Получи удовольствие от шутки «ни за чей счёт»

Когда вы отказываетесь от собственного эго, тогда никто не сможет насмехаться над вами Если кто-то называет вас болваном, то един­ственной причиной, по которой вы можете огорчиться, является ваша вера в то, что человек, сказавший это, может быть прав!

Несколько лет назад, когда я ехал в маши­не по автостраде, несколько молодых парней в старой машине, показывая на меня, принялись надо мной глумиться, выкрикивая через от­крытое окно своей машины: «Эй! Лысый! Эй! Скинхед!»

Так как они старались запугать меня, я опу­стил окно в своей машине и крикнул им в ответ: «Подстригите волосы, девчата!» Возможно, мне не следовало этого делать. Мои слова только подстрекнули молодых парней.

Юные хулиганы повели свою машину бок о бок с моей, вытащили журнал и с широко рас­крытыми ртами принялись выразительно жести­кулировать, чтобы заставить меня посмотреть на картинки в журнале. Это был экземпляр жур­нала «Плейбой».

Я рассмеялся над их грубым чувством юмора. В их возрасте, находясь в компании своих друж­ков, я поступил бы точно так же. Увидев мой смех, они вскоре отступили. Смех над оскор­блением оказался лучшей альтернативой ханжеской стыдливости.

Посмотрел ли я на картинки в журнале «Плейбой»? Конечно, нет. Я благонравный мо­нах, сохраняющий обет целибата. Тогда откуда мне известно, что это был экземпляр «Плей­боя»? Мой водитель сказал мне об этом. По крайней мере, это именно та версия изложения событий, которой я придерживаюсь.

 

Дурак

Кто-то называет вас дураком. Затем вы на­чинаете думать: «Как он мог назвать меня дура­ком? У него нет никакого права называть меня дураком! Обзывать меня дураком оскорбитель­но! Я отомщу ему за то, что он назвал меня ду­раком». И внезапно вы понимаете, что позво­лили этому человеку назвать вас дураком ещё четыре раза.

Каждый раз, вспоминая слова этого человека, вы позволяете ему называть вас дураком. В этом заключается вся трудность.

Если кто-то обзывает вас дураком и вы не­медленно отпускаете это, то это более не бес­покоит вас. В этом заключается разрешение проблемы.

Зачем позволять другим людям управлять ва­шимвнутренним счастьем?

 

Страдание и отпускание страдания

Мысли о стирке

В нынешние времена люди слишком много думают. Если бы они хоть немного умерили прыть своего ума, их жизнь протекала бы на­много проще.

В нашем монастыре в Таиланде одну ночь каждой недели монахи отказывались от сна, по­свящали всю ночь медитации, которая длилась в главном зале от заката до восхода. Данная меди­тация являлась частью лесной монашеской тра­диции. Эти условия не были слишком суровыми, поскольку мы всегда могли вздремнуть следую­щим утром.

Одним таким утром, после сеанса ночной медитации, когда мы собирались разойтись по своим хижинам и отоспаться, настоятель по­дал знак молодому монаху австралийского про­исхождения. К ужасу этого монаха, настоятель отдал распоряжение выстирать огромную кучу одежды, причём приказал ему сделать это не­медленно. По нашей традиции мы заботимся о настоятеле, стирая его одежду и оказывая ему прочие незначительные услуги.

Куча белья для стирки была гигантской. Более того, весь процесс стирки выполнялся традици­онным способом, принятым у лесных монахов. Необходимо было натаскать воды из колодца, развести большой костёр и нагреть воду. Из бревна хлебного дерева с помощью монастыр­ского мачете строгали щепки. Щепки добавляли в кипящую воду, чтобы они отдали сок, который действует в качестве моющего средства. Затем каждый предмет одежды по одному помещали в деревянное корыто, в которое затем наливали коричневый кипяток, и одежду выбивали руками до тех пор, пока она не становилась чи­стой. Затем монах должен был высушить одеж­ду на солнце, время от времени переворачивая её, чтобы на ткани, окрашенной натуральными красками, не осталось полос. Стирка даже одно­го одеяния была долгой и тяжёлой процедурой. Стирка такого большого количества одежды должна была занять не один час. Молодой мо­нах, уроженец города Брисбен, после бессон­ной ночи чувствовал себя очень уставшим. Мне было его жаль.

Чтобы помочь ему, я пошёл в сарай-прачечную. Когда я туда вошёл, монах ругался и бранился скорее в соответствии с брисбенской, нежели с буддийской традицией. Он жа­ловался на то, как это несправедливо и жестоко. «Неужели этот настоятель не мог подождать до завтра? Неужели он не понимает, что я не спал всю ночь? Я стал монахом не для этого!» Это не точные его слова, но это всё, что пригодно для печати.

К тому времени я был монахом уже несколь­ко лет. Я понимал, что он чувствует, и знал, как решить его проблему. Я сказал ему: «Думать об этом гораздо труднее, нежели делать это».

Он замолчал и уставился на меня. Спустя не­сколько секунд тишины он молча вернулся к работе, а я отправился спать. К концу того дня он пришёл поблагодарить меня за помощь, оказанную в стирке. Как он обнаружил, это была истинная правда, что размышления о стирке оказались самой трудной частью работы. Когда он перестал жаловаться и начал просто стирать, проблемы уже не было вовсе.

Самой трудной частью чего бы то ни было в нашей жизни, является размышление об этом.

 

Опыт перемещения

В свои первые годы монашества в Северо- Восточном Таиланде я получил бесценный урок о том, что «самой трудной частью чего бы то ни было в жизни является размышление об этом». Аджан Ча возводил новый церемониальный зал в своём монастыре, и многие из нас, мо­нахов, оказывали помощь в работе. Аджан Ча имел привычку испытывать нас, говоря, что мо­нах будет трудиться не покладая рук всего лишь за одну или две бутылки пепси, а это требова­ло значительно меньших финансовых затрат от монастыря, нежели наём рабочих из города. Тогда я частенько подумывал об организации профсоюза монахов-послушников.

Церемониальный зал был возведён на хол­ме, сооружённом монахами. После того как этот холм был насыпан, оставалось много земли. Поэтому Аджан Ча созвал нас вместе и сказал о своём желании, чтобы оставшаяся земля была перемещена на задворки монастырской терри­тории. Три следующих дня, работая с 10.00 утра и далеко затемно, мы грузили землю лопатами и перевозили её на тачках в то самое место, куда хотел Аджан Ча. Когда всё было закончено, я был счастлив.

На следующий день Аджан Ча на несколько дней отправился посетить другой монастырь. После его отъезда заместитель настоятеля со­звал монахов и сообщил, что земля находится не в том месте и её необходимо переместить. Я был раздосадован, тем не менее, пока мы тяжело ра­ботали на тропической жаре в течение ещё трёх дней, мне удалось усмирить свой жалующийся ум.

Едва только мы закончили перетаскивать кучу земли во второй раз, вернулся Аджан Ча. Созвав монахов, он сказал: «Зачем вы переместили зем­лю туда? Я ведь говорил, что она должна быть в другом месте. Перенесите её обратно!»

Я был зол. Я был в ярости. Я был взбешён. «Неужели старшие монахи не могут сперва до­говориться между собой? Буддизм считается организованной религией, но этот монастырь такой неорганизованный! Они даже не могут определиться с тем, где оставить кучу земли! Они не вправе так со мной поступать!»

Ещё три долгих, изнурительных дня земле­копа маячили передо мной. Толкая тяжёлую тележку, я сквернословил на английском, чтобы тайские монахи не поняли меня. Это переходи­ло все границы. Когда всё это закончится?!

Я стал замечать, что, чем больше злился, тем тяжелее становилась тележка. Один из моих приятелей из числа монахов, увидев, как я ворчу, подошёл ко мне и сказал: «Твоя проблема в том, что ты думаешь слишком много!»

И он был совершенно прав. Как только я пре­кратил ныть и жаловаться, тележку стало тол­кать намного легче. Я получил хороший урок, размышления о перетаскивании земли являлись самой сложной частью дела; перетаскивать зем­лю было просто.

По сей день я подозреваю, что Аджан Ча и его заместитель спланировали всё это с самого начала.

 

Бедный я, счастливые они

Жизнь в качестве самого младшего монаха в Таи­ланде казалась такой несправедливой. Старшие монахи получали лучшую пищу, сидели на самых мягких подушках, им никогда не приходилось толкать тележку. Тогда как моя единственная за весь день пища была отвратительной; во время церемоний мне приходилось сидеть по многу часов на жёстком бетонном полу (который ко всему прочему был весь в буграх, потому что в бетонировании крестьяне совершенно безна­дёжны); и порой мне приходилось выполнять очень тяжёлую работу. Бедный я, счастливые они.

Я потратил долгие, неприятные часы, доказывая правомерность своих жалоб самому себе. Возможно, старшие монахи настолько просветлены, что вкусная еда попусту растрачивается на них, поэтому лучшую еду следует отдавать мне. Старшие монахи годами сидели в позе со скрещёнными ногами на жёстком полу и при­выкли к этому, поэтому большие мягкие по­душки должны быть у меня. Более того, старшие монахи из-за потребления лучшей пищи так или иначе были толстыми, поэтому ниже спины у них и так были «естественные подушки» для комфортного сидения. Старшие монахи только приказывали нам, младшим монахам, выполнять работу, при этом сами никогда не трудились. Как же могли они понять, насколько жарко и утомительно толкать тележку? Так или иначе все проекты являлись их идеями, поэтому работать должны они! Бедный я, счастливые они.

Став старшим монахом, я ел лучшую пищу, си­дел на мягкой подушке и выполнял мало физи­ческих работ. Однако я поймал себя на том, что завидую младшим монахам. Им не приходится всё время выступать с публичными речами, весь день выслушивать проблемы людей и часами за­ниматься административными вопросами. На них не лежит ответственность, и у них так ино­го времени для самих себя. Я услышал собствен­ный голос «Бедный я, счастливые они!»

Вскоре я понял, в чём дело. У младших мона­хов существуют «страдания младших монахов» У старших монахов есть свои «страдания старших монахов». Став старшим монахом, я просто поменял одну форму страданий на другую.

Абсолютно то же самое происходит с одино­кими людьми, которые завидуют женатым, и с людьми, состоящими в браке, которые завидуют одиноким. Теперь всем нам должно быть ясно, что, когда мы женимся, мы всего лишь обмени­ваем «страдания одинокого человека» на «стра­дания женатого человека». Потом, когда разво­димся, мы только меняем «страдания женатого человека» на «страдания одинокого человека». Бедный я, счастливые они.

Будучи бедными, мы завидуем богатым. Од­нако многие из тех, кто богат, завидуют под­линной дружбе и свободе от ответственности, которые есть у бедных людей. Разбогатеть — значит всего лишь поменять «страдания бедно­го человека» на «страдания богатого человека». Увольнение и снижение уровня доходов — все­го лишь смена «страданий богатого человека» «страданиями бедного человека». И так далее. Бедный я, счастливые они.

Думать, что вы будете счастливы, став кем-то другим, — это заблуждение. Став кем-то другим, мы только меняем одну разновидность страда­ния на другую. Но, когда вы довольны тем, кто вы есть сейчас, младший или старший, женатый или разведённый, богатый или бедный, тогда вы свободны от страдания. Счастливый я, бедные они.

 

Совет на случай болезни

Во второй год моего монашества в Северо-Восточном Таиланде я заразился цуцугамуши (японской речной лихорадкой, разновидностью тифа). Лихорадка была такой сильной, что меня отправили в больничную палату для монахов регионального госпиталя в Убоне. Тогда, в середи­не семидесятых годов, Убон являлся отдалённым захолустным городком очень бедной страны. Чувствуя себя слабым и больным, лёжа под ка­пельницей, я заметил, что медбрат оставил своё рабочее место в 6.00 вечера. Спустя полчаса всё ещё никто не пришёл ему на смену, поэтому я спросил у монаха, лежащего на соседней койке, не следует ли нам предупредить кого-то из ру­ководства, что ночная сиделка не пришла. Мне быстро разъяснили, что в палате для монахов не бывает ночных сиделок. Если ночью ваше само­чувствие ухудшится, значит, у вас просто небла­гая карма. Мне было достаточно плохо от того, что я серьёзно болен, а теперь, ко всему проче­му, я был просто в ужасе!

На протяжении четырёх недель каждое утро и во второй половине дня медбрат, телосложе­нием похожий на азиатского буйвола, колол мне в ягодицы антибиотики. Это была бедная государственная больница в неразвитом районе одной из стран третьего мира, поэтому одни и те же иглы использовали по многу раз, гораздо больше, чем это позволялось даже в Бангкоке. Чтобы ввести иглу в тело, медбрату с крепкими руками приходилось в буквальном смысле слова вонзать её с недюжинной силой. Считается, что монахи - сильные люди, но это не касается моих ягодиц: они стали очень сильно болеть. В тот момент я ненавидел этого медбрата.

Я испытывал боль, был очень слаб - никогда в жизни я не чувствовал себя таким несчастным. Однажды после полудня в палату для монахов вошёл Аджан Ча; он пришёл, чтобы навестить меня. Навестить меня! Я был так польщён и впе­чатлён. Я ощутил духовный подъём. Мне было так хорошо - ровно до тех пор, пока Аджан Ча не открыл рот. То, что сказал мне Аджан Ча, как я выяснил позже, он говорил многим другим боль­ным монахам, которых посещал в больнице.

Он сказал мне: «Ты либо поправишься, либо умрёшь».

Затем он ушёл.

Мой энтузиазм был разбит вдребезги. Моя радость от его визита исчезла. Хуже всего было то, что Аджана Ча ни в чём нельзя было обви­нить. Сказанное им являлось абсолютной исти­ной. Либо я выздоровею, либо я умру. Так или иначе, но все недомогания, которые доставляет болезнь, не будут длиться вечно. Удивительно, но это очень обнадёживало. Случилось так, что, вместо того чтобы умереть, я выздоровел. Ка­ким великим учителем был Аджан Ча!