опять поэта оторопь и стать -

И не всего ли подлиннее в этом?

- Как знать?

 

 

Жизни ль мне хотелось слаще?

 

 

Жизни ль мне хотелось слаще?

Нет, нисколько, я хотел

Только вырваться из чащи

Полуснов и полудел.

Но откуда б взял я силы,

Если б ночью сборов мне

Целой жизни не вместило

Сновиденье в ирпене?

 

Никого не будет в доме,

Кроме сумерек. Один

Серый день в сквозном проеме

Незадернутых гардин.

 

Хлопья лягут и увидят:

Синь и солнце, тишь и гладь.

Так и нам прощенье выйдет,

Будем верить, жить и ждать.

 

 

Будущее! Облака встрепанный бок

 

 

Будущее! Облака встрепанный бок!

Шапка седая! Гроза молодая!

Райское яблоко года, когда я

Буду, как бог.

 

Я уже пережил это. Я предал.

Я это знаю. Я это отведал.

Зоркое лето. Безоблачный зной.

Жаркие папоротники. Ни звука.

Муха не сядет. И зверь не сигнет.

Птица не порхнет - палящее лето.

Лист не шелохнет - и пальмы стеной.

Папоротники и пальмы, и это

Дерево. Это, корзины ранета

Раненной тенью вонзенное в зной,

Дерево девы и древо запрета.

Это и пальмы стеною, и "Ну-ка,

Что там, была не была, подойду-ка".

 

Пальмы стеною и кто-то иной,

Кто-то как сила, и жажда, и мука,

Кто-то, как хохот и холод сквозной -

По лбу и в волосы всей пятерней,-

И утюгом по лужайке - гадюка.

Синие линии пиний. Ни звука.

Папоротники и пальмы стеной.

 

 

Я понял: все живо

 

 

Я понял: все живо.

Векам не пропасть,

И жизнь без наживы-

Завидная часть.

 

Спасибо, спасибо

Трем тысячам лет,

В трудах без разгиба

Оставившим свет.

 

Спасибо предтечам,

Спасибо вождям.

Не тем же, так нечем

Отплачивать нам.

И мы по жилищам

Пойдем с фонарем

И тоже поищем,

И тоже умрем.

И новые годы,

Покинув ангар,

Рванутся под своды

Январских фанфар.

И вечно, обвалом

Врываясь извне,

Великое в малом

Отдастся во мне.

........

Железо и порох

Заглядов вперед,

И звезды, которых

Износ не берет.

 

 

Все наклоненья и залоги

 

 

Все наклоненья и залоги

Изжеваны до одного.

Хватить бы соды от изжоги!

Так вот итог твой, мастерство?

На днях я вышел книгой в Праге.

Она меня перенесла

В те дни, когда с заказом на дом

От зарев, догоравших рядом,

Я верил на слово бумаге,

Облитой лампой ремесла.

Бывало, снег несет вкрутую,

Что только в голову придет.

Я сумраком его грунтую

Свой дом, и холст, и обиход.

Всю зиму пишет он этюды,

И у прохожих на виду

Я их переношу оттуда,

Таю, копирую, краду.

 

Казалось альфой и омегой-

Мы с жизнью на один покрой;

И круглый год, в снегу, без снега,

Она жила, как alter еgo,[18]

И я назвал ее сестрой.

 

Землею был так полон взор мой,

Что зацветал, как курослеп

С сурепкой мелкой неврасцеп,

И пил корнями жженый, черный

Цикорный сок густого дерна,

И только это было формой,

И это - лепкою судеб.

 

Как вдруг - издание из Праги.

Как будто реки и овраги

Задумали на полчаса

Наведаться из грек в варяги,

В свои былые адреса.

 

С тех пор все изменилось в корне.

Мир стал невиданно широк.

Так революции ль порок,

Что я, с годами все покорней,

Твержу, не знаю чей, урок?

 

Откуда это? Что за притча,

Что пепел рухнувших планет

Родит скрипичные капричьо?

Талантов много, духу нет.

 

Поэт, не принимай на веру

Примеров дантов и торкват.

Искусство - дерзость глазомера,

Влеченье, сила и захват.

 

Тебя пилили на поленья

В года, когда в огне невзгод

В золе народонаселенья

Оплавилось ядро: народ.

 

Он для тебя вода и воздух,

Он - прежний лютик луговой,

Копной черемух белогроздых

До облак взмывший головой.

 

Не выставляй ему отметок.

Растроганности грош цена.

Грозой пади в объятья веток,

Дождем обдай его до дна.

 

Не умиляйся, - не подтянем.

Сгинь без вести, вернись без сил,

И по репьям и по плутаньям

Поймем, кого ты посетил.

Твое творение не орден:

Награды назначает власть.

А ты - тоски пеньковой гордень,

Паренья парусная снасть.

 

 

Правда

 

 

Чего бы вздорного кругом

Вражда ни говорила,

Ни в чем не меряйся с врагом,

Тебе он не мерило.

Ни с кем соперничества нет.

У нас не поединок.

Полмиру затмевает свет

Несметный вихрь песчинок.

Пусть тучи пыли до небес,

Ты высишься над прахом.

Вся суть твоя - противовес

Коричневым рубахам.

Ты взял над всякой спесью верх

С того большого часа,

Как истуканов ниспроверг

И вечностью запасся.

Пусть у врага винты, болты,

И медь, и алюминий.

Твоей великой правоты

Нет у него в помине.

 

 

1917 - 1942

 

 

Заколдованное число!

Ты со мной при любой перемене.

Ты свершило свой круг и пришло.

Я не верил в твое возвращенье.

Как тогда, четверть века назад,

На заре молодых вероятий,

Золотишь ты мой ранний закат

Светом тех же великих начатий.

Ты справляешь свое торжество,

И опять, двадцатипятилетье,

Для тебя мне не жаль ничего,

Как на памятном первом рассвете.

 

Мне не жалко незрелых работ,

И опять этим утром осенним

Я оцениваю твой приход

По готовности к свежим лишеньям.

 

Предо мною твоя правота.

Ты ни в чем предо мной неповинно,

И война с духом тьмы неспроста

Омрачает твою годовщину.

 

6 ноября 1942

 

Спешные строки

 

 

Чувствовалась близость фронта.

Разговор катюш

Заносило с горизонта

В тыловую глушь.

 

И когда гряда позиций

Отошла к орлу,

Все задвигалось в столице

И ее тылу.

 

Помню в поездах мороку,

Толчею подвод,

Осень отводил к востоку

Сорок первый год.

 

Помнится искус бомбежек,

Хриплый вой сирен,

Щеткою торчавший ежик

Улиц, крыш и стен.

 

Тротуар под небоскребом

В страшной глубине

Мертвым островом за гробом

Представлялся мне.

 

И когда от бомбы в небо

Кинуло труху,

Я и Анатолий Глебов

Были наверху.

 

Чем я вознесен сегодня

До семи небес,

Точно вновь из преисподней

Я на крышу влез?

 

Я сейчас спущусь к жилицам,

Объявлю отбой,

Проведу рукой по лицам,

Пьяный и слепой.

 

Я скажу: долой суровость!

Белую на стол!

Сногсшибательная новость:

Возвращен орел.

Я великолепно помню

День, когда он сдан.

Было жарко, словно в домне,

И с утра - туман.

И с утра пошло катиться,

Побежало вширь:

Отдан город, город - птица,

Город - богатырь.

Но тревога миновала.

Он освобожден.

Поднимайтесь из подвала,

Выходите вон!

Слава павшим. Слава строем

Проходящим вслед.

Слава вечная героям

И творцам побед!

 

7 августа 1943

 

Зарево <начало поэмы>

 

Вступление

 

 

 

Нас время балует победами,

И вещи каждую минуту

Все сказочнее и неведомей

В зеленом зареве салюта.

Все смотрят, как ракета, падая,

Ударится о мостовую,

За холостою канонадою

Припоминая боевую.

На улице светло, как в храмине,

И вид ее неузнаваем.

Мы от толпы в ракетном пламени

Горящих глаз не отрываем.

 

 

 

 

В пути из армии, нечаянно

На это зарево наехав,

Встречает кто-нибудь окраину

В блистании своих успехов.

 

Он сходит у опушки рощицы,

Где в черном кружеве, узорясь,

Ночное зарево полощется

Сквозь веток реденькую прорезь.

 

И он сухой листвою шествует

На пункт поверочно-контрольный

Узнать, какую новость чествуют

Зарницами первопрестольной.

 

Там называют операцию,

Которой он и сам участник,

И он столбом иллюминации

Пленяется, как третьеклассник.

 

 

 

 

И вдруг его машина портится.

Опять с педалями нет сладу.

Ругаясь, как казак на хортице,

Он ходит, чтоб унять досаду.

 

И он отходит к ветлам, стелющим

Вдоль по лугу холсты тумана,

И остается перед зрелищем,

Прикованный красой нежданной.

 

Болотной непроглядной гущею

Чернеют заросли заречья,

И город, яркий, как грядущее,

Вздымается из тьмы навстречу.

 

 

 

 

Он думает: "Я в нем изведаю,

Что и не снилось мне доселе,

Что я купил в крови победою

И видел в смотровые щели.

 

Мы на словах не остановимся,

Но, точно в сновиденьи вещем,

Еще привольнее отстроимся

И лучше прежнего заблещем".

 

Пока мечтами горделивыми

Он залетает в край бессонный,

Его протяжно, с перерывами

Зовет с дороги рев клаксона.

 

Глава первая

 

 

 

В искатели благополучия

Писатель в старину не метил.

Его герой болел падучею,

Горел и был страданьем светел.

 

Мне думается, не прикрашивай

Мы самых безобидных мыслей,

Писали б, с позволенья вашего,

И мы, как Хемингуэй и Пристли.

Я тьму бумаги перепачкаю

И пропасть краски перемажу,

Покамест доберусь раскачкою

До истинного персонажа.

Зато без всякой аллегории

Он - зарево в моем заглавьи,

Стрелок, как в песнях Черногории,

И служит в младшем комсоставе.

 

 

 

 

Все было громко, неожиданно,

И спор горяч и чувства пылки,

И все замолкло, все раскидано.

Супруги спят. Блестят бутылки.

С ней вышел кто-то в куртке хромовой.

Она смутилась: "ты, Володя?

Я только выпущу знакомого".

- "А дети где?" - "На огороде.

Я их тащу домой, - противятся".

- "Кого ты это принимала?"

- "Делец. Приятель сослуживицы.

Достал мне соды и крахмалу.

Да, подвигам твоим пред родиной

Здесь все наперечет дивятся.

Все говорят: звезда володина

Уже не будет затмеваться.

Особенно с губою заячьей

Пристал как банный лист поганый:

- Вы заживете припеваючи..."

- "Повесь мне полотенце в ванну".

 

 

 

 

Ничем душа не озадачена

Его дражайшей половины.

Набит нехитрой всякой всячиной,

Как прежде, ум ее невинный.

Обыкновенно напомадится,

Табак, цыганщина и гости.

Как лямка, тяжкая нескладица,

И дети бедные в коросте.

 

А он не вор и не пропоица,

Был ранен, захватил трофеи...

И он, раздевшись, жадно моется

И мылит голову и шею.

 

 

 

 

Ах это своеволье Катино!

Когда ни вспомнишь, перепалка

Из-за какой-нибудь пошлятины.

Уйти - детей несчастных жалко.

 

Детей несчастных и племянницу.

Остаться - обстановка давит.

Но если с ней он и расстанется,

Детей в беде он не оставит.

 

Людей переродило порохом,

Дерзанием, смертельным риском.

Он стал чужой мышиным шорохам

И треснувшим горшкам и мискам.

 

Как он изменит жизни воина,

Бесстрашью братии бродячей,

Лесам, стоянке неустроенной,

Боям, поступкам наудачу!

 

А горизонты с перспективами!

А новизна народной роли!

А вдаль летящее прорывами

И победившее раздолье!

 

А час, пробивший пред неметчиной,

И внятно - за морем и дома

Всем человечеством замеченный

Час векового перелома!

 

Ай время! Ай да мы! Подите-ка,

Считали: рохли, разгильдяи.

Да это ж сон, а не политика!

Вот вам и рохли. Поздравляю.

 

Большое море взбаламучено!

И видя, что белье закапал,

Он все не попадает в брючину

И, крякнув, ставит ногу на пол.

 

 

 

 

"Дай мне уснуть. Не разговаривай.

Нельзя ли, право, понормальней".

Он видит сон. Лесное зарево

С горы заглядывает в спальню.

 

Он спит, и зубы сжаты в скрежете.

Он стонет. У него диалог

С какой-то придорожной нежитью.

Его двойник смешон и жалок.

"Вам не до нас, такому соколу.

В честь вас пускают фейерверки.

Хоть я все время терся около,

Нас не видать, мы недомерки.

Нет этих мест непроходимее.

Я в город с погребенья тети,

Но малость нагрузился химией.

Нам по пути. Не подвезете?

Над рощей буквы трехаршинные

Зовут к далеким идеалам.

Вам что, вы со своей машиною,

А пехтурою, пешедралом?

За полосатой перекладиной,

Где предъявляются бумаги,

Прогалина и дачка дядина.

Свой огород, грибы в овраге.

Мой дядя жертва беззакония,

Как все порядочные люди.

В лесу их целая колония,

А в чем ошибка правосудия?

У нас ни ведер, ни учебников,

А плохи прачки, педагоги.

С нас спрашивают, как с волшебников,

А разве служащие - боги?"

-"Да, боги, боги, слякоть клейкая,

Да, либо боги, либо плесень.

Не пользуйся своей лазейкою,

Не пой мне больше старых песен.

Нытьем меня своим пресытили,

Ужасное однообразье.

Пройди при жизни в победители

И волю ей диктуй в приказе.

Вертясь, как бес перед заутреней,

Перед душою сердобольной,

Ты подменял мой голос внутренний.

Я больше не хочу. Довольно".

 

 

 

 

"Володя, ты покрыт испариной.

Ты стонешь. У тебя удушье?"

-"Во сне мне новое подарено,

И это к лучшему, Катюша.

 

Давай не будем больше ссориться.

И вспомним, если в стенах этих

Оно когда-нибудь повторится,

О нашем будущем и детях".

 

Из кухни вид. Оконце узкое

За занавескою в оборках,

И ходики, и утро русское

На русских городских задворках.

 

И золотая червоточина

На листьях осени горбатой,

И угол, бомбой развороченный,

Где лазали его ребята.

 

Октябрь 1943

 

Памяти Марины Цветаевой

 

 

Хмуро тянется день непогожий.

Безутешно струятся ручьи

По крыльцу перед дверью прихожей

И в открытые окна мои.

 

За оградою вдоль по дороге

Затопляет общественный сад.

Развалившись, как звери в берлоге,

Облака в беспорядке лежат.

 

Мне в ненастье мерещится книга

О земле и ее красоте.

Я рисую лесную шишигу

Для тебя на заглавном листе.

 

Ах, марина, давно уже время,

Да и труд не такой уж ахти,

Твой заброшенный прах в реквиеме

Из Елабуги перенести.

 

Торжество твоего переноса

Я задумывал в прошлом году

Над снегами пустынного плеса,

Где зимуют баркасы во льду.

 

-------

 

Мне так же трудно до сих пор

Вообразить тебя умершей,

Как скопидомкой мильонершей

Средь голодающих сестер.

 

Что делать мне тебе в угоду?

Дай как-нибудь об этом весть.

В молчаньи твоего ухода

Упрек невысказанный есть.

 

Всегда загадочны утраты.

В бесплодных розысках в ответ

Я мучаюсь без результата:

У смерти очертаний нет.

Тут все - полуслова и тени,

Обмолвки и самообман,

И только верой в воскресенье

Какой-то указатель дан.

Зима - как пышные поминки:

Наружу выйти из жилья,

Прибавить к сумеркам коринки,

Облить вином - вот и кутья.

Пред домом яблоня в сугробе,

И город в снежной пелене -

Твое огромное надгробье,

Как целый год казалось мне.

Лицом повернутая к богу,

Ты тянешься к нему с земли,

Как в дни, когда тебе итога

Еще на ней не подвели.

 

 

Одесса

 

 

Земля смотрела именинницей

И все ждала неделю эту,

Когда к ней избавитель кинется

Под сумерки или к рассвету.

Прибой рычал свою невнятицу

У каменистого отвеса,

Как вдруг все слышат, сверху катится:

"Одесса занята, Одесса".

По улицам, давно не езженным,

Несется русский гул веселый.

Сапер занялся обезвреженьем

Подъездов и домов от тола.

Идет пехота, входит конница,

Гремят тачанки и телеги.

В беседах время к ночи клонится,

И нет конца им на ночлеге.

А рядом в яме череп скалится,

Раскинулся пустырь безмерный.

Здесь дикаря гуляла палица,

Прошелся человек пещерный.

 

Пустыми черепа глазницами

Глядят головки иммортелей

И населяют воздух лицами,

Расстрелянными в том апреле.

 

Зло будет отмщено, наказано,

А родственникам жертв и вдовам

Мы горе облегчить обязаны

Еще каким-то новым словом.

 

Клянемся им всем русским гением,

Что мученикам и героям

Победы одухотворением

Мы вечный памятник построим.

 

 

Бессонница

 

 

Который час? Темно. Наверно, третий.

Опять мне, видно, глаз сомкнуть не суждено.

Пастух в поселке щелкнет плетью на рассвете.

Потянет холодом в окно,

Которое во двор обращено.

А я один.

Неправда, ты

Всей белизны своей сквозной волной

Со мной.

 

 

Под открытым небом

 

 

Вытянись вся в длину,

Во весь рост

На полевом стану

В обществе звезд.

 

Незыблем их порядок.

Извечен ход времен.

Да будет так же сладок

И нерушим твой сон.

 

Мирами правит жалость,

Любовью внушена

Вселенной небывалость

И жизни новизна.

 

У женщины в ладони,

У девушки в горсти

Рождений и агоний

Начала и пути.

 

 

Нежность

 

 

Ослепляя блеском,

Вечерело в семь.

С улиц к занавескам

Подступала темь.

Люди - манекены,

Только страсть с тоской

Водит по вселенной

Шарящей рукой.

Сердце под ладонью

Дрожью выдает

Бегство и погоню,

Трепет и полет.

Чувству на свободе

Вольно налегке,

Точно рвет поводья

Лошадь в мундштуке.

 

 

Актриса

 

Анастасии Платоновне Зуевой

 

 

Прошу простить. Я сожалею.

Я не смогу. Я не приду.

Но мысленно - на юбилее,

В оставленном седьмом ряду.

Стою и радуюсь, и плачу,

И подходящих слов ищу,

Кричу любые наудачу,

И без конца рукоплещу.

Смягчается времен суровость,

Теряют новизну слова.

Талант - единственная новость,

Которая всегда нова.

Меняются репертуары,

Стареет жизни ералаш.

Нельзя привыкнуть только к дару,

Когда он так велик, как ваш.

Он опрокинул все расчеты

И молодеет с каждым днем,

Есть сверхъестественное что-то

И что-то колдовское в нем.

Для вас в мечтах писал Островский

И вас предвосхищал в ролях,

Для вас воздвиг свой мир московский

Доносчиц, приживалок, свах.

 

Движеньем кисти и предплечья,

Ужимкой, речью нараспев

Воскрешено Замоскворечье

Святых и грешниц, старых дев.

 

Вы - подлинность, вы - обаянье,

Вы вдохновение само.

Об этом всем на расстояньи

Пусть скажет вам мое письмо.

 

22 февраля 1957

 

В разгаре хлебная уборка

 

 

В разгаре хлебная уборка,

А урожай - как никогда.

Гласит недаром поговорка:

Берут навалом города.

 

Как в океане небывалом,

В загаре и пыли до лба,

Штурвальщица крутым увалом

Уходит на версты в хлеба.

 

Людей и при царе горохе,

Когда владычествовал цеп,

Везде, всегда, во все эпохи

К авралу звал поспевший хлеб.

 

Толпились в поле и соломе,

Тонули в гаме голоса.

Локомобили экономий

Плевались дымом в небеса.

 

Без слов, без шуток, без ухмылок,

Батрачкам наперегонки,

Снопы к отверстьям молотилок

Подбрасывали батраки.

 

Всех вместе сталкивала спешка,

Но и в разгаре молотьбы

Мужчина оставался пешкой,

А женщина - рабой судьбы.

 

Теперь такая же горячка, -

Цена ее не такова,

И та, что встарь была батрачкой,

Себе и делу голова.

 

Не может скрыть сердечной тайны

Душа штурвальщицы такой.

Ее мечтанья стук комбайна

Выбалтывает за рекой.

 

Выбалтывает за рек когда владычествовал цеп,

Везде, всегда, во все эпохи

К авралу звал поспевший хлеб.

 

Толпились в поле и соломе,

Тонули в гаме голоса.

Локомобили экономий

Плевались дымом в небеса.

 

Без слов, без шуток, без ухмылок,

Батрачкам наперегонки,

Снопы к отверстьям молотилок

Подбрасывали батраки.

 

Всех вместе сталкивала спешка,

Но и в разгаре молотьбы

Мужчина оставался пешкой,

А женщина - рабой судьбы.

 

Теперь такая же горячка, -

Цена ее не такова,

И та, что встарь была батрачкой,

Себе и делу голова.

 

Не может скрыть сердечной тайны

Душа штурвальщицы такой.

Ее мечтанья стук комбайна

Выбалтывает за рекой.

 

И суть не в красноречьи чисел,

А в том, что человек окреп.

Тот, кто от хлеба так зависел,

Стал сам царем своих судеб.

Везде, повсюду, в Брянске, в Канске,

В степях, в копях, в домах, в умах -

Какой во всем простор гигантский!

Какая ширь! Какой размах!

 

 

http://royallib.ru/author/pasternak_boris.html

[1] Бушует лес, по небу пролетают грозовые тучи,

Тогда в движении бури мне видятся твои девичьи Черты. Н. Ленау (нем.)

 

[2] столбняк (лат)

 

[3] доведь - шашка, проведенная в дамки.

 

[4] Любимая, что тебе еще угодно? (Нем.)

 

[5] Вино веселья, вино грусти (франц.)

 

[6] да будет стыдно тому, кто плохо об этом подумает (старофранц.).

 

[7] медовый месяц (франц.).

 

[8] говорите потише (франц.)

 

[9] кратко (итал.), Укороченный счет 2/2 (муз).

 

[10] "туда!", "Туда!" (Нем.)

 

[11] форейтор в старом народном произношении.

 

[12] жить (греч)

 

[13] первоматерия (лат.)

 

[14] о себе (лат.)

 

[15] господа (франц.)

 

[16] страстная (итал.)

 

[17] к пармской фиалке (франц.)

 

[18] другое "я", двойник (лат.)