Кремль в буран конца 1918 года

 

 

Как брошенный с пути снегам

Последней станцией в развалинах,

Как полем в полночь, в свист и гам,

Бредущий через силу в валяных,

Как пред концом в упадке сил

С тоски взывающий к метелице,

Чтоб вихрь души не угасил,

К поре, как тьмою все застелится.

Как схваченный за обшлага

Хохочущею вьюгой нарочный,

Ловящий кисти башлыка,

Здоровающеюся в наручнях.

А иногда! - А иногда,

Как пригнанный канатом накороть

Корабль, с гуденьем, прочь к грядам

Срывающийся чудом с якоря,

Последней ночью, несравним

Ни с чем, какой-то странный, пенный весь,

Он, кремль, в оснастке стольких зим,

На нынешней срывает ненависть.

И грандиозный, весь в былом,

Как визоньера дивинация,

Несется, грозный, напролом,

Сквозь неистекший в девятнадцатый.

 

Под сумерки к тебе в окно

Он всею медью звонниц ломится.

Боится, видно, - год мелькнет,-

Упустит и не познакомится.

 

Остаток дней, остаток вьюг,

Сужденных башням в восемнадцатом,

Бушует, прядает вокруг,

Видать - не наигрались насыто.

 

За морем этих непогод

Предвижу, как меня, разбитого,

Ненаступивший этот год

Возьмется сызнова воспитывать.

 

 

Январь 1919 года

 

 

Тот год! Как часто у окна

Нашептывал мне, старый: "Выкинься".

А этот, новый, все прогнал

Рождественскою сказкой Диккенса.

 

Вот шепчет мне: "Забудь, встряхнись!"

И с солнцем в градуснике тянется

Точь-в-точь, как тот дарил стрихнин

И падал в пузырек с цианистым.

 

Его зарей, его рукой,

Ленивым веяньем волос его

Почерпнут за окном покой

У птиц, у крыш, как у философов.

 

Ведь он пришел и лег лучом

С панелей, с снеговой повинности.

Он дерзок и разгорячен,

Он просит пить, шумит, не вынести.

 

Он вне себя. Он внес с собой

Дворовый шум и - делать нечего:

На свете нет тоски такой,

Которой снег бы не вылечивал.

 

 

 

 

Мне в сумерки ты все - пансионеркою,

Все школьницей. Зима. Закат лесничим

В лесу часов. Лежу и жду, чтоб смерклося,

И вот - айда! Аукаемся, кличем.

 

А ночь, а ночь! Да это ж ад, дом ужасов!

Проведай ты, тебя б сюда пригнало!

Она - твой шаг, твой брак, твое замужество,

И тяжелей дознаний трибунала.

 

Ты помнишь жизнь? Ты помнишь, стаей горлинок

Летели хлопья грудью против гула.

Их вихрь крутил, кутя, валясь прожорливо

С лотков на снег, их до панелей гнуло!

Перебегала ты! Ведь он подсовывал

Ковром под нас салазки и кристаллы!

Ведь жизнь, как кровь, до облака пунцового

Пожаром вьюги озарясь, хлестала!

Движенье помнишь? Помнишь время? Лавочниц?

Палатки? Давку? За разменом денег

Холодных, звонких, помнишь, помнишь давешних

Колоколов предпраздничных гуденье?

Увы, любовь! Да, это надо высказать!

Чем заменить тебя? Жирами? Бромом?

Как конский глаз, с подушек, жаркий, искоса

Гляжу, страшась бессонницы огромной.

Мне в сумерки ты будто все с экзамена,

Все - с выпуска. Чижи, мигрень, учебник.

Но по ночам! Как просят пить, как пламенны

Глаза капсюль и пузырьков лечебных!

 

 

Разрыв

 

 

 

О ангел залгавшийся, сразу бы, сразу б,

И я б опоил тебя чистой печалью!

Но так - я не смею, но так - зуб за зуб!

О скорбь, зараженная ложью вначале,

О горе, о горе в проказе!

О ангел залгавшийся, - нет, не смертельно

Страданье, что сердце, что сердце в экземе!

Но что же ты душу болезнью нательной

Даришь на прощанье? Зачем же бесцельно

Целуешь, как капли дождя, и как время,

Смеясь, убиваешь, за всех, перед всеми!

 

 

 

 

О стыд, ты в тягость мне! О совесть,

в этом раннем

Разрыве столько грез, настойчивых еще!

Когда бы, человек, - я был пустым собраньем

Висков и губ и глаз, ладоней, плеч и щек!

Тогда б по свисту строф, по крику их, по знаку,

По крепости тоски, по юности ее

Я б уступил им всем, я б их повел в атаку,

Я б штурмовал тебя, позорище мое!

 

 

 

 

От тебя все мысли отвлеку

Не в гостях, не за вином, так на небе.

У хозяев, рядом, по звонку

Отопрут кому-нибудь когда-нибудь.

 

Вырвусь к ним, к бряцанью декабря.

Только дверь - и вот я! Коридор один.

"Вы оттуда? Что там говорят?

Что слыхать? Какие сплетни в городе?

 

Ошибается ль еще тоска?

Шепчет ли потом: "Казалось - вылитая".

Приготовясь футов с сорока

Разлететься восклицаньем: "Вы ли это?"

 

Пощадят ли площади меня?

Ах, когда б вы знали, как тоскуется,

Когда вас раз сто в теченьи дня

На ходу на сходствах ловит улица!"

 

 

 

 

Помешай мне, попробуй. Приди, покусись потушить

Этот приступ печали, гремящей сегодня, как ртуть

в пустоте Торичелли.

Воспрети, помешательство, мне, - о приди, посягни!

Помешай мне шуметь о тебе! Не стыдись, мы одни.

О, туши ж, о, туши! Горячее!

 

 

 

 

Заплети этот ливень, как волны, холодных локтей

И как лилий, атластных и властных бессильем

ладоней!

Отбивай, ликованье! На волю! Лови их, -

ведь в бешеной этой лапте -

Голошенье лесов, захлебнувшихся эхом охот

в калидоне,

Где, как лань, обеспамятев, гнал аталанту

к поляне актей,

Где любили бездонной лазурью, свистевшей в ушах

лошадей,

Целовались заливистым лаем погони

И ласкались раскатами рога и треском деревьев,

копыт и когтей.

- о, на волю! На волю - как те!

 

 

 

 

Разочаровалась? Ты думала - в мире нам

Расстаться за реквиемом лебединым?

В расчете на горе, зрачками расширенными,

В слезах, примеряла их непобедимость?

На мессе б со сводов посыпалась стенопись,

Потрясшись игрой на губах Себастьяна.

Но с нынешней ночи во всем моя ненависть

Растянутость видит, и жаль, что хлыста нет.

Впотьмах, моментально опомнясь, без медлящего

Раздумья, решила, что все перепашет.

Что - время. Что самоубийство ей не для чего.

Что даже и это есть шаг черепаший.

 

 

 

 

Мой друг, мой нежный, о, точь-в-точь как ночью,

в перелете с Бергена на полюс,

Валящим снегом с ног гагар сносимый жаркий пух,

Клянусь, о нежный мой, клянусь, я не неволюсь,

Когда я говорю тебе - забудь, усни, мой друг.

Когда, как труп затертого до самых труб

норвежца,

В веденьи зим, не движущих заиндевелых мачт,

Ношусь в сполохах глаз твоих шутливым - спи,

утешься,

До свадьбы заживет, мой друг, угомонись,

не плачь.

Когда совсем как север вне последних поселений,

Украдкой от арктических и неусыпных льдин,

Полночным куполом полощущий глаза слепых

Тюленей,

Я говорю - не три их, спи забудь:

все вздор один.

 

 

 

 

Мой стол не столь широк, чтоб грудью всею

Налечь на борт и локоть завести

За край тоски, за этот перешеек

Сквозь столько верст прорытого прости.

(Сейчас там ночь.) За душный свой затылок.

(и спать легли.) Под царства плеч твоих.

(и тушат свет.) Я б утром возвратил их.

Крыльцо б коснулось сонной ветвью их.

 

Не хлопьями! Руками крой! - Достанет!

О, десять пальцев муки, с бороздой

Крещенских звезд, как знаков опозданья

В пургу на север шедших поездов!

 

 

 

 

Рояль дрожащий пену с губ оближет.

Тебя сорвет, подкосит этот бред.

Ты скажешь: - Милый! - Нет, - вскричу я, - нет!

При музыке? - Но можно ли быть ближе,

 

Чем в полутьме, аккорды, как дневник,

Меча в камин комплектами, погодно?

О пониманье дивное, кивни,

Кивни, и изумишься! - Ты свободна.

 

Я не держу. Иди, благотвори.

Ступай к другим. Уже написан Вертер,

А в наши дни и воздух пахнет смертью:

Открыть окно, что жилы отворить.

 

Я их мог позабыть

 

Клеветникам

 

 

О детство! Ковш душевной глуби!

О всех лесов абориген,

Корнями вросший в самолюбье,

Мой вдохновитель, мой регент!

 

Что слез по стеклам усыхало!

Что сохло ос и чайных роз!

Как часто угасавший хаос

Багровым папортником рос!

 

Что вдавленных сухих костяшек,

Помешанных клавиатур,

Бродячих, черных и грустящих,

Готовя месть за клевету!

 

Правдоподобье бед клевещет,

Соседство богачей,

Хозяйство за дверьми клевещет,

Веселый звон ключей.

 

Рукопожатье лжи клевещет,

Манишек аромат,

Изящество дареной вещи,

Клевещет хиромант.

 

Ничтожность возрастов клевещет.

О юные,- а нас?

О левые,- а нас, левейших,-

Румянясь и юнясь?

О солнце, слышишь? "Выручь денег".

Сосна, нам снится? "Напрягись".

О жизнь, нам имя вырожденье,

Тебе и смыслу вопреки.

Дункан седых догадок - помощь!

О смута сонмищ в отпусках,

О боже, боже, может, вспомнишь,

Почем нас людям отпускал?

 

 

 

 

Я их мог позабыть? Про родню,

Про моря? Приласкаться к плацкарте?

И за оргию чувств - в западню?

С ураганом - к ордалиям партий?

За окошко, в купе, к погребцу?

Где-то слезть? Что-то снять? Поселиться?

Я горжусь этой мукой. Рубцуй!

По когтям узнаю тебя, львица.

Про родню, про моря. Про абсурд

Прозябанья, подобного каре.

Так не мстят каторжанам. - Рубцуй!

О, не вы, это я - пролетарий!

Это правда. Я пал. О, секи!

Я упал в самомнении зверя.

Я унизил себя до неверья.

Я унизил тебя до тоски.

 

 

 

 

Так начинают. Года в два

От мамки рвутся в тьму мелодий,

Щебечут, свищут, - а слова

Являются о третьем годе.

Так начинают понимать.

И в шуме пущенной турбины

Мерещится, что мать - не мать,

Что ты - не ты, что дом - чужбина.

Что делать страшной красоте

Присевшей на скамью сирени,

Когда и впрямь не красть детей?

Так возникают подозренья.

 

Так зреют страхи. Как он даст

Звезде превысить досяганье,

Когда он Фауст, когда фантаст?

Так начинаются цыгане.

 

Так открываются, паря

Поверх плетней, где быть домам бы,

Внезапные, как вздох, моря.

Так будут начинаться ямбы.

 

Так ночи летние, ничком

Упав в овсы с мольбой: исполнься,

Грозят заре твоим зрачком.

Так затевают ссоры с солнцем.

 

Так начинают жить стихом.

 

 

 

 

Нас мало. Нас, может быть, трое

Донецких, горючих и адских

Под серой бегущей корою

Дождей, облаков и солдатских

Советов, стихов и дискуссий

О транспорте и об искусстве.

 

Мы были людьми. Мы эпохи.

Нас сбило и мчит в караване,

Как тундру, под тендера вздохи

И поршней и шпал порыванье.

Слетимся, ворвемся и тронем,

Закружимся вихрем вороньим

 

И - мимо! Вы поздно поймете.

Так, утром ударивши в ворох

Соломы, - с момент на намете-

След ветра живет в разговорах

Идущего бурно собранья

Деревьев над кровельной дранью.

 

 

 

 

Косых картин, летящих ливмя

С шоссе, задувшего свечу,

С крюков и стен срываться к рифме

И падать в такт не отучу.

 

Что в том, что на вселенной - маска?

Что в том, что нет таких широт,

Которым на зиму замазкой

Зажать не вызвались бы рот?

 

Но вещи рвут с себя личину,

Теряют власть, роняют честь,

Когда у них есть петь причина,

Когда для ливня повод есть.

 

Нескучный сад

 

Нескучный

 

 

Как всякий факт на всяком бланке,

Так все дознанья хорош

О вакханалиях изнанки

Нескучного любой души.

Он тоже - сад. В нем тоже - скучен

Набор уставших цвесть пород.

Он тоже, как сад,- нескучен

От набережной до ворот.

И, окуная парк за старой

Беседкою в заглохший пруд,

Похож и он на тень гитары,

С которой, тешась, струны рвут.

 

 

 

 

Достатком, а там и пирами

И мебелью стиля жакоб

Иссушат, убьют темперамент,

Гудевший, как ветвь жуком.

Он сыплет искры с зубьев,

Когда, сгребя их в ком,

Ты бесов самолюбья

Терзаешь гребешком.

В осанке твоей: "С кой стати?",

Любовь, а в губах у тебя

Насмешливое: "Оставьте,

Вы хуже малых ребят".

О свежесть, о капля смарагда

В упившихся ливнем кистях,

О сонный начес беспорядка,

О дивный, божий пустяк!

 

 

Орешник

 

 

Орешник тебя отрешает от дня,

И мшистые солнца ложатся с опушки

То решкой на плотное тленье пня,

То мутно-зеленым орлом на лягушку.

 

Кусты обгоняют тебя, и пока

С родимою чащей сроднишься с отвычки,

Она уж безбрежна: ряды кругляка,

И роща редеет, и птичка как гичка,

И песня как пена, и наперерез,

Лазурь забирая, нырком, душегубкой

И мимо... И долго безмолвствует лес,

Следя с облаков за пронесшейся шлюпкой.

 

О место свиданья малины с грозой,

Где, в тучи рогами лишайника тычясь,

Горят, одуряя наш мозг молодой,

Лиловые топи угасших язычеств!

 

 

В лесу

 

 

Луга мутило жаром лиловатым,

В лесу клубился кафедральный мрак.

Что оставалось в мире целовать им?

Он весь был их, как воск на пальцах мяк.

 

Есть сон такой, не спишь, а только снится,

Что жаждешь сна; что дремлет человек,

Которому сквозь сон палят ресницы

Два черных солнца, бьющих из под век.

 

Текли лучи. Текли жуки с отливом.

Стекло стрекоз сновало по щекам.

Был полон лес мерцаньем кропотливым,

Как под щипцами у часовщика.

 

Казалось, он уснул под стук цифири,

Меж тем как выше, в терпком янтаре,

Испытаннейшие часы в эфире

Переставляют, сверив по жаре.

 

Их переводят, сотрясают иглы

И сеют тень, и мают, и сверлят

Мачтовый мрак, который ввысь воздвигло,

В истому дня, на синий циферблат.

 

Казалось, древность счастья облетает.

Казалось, лес закатом снов объят.

Счастливые часов не наблюдают,

Но те, вдвоем, казалось, только спят.

 

 

Спасское

 

 

Незабвенный сентябрь осыпается в Спасском.

Не сегодня ли с дачи съезжать вам пора?

За плетнем перекликнулось эхо с подпаском

И в лесу различило удар топора.

Этой ночью за парком знобило трясину.

Только солнце взошло, и опять наутек.

Колокольчик не пьет костоломных росинок.

На березах несмытый лиловый отек.

Лес хандрит. И ему захотелось на отдых,

Под снега, в непробудную спячку берлог.

Да и то, меж стволов, в почерневших обводах

Парк зияет в столбцах, как сплошной некролог.

Березняк престал ли линять и пятнаться,

Водянистую сень потуплять и редеть?

Этот ропщет еще, и опять вам пятнадцать

И опять, о дитя, о, куда нам их деть?

Их так много уже, что не все ж куролесить.

Их что птиц по кустам, что грибов за межой.

Ими свой кругозор уж случалось завесить,

Их туманом случалось застлать и чужой.

В ночь кончины от тифа сгорающий комик

Слышит гул: гомерический хохот райка.

Нынче в Спасском с дороги бревенчатый домик

Видит, галлюцинируя, та же тоска.

 

 

Да будет

 

 

Рассвет расколыхнет свечу,

Зажжет и пустит в цель стрижа.

Напоминанием влечу:

Да будет так же жизнь свежа!

Заря, как выстрел в темноту.

Бабах! И тухнет на лету

Пожар ружейного пыжа.

Да будет так же жизнь свежа.

Еще снаружи ветерок,

Что ночью жался к нам, дрожа.

Зарей шел дождь, и он продрог.

Да будет так же жизнь свежа.

Он поразительно смешон!

Зачем совался в сторожа?

Он видел, вход не разрешен.

Да будет так же жизнь свежа.

 

Повелевай, пока на взмах

Платка пока ты госпожа,

Пока покамест мы впотьмах,

Покамест не угас пожар.